Человек под лестницей

Инсталляция

Когда Фредрик открыл дверь автомобиля, ветер с моря едва не вырвал ее из руки. Он вышел из машины и остановился на почти пустой парковке.

С тех пор как он был здесь в последний раз, поубавилось лодок в маленькой гавани. Закрылся киоск, где продавали мороженое. Над морем парили две жалобно и протяжно кричавшие чайки.

Фредрик открыл дверь и вошел в помещение галереи. Остановившись на пороге, он крикнул: «Привет!», чтобы дать знать о своем приходе, а затем прошел в выставочный зал. Выставка Паулы подходила к концу, и он обещал по дороге домой заехать на элеватор и забрать нераспроданные работы.

Бодиль наводила последний глянец перед открытием в субботу следующей выставки. Теперь в галерее будет инсталляция. Когда Фредрик вошел, Бодиль колдовала у мониторов, настраивая какие-то изображения. На ней было надето что-то немыслимо свободное кобальтового цвета, что придавало ей сходство с флуоресцирующей глубоководной рыбой. Бодиль обернулась, улыбаясь.

— Как здорово, что ты пришел. Забрать надо сущие пустяки, осталось всего четыре картины. Все остальное продано, — сказала она Фредрику и обняла его, ласково погладив по спине. Зазвенев многочисленными браслетами, она легонько оттолкнула его, как будто это он был инициатором слишком интимного жеста, и продолжила: — Фантастика, правда?

Он кивнул. Как всегда, в присутствии Бодиль у него слегка мутилось в голове. Взгляд его блуждал по залу.

— Что это за выставка?

— Выставляется мужчина. Все это сделал молодой человек, старшеклассник. Мне сказал о нем его учитель. Очень многообещающий молодой человек. Смотри, как это волнующе, правда?

По стенам были развешаны неправдоподобно увеличенные старые фотографии: африканские аборигены в боевой раскраске, охотники на медведей с добычей, путевые рабочие, грузчики и лесорубы, занятые тяжелым физическим трудом. Между картинами вперемежку размещались старинные копья, багры и лопаты вкупе с современными галстуками и мобильными телефонами. На полу красовалась медвежья шкура с головой.

Пройдя вдоль стен, Фредрик остановился перед мониторами, на которых демонстрировались фильмы. На одном экране был виден мужчина в сорочке и галстуке за письменным столом в стерильно чистом кабинете. Мужчина сосредоточенно работал на компьютере. На другом мониторе бушмен в набедренной повязке крался по джунглям. Жизнь кабинетного менеджера и жизнь бушмена протекали на мониторах синхронно, что высвечивало, как показалось Фредрику, известную параллель: менеджер ведет беззвучную беседу со своим шефом, преданно заглядывая ему в глаза, а в это время бушмен в боевой раскраске смело бросается с копьем на врага. Менеджер наполняет тележку продуктами, взятыми с полок супермаркета, а бушмен мечет копье в бегущую антилопу.

В центре зала стоял тренажер, взятый из какого-нибудь фитнес-центра. На тренажере сидела кукла с витрины в шортах и в майке, ухватившаяся за рукоятки силового тренажера.

— Один момент, — извинилась Бодиль и что-то сделала, наклонившись к тренажеру.

Раздался шум мотора, и в следующий момент кукла — мужской манекен с витрины — потянула ручки вниз. Вероятно, какое-то механическое приспособление привело в действие тренажер, и руки, прикрепленные к рукоятке, пассивно пошли следом. В любом случае выглядело это так, словно кукла тренирует мышцы рук.

Бодиль рассмеялась, видя удивление Фредрика, и быстрым шагом вышла из зала, чтобы где-то поставить пластинку на старый проигрыватель, ибо из динамиков раздался приглушенный барабанный бой.

— Ну, как тебе? — спросила Бодиль.

Дон, дон, дон-дон-дон, гремел барабан, кукла равномерно поднимала и опускала гири, менеджер спешил в лифт, а бушмен старался добыть огонь.

— Да, однако… Исключительно… — ошеломленно пробормотал Фредрик.

— Исключительно сильно, не правда ли? И это еще не все. Завтра приедет Понтус — художник — и установит еще пару мелочей. Придешь на вернисаж в субботу?

— Не знаю. Паула придет обязательно, а я, наверное, побуду дома с детьми.

— Неужели нельзя взять с собой и детей? Между прочим, будут вино и крабы.

— Спасибо, все это очень заманчиво. Но без детей гостям больше достанется. Оливия стала такой непоседой.

— Ну так наймите няню. Здесь будет на что посмотреть. Может быть, попробуем специального выставочного вина?

— Извини, Бодиль, но мне уже пора.

— Ну по маленькому стаканчику? Это южноафриканское вино, на самом деле очень хорошее. Пошли.

Рука, лежавшая на плече Фредрика, скользнула вниз. Бодиль взяла его за руку, и Фредрик, как мальчик, которого ведут чистить зубы, послушно пошел за ней. Они поднялись по лестнице на второй этаж, и Фредрик продолжал, не очень, правда, искренне, протестовать:

— Мне действительно надо домой. Паула ждет.

— Куда тебе спешить? Ты весь день работал. Теперь выпей вина. Посидим, поболтаем, посмотришь на море, немного расслабишься, — решила Бодиль.

Они сидели за большим столом, сколоченным из посеревших, грубо оструганных досок, и пили вино Бодиль из одноразовых стаканов. У стены стояли четыре картины Паулы. Из проигрывателя, усиленного динамиками, продолжал доноситься ритмичный барабанный бой.

Они болтали о всякой всячине, а потом Бодиль наклонилась к Фредрику, испытующе посмотрела ему в глаза и тихо, почти шепотом, спросила:

— Что с тобой, Фредрик?

— Что ты имеешь в виду?

— Мне кажется, что ты… ну, не знаю. Во всяком случае, тебе не стоит винить себя за смерть Леонардо. Такое могло случиться с ним и у меня.

Фредрик поморщился. Он совсем забыл о собаке, и лучше бы она о ней не напоминала, потому что он сразу ощутил свою вину.

— Или здесь что-то другое?

— Нет, ничего.

— Что происходит между тобой и Паулой? Когда я недавно виделась с ней, мне показалось, что у вас что-то неладно.

Он сжал стакан, который держал в руке. Что могла рассказать Паула? Что он импотент? Разве возможно доверять такое подруге? Нет, Паула на такое не способна. Да и Бодиль едва ли можно считать ее подругой. Но женщины иногда бывают на редкость откровенны друг с другом: как он слышал, они часто обсуждают свои интимные дела. Они говорят о таких интимных подробностях, о каких мужчины никогда не говорят между собой.

— Бывает по-всякому, как в любой семье, — пробормотал Фредрик и налил себе еще вина.

— Как давно вы женаты?

— Семь лет.

— Проклятые семь лет. Говорят, что через семь лет в отношениях проступает истина. Не знаю, мне не приходилось так долго жить ни с одним мужчиной. — Она делано рассмеялась. — Что я вообще знаю? Я никогда не жила как ты, Фредрик. Например, я не знаю, каково иметь детей. Но думаю, что они подвергают испытанию отношения между мужем и женой.

— Напротив, они сплачивают. И потом, дети, что бы там ни говорили, — цель жизни, — вызывающе сказал он.

Бодиль горько усмехнулась и сжала губы, и тут до Фредрика дошло, что неудавшееся материнство — это болевая точка Бодиль, и поспешно добавил:

— С биологической точки зрения.

— Да, но я говорю о романтической стороне дела.

— Ну да, — согласился Фредрик и оглянулся в сторону балкона.

Они молча пили вино. За стеклами разливалась сентябрьская синь. Островки в гавани слились в неразличимую темную массу, выделявшуюся на фоне более светлого неба.

Проигрыватель работал в режиме нон-стоп. Из динамиков продолжали ритмично грохотать туземные барабаны.

Сколько он выпил? Это второй стакан или уже третий? Он посмотрел на пластиковый кувшин. Насколько же все-таки проще с бутылками. Всегда знаешь, сколько уже выпито. Надо идти, пока он не очень пьян и сможет вести машину. Он встал.

— Спасибо за вино. Сейчас я позвоню Пауле по мобильному и скажу, где нахожусь.

— Она так тебя контролирует?

Не отвечая, он взял две картины и понес их в машину. А когда вернулся, то увидел, что Бодиль снесла оставшиеся картины на первый этаж. Он услышал, как Бодиль крикнула ему из зала:

— Подожди, Фредрик! Ты еще не все видел. Иди сюда.

Он вошел в зал. Бодиль задернула оконные шторы, волшебный вечерний свет погас. В зале было теперь темно, и только отдельные пятна света пронизывали тьму — били барабаны, шли фильмы, а манекен храбро воевал с тренажером.

До сих пор Фредрик находил всю эту инсталляцию пустой и глупой затеей, но теперь в темноте впечатление резко переменилось. Все стало проще, грубее, заманчивее, страшнее.

— Ну?

Бодиль стояла вполоборота к нему в пятне света, лицо и половина ее тела были в тени, вторая половина была видна ярко и рельефно. Тело в вырезе платья казалось белоснежным, ткань одежды просвечивала синевой, как пламя газовой горелки.

Он подошел к ней:

— Фантастично. Очень впечатляет. Спасибо, Бодиль.

Он положил ей руки на плечи и обнял на прощание. Это объятие оказалось удивительно приятным. Наверное, оттого, что теперь инициатива исходила от него, он не чувствовал никакой неловкости.

Он ждал ее реакции — ответного объятия, толчка в грудь, рукопожатия — и сознавал, что ему будет неприятно отпустить ее и с извинениями уйти.

Но Бодиль и не думала отстраняться. Тело ее было мощным и мягким одновременно, от нее восхитительно пахло мускусными духами, смешанными с чем-то еще, наверное с запахом ее тела. Он втянул носом воздух, а когда выдохнул, то ощутил на шее тепло ее дыхания. Она трепетала в его руках, и эта дрожь передалась и ему, по животу разлилась теплая волна, кровь прилила ниже, мужская плоть налилась ею, став тяжелой и горячей. Он был ошеломлен тем, что с ним происходило.

Как все это странно. Его тело вибрировало, словно барабанный ритм проник ему под кожу. Он закрыл глаза, и весь мир закружился у него в голове. Да, он, несомненно, пьян.

Фредрик скользнул губами по щеке Бодиль, нашел ее губы, и они открылись неожиданно, влажные, теплые и мягкие, как спелая слива, разрывающая свою оболочку.

Двери разума захлопнулись. (Ему даже показалось, что с сильным грохотом, который так любят режиссеры американских фильмов в стиле экшн.) Теперь перед ним был только один путь — тесный и прямой, как туннель, и никто уже не мог его остановить.

Она, кажется, поняла, что он не затормозит и не остановится. Ах, как восхитительна эта женская покорность! Она прекратила наигранное сопротивление, поняв, кто теперь здесь главный. Теперь он должен был знать, что делать, как и где. Он же вовсе не собирался миндальничать.

Фредрик повалил ее на пол не как нежный любовник, каким он обычно был, а как грубый насильник, сорвал с нее платье, стянул трусики и обнажил ее волосы между ног. Их было много, больше, чем обычно у женщин, ее лобок показался ему покрытым водорослями камнем, торчащим из гладкого морского дна. Он воткнулся в нее и принялся качаться вверх и вниз, беспощадно, грубо, механически, как зверь.

Было темно, он не видел ее лица. Она хрипло стонала — от наслаждения, страха или боли — он не знал, и ему было все равно.

Барабаны продолжали стучать, экраны светились, манекен ритмично двигался — творилось какое-то безумие!

— Я знала, что с тобой мне будет чудесно, — вздохнула Бодиль, когда он скатился с нее.

Он лежал на спине рядом с ней, тяжело дыша и закрыв глаза.

Открыв их, он уперся взглядом в оскаленную звериную морду. Верхняя губа была агрессивно приподнята, из-под нее торчали острые зубы.

Медвежья шкура.

Он встал, натянул штаны, вспомнил — как это ни удивительно, — что у лестницы стоят картины, и отнес их в машину.

На опасной скорости он мчался домой по кривой дороге, срезая повороты. Он практически ничего не видел и в одном месте едва не перевернулся. Хорошо, что на дороге не было других машин.

Паула лежала на диване, смотрела телевизор и листала английский детектив.

— Что ты так поздно? — сонным голосом спросила она. — Мы уже давно поужинали, дети спят.

— Вот и хорошо, — сказал он, сел на край дивана и расстегнул «молнию» ее брюк. — Значит, теперь я буду спать с тобой.

— Но… — Она удивленно моргнула.

— Никаких но, — ответил Фредрик.