Человек в движении

Глава 8 «ЕСЛИ Я БОЛЕН, ЗНАЧИТ, МЫ В АНГЛИИ»

В Европу наш «Человек в движении» не вкатился, а ввалился, тяжело дыша. С того дня, когда они высадились в Англии, и вплоть до отъезда во Францию Рик Хансен и Аманда Рейд так тяжело болели, что хоть все турне сворачивай и вместо походного флага вывешивай флаг карантинного барака.

Месяцы спустя, когда Аманда вспоминала те дни, не упуская из внимания ни малейшей подробности, в ее глазах непроизвольно возникало страдальческое выражение…

«Нам нужно было просто взять и сказать: „Все, хватит! Мы не сделаем и шага, пока Рику не станет лучше“. Мне нужно было настоять на этом. Мы оба заразились гриппом. Рик сидел весь поникший. Ему никак нельзя было отправляться в путь. Ему следовало лежать в постели. Но мы так устали, так вымотались морально, физически и эмоционально, что просто были не в состоянии принимать верные решения, а значит, наделали массу ошибок. Состояние нашей группы, отношения между участниками турне, отсутствие должной организации — все это было сплошным кошмаром. Не прошло и двух дней, как мы покинули наш родной континент, — и уже успели разболеться, и все наше турне буквально на глазах разваливалось на части.

Просто чудо, что мы сумели все это пережить. До сих пор не могу понять, как нам это удалось. С каждым днем отношения между Риком и Тимом становились все напряженнее. Нэнси вернулась в Канаду — того требовали какие-то дела в оффисе. Дон потерял свой паспорт в первый же день в Лондоне и вынужден был оставаться там, пока мы двигались по Ирландии и Шотландии, — таким образом, нас стало на два человека меньше, не считая двоих заболевших. Когда он вновь присоединился к нам, было очевидно, что он ужасно расстроен тем, что пропустил эту часть путешествия, и терзается из-за того, что, как ему казалось, он нас подвел. Тим находился в еще более подавленном состоянии, чем в Майами, он пытался как-то регулировать обстановку на маршруте и одновременно не упускать из виду задачи, решать которые нам предстояло впереди.

Каково было мне самой? Я по-прежнему боролась, пытаясь преодолеть отчуждение со стороны других участников команды, болезненно реагировавших на то, что я одновременно и девушка Рика, и его врач, кроме того, я волновалась о его здоровье и при этом сама была настолько больна и так занята различными секретарскими делами в маленьком оффисе, организованном в кабине фургона, что попросту не могла разорваться и выкроить время на другие дела, участие в которых могло помочь мне более легко почувствовать себя полноправным членом команды. Вот и приходилось мне каждый день испытывать это чувство отчуждения.

Да уж, веселая получилась у нас компания! Боюсь, что за все время с момента прилета в Лондон и до отъезда во Францию через три с половиной недели, которые мы ехали по Англии, мы и посмеялись-то нормально всего каких-то несколько раз. Когда мы там наконец оказались, мы провели серию групповых диспутов (то ли от отчаяния, то ли в силу каких-то иных причин). Вопрос стоял остро: либо мы сумеем наладить нормальные взаимоотношения, либо рискуем окончательно разругаться.

Диспуты увенчались лишь частичным успехом. Каждый придерживался своей точки зрения. Дон постоянно заявлялся со списком требований, на которых он неукоснительно настаивал. Затащить его на такое совещание с ходу было просто невозможно: он всегда требовал время на подготовку, чтобы все у него было безупречно. Ли, наоборот, относился к ним поверхностно: „Хотел бы отметить: мне нравится, как Дон чинит кресло“. Ну допустим. Но каково же в действительности его отношение к Дону? Тим постоянно твердил одно и то же: „Я делаю все, что в моих силах. Я знаю, что это далеко от идеала, но я стараюсь как могу“. Что же до меня, то я всякий раз начинала плакать, потому что не умею скрыть то, что у меня накопилось на душе.

Мне кажется, что эти совещания были полезны, потому что они хотя бы помогли нам понять суть главной проблемы: в течение нашего турне мы проводили значительную часть времени нос к носу на небольшом пространстве в условиях, способствующих состоянию стресса. И похоже, ближайшие год-другой перемен нам в этом смысле не сулили. Мы должны были к этому приспособиться. В противном случае будущее не сулило нам ничего хорошего».

Необходимо было также сделать кое-какие поправки, что вступало в прямое противоречие с планом турне в том виде, каким он изначально виделся Хансену. С самого начала он постоянно твердил: «Я хочу только одного — крутить колеса и чтобы информационно-рекламная работа шла как надо». Это значит — присутствовать на мероприятиях, встречаться с людьми и будоражить общественное мнение. Соответствующее планирование должно быть возложено на экипаж.

«Но ведь это было просто неосуществимо, — говорит Аманда. — В ванкуверском оффисе не было ни одного человека, который мог бы принимать решения, будучи достаточно уверенным, что именно этого ждет Рик. А в пути, когда делалось что-то такое, о чем Рик заранее не знал, и если к тому же не обходилось без погрешностей, он начинал злиться, и нам приходилось все на ходу менять. Самое лучшее было оценить ситуацию, подготовить соответствующее решение, а затем обсудить его с Риком. Это было несправедливо, наверняка на него ложилась дополнительная нагрузка, но как ни крути, а иначе было не обойтись».

В своем рассказе Аманда Рейд отметила еще одну особенность европейской части турне.

«Люди толком не понимали, в чем идея этого турне, это касалось и нас, его участников. Если провести условную черту, то Рик как бы пребывал справа от нее в своем мире, где все было подчинено сохранению его мечты и воплощению ее в реальность. Мы же были как бы слева от этой черты, в нашем реальном мире, состоявшем из бесконечной вереницы дней, работая не покладая рук, чтобы как можно больше облегчить его задачу, — и при этом все мы должны были соединиться в какой-то общей точке.

Мы были такими наивными, такими неискушенными. Случалось, кто-нибудь нас спрашивал: «Я просто не понимаю, как вам это удается?» В ответ я лишь улыбалась и говорила: «Что ж, мы просто понимаем друг друга». А потом сама задумывалась: так ли это? Может быть, наоборот, потому что мы не всегда понимаем друг друга. Пообщаемся какое-то время, а потом перестанем и занимаемся каждый своим делом. Мы могли быть все вместе, в одном домике на колесах, но при этом нас разделяли целые мили. Но когда нам это было действительно необходимо, когда того настоятельно требовали обстоятельства, все мы объединялись в единое целое.

Бывали минуты, когда все участники турне объединялись — нечасто, но бывали, — и тогда у нас все шло как по маслу. Самочувствие Рика улучшалось, у Дона все ладилось с креслом, Ли умудрялся составить вкусное меню, и вообще все получалось. И это было замечательно. Просто замечательно».

Мы уже сорок пять минут стояли у транспортерной ленты для выдачи багажа в лондонском аэропорту Хитроу, тщетно высматривая чемодан с нашей биркой, когда я наконец понял, что бирка-то эта относится к моему креслу, в котором я все это время сидел. Может быть, это следовало истолковать как некое предупреждение.

А вскоре выяснилось, что день отдыха у нас отменяется, потому что кто-то организовал нам на сегодня встречу (на которую не пришли представители прессы, не было там и никаких знаменитостей, и даже школьники опоздали).

Дон потерял свой паспорт и вкладыши с визами европейских стран (это означало, что ему придется две недели оставаться в Лондоне и улаживать всю эту волынку); а Уэнди Робертсон, которую мы послали вперед для подготовки мероприятий на маршруте по Англии, подхватила грипп или какой-то вирус, из-за чего она не смогла сделать то, что ей было поручено. (Когда мы с ней обменялись рукопожатием, у меня возникло ощущение, что микробы буквально перепрыгивают с нее на меня.) Из-за этого на Тима легла дополнительная нагрузка, а у него и без того был такой вид, словно он постарел на пять лет. Нэнси улетела в Ванкувер, чтобы заняться кое-какими делами в оффисе, Тим, Ли и Уэнди отправились в Ирландию, чтобы провести там дополнительную рекламную работу и подготовить почву к моему приезду, а мы с Амандой валились с ног от гриппа, как полудохлые собаки. Да, веселенькое время ждало нас в Англии.

Наши самые мрачные предчувствия оправдались полностью.

Вероятно, если бы мы так ужасно не разболелись, если бы у нас была пауза, чтобы перевести дыхание между отлетом из Майами и прибытием в Лондон, все могло бы получиться не так плохо. Но у нас не было даже свободной минуты.

Из Майами мы самолетом отправились в Торонто. Исключив из нашего маршрута участок вдоль атлантического побережья США, мы надеялись успеть в Европу и в Азию в такое время года, когда погодные и климатические условия будут наиболее благоприятными для путешествия на коляске. По возвращении же в Соединенные Штаты мы собирались возобновить маршрут в Майами, добраться вдоль побережья до Ньюфаундленда, оттуда свернуть налево и двинуться на Ванкувер. Целый день в Торонто у нас ушел на встречу с прессой, затем мы вылетели в Оттаву, где нас ждал еще один такой же день, включавший также и прием в парламенте, на котором главенствовал спикер палаты представителей, — там мне была предоставлена возможность обратиться с речью к лидерам страны, которых было немало среди гостей.

Затем мы сломя голову понеслись в аэропорт, чтобы не опоздать на обратный рейс в Торонто, где нам предстояло завершить кое-какие дела на следующий день.

Начались они в шесть утра с интервью канадскому телевидению, а закончились в час ночи радиоперекличкой «Человек в движении» — программа передавалась в Ванкувер через спутник связи, — в результате чего нам удалось собрать 76 тысяч долларов. (Мать Аманды — Элисон, внесла 500 долларов. Когда я узнал ее голос, то чуть не завопил: «Спасибо, Элисон!») А в перерыве у нас был завтрак в отеле «Онтарио плейс» с Джоселином Ловеллом, бывшим чемпионом по мотогонкам, который оказался частично парализованным в результате столкновения с грузовиком-мусоровозом во время тренировочного заезда в 1983 году; потом мы стремглав понеслись в Брэнтфорд, провинция Онтарио, на банкет в честь открытия ежегодного теннисного турнира с участием знаменитых людей, который был организован Уэйном Грецки, — на нем проходил сбор пожертвований для оказания помощи слепым. Я сидел за главным столом рядом с такими людьми, как Джеми Фарр (он играл роль Клингера в фильме «Военно-полевой госпиталь») и бывший судья из Национальной хоккейной лиги Брюс Худ. Аманда сидела за одним из столиков внизу, в зале, и я не мог строить ей глазки из-за Кубка Стэнли, который стоял передо мной и мешал мне с нею переглядываться.

Завтрак с Ловеллом оставил у меня несколько тревожное ощущение: он явно был убежден, что жизнь в кресле-каталке — это самое ужасное, что только может случиться с человеком, и это обстоятельство угнетало и расстраивало его до тех пор, пока он не нашел из него выход. Он сотрудничал с организацией, которая называлась «Общество спинного хребта», чей девиз был «Лечи, да не хлопочи», а символ представлял собой стилизованное изображение перечеркнутого наискосок человека в кресле-каталке, подобно тому как это делается на знаках «Курить воспрещается». Меня это расстроило: ведь, зачеркнув изображение и человека и кресла, им как бы отказывалось в праве на существование.

Мне также трудно было согласиться с философией, выраженной в девизе «Лечи, да не хлопочи», суть которой заключается в том, что все надежды, мечты, все время и энергия людей, страдающих повреждениями позвоночника, должны быть сосредоточены исключительно на поисках излечения. Позволю себе спросить: а как быть с их жизнью, пока они еще ищут?

За день до того, как мы отправились в путь, ребята сообщили мне, что неподалеку вертится какая-то девушка, все выспрашивает, женат ли я? Говорит, что знакома с двумя игроками из команды «Нью-Йорк метс». Забавно. Что скажешь, Аманда? Аманда?..

По-моему, ничего забавного.

Если честно, я был в паршивом настроении, когда мы попали в Лондон. И оно не становилось лучше. За тот выходной, что у нас был с Амандой, мы разболелись еще сильнее. Мы также обнаружили, что все наши запасы лекарств, медицинская литература Аманды, а также один из ее путевых журналов остались в Майами, а ультразвуковой прибор снова сломался. Автобус, который мы заказали для путешествия по Европе, был сделан словно специально для Семи гномов из «Белоснежки» — всего 16 футов в длину от приборного щитка до задней стойки кабины. Нам пришлось оборудовать навесной багажник сзади, чтобы было на чем транспортировать мои кресла. Вид у нас, наверное, был, как у цирка на колесах.

И вот мы двинулись в Ирландию. Нашим шофером во время шестичасовой поездки к парому был очаровательный пожилой человек. Звали его Стэн, он работал в организационном комитете Стоук-Мандевилла и был преисполнен решимости поведать нам все о своем городе, пока мы ехали в машине. Итак, я сидел на заднем сиденье, периодически хмыкал в ответ на излияния Стэна и время от времени стонал: «Ой, до чего же мне плохо», — пытаясь разжалобить Аманду, которая тем временем пыталась поддержать светский разговор со Стэном, хотя и ей было плохо, только она заболела на день позже меня. Чего уж там, веселую мы ему составили компанию.

В Ирландии нас ждали: один прием; два дневных пробега по 51 миле каждый — «против движения» по узким дорогам, забитым автомобилями, за рулем которых сидели совершенно сумасшедшие люди, явно с рождения незнакомые с чувством страха (и за все это время мы собрали всего 20 долларов в качестве пожертвований); тридцать шесть часов, которые я провел в кровати, и одно посещение врача, который накачал нас антибиотиками. Та же картина повторилась и в Шотландии. Позор, да и только: мы ехали по одной из самых красивых стран в мире, кругом — древние замки и вообще сама история, а нам было так плохо, что это не доставляло никакой радости. Впрочем, даже если бы мы были совершенно здоровы, то вряд ли нам хватило бы времени, чтобы все это как следует рассмотреть.

Но люди там были очень чуткие и отзывчивые. Неподалеку от Эдинбурга мы остановились на ночевку в туристском лагере для инвалидов, который располагался в старинном поместье, чуть ли не в замке, прямо как из «Джейн Эйр».

«Наверняка после такого длинного перехода вам захочется комнату на одного», — заметила пожилая дама-администратор, хлопотавшая и суетившаяся вокруг меня. Когда я объяснил ей, что мне нужен номер с двумя кроватями — одна для меня и еще одна для моего физиотерапевта, — она лишь охнула.

В Шотландии к нам на несколько дней присоединилась Нэнси — вскоре ей нужно было мчаться дальше, чтобы готовить почву под наш дальнейший маршрут, — и, пока она была с нами, мы практически составили весь план на оставшуюся часть турне. Тим и Ли вели себя просто великолепно, а тем временем другие ребята мотались кто где, занимаясь дополнительными делами, и при этом как могли старались за нами приглядывать. Но было очевидно, что нам нужно было выбирать одно из двух: либо самим подтянуться, либо привлекать дополнительные силы.

Уступая болезни, мы сократили длину пробега до 52 миль в день. Но невзирая на решимость показать хорошие результаты и заявить о себе с лучшей стороны с самого начала нашего путешествия по Европе, мы допустили два серьезных просчета: во-первых, нам следовало сделать остановку, до тех пор, пока я не поправлюсь. И во-вторых, мы поставили во главу угла соблюдение графика мероприятий, намеченных по пути следования. Вместо того, чтобы сказать себе «О’кей, 52 мили — наша главная цель» и сделать все возможное для ее достижения, мы проходили дистанцию где-то от 20 до 40 миль, чтобы поспеть на запланированную встречу в том месте, где мы первоначально решили остановиться. Получалось, что мы и полного этапа не проходили и при этом не получали того отдыха, на который рассчитывали.

Вот так мы и ползли по Англии, в том числе и через Пеннины — а это самые высокие горы во всей стране, — преодолевая сильный встречный ветер, трудные горные участки и дождливую, отвратительную погоду. Когда мы наконец одолели самый крутой подъем, я отправился в дом на колесах, а Тим и Ли — в паб. Что-нибудь в этой стране, кроме дождя, бывает? Теперь я понял, почему мои прародители покинули этот жалкий скалистый остров: просто они искали место, где можно было бы просохнуть.

У нас были и другие проблемы.

Я страшно ошпарил большой палец на левой ноге, когда из крана в ванной неожиданно хлынул кипяток. Потребовалось целых три месяца — и каждый день по три-четыре перевязки, — пока он не начал заживать.

В Стоук-Мандервилл мы прибыли на грани очередного эмоционального срыва. Здесь на территории частного поместья неподалеку от Лондона располагается реабилитационный центр и примыкающий к нему спортивный комплекс, где зародились и утвердились различные виды спорта для инвалидов-колясочников, а затем вообще для всех инвалидов.

«Царство зла» — так называет это место Аманда. По сей день, утверждает она, там царят злые духи. При сложившихся обстоятельствах Аманде было трудно оценить Стоук. У меня же сохранилась память о здешних соревнованиях. В Стоук-Мандервилле я провел сказочное время, — время свершения моих самых сокровенных надежд. Стоило мне взглянуть на дорожку трека, как все оживало в памяти. Аманда же видела лишь то, что было вокруг сейчас: холод, мокроту, унылую серость. Проблема заключалась в том, что мы оба начинали испытывать напряжение в наших отношениях, которое возникло в результате тягот турне. Мы находились в непосредственной близости всё двадцать четыре часа в сутки, и времени, чтобы побыть наедине — либо друг с другом, либо с самим собой, — у нас практически не было, а ведь это так необходимо — забыть обо всем на несколько часов, расслабиться и полностью раскрепоститься. Нам крайне нужны были такие паузы, но у нас их не было.

И вот однажды утром — накануне у нас был исключительно трудный день, а ближе к вечеру между нами состоялся большой разговор, который завершился серьезными разногласиями, — плотину прорвало.

Аманда была подавлена столь глубоко, что я начал серьезно беспокоиться за нее. Я сделал единственное, что сумел придумать. Взял ее на прогулку вдоль трека, к финишной линии той самой дистанции марафона, где одержал победу год назад. Я усадил ее к себе на колени и рассказал ей о той гонке, стараясь выбирать краски поярче, чтобы она могла все зримо представить и понять, что все это для меня значило, каким выдающимся событием в моей жизни стала эта победа и что я сумел добиться ее лишь благодаря Аманде — ведь это она тогда, в 1984 году, сумела поддержать меня и вылечить мое плечо. Мы говорили о том, как трудно нам приходится в дороге — и вместе и порознь. Мы как бы путешествовали во времени — сначала перенеслись в те дни, что предшествовали турне, а потом вперед — во все те дни, которые нам предстояло провести вместе, когда наше путешествие будет позади.

Вскоре напряжение ее отпустило, и она начала плакать, да и я расплакался. Необычная получилась сцена. Представьте себе трек стадиона, кольцом огибающий большое внутреннее поле, туман, опускающийся на траву. И где-то вдалеке сидит парень в инвалидной коляске с девушкой на коленях, волосы у нее на голове треплет ветер, а они сидят себе, плачут и обнимаются. Но это было так важно для нас, так необыкновенно хорошо и необходимо.

Ну, а как обстояли дела со светской частью нашей программы? В Лондоне мы были приглашены на прием в нашу честь, на котором мы должны были встретиться с Канадским верховным комиссаром, с генеральным комиссаром выставки «Экспо-86» и прочими высокопоставленными особами. И вот я сижу в доме на колесах, пытаюсь соответствующим образом одеться к такому важному событию, но мне это удается с трудом, потому что я сижу согнувшись напополам и меня выворачивает наизнанку. Аманда мне помогает, и наконец мы трогаемся в путь в нашем доме на колесах. Стэн сбился с пути, и дорога из Стоук-Мандервилла заняла у нас два часа, — два часа мотания по дорогам, во время которого меня рвало вплоть до судорог, и вообще я чувствовал себя так, что, казалось, вот-вот отдам концы. Но наконец мы туда добрались. Я собрался было уже спуститься из фургона на автомобильную стоянку, как чувствую — сейчас меня опять вырвет. Кто-то схватил первую попавшуюся под руки посудину. Ею оказался смеситель для пищи. Как будем взбивать завтра твой гоголь-моголь, Рик?

Ну да ладно, кое-как справились, и вот я стою в дверях с кислой улыбкой, а меня тем временем приветствует верховный комиссар. Действительно, это был незабываемый момент. А в голове у меня вертится только одна мысль: «Боже! Умоляю, сделай так, чтобы я не заблевал ему башмаки!»

Мы покинули Стоук и каким-то образом очутились на скоростной автостраде, где были остановлены полицией и нас попросили освободить трассу. Очередная путаница произошла в тот день, когда мы въехали в Лондон. Мы сообщили полиции неправильные данные о месте встречи, и все кончилось тем, что мы попали в центр города в самый час пик — без эскорта и страшно перенервничав.

Все это нас расстроило, хоть плачь. Если мы не можем разыскать полицию, тогда пускай полиция ищет нас. Мы нарочно поставили машину на углу Гайд-парка, там, где висел знак «Стоянка строго запрещена», и стали ждать. Удивительно, но они появились, как по мановению волшебной палочки. Тут же подкатил полицейский эскорт, и служители порядка мгновенно превратили всю эту неразбериху в одно из самых замечательных событий за все время, что мы провели в Великобритании.

Как выяснилось, нам была оказана честь ехать в сопровождении личного мотоциклетного эскорта королевы. Полицейские самым натуральным образом перекрыли движение в оба конца по Лондонскому мосту — и это в разгар часа пик, — чтобы мы могли проехаться по самой середине пролета и дать возможность фотографам снять нас, после чего мы развернулись и возвратились назад.

И вот мы на пути в прибрежный город Фолкстоун — 18 убийственно тяжких миль под дождем, таких, что хоть плачь навзрыд или волком вой. Что я здесь потерял? Ведь это же просто самоубийство! Я воздел руки к небу и заорал: «Все, хватит! У меня больше нет сил! Немедленно в отель! Делаем остановку, и я не двинусь с места, пока мне не станет лучше!» Мы разместились практически за бесценок в гостинице с видом на площадку для гольфа. Потом Аманда и я заказали большую порцию жареного картофеля и кетчуп «Хайнц» (это блюдо стало нашим традиционным лекарством против плохого настроения), а еще чаю и горячий шоколад, спустя некоторое время плотно поужинали и отправились спать.

На другой день — 20 июля 1985 года — мы распрощались с Британскими островами и вместе со всеми нашими креслами, домом на колесах, прочими припасами, а также отборными вирусами гриппа погрузились на паром, отправляющийся во Францию. Интересно, подумал я, как звучит «блевануть» по-французски?

Каких только песен не написано о весеннем Париже! Париж — он для влюбленных, Париж — он такой, Париж — он сякой. А я вам скажу вот что: когда ты болен, Париж — дерьмо.

Мы задержались на один день в Фолкстоуне, сойдя на берег в Дьеппе и сделав остановку у расположенного неподалеку кладбища, чтобы отдать долг памяти[2]. После этого мы всю дорогу в Париж проехали в машине. Мы решили немного опередить график и выкроить три дня на столицу влюбленных. Там мы показались очередному врачу, испытали на себе действие его антибиотиков, решив твердо покончить с одолевшей нас напастью раз и навсегда.

Но ничто не помогало, и легче не становилось. Я ехал в кресле на открытом воздухе. Аманда тем временем была в доме на колесах, где она работала с книгами и отдыхала. И при этом нас обоих непрерывно мутило, голова была какая-то пустая, не покидала вялость — в общем, мы были явно больны.

Что-то здесь было не так. И тут я вспомнил, что по пути в Париж, когда я влез в наш домик на колесах, чтобы передохнуть, и куда, конечно, не могли проникать выхлопные газы с дороги, я, тем не менее, почувствовал нечто, напоминавшее именно их.

«Проверьте домик на колесах, — сказал я ребятам. — Здесь явно что-то не так».

И они нашли, в чем дело. Выхлопная труба проходила под днищем как раз там, где стояла наша кровать. Оказалось, что она в трех местах прохудилась. Итак, кроме небольших доз окиси углерода, которые я получал от проходящих мимо автомобилей во время заездов на этапах, я еще поглощал его солидными порциями, когда успевал прилечь во время перерывов на отдых. Аманда же, пока мы ехали, все время проводила в фургоне за работой; иногда она ложилась там же отдохнуть на часок-другой. Таким образом, пытаясь избавиться от гриппа, мы одновременно, сами того не зная, ежеминутно подвергались риску отравления.

Воодушевленные радостным известием о том, что окись углерода исключена из нашей диеты, мы с Амандой предприняли попытку насладиться Парижем за то короткое время, что у нас там было. Но, похоже, судьба была против нас.

Приближался день рождения Аманды, в это время мы должны были быть в Бельгии — но ведь сейчас-то мы в Париже! «Почему бы нам не отправиться в город и не отметить его сейчас?» — предложила Аманда. Но вместо вечера в городе как-то само собой получилось, что мы опять скоротали его за ужином в своем номере, который мы заказали в бюро обслуживания постояльцев. Нельзя сказать, что она была безумно этим обрадована, равно как и подсунутой под дверь запиской; автором, как выяснилось, была моя бывшая подруга, оказавшаяся в Париже, желавшая со мной встретиться. У нас с Амандой состоялся разговор, причем не из самых коротких, о возможности получения подобных посланий от прочих прежних подружек в Норвегии, Австралии, Новой Зеландии и других странах.

Наконец мы отправились на прогулку. Попытались было найти Елисейские поля, но сбились с пути и каким-то образом оказались на бульваре Сен-Мишель — в квартале, где много разных греческих ресторанчиков. Мы выпили там пива, а назад нас отвез какой-то сумасшедший таксист, который ругался на всех, кто ехал в автомобилях, на велосипедах, шел пешком или сигналил в клаксон; рядом с отелем мы купили блинчики с шоколадом у продавца, торговавшего с лотка. Прогулка получилась не ахти какая, но все-таки не бесполезная. Во всяком случае, мы вели себя, как обычные люди. Как заметила Аманда, это и было самое главное.

Тем временем представители различных организационных групп, ожидавшие нас в пути, начинали проявлять признаки нервозности, опасаться, что мы не успеем в Бельгию в назначенное время. Мы еще раз все прикинули и, скрепя сердце, решили: если мы проедем 275 миль до бельгийской границы на колесах, то вновь войдем в установленный график, однако это означало, что дистанция, которую я по плану должен был проехать на каталке, составит в сумме 500 миль. Этому нужно было положить конец. Если так пойдет и дальше, то вместо пробега в кресле-каталке мы превратимся в «Говорящее турне Рика Хансена». Итак, мы решили: это будет последний раз, когда мы позволяем себе воспользоваться автомобилем на участке территории, предназначенном для каталки, ради того, чтобы соблюсти график назначенных встреч. В конце концов я отправился в путь длиной в 24 тысячи 901 целую и 55 сотых мили, чтобы преодолеть его в своем кресле, а не проехать на автомобиле.

Итак, мы проехали намеченный участок, потом я пересел в кресло в деревне Секлин, еще во Франции, затем пересекли границу в Бенше, а оттуда двинулись на Турне — это один из самых старых городов Бельгии. Здесь я впервые ощутил, что такое езда по улицам, мощенным булыжником, — вид у них красивый, но ездить по ним в кресле-каталке сущее мучение.

Но все это стоило вытерпеть ради приема, который был нам оказан в Бельгии. На всем пути через юг страны, невзирая на дождь, сильный ветер и вообще отвратительную погоду, нас встречали восторженные толпы, играли духовые оркестры, а местные инвалиды-колясочники сопровождали меня на трассе. В нашу честь был дан прямо-таки общенациональный прием. Было очевидно, что здешние люди не раз имели возможность услышать о том, кто мы такие, они были информированы о времени нашего приезда и о цели нашего турне. И они все, как один, вышли нам навстречу и стали полноправными участниками этого события.

Первый этап, который я прошел в кресле, завершился в деревне Венше. Как раз в день рождения Аманды. Я послал Тима сбегать и купить розы, поздравительную открытку и шампанского. Сам-то я много пить не мог, потому что завтра снова должен был крутить колеса, поэтому Аманда выпила большую часть бутылки. Управилась она с ней минут за десять и как начала болтать — не остановишь. И все болтала, болтала и болтала. А потом ее мутило, мутило и мутило. Хорошо, что день рождения у нее только раз в году.

Мы прикатили в Брюссель и остановились в реабилитационном центре для спинальных больных «Брудеман», где мне с Амандой предоставили «модельную» квартиру, специально предназначенную для адаптации больных к нормальным условиям жизни. Кровать там была односпальная. Похоже, что у них в Европе все кровати односпальные. Ничего удивительного, что все у них в жизни наперекосяк.

На следующий день, на этапе между Брюсселем и Брюгге, я возложил венок во время специальной церемонии на военном кладбище в Агадеме, где похоронено 25 тысяч солдат — в основном, как мне сказали, канадцев. Я смотрел на могильные плиты и на возраст погибших: девятнадцать лет, восемнадцать, двадцать два, двадцать четыре, восемнадцать… Ребята. Совсем юные ребята. Я говорил с людьми о том, как эти канадцы пришли сюда, чтобы сражаться за мечту о свободе, и о том, что в известном смысле и мы со своей стороны делаем то же самое — сражаемся за освобождение искалеченных людей.

Ветеран второй мировой войны вручил мне бутыль вина и краюху хлеба.

Он сказал: «Мы и с ними, с теми канадцами, вот так же преломляли хлеб и делились глотком вина. А теперь я смотрю в твои глаза и вижу в них тот же огонь и энтузиазм».

И пока он говорил, я вспомнил другого человека, с которым мы встретились, как только въехали в Бельгию. Это был девяностошестилетний старик, ветеран двух мировых войн. Он рассказывал мне об узах, связывающих канадцев и бельгийцев, о том, как он опечален тем, что потерял связь с другом военных лет, живущим ныне в Виктории, в Британской Колумбии, с которым он переписывался добрых сорок с лишним лет.

Я чувствовал, как мои глаза наполняют слезы. Скорее всего, его друга из Виктории уже нет в живых. Но этот человек по-прежнему хранил в памяти дружбу с канадцами длиною в целую жизнь, и в те минуты, что мы были вместе, все эти годы как бы переставали для него существовать.

Всякий раз мы пересекали границу с душевным трепетом и надеждой, и каждый раз для нас было загадкой, что нас здесь ждет — полное безлюдье или ревущие толпы. На протяжении 150 миль, которые я прошел на каталке по Бельгии, и 250 — в Голландии организаторы проявили такой пылкий энтузиазм и назначили столько различных встреч, что у меня почти не оставалось времени на основное дело. Мы должны были либо отменить некоторые из них, либо продлить срок нашего пребывания в этих странах — но это означало выйти из графика. В Западной Германии нас встретили лица столь же твердокаменные, как здешняя архитектура. В основном мы сами были в этом виноваты. Мы прибыли на границу без переводчика, а у нас не было даже разговорника, мы не имели представления, где нам предстоит остановиться, с кем встречаться и вообще что делать. Мы уделили недостаточно внимания предварительной информации о нашем турне и о его расписании. Будь я на их месте, то и сам, наверное, выглядел бы не менее сурово.

Да, я, кажется, забыл сказать, что дождь по-прежнему лил как из ведра. Если я еще раз когда-нибудь приеду в Европу, то постараюсь превратиться в утку.

Вот два небольших воспоминания об этой части нашего турне.

В Бельгии, когда я ехал в окружении инвалидов на колясках, среди них был один коротышка — он ехал на обычном кресле и не мог идти вровень с основной группой, — проедет немного и отстанет. И тогда я дотягивался до него, хорошенько толкал его кресло, и он выкатывался вперед. А он оглядывался, отвечал мне ухмылкой во весь рот и показывал язык большим парням, когда проносился мимо них. Видно было, что он всегда плелся в хвосте во всех гонках. А теперь, когда у него появилась возможность полидировать, он наслаждался каждой такой минутой…

Как-то утром в Гамбурге — накануне мы с Амандой целый день отдыхали и делали покупки — я плюхаюсь в бассейн, и тут же вылетает какая-то маленькая старушенция и вопит: «Нырять запрещается!» Но тут она взглянула на мои ноги, слегка оторопела и стала извиняться. Но когда Аманда спросила ее, можем ли мы воспользоваться сауной, она отрезала: «С вас еще пятнадцать марок!» — потом еще раз посмотрела на мои ноги и добавила: «И не забудьте обернуться полотенцем!»

Между тем наши внутренние междоусобицы продолжались. Уэнди Робертсон закончила свою временную работу в качестве нашего разъездного агента в Европе и готовилась к отъезду домой. Нас опять ждали трудности из-за нехватки помощников. В команде вновь начинали усиливаться прежние трения. И вот в Арнеме, в Голландии, я созвал общее собрание.

Прошло четыре месяца пути, а мы по-прежнему повторяли старые ошибки. Никто не требует совершенства, но все же хотелось надеяться на какое-то улучшение, причем не только в повседневных делах, но и в смысле соблюдения установленных мною правил и предписаний. В них содержались следующие требования:

— Вести себя честно и откровенно как с самим собой, так и друг с другом. При тех условиях, в которых мы находились, жить иначе было просто невозможно.

— Стараться высыпаться. Следить прежде всего за состоянием собственного здоровья, потому что если ты не в лучшей форме, то и я не смогу в ней быть.

— Особенно внимательно следить за своим поведением при общении с добровольцами и представителями общественных организаций, имеющих отношение к нашему турне, независимо от нашего местонахождения.

— Исключительно умеренное употребление алкоголя.

— Делать свою работу по возможности эффективно и профессионально и стремиться к самосовершенствованию.

У меня складывалось мнение, что участники команды пытались увиливать от исполнения этих правил.

Тим с явной неохотой отправлялся вперед по маршруту, чтобы провести необходимую подготовительную работу. Он хотел оставаться вместе с другими ребятами. Но он от всего их оберегал и отказывался переложить на них часть ответственности. Он слишком за многое брался сам. Ли избрал себе довольно скользкую дорожку между просто дружескими и чересчур дружескими отношениями с некоторыми из наших добровольных помощниц. Кроме того, от него требовалось более основательно заниматься вопросами моего питания, тщательнее готовить еду и думать о ее разнообразии. Дон постепенно уходил в себя, становился еще более замкнутым, чем обычно, между ним и Ли возникало отчуждение. А самое главное, он не умел разумно распределять свое время и поэтому выматывался. Собственно, никто из них этого не умел. И они понапрасну растрачивали себя.

А ведь условия жизни были вполне управляемы. Имелись все возможности для Того, чтобы они нормально распределяли свое время согласно дневному распорядку — тогда им хватило бы времени и на работу, и на то, чтобы отдохнуть. Мой же ритм был неизменен. Что бы ни происходило, Рик должен был крутить колеса. Я выматывался на этапах и при этом должен был решать все прочие дела — выполнять условия контракта, контролировать работу оффиса, отвечать на рукопожатия и выступать на различных встречах, где бы они ни происходили. С какой стати, помимо всего этого, я должен еще постоянно следить за ними, добиваться того, чтобы они выполняли свою работу так, как это от них требовалось? Но чем больше я на них наседал, тем сплоченнее они мне сопротивлялись. Складывалась конфликтная ситуация — с одной стороны Рик, с другой — вся команда, и одна из сторон должна была уступить.

Это был нелегкий разговор. Я любил этих ребят, как родных братьев. Иначе самым простым и действенным решением было бы просто взять и отослать их всех домой, набрать себе новую команду и относиться ко всему этому как к обычному деловому мероприятию, когда работников можно тасовать до тех пор, пока не подберется безупречный состав. Но всех нас связывали очень глубокие чувства. Наше собрание еще не закончилось, а все мы были уже в слезах, да и разговоры с каждым из них с глазу на глаз, которые состоялись чуть позже, были не менее трудными. Я испытывал чувство вины из-за того, что весь мир должен был вращаться вокруг Рика Хансена, но только так можно было достичь цели, которую мы поставили перед собой.

Я сказал им, что с каждым днем наше турне будет приобретать все больший смысл и что все должны проникнуться еще большей ответственностью. Вероятнее всего, с каждым днем нам будет все труднее и труднее, и так до самого конца. И наша дружба, сказал я им, не имеет к этому никакого отношения. Мы были друзьями, когда тронулись в путь, и нам нужно приложить все силы, чтобы остаться друзьями, когда придем к финишу. А пока что я буду действовать так, как считаю нужным. И если дело дойдет до того, что им придется отправиться домой, значит, так тому и быть.

Улыбки! Наконец-то среди нас появились улыбающиеся лица. Мы переехали через мост — на другой стороне была Дания; погода стояла такая, что наконец-то впервые за все время пребывания в Европе я смог раздеться до майки, по пути мы срывали сливы и яблоки с деревьев, растущих вдоль дороги, а люди нам махали руками и улыбались.

По Дании мы проехали 70 миль и закончили этап у резиденции канадского посла в Копенгагене. Одна дама спросила меня, не из датчан ли мои родственники. Недолго думая, я ответил, что они выходцы из Норвегии. Но люди с фамилией Хансен здесь были повсюду. Отныне, если только меня уж совсем не припрут к стенке, я для всех был скандинавом. Всюду, кроме Норвегии.

Страны мелькали, как в калейдоскопе.

Швеция — прелестная и мирная, разве что однажды какой-то чудак водитель грузовика начал как бы резать ладонью поперек горла во время обгона, когда мы устроили затор в движении. Здесь мы достигли отметки 6 тысяч 228 и 25 сотых мили — за спиной осталась четвертая часть всего нашего турне. Видели, наверное, тысяч пять знаков «Осторожно — лоси», но ни одного живого лося. Зато нам встретился один барсук. Наверное, следовало бы вывесить знаки «Осторожно — барсуки».

Да, кстати: Аманда и я все больше влюблялись друг в друга. Мысль о браке все чаще приходила мне в голову, хотя я и не хотел слишком уж задумываться об этом до того, как турне не завершится. Во всяком случае, себя я считал вроде как уже женатым.

Норвегия: оленина с соусом из сметаны. Отличное блюдо. Я вспомнил о доме, о том, что Брэд с ребятами, наверное, сейчас на охоте, ведь второй день, как открылся сезон. Впервые за последние десять лет меня с ними не было. И конечно же, я затосковал — не столько по охоте, сколько по ощущению мира, покоя, одиночества.

Финляндия: здесь мы миновали отметку семь тысяч миль и отметили мое двадцативосьмилетие. Распили шампанское и еще раз дали зарок следовать принятым решениям. Отныне — никаких внеплановых поездок на машине, никаких компромиссов с намеченным графиком.

Мы долго продолжали смеяться над нашей прерванной рыбалкой. Подъехали к одному мосту, взглянули с него вниз и увидели: там плавают красивые, упитанные рыбы. Множество рыб. Не прошло и секунды, как мы достали снасти, насадили на крючки кусочки сыра и принялись за дело. Ли и я тут же поймали одну рыбину, выпотрошили ее, чтобы взять молоки на приманку. Аманда тоже подцепила одну из них, но тут какой-то финн, проходивший мимо, вдруг стал кричать на нас.

«Ловить запрещается! Ловить запрещается!»

Аманда занервничала. Ли спустился к воде, снял рыбу, которая попала к ней на крючок, и отпустил ее. Вот так-то! Оказалось, что эта рыба — особенная, разводят ее в охраняемом озере и она является безумно дорогим деликатесом. А мы-то накинулись на нее, словно это был лосось в реке Фрейзер.

В Соединенных Штатах сыр-бор разгорался из-за насекомых и животных — в Европе постоянной причиной раздора стала рыба. Спустя несколько недель, в Чехословакии, когда мы сказали нашему гиду Фрэнки, что мечтаем порыбачить, он лишь закивал головой и куда-то исчез. А когда мы проехали две мили, он оказался на дороге в окружении толпы работников с ближайшего рыбного хозяйства, которые преподнесли нам огромного карпа — он был еще живой и бился. «Рыба, — с гордостью заявил Фрэнки, — вот вам и рыба!»

Интересно, задавался я вопросом, что думали мои домашние, отмечая мой день рождения в компании спонсоров турне, когда они все вместе просматривали видеокассету, отснятую нами за несколько недель до этого. «Какой у него счастливый вид!» — наверняка приговаривали они. Но я счастлив не был. Я был чертовски усталым, страдал от травм, чувствовал себя подавленным и разбитым. Улыбайся, Рик. Ведь пришлось раз двадцать попытаться, чтобы все это состоялось, и даже теперь ты недоволен.

Ладно, к черту все это! После множества бюрократических проволочек мне с Амандой удалось добиться разрешения на отступление от заранее объявленного маршрута. Пока остальные члены команды разъедутся в различных направлениях, кто на каникулы, кто ради организационных дел на маршруте или по каким еще делам, мы решили продолжить наше дорожное шоу «Человек в движении» самостоятельно. И отправиться с ним в Москву.

Никто не посмеет сказать, что наш въезд в Советский Союз не прошел красочно.

В московском аэропорту, чтобы попасть из коридора, ведущего от самолета в зал таможни, нужно спуститься с лестницы. Прикинув, я решил, что смогу самостоятельно съехать по ступенькам, если буду придерживаться за перила. Но перила наверху оказались слишком широкими, поэтому я ухватился за круглый поручень, который проходил чуть ниже. Но это был не поручень. Оказалось, что это одна сплошная лампа дневного света, проходившая под перилами во всю длину лестницы. Когда я схватился за нее, она оторвалась, потом разлетелась на куски, когда я выронил ее, чтобы сохранить равновесие, и я прыжками скатился вниз и очутился перед вооруженным солдатом у таможни.

Там нас пропустили. Наверное, решили, что если меня задержат, то я разобью еще что-нибудь. Потом нас повезли в город мимо памятника на том месте, где был остановлен и отброшен назад Гитлер и где навеки была разбита его мечта вступить в Москву, как и мечты германцев во время первой мировой войны, а еще раньше Наполеона, и вот наконец мы на месте. Здесь за короткий срок нам предстояло узнать не только много интересного, но и такого, что нас разочаровало.

Нам много раз приходилось слышать, что эта страна занимает ведущее место в мире в области разработки новых методов лечения травм спинного мозга, однако во время посещений больниц и реабилитационных центров, куда нас возили наши хозяева, мы в основном видели больных с ампутированными конечностями. В лабораториях нам демонстрировали работу с искусственными конечностями, и в этом деле действительно имеется немало замечательных достижений. Мы даже познакомились с Львом Яшиным, легендарным в прошлом вратарем московского «Динамо», которому сделали искусственную ногу, после того, как он потерял собственную в результате заболевания сосудов.

Это было интересно, но, когда я задал вопрос о состоянии спорта для инвалидов на колясках, мне ответили, что в Советском Союзе этим не занимаются и в обозримом будущем заниматься не собираются. Оказывается, все дело в приоритетах. Так где же были прикованные к коляскам жители Москвы? Чем они занимались? Мы их так и не увидели.

На другой день мы отправились на Красную площадь и позировали перед фотокамерами на фоне храма Василия Блаженного. Было сыро и холодно, и все-таки я сидел здесь и фотографировался в различных футболках с символами шестнадцати различных корпораций-спонсоров. Меня фотографируют, я переодеваю рубашку, еще снимок — новая рубашка. Удивленных физиономий там, поверьте мне, хватало. Должно быть, русские подумали, что мы какие-то сумасшедшие.

Потом мы с Амандой совершили небольшую туристскую прогулку неподалеку от площади, я ехал на коляске и вызывал у окружающих изумленные взгляды, словно никто из них не видел человека в кресле-каталке. На меня глазели, будто я пришелец из космоса. Когда мы увидели людей, которые ели мороженое в стаканчиках, то решили проследить, где они его взяли, по количеству мороженого в стаканчиках, которые они держали в руках. Чем больше содержимого в стаканчике, тем ближе к продавцу. И мы нашли его — как раз когда он продал последнее мороженое. Мы поболтались там взад-вперед, пока не появился другой продавец. Аманда понаблюдала, как и чем ему платят, чтобы понять, сколько ему надо дать русских монет, а потом мы поплелись назад к гостинице.

Вот, собственно, и все, что у нас было в Москве: никакого организованного пробега с местными инвалидами на колясках, никаких признаков присутствия людей в колясках где бы то ни было, никаких признаков проявления особого внимания к проблемам реабилитации спинальных больных.

И опять-таки мы плохо поработали в смысле предварительного оповещения. Если бы у русских было больше информации о нас и времени на подготовку, они могли бы разрешить нам совершить пробег по Москве или встретиться с кем-нибудь из местных больных с повреждением позвоночника. Как бы там ни было, я уезжал отсюда без сожаления.

Из Москвы мы отправились самолетом в Хельсинки, а оттуда в Гданьск, в Польшу. Как выяснилось позднее, нас ожидал сравнительно легкий маршрут. Ребята отправились из Хельсинки на пароме, прикинув, что в пути смогут отремонтировать наш дом на колесах. Но их так уболтало, что они всю дорогу мучились морской болезнью.

Но вот наконец мы собрались все вместе, готовые снова привести нашего Человека в Движение. Вот только было неясно, как это все будет выглядеть. При нашей нынешней скорости мы никак не могли успеть вернуться домой, чтобы финишировать во время работы выставки «Экспо-86». Итак, мы оказались перед выбором: либо сосредоточить все наши усилия, чтобы завершить турне к намеченной дате — а это означало исключить из нашего маршрута Грецию, Югославию и страны Ближнего Востока, — либо принять за ориентир более реальную дату финиша, скажем где-то в ноябре.

Продолжать гонку по первоначально намеченному маршруту и при этом вовремя успеть к открытию «Экспо» представлялось невозможным. Мысль об этом повергла меня в глубокое уныние.

Сам-то я, конечно, понимал, что, если бы не выбитое плечо и не травма сухожилия бицепса правой руки, я смог бы уложиться в намеченные сроки и при этом пройти дистанцию красиво, одолевая по 70 миль в день, и при этом прийти к финишу в отличной форме и полным сил. Я знал, что руки у меня болят вовсе не из-за того, что нужно крутить колеса по 70 миль в день. Боль в левом плече появилась из-за ослабленного правого плеча. А правое плечо болело из-за травмы, которую я получил еще в самом начале турне.

Если бы я мог стартовать в 1980 или 1981 году, когда у меня, собственно, и зародилась мысль о таком турне, то я был бы в лучшей физической форме, более подготовлен психологически и мне не пришлось бы думать при каждом толчке ободьев, как бы чего еще больше себе не повредить (по нашим подсчетам, я уже совершил к этому времени примерно четыре миллиона толчков).

Следующий отрезок пути — от Польши и до Греции, — предвещал быть нелегким. Я буквально физически это предчувствовал, да и все остальные тоже. Мы только и говорили об этом и постоянно твердили друг другу: только бы добраться до Греции! Сумеем осилить Грецию — и конец всему европейскому отрезку турне, а уж дальше нас ничто не остановит! О’кей, Хансен, а теперь хватит думать об этом — стоп! Все это для слабаков. Ты уже вон куда добрался. И в твоей копилке как-никак 7 тысяч миль. И ты доведешь это дело до конца, сколько бы времени на него ни потребовалось. Итак, за работу, малыш! Думай только об одном — о Греции.

Мы провели всего один день в Польше, а я уже задавался вопросами, кто придумал польские анекдоты и почему. Страна производила угнетающее впечатление, черный рынок бушевал необузданно (и слава Богу, а иначе Ли ни за что не раздобыл бы нам пропана той ночью, когда иссякли наши топливные баки), зато люди здесь исключительно дружелюбные. Весь прием в одном населенном пункте организовал для нас мужчина лет пятидесяти — инвалид, у которого были ампутированы обе ноги: передвигался он на некоем подобии скейт-борда, — и то, что он сделал для нас, вызывало и у него и у нас чувство гордости. Повсюду нас окружали толпы людей. Они кидали розы мне под ноги. Инвалиды, которые присоединились к нам, явно гордились тем, что могут принять участие в нашем турне — ведь теперь они предстали совсем в ином свете в глазах местного населения.

И все же воспоминания о Польше у меня остались довольно противоречивые. Именно в этой стране случился пожар в нашем доме на колесах. Я сидел в туалете, как вдруг почувствовал запах дыма. Ребята раскрыли настежь дверь шкафчика, и оттуда вырвались целые клубы. Они вытащили меня на улицу с такой поспешностью, что я даже не успел натянуть штаны.

И именно в Польше мы с Тимом пришли к окончательному решению — что настало для него время с нами расстаться.

Он только что вернулся после недельного отпуска, который явно не пошел ему на пользу. Тяготы самого турне, напряжение от необходимости ежедневно принимать решения после многих часов, проведенных в пути, когда почти не оставалось времени на отдых, — все это по-прежнему угнетало его, и конца этому не предвиделось. Продолжать в подобном духе не сулило ничего хорошего ни ему, ни нам.

Я предложил ему три варианта: а) задержаться на отдых в Европе, с тем чтобы потом присоединиться к нам вновь, или остаться с нами, но при этом без каких-либо обязательств, связанных с личной ответственностью и стрессом; б) отправиться домой и приступить к работе в штаб-квартире по обеспечению связи с непосредственными участниками турне «Человек в движении» — он был бы там просто незаменим, поскольку сам участвовал в путешествии и знал, что это такое, на собственном опыте; и последний вариант — в) просто отправиться домой и на этом поставить точку. Вариант Тима — он предложил присоединиться к Нэнси в Новой Зеландии и Австралии, чтобы помочь ей там в предварительной организации нашего маршрута — я отверг. За время путешествия между ними сложились довольно близкие отношения. Если бы он решил отправиться туда за свой счет, я, естественно, не смог бы ему в этом помешать. Но раз его потянуло к ней, я вовсе не хотел, чтобы это хоть как-то касалось нашего турне.

Мы долго с ним об этом говорили. Ведь Тим был моим другом. Он участвовал во всей этой затее с самого начала. В свое время я пообещал ему, что мы вместе отправимся в путь и вместе придем к финишу, и я по-прежнему так думал. Может быть, можно было придумать что-нибудь, чтобы он вновь присоединился к нам на заключительном этапе. Но продолжать дальше в прежнем духе было просто невозможно.

Он хорошенько все обдумал, пока работал над справочной литературой и занимался предварительной подготовкой нашего маршрута по Чехословакии и Австрии. Когда мы добрались до Швейцарии, Нэнси отправилась в Новую Зеландию, а Тим улетел на каникулы, после чего он должен был отправиться домой. Обстоятельно все взвесив, он решил, что самый лучший вариант для него — прекратить участие в турне.

Я лишился своего тренера, а также человека, который, как никто другой, сделал все, чтобы наша мечта не погибла на ранней стадии становления. И мне лишь оставалось надеяться, что я не потерял друга.

С грехом пополам мы тащились по Европе, то и дело выпутываясь из кризисных ситуаций. «Греция! — неустанно повторяли мы друг другу. — Только бы добраться до Греции». И случались дни, когда я бы рискнул побиться об заклад, что нам это удастся.

Австрия встретила нас непроглядными туманами и сумасшедшей крутизны склонами. Альпы являли собой сплошную череду круч, подобных вершине Сискийю, только намного хуже. На одном из отрезков пути нам пришлось преодолеть подъем в 2 тысячи 700 футов крутизною от одиннадцати до четырнадцати градусов. Чтобы взобраться на вершину горы Святого Антуана — длина подъема составляла 50 миль, — нам потребовалось 12 часов. На каком-то этапе этого восхождения Ли забрался на запасную кресло-каталку и попытался проехать вместе со мной. Я-то знал, что долго он не протянет, но, как ни старался изо всех сил крутить колеса, все равно его голос слышался где-то совсем близко позади меня. Наконец я оглянулся. Оказывается, он просто шел пешком и толкал перед собой кресло, словно детскую коляску.

После того как Нэнси и Тим уехали, на плечи Дона и Ли легли дополнительные обязанности. Аманда тоже постепенно начинала разрываться на части. Теперь, когда мы недосчитывались двух человек, она также пыталась восполнить пробел и взять на себя часть их работы по тыловому обеспечению турне.

Я постоянно твердил ей, что она себя этим измотает, говорил, что нельзя валить все в одну кучу, но она была преисполнена решимости делать все одновременно. Я уже был готов пойти на то, чтобы отменить все мероприятия, намеченные на отрезке пути до Греции, и полностью сосредоточиться на каталке. Для Аманды же это был какой-то порочный замкнутый круг: слишком много дел, слишком мало времени, чтобы справиться с ними, и, как следствие, еще больше дел, которые нагромождались на следующий день. Она крутилась, как белка в колесе, и при этом отказывалась прислушаться к моим советам.

Выбора у меня не оставалось. Я сделал то, что сделал бы любой любящий мужчина для своей женщины при подобных обстоятельствах. Я попросту помог ей слегка отключиться.

Мы покидали Швейцарию, чтобы совершить еще один бросок по территории Франции. Во время первой же утренней остановки я отослал ее подальше от нашей стоянки под предлогом какого-то поручения. Затем на глазах у изумленного Дона я вытащил две таблетки снотворного из ее аптечки, отыскал в холодильнике сока, его хватило на три стакана — один виноградного и два апельсинового, — и, раздавив обе таблетки, размешал их в одном из стаканов с апельсиновым соком.

«А теперь тост за новые начинания», — воскликнул я, как только Аманда впрыгнула в наш дом на колесах, и при этом вручил ей заветный стакан. Дону же я дал виноградный сок.

«А я не хочу апельсинового, — сказала Аманда. — Дай мне виноградный».

«О’кей», — только и ответил Дон.

Я просто был готов убить его.

«Предлагаю тост, — рявкнул я. — Пей свой апельсиновый сок!»

Она посмотрела на меня так, словно я рехнулся, и выпила весь стакан тремя большими глотками.

Я вышел из машины, сел в коляску и принялся за дело. Минут через двадцать я оглянулся на Дона — он сидел за рулем. Он показал мне знак большим пальцем вниз. Аманда отключилась, словно электрическая лампочка. Я накручивал колеса часа три-четыре без перерыва, чтобы обойтись без следующей остановки и тем самым не будить ее. Наконец она очнулась и, улыбнувшись спросонок, сказала: «Ух ты, кажется, я действительно вымоталась больше, чем предполагала».

Нас продолжали преследовать оплошности и мелкие неурядицы.

Во Франции нас постиг еще один пожар в доме на колесах, когда мы заливались горючим на заправочной станции. На этот раз, когда ребята вытаскивали меня наружу, я хоть был в штанах и все кричал, чтобы отогнали машину подальше от заправки. Достаточно было одной искры, чтобы вся станция взлетела в воздух, а вместе с ней и мы. Но нет, стоило отыскать огнетушитель, который к тому же работал, как ребята начали по очереди носиться то в машину, то на улицу, чтобы не отравиться ядовитым дымом от загоревшихся синтетических вещей, и погасили огонь, умудрившись избежать слишком большого ущерба.

На другой день одно из запасных кресел свалилось с крыши фургона. Мы проехали несколько кварталов, когда нас догнал какой-то малый — притормозив рядом с нами, он стал жестами показывать нам на крышу и назад. В тот же день Аманда чуть было не прихватила с нами в дорогу целый знак с рекламной компании «Эссо», зацепив его крылом нашего фургона.

Подавая машину задом, Дон наехал на дерево и начисто разнес сиденье одного из моих кресел. Потом они с Ли отправились на заправочную станцию, где по ошибке залили баки дизельным топливом.

Нет, в подобном духе продолжать мы не могли. В конце концов после бесчисленных панических звонков в оффис и угроз начисто отказаться от всех намеченных мероприятий и полностью сосредоточиться лишь на кресельной гонке мы получили-таки столь желанную подмогу — сперва Триш Смит (дочь Маршалла), а затем двух Дэвидов — Холтцмана и Арчибальда. Они нам действительно очень помогли, но когда от нас уезжали, то лишь качали головами — не понимали, как мы могли существовать таким образом и притом в течение столь длительного времени. Мы же только улыбались во весь рот и твердили: «Греция. Вот когда мы доберемся до Греции…»

В Испании выяснилось, что нас поместили на ночлег в колонии для малолетних преступников. Надзиратель, который вышел приветствовать нас, выглядел пьяным и залепил затрещину нашему переводчику. Нам пришлось мотаться до трех часов утра в поисках мотеля.

В Португалии мы прошли отметку 9 тысяч миль. К югу от Лиссабона в пять часов утра мы натолкнулись на цыганский табор и оказались в мире костров, фургонов и большеглазых ребятишек, выбежавших на улицу и с изумлением взиравших на нас, когда мы проезжали мимо. В крошечной португальской рыбацкой деревне нас окружили человек десять пожилых женщин в черных платьях, с лицами, прикрытыми шалями, — они пытались всунуть мне в руки немного денег. В этих местах сбором средств мы не занимались. Сразу было видно, что эти люди бедные. Но некоторые из них плакали и настаивали, чтобы мы взяли деньги ради самой идеи помощи инвалидам. И тут меня словно пронзило: я вспомнил дни, проведенные на дорогах Соединенных Штатов и Европы, когда мимо нас проносились большие дорогие автомобили, а мы не могли набрать ни цента. В горле у меня словно встал огромный комок. Наверное, всему виной этот чертов грипп.

Когда мы пересекли границу с Италией, вид у нас был, словно мы вышли из окружения. Впереди нас ждала встреча с папой римским. Возможно, если постараться, мы могли бы поспеть вовремя к вечерней службе.

Теперь нам приходилось сражаться с ужасающими дождями, ветрами и холодом. Однажды мы добрались до одного населенного пункта, где у нас был назначен прием, так поздно, что большинство гостей уже успели разойтись, а те, что еще там были, стали уговаривать нас остаться и принять участие в вечеринке. «Просим извинить нас, — ответили мы им, — но завтра нам вновь предстоит отправиться в путь».

«Да вы просто сумасшедшие!» — заметил какой-то человек. «Вы правы, сэр, — подумал я. — Наверное, мы действительно не в себе».

График требовал от нас отправиться в путь, затем снова вернуться назад и остаться здесь на ночлег. Погода по-прежнему стояла отвратительная. Мы с Амандой немного поцапались, и она отправилась в дорогу одна, чтобы немного утихомирить свой гнев. Мы сбились с пути и взобрались на какой-то незапланированный холм, и тут я так разозлился, что просто развернулся и, плюнув на все, отправился назад к отелю. Аманда тоже заблудилась, но сумела отыскать дорогу назад. Мы добрались до нашей комнаты, где стоял такой холод, что нам пришлось открыть все краны с горячей водой, какие там только были, и так мы попытались согреться в облаках пара.

Конечно, я сам не мог этого почувствовать, но ночью, накануне дня, когда мы добрались до Рима, мои ноги так ужасно переохладились, что им требовался массаж — в противном случае мне грозили серьезные неприятности. Начиная с Испании у меня не прекращались неполадки с желудком. Но вот наступил вечер, стояла пятница, и я задумался, представил себе все, чем мы могли бы заниматься сейчас, окажись мы дома. Я взял банку пива. Последние 13 миль были самыми длинными за всю мою жизнь. И я еще раз сказал себе: никогда впредь не делай подобных глупостей.

Потом произошла путаница в связи с бронированием номеров в римском отеле «Шератон». Мы полагали, что они оплачены на паритетных началах — частично администрацией самого отеля, частично — организацией спортсменов-инвалидов Италии. Но за номера никто не заплатил. К тому времени, когда мы это узнали, мы уже настолько устали, что просто не могли двинуться с места. Нами было принято за правило, что любые дополнительные расходы, все, что выходило за рамки самых элементарных условий проживания, должны оплачиваться самими участниками турне. Мы с Амандой решили не ударить лицом в грязь и выложили сто долларов за одну ночь, после чего запрыгнули в постель и позвонили в бюро обслуживания: мы заказали в номер два чизбургера с жареным картофелем и две кока-колы. Заказ прибыл, а с ним и счет — 75 долларов. И при этом официант имел нахальство просить чаевые.

На другой день мы убрались оттуда еще до завтрака, а Ли и Дэйв Арчибальд остались в Риме, где им предстояло провести инвентаризацию нашего имущества и навести порядок в доме на колесах, пока мы летели в Югославию — там нам предстояло пройти трехдневный этап от Сплита до Дубровника. Повсюду в Югославии нам оказывали замечательный прием, пожалуй, нас там встречали лучше, чем где бы то ни было до сих пор, — играла музыка, люди танцевали на улицах. Однажды, когда я преодолевал крутой подъем, за мной до самой темноты следовала целая толпа — человек сто детишек. Я чувствовал себя под стать сказочному Крысолову.

Из Югославии мы в спешном порядке вернулись назад, в Рим. Там нас встретили родители Аманды, они приехали в Италию отчасти чтобы посмотреть страну, а отчасти чтобы проведать свою дочку-путешественницу. «Все отлично», — ответила Аманда на вопрос отца, но провести его она не смогла. Ее нервная улыбка была слишком яркой и слишком быстрой, щеки чересчур ввалились, зрачки глаз слишком расширены. Впервые ее отец по-настоящему понял, с каким трудом нам все это давалось, сколько всего приходилось преодолевать изо дня в день.

«Я видел подобное на войне, — сказал он мне. — То, что с вами здесь происходит, называется нервным истощением на поле боя, и, если вовремя не принять мер, с вами могут случиться серьезные неприятности».

Мы попытались последовать его совету. Мы получили аудиенцию у папы Иоанна Павла — душевный и благородный человек, он говорил с нами о нашем турне, о спорте для инвалидов, а в заключение сердечно пожал мне руку и сказал: «Благослови тебя Бог, сын мой. Да свершатся все твои надежды и мечты — а также и твоих товарищей по команде, — и да возвратитесь вы домой целыми и невредимыми».

Я оставил Аманду в Риме на три дня, чтобы она смогла отдохнуть и походить по магазинам вместе с матерью, а мы тем временем отправились на юг, добрались почти до Неаполя и оттуда на машине поехали на побережье. В последние дни почти треть времени, что я проводил в кресле-каталке, приходилась на темное время суток, всего мы проходили по 70 миль в день — при этом приходилось стараться не обращать внимание на поведение едва ли не самых наглых в мире водителей, да и помощи нам за всю дорогу практически никто не предложил.

Но нам на все это было наплевать. Вскоре нас ждал паром — а когда мы сойдем с него, то будем в Греции.

Помните про Грецию? Про Грецию-цель? Про Грецию-мечту? Старую добрую Грецию — «стоит до нее добраться, как все будет хорошо!»? Так вот, мы таки до нее добрались, и здесь я испытал такой страх, какого в жизни не знал.

Я и без того нервничал. Как раз накануне нашего прибытия здесь произошел угон египетского авиалайнера, а кроме того, необычный террористический акт, во время которого был убит инвалид в кресле-каталке. Что будет, если наше турне привлечет внимание здешней общественности и я стану заметной фигурой? Не окажусь ли я при этом мишенью для террористов?

Мы остановились в гостинице в первой же деревушке, оказавшейся у нас на пути после того, как мы сошли на берег. Там мы рассчитывали провести спокойно один день, чтобы отдохнуть перед тем, как двинуться на Афины. Я вытирался полотенцем после душа, как вдруг почувствовал странный прилив крови по всему телу. У меня начала исчезать чувствительность кожи. Внезапно пропали ощущения в верхней части поясницы, и сердце забилось, словно хотело вырваться из клетки. О Боже! Я почувствовал, что вот-вот умру!

Все последнее время я страдал от жестокого расстройства желудка, имелись признаки внутреннего кровотечения — в общем, сплошные огорчения. Я решил прилечь, надеясь, что все пройдет само по себе. Но когда я понял, что приступ не проходит, и испугался, что потеряю сознание, я закричал и позвал ребят на помощь.

Они времени зря не теряли. Стоило им только взглянуть на меня, и они тут же схватились за концы одеяла, на котором я лежал, и бегом спустили меня по лестнице, чтобы отнести в госпиталь. Когда мы спускались, нам встретилась какая-то дама с цветами в руках. Это была представительница министерства здравоохранения Греции — она пришла, чтобы поздравить меня с прибытием в ее страну.

Можете представить себе выражение ее лица, не говоря уже о выражении лиц трех парней в инвалидных колясках, которые поджидали меня у входа в гостиницу. По словам наших хозяев — организаторов помощи инвалидам, Греция больше, чем какая-либо другая европейская страна, нуждалась в программе, направленной на привлечение общественного сознания к проблемам и насущным нуждам их организации. К инвалидам здесь относились как к гражданам третьего сорта. И вот сюда является этот парень по имени Рик Хансен, которому предстояло стать их героем и лидером в битве за умы сограждан, а его тащат на одеяле вниз по лестнице.

По сей день я так и не знаю, что же со мной тогда случилось. Врачи осмотрели меня и сказали, что со мной все в порядке. Но для какого-то старика, который стоял там в очереди, это явилось последней каплей, переполнившей чашу его терпения. Мало того, что я въехал в приемную врача, как танк, и ему пришлось уступить свою очередь — так, оказывается, я еще и не болен? Да к тому же я был инвалидом — а в этой стране быть инвалидом даже хуже, чем быть женщиной. «Интересно, что бы он сказал, — подумал я, — если бы я был не просто инвалидом, а увечной женщиной и к тому же негритянкой?» Впрочем, я и так, наверное, испортил ему настроение на весь день.

Назавтра мы снова были в пути и пробивались к Афинам сквозь транспортные заторы в час пик. Мы своего добились! Одолеть такой путь — от Лондона до Афин! Впрочем, времени для торжеств у нас особенно не было. Я отснял видеофильм для нашего оффиса — это было сплошное мучение, потому что снимал я его, стоя в своих скобах на балконе. Делал я это намеренно, чтобы еще раз доказать всем у себя на родине, что для инвалидов не может быть стереотипа. Тем не менее компания Си-би-эс включила мою пленку в свою программу, и, когда финиш демонстрировали, у пульта в телестудии собралась целая толпа народу; люди кричали: «Эй! Как это понимать? Ведь он же прикован к коляске, а ведь только посмотрите — стоит!»

Но все-таки бутылку шампанского мы распили, и, несмотря ни на что, физиономии наши сияли улыбками. Мы одолели Европу. Сумели-таки добраться до Греции. Отныне все у нас пойдет как по маслу. Все будет отлично!

Конечно, будет, а как же иначе?