Человек в движении

Глава 7 ОГОНЬ СВЯТОГО ЭЛЬМА

Почти всюду их сопровождала Песня.

Никто не предполагал, что она станет символом турне «Человек в движении». Уж во всяком случае, ни автор музыки Дэвид Фостер, ни поэт Джон Парр, написавший к ней текст, никогда не помышляли, что она станет всемирным гимном инвалидов. Это была мелодия, написанная для фильма «Огонь святого Эльма», — с нее он и начинался.

Разве что…

Дэвид Фостер, самобытный «маленький парнишка из Виктории, что в Британской Колумбии», уже становился одним из самых больших знаменитостей в мире поп-музыки, когда в 1985 году ведущий комментатор Ванкуверского радио и телевидения Терри Дэвид Маллиган попросил его написать песню для того самого Рика Хансена, что собирался объехать вокруг света на своем кресле-каталке. Фостер уже являлся обладателем награды «Грэмми», которую он разделил вместе с Лайнелом Ритчи. И теперь кто-то хочет, чтобы он взялся писать еще одну песню?

«Я ответил ему, что у меня нет на это времени, — говорит Фостер. — Но примерно тогда же мне нужно было сочинить что-то триумфальное для одной сцены в «Святом Эльме», где герой мчится на машине в горах, и, представьте себе, я подумал о Рике, о том, как он силой собственных рук преодолевает эти подъемы, понимаете? В результате родился этот маленький, двухминутный музыкальный отрывок.

Впервые с Риком я встретился, когда играл перед ним этот отрывок, после того как он добрался до Калифорнии, а с Джоном Парром я вообще никогда не встречался. Но тем не менее именно мы вдвоем работали над музыкой к фильму, в котором речь идет о нескольких молодых людях, пытающихся определить, чем им заняться в жизни и куда направиться, и у Джона возникли затруднения со стихами для одной песни, которая должна была стать лейтмотивом фильма. И я ему сказал: «Я знаю как раз такого парня…» Потом я показал ему видеопленку с Риком в кресле-каталке, и его словно прорвало».

Джон Парр, в то время совсем еще неизвестный английский сочинитель и исполнитель песен — ему еще только предстояло завоевать славу, — отчетливо помнит, как все это было. «Я встретился с Дэвидом за день до того, как мы должны были сочинить эту песню. У меня возникли серьезные затруднения, и он сказал мне: «Если тебе не хватает вдохновения, ты должен встретиться с этим парнем, Риком Хансеном, который собирается объехать на своей каталке вокруг всего света. И тут все встало на свои места».

Действовали они, по словам Фостера, довольно бесцеремонно: меняли слова, подгоняя текст «под Хансена», а не под героев фильма, для которых предназначалась эта песня. «Послушайте слова, — посмеивается Фостер. — «Вы сломили мальчугана, но мужчину не сломить… И помчусь я вокруг света. Дай мне только пару колес…» Черт побери, да во всем этом фильме нет ни одного эпизода с креслом-каталкой!»

Затем, во время окончательной аранжировки, продюсер услышал эту мелодию и говорит: «Помните небольшой отрывок, который вы написали для сцены в горах? Почему бы вам не перенести его в начало фильма как песню-пролог? Звучит так, как будто специально для этого написан».

А через несколько недель после выхода фильма на экраны этот «маленький музыкальный отрывок» — теперь он назывался «Темой из фильма “Огонь святого Эльма”» — стоял на первом месте в хит-парадах по всему миру.

Где бы они ни выступали и ни рассказывали о создании фильма и музыки к нему, Фостер и Парр вспоминали о том, как их вдохновила история о парне в кресле-каталке, — они настолько этим увлеклись, что даже возникли определенные осложнения: под угрозой оказались их надежды на получение награды Академии киноискусства. Когда песня выдвигается на соискание этой награды, она должна быть написана исключительно для фильма. Но ведь это было не так?

На этот вопрос у Джона Парра был интересный ответ.

«Я не собираюсь умалчивать об этой истории, — сказал он. — Я долго находился в тени. Мне было тридцать лет, когда впервые надежда на успех замаячила передо мной. И конечно, я мог только мечтать о выдвижении нашей песни на соискание столь высокой награды. Я мог только мечтать о получении «Оскара». Но еще дороже для меня эта история. И если ради нее нам придется поступиться премией, значит, так тому и быть».

Присуждение «Оскара» «Теме из фильма “Огонь святого Эльма”» так и не состоялось. Зато на дорогах, улицах и автострадах тридцати четырех стран она постоянно сопровождала Рика Хансена: услышав ее, он улыбался и чуть сильнее нажимал на колеса. Тот самый Рик Хансен, с которым Джон Парр никогда не встречался лицом к лицу…

«Черт побери, куда ты прешь на этой штуковине? А ну, давай-ка к обочине, вылезай из нее и пересаживайся в этот фургон, и немедленно!»

Эти слова были первыми, которые я услышал в штате Калифорния. А тот, кто их выкрикивал, был полицейским из калифорнийской службы патрулирования автострад. Не скажу, чтобы он сиял от радости. М-да, они всегда славились своим дружелюбием, эти ребята из калифорнийской дорожной полиции.

А впрочем, что они тут потеряли? Мы знали, что не имеем права ехать по автостраде 1–5, сразу после пересечения границы штата, и что должны были немедленно остановиться. Но ведь граница находилась у подножия этого длинного, чудесного крутого спуска, по которому я мог легко скатиться вниз с вершины Сискийю и таким образом одолеть сразу пару миль. Это было специально отмечено на нашей путевой карте.

И опять ошибка. Оказывается, граница проходила по самой вершине со стороны Калифорнии. А я уже успел одолеть половину спуска, даже сделал остановку, чтобы поменять спустившее колесо. И в итоге оказался в окружении примерно шестнадцати «дымков».

«У вас есть разрешение на вождение этой штуковины?» — спросил меня один из них.

«Не знаю, — ответил я. — Спросите у тренера». Может быть, это был не самый умный ответ, хотя со стороны могло показаться иначе. Просто я ехал туда, куда мне говорили ребята из команды. Но в глазах полицейских я был всего лишь очередным нарушителем — пешеходом, осмелившимся оказаться на скоростной автостраде.

Да, я не оговорился — пешеходом. В Калифорнии нет точного юридического определения кресла-каталки, и там отказываются признавать ее в качестве разновидности велосипеда, поскольку у нее отсутствует передаточная цепь. Каталка приводится в движение силой рук. Итак, если мое кресло не было велосипедом, а в соответствующих инструкциях отсутствовало определение, к какой группе транспортных средств относится кресло-каталка, то кем прикажете считать этого парня, который в нем сидит?

Ясное дело! Конечно же, он пешеход! Так что давай-ка, приятель, сворачивай к обочине, и поскорее! Нам так и не разрешили двигаться по главной автостраде, пока мы не покинули Калифорнию.

Съезд с автострады находился у подножия холма., Если бы они разрешили мне добраться до него своим ходом, я мог бы одолеть еще 1000 футов за счет инерции. Но нет, мол, извините, не положено. Я должен был немедленно пересесть в домик на колесах.

Мы спустились вниз, потом свернули на боковую дорогу, и тут Тим решил, что нам следует сделать остановку на одной из этих придорожных стоянок для отдыха, а потом уже я вновь смогу продолжить путь в коляске. Еще одна глупая ошибка. Если бы мы проехали мили 2–3 по этой дороге, она бы вывела нас на вершину плато. Но так как мы начали движение из нижней точки, мне пришлось преодолевать 2 тысячи футов в гору только ради того, чтобы не выбиться из графика.

На исходе дня мы въехали в местечко Маунт-Шеста. Стоял теплый, тихий, прекрасный вечер, на небе сияла огромная, роскошная луна, и мы еще долго бодрствовали — праздновали нашу победу над этой горой, при одной мысли о которой начинало стучать в висках.

На следующее утро мы двинулись к Реддингу, но вскоре пришлось взять тайм-аут на весь день. На этом настояла Аманда. Она уложила меня животом вниз на настиле около бассейна и спустила трусы, чтобы оголить мою натертую задницу и подставить больные места под ультрафиолетовые лучи, что было одним из наиболее действенных способов лечения. Я лежал, отдыхал и при этом шипел от негодования.

В подобных остановках таилась опасность. Сейчас это было вызвано необходимостью, но ведь будут и другие причины — болезнь, травмы, поломки снаряжения, — все это могло вынудить нас еще не раз делать остановки. Но нам нужно было проявлять осмотрительность: чем больше у нас будет оснований для подобных остановок, тем легче мы будем идти на это, ведь это так легко — перевернуться утром на другой бок, и спи себе дальше. Вот почему с самого начала я дал себе зарок: если и придется принимать подобное решение, то только в кресле-каталке. Как бы плохо мне ни было, я все равно встану с постели и сяду в каталку, даже если придется сойти с этапа после всего лишь одного километра пути. Иначе мы никогда не доберемся до цели.

Меня по-прежнему серьезно беспокоило положение дел с командой. Тим в известной степени начинал справляться с нагрузками, но Дон все еще сомневался в нем. Меня же беспокоило состояние Дона. Мне казалось, что он сам не до конца уверен, что поступил правильно, согласившись отправиться в турне, но считал себя обязанным участвовать в нем и дальше из соображений верности делу, лояльности и гордости, нежели потому, что это было наилучшим решением для него самого. Он такой тихий парень, что, когда он рядом, его и не всегда заметишь. Большую часть времени он проводил неподалеку от домика на колесах, спал в нем и, можно сказать, даже жил там, тогда как большинство из нас радовались любой возможности оказаться в отеле.

Мне становилось не по себе от одной мысли, что мы можем потерять его, — ведь это был такой отличный парень, можно сказать, находка для всего нашего турне. Но прежде всего он мой друг, и именно это было главной причиной моих волнений. Я отъехал с ним в сторонку и по возможности мягче предложил ему принять окончательное решение. Я сказал, что нет причин стыдиться, и что он может оставить нас, если ему так будет лучше, и что нет смысла насиловать себя, если это ложится тебе камнем на душу, и так все восемнадцать месяцев. Он заверил меня, что хочет оставаться с нами, и, по-моему, этот разговор помог внести ясность в наши отношения.

Но долго в таком взвинченном состоянии я оставаться не мог. Погода стояла прекрасная, до нас дошли сведения о том, что Дэвид Фостер написал песню о «Человеке в движении», и Аманда решила остаться с нами. Она должна была оставить нас, когда мы доберемся до Сакраменто, но потом снова вернуться и присоединиться к нам на весь остаток пути от Аризоны.

После всех моих беспокойств хотя бы это было облегчением. Она хотела постоянно быть с нами не меньше, чем того хотел я сам. Когда мы это выяснили между собой, оставалось только сообщить об этом ребятам из команды и посмотреть, как они на это отреагируют. Если бы ее присутствие среди нас вызвало у них негативную реакцию, мы могли столкнуться с серьезной проблемой. Но Аманда так быстро вписалась в нашу группу, сняла с их плеч такую значительную долю нагрузки, что это не вызвало ни малейших возражений. Напротив, ребят раздосадовало то, что ей предстояло оставить нас, пускай даже на непродолжительное время. А мы катили к Сан-Франциско, нас ждала встреча с мостом Золотые Ворота, с Голливудом — и с Дэвидом Фостером — он обещал продемонстрировать нам песню, которую посвятил нам. «Вот было бы здорово, — подумал я, — если она окажется настоящим “хитом”…»

Калифорния встретила нас ежедневно сияющим солнцем, обычными проблемами поиска компромисса между моим телом и каталкой, обычными ошибками команды — и моими собственными, и теми, что совершали ребята, — и на редкость упорными встречными ветрами. Однажды мне пришлось принимать детишек из детского сада: они мне пели песни, принесли свои рисунки, подарки и даже деньги, катались, сидя у меня на коленях, и таращили глазенки, когда я делал резкий поворот на двух колесах. А на другой день, когда из-за нас возникла пробка в движении, какая-то раздраженная дамочка, высунувшись из окна машины, сделала нам красноречивый знак безымянным пальцем. Проезжая мимо школы неподалеку от Сакраменто вслед за полицейским эскортом, я услышал приветственные крики ребят и почувствовал прилив благодарности, но тут какой-то мальчишка выскочил на дорогу, взглянул на мое кресло и заорал:

«Да мой ящик из-под мыла лучше, чем эта куча дерьма!»

Я лишь прикусил язык и улыбнулся. Уже тогда я научился не обращать внимания на подобные выходки.

Дорога в Сакраменто преподнесла мне еще один урок. Встречный ветер дул с такой силой, что, когда я взглянул на Тима — он ехал на велосипеде рядом со мной, — мне показалось, что он жмет на педали, нагнувшись под углом сорок пять градусов, и при этом чуть ли не стоит на одном месте. Скорость у меня упала до шести миль в час вместо обычных девяти, появилась боль в локте и плече, но впереди нас ждала назначенная встреча, и мы не хотели на нее опоздать. Поэтому в первый и последний раз за все турне я позволил себе приотстать и пристроился позади к домику на колесах, чтобы воспользоваться более разреженным воздушным потоком.

Я шел за ним примерно 8 миль. Домик на колесах прикрыл меня от ветра, создал необходимый поток воздуха, в результате чего моя скорость поднялась до обычных 9 миль в час и мы поспели к назначенному мероприятию вовремя; я же себя чувствовал словно жулик. Оставалась лишь одна возможность исправить положение. Я сбросил одну треть пройденных таким образом 8 миль и вычел соответствующее количество миль из общей суммы пройденного пути, чтобы свести на нет полученное при этом преимущество. Но меня продолжали мучить угрызения совести. Ведь я отправился в путь, чтобы объехать мир, толкая колеса своими руками, а не за счет чужого воздушного потока. Отныне и впредь мы решили: главное внимание — этапам на каталке, все остальное — на втором месте. Конечно, мы будем делать все возможное, чтобы поспевать всюду в назначенное время, но только не за счет компромиссов или каких-либо неблагоприятных последствий для нашего турне. И я поклялся, что никогда больше не буду пристраиваться за домом на колесах.

И вот мы на очередном приеме от имени граждан города — все так же, как и в Сакраменто, где нас приветствовали в Капитолии столицы штата. Тогда пресса нам уделила еще больше внимания — Бог свидетель, мы в этом нуждались, — а я получил очередной урок. Нам предстояло научиться быть по возможности покладистыми, научиться говорить «нет» и при этом улыбаться, а также создавать ситуации, способные привлечь к нам внимание средств массовой информации и обеспечить необходимую рекламу.

Все правильно, я не ошибся, употребив слово «создавать». Этот урок мне преподнес один ветеран репортерской службы в тот день, когда мы пересекли мост Золотые Ворота. Выезд на мост был намечен на десять тридцать утра, после того как спозаранку нам пришлось преодолеть 23 мили по горам, которые могут прийтись по душе разве что горному козлу. Мне почему-то забыли сказать, где сделать остановку, вот я и пролетел, словно ракета, мимо группы репортеров радио, телевидения и газет, причем понял это, лишь когда завернул за угол. Они подбежали ко мне и уговорили вернуться назад и заново проехать последние ярдов сто на съезде с моста, причем дважды — пока каждый из них не сделал хотя бы по снимку. Когда все это закончилось, тот самый репортер отошел со мной в сторону и дал такой совет:

«Каждый раз, как увидишь репортеров, в особенности если они с телевизионными камерами, замедляй ход. Ну, изобрази что-нибудь на крайний случай, но обязательно замедли ход и дай им возможность хоть что-нибудь сфотографировать. Больше одной попытки они делать не станут, а если упустят момент, то и сами останутся ни с чем, и ты вместе с ними!»

Изобразить что-нибудь? Так, значит, все, что мы видим на экранах телевизоров, поддельно и ненатурально? Вот и еще одной иллюзии пришел конец.

Но мы научились играть в эту игру. Взять, к примеру, позирование перед фотографами, или, как мы окрестили их в нашем графике, «фотопозы».

Фотографы, постоянно сопровождающие нас, имели массу возможностей снимать все, что им захочется. Но большинство газет или телевизионных станций обычно присылало своего корреспондента на маршрут, тот ставил свою машину у обочины и быстро успевал отснять один кадр, пока мы проносились мимо. В основном они снимали меня, когда я быстро несся вниз по склону, при этом даже улыбаясь и помахивая рукой. А потом люди смотрели на такие снимки и думали: «Смотри-ка! Ему даже не приходится работать руками. Он просто мчится по инерции. Подумаешь, какое дело!»

Вот и пришлось мне придумать свой «толчок для прессы», известный также под названием «Пыхтение на публику». Применялся он во время спусков, когда вокруг появлялись репортеры с камерами. Я начинал толкать колеса, как будто это мне стоило чудовищных усилий. Фотографы ни разу не заметили в этом чего-то необычного, а у нас в результате оказывался снимок, гораздо более точно отражающий ту работу, которую мне приходилось проделывать в каталке. Совесть у меня была чиста. Кому как не мне было знать, как нелегко это было на самом деле.

Мы по-прежнему в основном укладывались в 70 миль в день, хотя временами ветер дул с прямо-таки неистовой силой, температура падала, и при всем желании мы не проходили больше 35–40 миль. Каждый новый день приносил свои огорчения. То меня начинали раздражать действия команды, то ребята злились на меня. Иногда мы ложились спать, готовые разорвать друг друга на части, и вообще задумывались, как долго все это может продолжаться.

Пожертвования, которые к нам поступали, в среднем составляли один доллар на милю пути. Если так пойдет и дальше, то к финишу мы могли собрать 25 тысяч долларов. Далеко с этим уедешь, не правда ли? Тим пытался решить эту проблему своеобразным методом. Я слышал, как во время остановок на отдых он, бывало, говорил представителям прессы:

«Да, нам по-прежнему перепадает по доллару на милю. Прямо не знаю, как сказать об этом Рику. Его это так расстраивает. Ведь он из кожи вон лезет, чтобы все было как лучше, крутит по 70 миль в день, только представьте себе: по 70 миль в день! — а люди проявляют такое равнодушие. Ну что я могу ему сказать? Скажите, что?»

После такого разговора возникали весьма значительные шансы, что в вечерних газетах или в тех, что выходили на другой день, появятся репортажи, акцентирующие внимание на разочарованиях или огорчениях участников турне «Человек в движении». И это были полезные, правдивые статьи. Но если бы мы вовремя об этом не позаботились, подобные сообщения могли вообще не появиться ни в газетах, ни в радиорепортажах. Очевидно было одно: патента на «Пыхтение на публику» у меня не было.

Как бы там ни было, мы продолжали двигаться вперед. Дистанция в 24 тысячи 901 целую и 55 сотых мили была столь гигантской, что просто не имело смысла тратить нервы на обдумывание. Зато этап в 23 мили укладывался в моем сознании. Именно так я и поступал раз за разом, пока мы не достигли Лос-Анджелеса. А по пути, едва успевая делать остановки, мы прямо с полей умудрялись прихватить лимоны, апельсины, орехи, цветную капусту, салат, брюссельскую капусту и множество прочих фруктов и овощей. Я все боялся, что ребят вот-вот поймают, и представлял, какой скандал разразится тогда в прессе:

ЧЛЕН КОМАНДЫ «ЧЕЛОВЕК В ДВИЖЕНИИ» ПОЙМАН НА КРАЖЕ АПЕЛЬСИНОВ.

Такого я допустить не мог. Если уж кому-нибудь придется застрелить одного из них, то этим человеком буду я. Если только сначала они не прикончат меня.

Мы все спорили по поводу Шейлы — потянет она или нет работать по связям с общественностью. И все больше приходили к убеждению, что хороший, способный человек оказался не на своем месте. Это была трудная работа — приходилось постоянно следовать по маршруту одной, впереди от основной группы, постоянно разговаривать с незнакомыми людьми и добиваться организации мероприятий, к которым большинство из них относилось без всякого интереса. Но кто-то должен был все это делать. И я сказал Тиму: «Послушай, если при обсуждении этой работы, когда она ей поручалась, у Шейлы не возникло ни малейших сомнений, а теперь она не способна с ней справиться, немедленно замени ее. Даже не откладывай это на завтра».

Мы решили дать ей еще один, последний шанс. Она должна была отправиться впереди нас в Лос-Анджелес и организовать встречу с Дэвидом Фостером.

Сам факт, что Фостер создавал песню, которую он посвящал нам, был чем-то вроде чуда, и это лишний раз доказывало, что мечты не обязательно должны умирать, если есть воля и решимость воплотить их в реальность. Еще в самом начале, когда мы только замышляли это турне, я задавался вопросом: как бы сделать так, чтобы привлечь к нашему делу внимание широкой публики? И каждый раз в голову приходила одна и та же мысль: «А как насчет популярной грампластинки, забойной сорокапятки в стиле «рок» да еще видеоклипа?»

Первым, к кому я обратился с таким предложением, был Дон. Он был музыкантом. Дон играл в оркестрах и участвовал в студийных записях. Так почему бы ему не попробовать себя? Когда он ответил мне, что сомневается в своих способностях, я ему сказал: «О’кей, тогда давай поищем настоящую «звезду». Кто у нас «самый-самый» в Канаде?»

«Дэвид Фостер».

«Во-во, — ответил я, а потом переспросил: — А кто это такой?»

«Это самый известный композитор-песенник в Канаде и один из лучших во всем мире».

«Отлично. Так пускай он этим и займется».

Можно было найти сколько угодно причин, чтобы считать глупостью саму подобную мысль. Но в жизни всегда нужно ставить перед собой большие цели. Во время одного благотворительного танцевального вечера я обратился с вопросом к Терри Дэвиду Маллигану — это известный всей Канаде радио- и телевизионный комментатор, — знаком ли он с парнем по имени Дэвид Фостер.

«Конечно, знаком», — ответил он.

«Так как бы нам уговорить его написать песню о нашем турне?»

«Хм, предоставьте это мне», — сказал Терри.

Маллиган не забыл о своем обещании. Фостер действительно написал песню. И вот теперь на предстоящей пресс-конференции мы должны были встретиться с ним и прослушать ее. Все должно было состояться без «проколов».

Но требовалась определенная организация. Дэвид собирался присутствовать на встрече. Нужно было позаботиться о том, чтобы его должным образом представили. Он сам собирался сыграть свою песню. Значит, это нужно было подать соответствующим образом. Журналисты тоже должны присутствовать, поскольку там будет Дэвид. Кто-то должен был организовать «толкучку» — это когда даешь интервью всем сразу, вместо того чтобы говорить с каждым журналистом по отдельности, в противном случае мне пришлось бы отвечать на вопросы всю ночь, а на следующее утро нужно было рано вставать и снова отправляться в путь.

И вот мы приезжаем туда, и Шейла не находит ничего лучшего, как объявить: «Позвольте мне представить вам Дэвида Фостера. Он хотел бы продемонстрировать музыкальную композицию, посвященную турне “Человек в движении”».

Умереть можно! Это парень — величина, а мы ведем себя с ним, как будто он какой-то замухрышка.

Дэвид встает и говорит: «Для тех из вас, кто не знает, кто такой Дэвид Фостер, сообщаю следующее: я и есть тот самый композитор, который только что разделил награду «Грэмми» с Лайнелом Ритчи. Кстати, я захватил с собой демонстрационную кассету с записью музыкального отрывка, который я написал, вдохновившись личностью Рика Хансена. А теперь я хотел бы продемонстрировать его вам».

Он вставляет кассету в магнитофон, а тот не работает.

Тут все засуетились, начали пробовать всякую другую технику. Наконец Дэвид достает маленький «уолкмен-сони», который он случайно захватил с собой, а с магнитофоном — два крошечных динамика. Потом он поставил всю эту систему на стол, и вот так мы впервые услышали «Огонь святого Эльма» — столпившись гурьбой вокруг стола вместе с композитором и семью из восьми журналистов, мы пытались кое-как расслышать эту прекрасную мелодию.

В довершение ко всему журналисты накинулись на меня разом и, что называется, прижав к стенке, потребовали отдельных интервью. А что же произошло с нашей идеей «свалки»? Кто-нибудь понимает, что происходит? Понимая, что деваться некуда, я повернулся к Тиму и сказал: «Это работа не для Шейлы. Уволь ее. И немедленно!»

А знаете, кто все исправил? Этот самый парень-«звезда», самый среди нас знаменитый человек, который нас до этого и знать не знал, а тем не менее так любезно согласился прийти на пресс-конференцию, обернувшуюся к тому же полным провалом. Он пригласил нас в тот же вечер в свою студию, где мы могли присутствовать при записи аккомпанемента к пластинке Викки Мосс (как потом выяснилось, она подруга Уэйна Грецки), и лично от себя выписал нам чек на тысячу долларов.

И еще, не сказав мне ни слова, он тут же в студии организовал для меня один телефонный разговор.

«Привет, малыш», — раздался чей-то голос в трубке.

«Кто это?» — бодро ответил я.

«Лайнел Ритчи. Послушай, старина, по-моему, то, что ты делаешь, просто здорово. И если я чем-нибудь могу помочь, не стесняйся, скажи Дэвиду».

Дэвид Фостер, Лайнел Ритчи и я — в одной компании! Вот это да! Какой великолепный вечер! Мне хотелось подарить что-нибудь Дэвиду на память, хоть как-то его отблагодарить. Один из наших спортивных костюмов мог прийтись как нельзя кстати, но у нас под рукой не было ни одного неношеного. И вот, когда мы сидели в машине, я стащил с себя свой собственный, в котором весь день просидел в кресле, и подарил его Дэвиду. По-моему, он был искренне обрадован.

У Дэвида на этот счет имеется еще более интересная версия.

«После того как мы закончили прослушивание, Рик позвал меня с собой в машину и начал там раздеваться. Он сказал, что хочет, чтобы я взял его одежду. Я стал отказываться, но он настаивал. Представляете, не успели мы толком познакомиться, как в тот же вечер этот парень тащит меня к себе в машину, раздевается до трусов и вручает мне свою одежду! „Ну и ну! — подумал я. — Все ли у него дома?“»

Но главное, он написал эту мелодию, эту потрясающую музыку, и сумел заразить вдохновением поэта Джона Парра, сумевшего найти к ней слова. Мы не знали, как это было, но тогда, склонившись над столом, впервые знакомясь с ней, мы слушали песню, которой было суждено возглавить списки самых популярных песен Северной Америки и прогреметь по всему свету.

Дэвид и Джон получили свой «хит», а турне «Человек в движении» обрело свой походный марш.

На всем пути по Лос-Анджелесу нас сопровождал полицейский эскорт, мы дали несколько интервью, как «живьем», так и по телефону, потом я пересел в новое кресло, которое сконструировал Питер Брукс, — похоже, оно мне подходило лучше прежнего — и понеслись дальше на юг, к Сан-Диего, вдоль одного из самых красивых в мире пляжей. И однажды утром, почти на въезде в Сан-Диего, мы сделали нечто такое, чего я ждал все эти недели.

Мы круто повернули налево и устремились на восток.

Если бы нам давали по доллару за каждого из тех, кто сигналил клаксоном, махал руками или выкрикивал нам приветствия на пути через Соединенные Штаты, мы были бы богаче арабских нефтяных шейхов. Но это были лишь приветствия, а не деньги. В среднем поступающие средства были значительно выше, чем раньше, но самих пожертвований было сравнительно мало, и случались они с большими перерывами.

«Главное — привлечь внимание людей, — постоянно твердил я себе. — Ты заставляешь их задуматься. Вслушайся в эти приветственные возгласы, посмотри на эти лица и запомни все это. Но если бы к этой озабоченности еще бы и деньжат, мы бы вовсе не возражали».

Перед нами была новая и далекая цель, неподвижно маячившая вдали, и нас от нее отделяло всего лишь пространство континента: этой целью был Майами в штате Флорида — последняя остановка на первом этапе осуществления моей мечты. Если я доберусь до Майами, то всем тем, кто сомневался и говорил «поживем — увидим», придется признать, что у нас есть шансы осуществить задуманное. От Ванкувера к Сан-Диего, а потом через всю территорию Соединенных Штатов к Майами. Если мы сумеем сделать это, то никто не посмеет назвать нас кучкой людей, замахнувшихся на невозможное. Мы станем серьезной экспедицией, поставившей перед собой выдающуюся цель.

Итак, стиснув зубы, мы двинулись к намеченной цели. Калифорния, Аризона, Нью-Мексико, Техас, Луизиана, Миссисипи, Алабама, Флорида — мы вгрызались в эти штаты, в один за другим, пока не проходили их насквозь, видели Америку такой, как это удается мало кому из американцев, и по мере продвижения вперед узнавали многое о самих себе.

Легких участков на этом пути не было. Войти в обычный повседневный ритм было само по себе достаточно трудно. А удержать взятый темп было еще труднее. Тим, Дон, Ли, Аманда (она присоединилась к нам в Фениксе) и я ехали в автофургоне, Нэнси мчалась гонцом впереди, помогая заранее оповестить прессу и организовать приемы к нашему прибытию. Но всем приходилось сражаться с непогодой, мне — с каталкой и с собственным телом, а временами мы все сражались друг с другом. И надо всем довлело ощущение угнетающего однообразия. Где это мы — в Аризоне или в Нью-Мексико? Вскоре мы с трудом могли определить разницу, да нас это особенно и не волновало.

Вставали мы затемно. Потом грузились в дом на колесах и выезжали на место старта. Затем я пересаживался в каталку, и начинался этап в 24 мили с короткими остановками после 8-й и 16-й миль. Потом двухчасовой отдых. Потом снова 24 мили в кресле с двумя маленькими остановками. Потом снова двухчасовой отдых. Потом снова в кресле, но уже 23 мили. Во время каждой остановки я валился на кровать в доме на колесах, а Аманда тем временем обкладывала льдом мои плечи и локти, чтобы я был в форме к очередному этапу. При этом — постоянные встречи с журналистами. И при этом не забывать улыбаться.

Затем — регистрация в отеле или в мотеле. После этого — звонки домой, чтобы проконтролировать работу сотрудников оффиса. Затем нужно поесть — либо заказать еду в номер, либо проглотить что-нибудь питательное из того, что, согласно программе, ребята готовили на кухне в доме на колесах, или воспользоваться очередным «большим маком» из системы Мак-Дональд’с, или цыпленком Манаггета, или заказать пиццу или картонку с едой из китайского ресторанчика, великое множество которых разбросано по всей стране.

Затем — сон (начиная с полуночи, если повезет). Подъем в пять утра, и все повторяется снова… и снова… и снова.

Это только моя часть программы. У экипажа хватало своих обязанностей.

Рабочий день у ребят фактически начинался вечером накануне, после ужина, когда им приходилось решать проблему подгонки и выбора кресла в зависимости от того, как я чувствовал себя днем накануне. И зачастую им приходилось возиться с креслом до половины третьего утра. При этом они должны были вставать за полчаса до меня, чтобы уложить снаряжение, приготовить завтрак или заготовить лед, которым позднее в тот же день придется обкладывать мои плечи. Потом двое из них, те, что будут ехать в доме на колесах во время очередного этапа, постараются добрать немного сна — один ведет машину, другой тем временем подремывает. Но и подремать-то толком ему будет некогда — ведь нужно готовить еду и кипятить воду, да так, чтобы все поспело вовремя к моим остановкам на отдых — ведь любая самая маленькая задержка вела к прочим маленьким задержкам, а все вместе они приводили к сокращению времени на вечернюю подготовку, к сокращению времени сна, а значит, отражались на нашей готовности к следующему дню пути.

Спать нужно восемь часов? Да кто это вам сказал? А как насчет пяти или шести?

У нас была инструкция, обычная инструкция типа путевого журнала, которую мы составили еще в оффисе и в которую мы включили перечень действий с учетом всех возможных и невозможных ситуаций, которые теоретически могли возникнуть у нас в пути. Журнал этот получился толстенным, словно всемирный телефонный справочник, и пользы от него было мало, поскольку он писался там, а мы были здесь.

Итак, у нас были предписания и списки на любой случай: состояние дорожного покрытия, скорость преодоления подъемов, темпы прохождения маршрута, погодные условия, тип используемой каталки, устранения поломок и регулировка кресла, изменения положения сиденья, графики состояния моего здоровья (в них учитывалось мое самочувствие до, во время и после очередного этапа с соответствующими рекомендациями на случай возникновения тех или иных проблем и соответствующего лечения). Сюда же входил график встреч с представителями средств массовой информации, перечень фамилий людей, которым мы должны были выразить благодарность во время предстоящих остановок в пути (все они были выписаны на карточки в алфавитном порядке, с тем чтобы они были у меня всегда наготове во время моих благодарственных речей), здесь же были предписания, как действовать во время посещений школ и при пересечении границ, список наших добровольных помощников («Я хочу особо отметить помощь компании «Телефоун пайонирз», Управления пожарной охраны и начальника полицейского управления г-на такого-то, возглавляющего полицию такого-то графства, за оказанную нам неоценимую помощь»), перечень распределения подарков и т. д.

Но сколько бы мы списков ни составляли, сколько бы заранее ни планировали и как бы ни старались все предусмотреть, все это имело самое отдаленное отношение к тому, что нас ждало в действительности.

Ну кто, например, мог предвидеть, что нам потребуется должность Почетного сушителя белья?

Нам катастрофически не хватало одежды на случай дождя, и, когда погода портилась и становилось холодно, мне приходилось делать остановки через каждые 7–8 миль. И всякий раз, залезая в автофургон, нужно было переодеваться во что-нибудь сухое. Соответствующей одежды у нас попросту не хватало, к тому же в доме на колесах не было ни стиральной машины, ни сушилки. Но ведь в нем есть печка! Натянув веревку над приборным щитком, мы развешивали на ней перчатки, носки и вязаные шапочки, включали отопитель и таким образом их высушивали. Тот, кто сидел рядом с водителем, должен был их переворачивать, следить, чтобы все просыхало с двух сторон, снимать высохшие вещи и развешивать мокрые.

А каково при этом было следить за приборами на щитке управления, если учесть, что все пространство кабины было занято еще и веревками, с которых свисали сохнущие подштанники, — через них приходилось пробираться, чтобы пройти из одного конца автофургона в другой, не говоря уже о постоянном запахе испаряющегося пота. Мы держали окна открытыми, невзирая на холод снаружи. Иначе при включенном на полную мощь обогревателе в машине становилось жарко, как в теплице, и окна запотевали. И к тому же кругом было грязно.

Самое смешное, я не нашел никаких советов на подобный случай в нашем путевом журнале.

А как насчет положения с водителями? Боюсь, я им устроил не жизнь, а сущий ад. Перед ними и без того стояла трудная задача — они должны были вести машину на достаточно близком расстоянии позади меня, чтобы какой-нибудь автомобиль во время обгона не мог неожиданно выскочить сбоку и вообще не снес меня с пути вместе с креслом, и при этом на достаточном удалении, чтобы не сотворить со мной подобное, если я вдруг решу сделать неожиданную остановку. По словам Аманды, я вел себя словно дирижер — то махну им — мол, давай ближе, — то наоборот — держись подальше, — при этом я то и дело оборачивался назад то через одно плечо, то через другое и подавал им знаки, смысл которых им был непонятен. Они также должны были следить за спидометром и отмечать пройденное расстояние между началом этапа и следующей остановкой, чтобы мы не проскочили мимо нее. И это при изматывающей скуке, когда приходилось вести машину через весь континент со скоростью семь или восемь миль в час.

Кроме того, нет планов, в которых можно предусмотреть все без исключения. То и дело возникали непредвиденные ситуации. Рассерженные полицейские могли заставить нас прижаться к обочине и остановиться, что они и делали — за задержку движения транспорта. Нас могли вынудить остановиться и втянуть в разговоры люди, испытывающие к нам самые дружеские чувства. Какое-то неожиданное мероприятие на пути следования (или, наоборот, запланированное, о котором нам забыли сказать), и мы вылетаем из графика, пока раздаем значки и брошюры. Погода, дорожные условия, травмы, болезнь — любая из этих и дюжина прочих причин могли начисто выбить нас из графика. Поэтому мы по возможности старались все планировать заранее, но каждый день требовал импровизации.

В результате у нас сложилось впечатление об Америке, как бы разбитое на маленькие эпизоды, как отдельные кадры в кино, причем их было так много, что мы иногда спорили, куда какой отнести. Где мы видели этого броненосца-самоубийцу — в Техасе или в Луизиане? А велосипедисты? Помнишь велосипедистов? А помнишь, к нам в фургон залез детеныш горного льва, — когда это было, не в тот ли день, когда тарантул напал на велосипед Ли? А помнишь тот случай, когда Ли и Дон решили, что остаток жизни им придется провести в мексиканской тюрьме? А эти чокнутые псы? Откуда все они тогда набежали?..

Что у них здесь, в Америке, у каждого собака? Создавалось именно такое впечатление. И казалось, все они бегали без поводков. Где бы мы ни ехали — по сельским дорогам или через населенные места, — непременно какая-нибудь собака выскакивала, словно черт, из ближайшего двора и мчалась за человеком в эдакой забавной маленькой машинке с такими вот огромными, аппетитными колесами. А я ехал как раз с такой скоростью, будто приглашал их в погоню. А бывали случаи, когда в сельской местности за мной начинали гнаться коровы.

Ребята из моей команды пытались разными способами отпугивать собак. Поначалу они сигналили клаксоном или резко кидали машину в сторону собак. Потом решили прибегнуть к помощи сирен или кричали в мегафон, которым мы пользовались в случае проезда через толпу. Все было безрезультатно. Однажды мы даже купили баллон со слезоточивым газом. Когда Нэнси попыталась им воспользоваться, у него отвалился колпачок. Она в сердцах швырнула всю банку в собаку. Но и это не дало результата.

Оставалось только одно — прибегнуть к грубой силе. И мы завели в нашем домике на колесах большую палку. Как только за мной начинал гнаться пес, кто-нибудь хватал палку, выпрыгивал на землю и начинал наступать на собаку, при этом размахивая палкой и издавая дикие крики.

И с одним мы таки справились. Заставили его встать, как вкопанного. Ли увидел, как он несется сзади, атакуя мое кресло. Он схватил палку, распахнул дверь и выскочил на дорогу. Но при этом требуется одна маленькая хитрость. Прыгать нужно в направлении движения фургона. Но в ту минуту пес бежал слегка позади, и Ли выпрыгнул в противоположную сторону и шлепнулся прямо лицом об асфальт. К счастью, он расшибся несильно, разве что слегка ободрал кожу и поцарапался. Все это выглядело так нелепо, что все ребята просто грохнули от смеха. Пес остановился, посмотрел на поверженного Ли, затем повернулся и медленно поплелся восвояси.

Когда мой заезд кончился и я залез снова в фургон, у всех ребят на груди красовались значки — изображение собаки, обведенной кружком, с чертой поперек.

«Победители псов!» — хором крикнули они.

А какая жара стояла! Наверное, это все из-за жары.

Чего только не случалось из-за жары, пока мы пересекали пески Аризоны и Нью-Мексико и углублялись дальше в Техас. Скажем, я не имею обыкновения разговаривать с канюками. Но я отчетливо помню испепеляющую жару на дороге в аризонской пустыне, когда, измученный жаждой и усталый, с глазами, воспаленными от солнечного света, я смотрел вперед и видел одну лишь дорогу и песчаные дюны, а стоило взглянуть наверх — надо мной кружат два канюка. Я понаблюдал за ними несколько секунд, потом погрозил им кулаком и крикнул:

«Ну что, не удалось вам меня доконать? И не удастся!»

В это время дом на колесах шел за мной футах в двадцати, в нем была и пища и вода, так было уютно, там сидели мои друзья. Все, что от меня требовалось, — это подать сигнал, и кто-нибудь из них тут же окажется рядом, чтобы дать мне попить или побрызгать водой мне на плечи. Но на какое-то мгновение я остался наедине с пустыней и канюками. Меня это глубоко задело, и я вовсе не собирался позволить им одержать верх.

Кажется, Дэниель Бун как-то сказал, что он никогда за всю жизнь не терял присутствия духа, но раз-другой впадал в смятение чувств эдак недели на две. Вот и мы были в душевном смятении. Причем весьма основательном.

Поскольку после дня, проведенного в пути, нам никогда не хватало времени на самые обыкновенные вещи, из которых состоит повседневная жизнь, — это и покупки в магазине, и прачечная, и кое-какие дела в банке, отправка домой писем, сувениров и полных ящиков прочей всячины — наклеек, шляп, стихов и почетных грамот, которыми нас заваливали по пути, — наш домик на колесах то вырывался далеко вперед, то задерживался в пути и нагонял нас позднее. Не раз во время очередного заезда я оказывался в сопровождении одного из членов моей команды неизвестно где, уповая лишь на то, что фургон нагонит нас вовремя и я смогу напиться воды и принять ванну. Обычно он приезжал к установленному сроку. Но не всегда.

Еще в Аризоне они дважды теряли меня. Первый раз Ли и Дон унеслись куда-то вперед. Они должны были раздобыть воду и запропастились неизвестно куда. Температура на дороге была около 38 °C. Мы должны были пройти двенадцать миль, потом сделать остановку. А появились они, когда я со своим напарником вышел на восемнадцатую милю. Думаете, у них не нашлось весомого оправдания? Конечно же, нашлось. Они снимались на видеофильм на фоне кактуса.

Клайд Смит, физиотерапевт, — он заменял Аманду на отрезке пути до Феникса — спал в домике на колесах, когда его разбудил чей-то смех. Он выглянул в окно и увидел Дона и Ли: они стояли на песке перед кактусом, а перед ними на камне была установлена камера, так чтобы они были в кадре. Ли отрезал кусок кактуса и предлагал его Дону, объясняя при этом, что турне пришлось свернуть, что у нас кончились деньги и провиант и что вот, мол, это и есть твой обед.

Клайд заорал на них и стал тыкать пальцем в часы. Если посередине аризонской пустыни можно побледнеть как полотно, то именно это с ними и произошло. Они так развеселились, что начисто потеряли счет времени. А может быть, у них вообще мозги от жары расплавились. Во всяком случае, когда они наконец догнали меня, эта история вовсе не казалась такой уж смешной. Думаю, окажись вы на моем месте, вы бы меня поняли.

Иногда это была сама судьба, как в тот раз у Сьерра-Висты в Аризоне, когда Тим, Аманда и Дон уехали вперед на машине сопровождения, потом остановились и ждали меня на назначенном маршруте. А я там так и не появился. Они начали метаться взад и вперед по дороге, а потом кинули монетку, чтобы решить, кто будет звонить в полицию и сообщать о том, что потерялся парень в кресле-каталке. Звонить выпало Тиму.

«Хм, простите, мы тут из группы сопровождения одного парня, который путешествует вокруг света в кресле-каталке, и, похоже, мы его потеряли… Должно быть он сейчас где-то на автотрассе, и мы бы хотели узнать…»

Объяснялся этот случай весьма просто. За несколько дней до того, как мы туда попали, Управление автотрасс открыло новый объездной путь. Я по нему и поехал вместе со своим сопровождающим. А они двинулись по обычной дороге. Я был вне себя от ярости. Честно говоря, когда они наконец нас догнали, я даже не хотел с ними разговаривать.

Если мне что-нибудь требовалось, я подавал сигнал рукой. Они в домике на колесах животы надрывали от смеха, но во мне все кипело и я вовсе не собирался так легко остывать. Итак, я подал сигнал, чтобы мне дали свитер. Ли принес его, и я кое-как оделся, продолжая при этом крутить колеса — оказалось, задом наперед. Если бы я только мог, то поднял бы руки и сдался на их милость. Но чтобы сделать это, мне нужно было сначала высвободиться из рукавов.

Как мне рассказывают, в те дни я иногда бывал такой раздраженный, что, только тронь, сразу взорвусь. Тим божится, что вместе с Нэнси они разработали специальную систему, как улаживать все проблемы в начале каждого дня: они определяли для себя наилучший вариант действий, но, кроме него, предлагали мне еще четыре других. Я принципиально отвергал их один за другим и, как правило, соглашался именно на тот, который они имели в виду с самого начала. Что ж, верно, так оно и было. Но ведь нельзя забывать, каково нам тогда приходилось. Да, старина, горячие стояли деньки…

Нам все время казалось — вот доберемся до следующего города или следующего штата, и все пойдет легче. Но мы все ехали и ехали и выслушивали рассказы о том, какая хорошая дорога нас ждет впереди, да только все это оставалось пустыми словами. Ну прямо как в истории о маленьком мальчике, который так обрадовался, обнаружив кучи навоза в прихожей у себя дома, что тут же начал копать проход — ведь ясное дело: если столько дерьма, значит, где-то поблизости должна быть и лошадка? Я был именно таким мальчиком — только вот ужасно устал орудовать лопатой.

Хороший пример — город Эль-Пасо в Техасе. Мы успели наслушаться великолепных россказней о том, какой роскошный прием нам готовят в мэрии, о том, что там будет играть духовой оркестр (во всех этих россказнях почему-то постоянно фигурировал духовой оркестр), что на встрече будет выступать специально приглашенный актер-комик, снискавший славу тем, что приносит счастье спортсменам, что свою лепту внесет компания по производству жареных кур «Сан-Диего чикен» и что там соберутся тысячные толпы. В который уже раз мы позволили себе уверовать в подобную идиллию. Итак, последнее усилие, и вот мы в Эль-Пасо. Но все произошло не в мэрии, а на обычной автомобильной стоянке. «Сан-Диегский цыпленок» так и не появился. Не было и никаких тысячных толп. Вместо оркестра нам проиграли Американский гимн на кассетном магнитофоне. Вас интересует, сколько всего было встречающих? Человек пятнадцать, в основном это были представители организаций, отвечающих за обеспечение турне.

Но я рад, что мы там побывали. В итоге посещения Эль-Пасо нас ждал один из самых приятных эпизодов на всем пути по Америке.

Там был один мальчик, звали его Хосе Мендес. Он приехал на совершенно раздолбанной каталке и был преисполнен решимости сопровождать меня на первой миле очередного этапа. Кресло у него было действительно как со свалки металлолома. У нас в фургоне лежало складное кресло системы «Эверест Дженнингс», которым я практически не пользовался. Мы даже в шутку поговаривали, что продадим его, — ведь у нас было так туго с деньгами. Я попросил Тима достать это кресло и подарил его Хосе.

Мне показалось, что он вот-вот выпрыгнет из своего кресла и повиснет у меня на шее. Его мать расплакалась. Хосе не особенно умел изъясняться по-английски, но по его лицу и так все было понятно без слов. Он проехал рядом со мной всю милю на своем старом кресле, потому что новое нуждалось в небольшой регулировке с учетом его индивидуальных особенностей. Когда он и его мать распрощались с нами, я окинул взглядом ребят из команды. Кому нужен оркестр, когда у нас осталось такое воспоминание?

Мы продолжали двигаться вперед, по пути находя выход из возникающих кризисных ситуаций, и веселились, как только представлялась возможность. А было их предостаточно, если учесть, из каких персонажей состояла наша команда.

Как-то Дон и Ли решили взять автомобиль сопровождения и съездить в Мексику немного поразвлечься. Они уже собрались было возвращаться назад через границу, как тут их осенило: да в машине весь наш запас лекарств. Получалось, что они возвращаются из Мексики, имея при себе такое количество лекарств, что это грозило им серьезными неприятностями.

Тут у них в голове замелькали картины мексиканских тюрем, о которых они столько всего наслышались. Когда они подъехали к пограничному пункту и какая-то женщина начала задавать им обычные вопросы, Ли стал что-то лепетать о турне и с бешеной скоростью раздавать направо и налево брошюры. Пограничница вошла внутрь фургона, быстро огляделась вокруг и тут же подала им знак рукой — мол, двигайте дальше. Спустя много времени они вспоминали об этом со смехом.

Вообще команда у нас подобралась какая-то особенная — не могу сказать, что именно, но что-то в нас было такое, что привлекало животных, змей, насекомых и прочих тварей, будь то живые или мертвые. Видно, мы попали в какую-то особенную часть Америки. Мы не могли проехать и десяти миль, чтобы не обнаружить по крайней мере одного мертвого броненосца, или кролика, или змею, которые валялись посредине дороги, пав жертвой проезжавшего автомобиля. После того как их кончали обрабатывать канюки и они успевали окончательно разложиться за несколько дней на почти сорокоградусной жаре, мне с трудом удавалось не лишиться чувств от страшной вони, бившей мне в ноздри, когда я проезжал мимо них на своей каталке. Однажды в воскресенье какой-то водитель, обгоняя меня, раздавил одного такого покойника, поджаривавшегося на солнцепеке по меньшей мере неделю, и меня всего обдало ошметками внутренностей броненосца. Да, прелестные края, ничего не скажешь!

Ли притягивало буквально все, что могло двигаться. Однажды он чуть было не наехал своим велосипедом на змею, которая свернулась клубком и изготовилась к нападению. Он остановился и стал ее дразнить передним колесом. Естественно, она его укусила, да еще как. Проткнула зубом шину. Тут один полицейский из нашего эскорта открывает багажник своего патрульного автомобиля — а там лежит такой арсенал оружия, что хватит на подавление любой революции, — смотрит на Ли и как бы ненароком спрашивает: «Хотите, чтоб я ее прикончил? Выбирайте чем».

Или как насчет тарантула? Вот он, пожалуйста, весь волосатый, величиной с кулак, прет по самой осевой, как будто он и есть хозяин дороги, устремившись туда, где дюжина его дружков расправляется с останками мертвого кролика. И конечно же, Ли не может упустить возможность рассмотреть такого большого паука с более близкого расстояния. Он погнался за ним и стал его дразнить и тыкать антенной своего переговорного устройства (уолки-толки). Клянусь богом, паук подал чуть назад, изготовился и прыгнул на него.

Тут Ли решил — все, хватит. Он дотянулся до сумки с инструментами и сбросил ее на паука. Тот прилип к днищу, но все еще не хотел умирать. Тогда Ли подождал, пока Дон не полезет за каким-то инструментом в сумку, и, когда это произошло, отчаянным голосом завопил: «Дон! Берегись, там тарантул!» Дон отшвырнул ее, словно раскаленный камень, и тут уж пауку окончательно пришел каюк. Но, Боже мой, до чего же он был здоров! А потом нам встретилось целое полчище его собратьев — некоторые из них валялись раздавленными.

«Коль они прут через дорогу, — объяснил нам один местный малый, — значит, у нас будет дождь».

Вот это мило! Хотите заранее спланировать пикник в ближайшие выходные дни? Ищите мертвых тарантулов! Что касается меня, я предпочитаю пользоваться барометром.

Мои товарищи по команде продолжают со смехом вспоминать один эпизод в Техасе, когда они на время позаимствовали у одной дамы ручного детеныша дикой кошки, сунули его в домик на колесах, где я в это время отдыхал, раскинувшись на кровати, и закрыли дверь. Они все еще посмеивались, обсуждая, что будет, когда я замечу его, как тут его хозяйка говорит: «А кстати, вы не забыли, что у моего кота до сих пор не обстрижены когти?»

Одним прыжком они влетели в дом на колесах и увидели, как маленький игривый дикий кот сидит у меня на спине и запускает свои маленькие остренькие коготки мне в шею. (Внезапно я подумал: «Аманда любит кошек. Наверное, когда мы вернемся домой, она захочет завести хотя бы одну. Вероятно, нам придется хорошенько это обсудить».)

Но моя самая любимая история, связанная с появлением животных на маршруте нашего турне, — это история броненосца-самоубийцы.

Мы должны были вот-вот миновать маленький мост где-то во Флориде. Я ехал на коляске, а Ли рядышком сопровождал меня на велосипеде. И вдруг мы видим: посреди моста сидит броненосец. Конечно же, Ли устремился вперед, чтобы рассмотреть его получше.

Броненосец выждал, пока он к нему приблизился, и вспрыгнул на перила моста. Потом оглянулся на Ли, а тот уже совсем рядом. Тогда он посмотрел вниз, на воду — до нее было футов 20,— потом снова на Ли, потом снова на воду, и сиганул вниз.

Минуты две мы смотрели с моста, перегнувшись через перила, — все ждали, когда наконец броненосец всплывет. А он так и не всплыл.

«Не огорчайся, — успокаивали мы Ли. — Рано или поздно ты обязательно познакомишься с одним из них поближе».

И вот наступил день — это было 24 июня 1985 года, и от границы между канадской провинцией Британская Колумбия и американским штатом Вашингтон нас отделяли 4 тысячи 700 миль, — когда мы въехали в Майами. Играл оркестр — да, наконец-то в нашу честь впервые играл оркестр, — народ нас приветствовал, а я смог откинуться назад и мысленным взором окинуть наши достижения и просчеты на Первой Фазе путешествия. Мы продирались вперед, буквально сдирая ногти в кровь и постоянно сражаясь — и с дорогой, и друг с другом. Нам пришлось вынести столько боли и ран, что об этом можно написать отдельную книгу. Мы страдали от бессонницы, и, если не считать безупречно надежной поддержки компании «Телефоун пайонирз», нам в пути особенно никто не помогал. Бывало, вся команда целыми неделями работала четко и слаженно, словно швейцарские часы, а случались дни, когда нас можно было сравнить лишь с примитивными ходиками-кукушкой.

И все же мы сумели одолеть такой большой путь. Да, мы смогли пересечь территорию одной из самых больших, могущественных и богатых стран мира и за все это время собрали всего шесть тысяч долларов в наш Фонд Наследия. Но ведь начинали мы фактически на голом месте, не имея ни малейшего представления о том, как распространять информацию о нашем турне, как привлечь к себе внимание; честно говоря мы вообще ничего не знали, кроме того, как толкать колеса кресла-каталки. Но невзирая на все это, слухи о нас и внимание со стороны средств массовой информации постоянно усиливались. О нас стали чаще и лучше писать в местной прессе, временами сообщения появлялись и в общенациональных органах массовой информации — возможно, потому, что теперь мы лучше понимали их потребности и со своей стороны старались их удовлетворить.

Мы постоянно учились — но возникала угроза, что это может обернуться слишком большой ценой для наших личных отношений.

Кое-кто из членов нашего оргкомитета в Ванкувере постоянно дергал меня по поводу контракта — он был еще не готов для подписания накануне нашего отъезда, — и вот теперь контракт догнал меня в пути, однако с весьма значительными поправками. Новый вариант я также не собирался подписывать, и страсти начали разгораться по обе стороны конфликта. Из оффиса раздавались сетования на то, что мы не заполняем бланков с ежедневными отчетами, которых они от нас требовали, но, если бы мы их заполняли, это могло поглотить большую часть дня у каждого из членов команды. Тогда они перестали переводить нам деньги на повседневные расходы. Однажды Тиму даже пришлось брать в банке аванс под свою кредитную карточку «Виза», чтобы было на что жить. «Тыловики» все время твердили нам, что жить надо на пожертвования, поступающие в пути, и продолжать идти вперед, уповая на то, что ситуация постепенно изменится к лучшему, однако все это полностью противоречило публичным заявлениям, которые мы делали перед стартом.

Кроме того, мои отношения с Тимом натянулись до предела.

С какого-то момента его сердце больше не принадлежало нашему турне. Хотя он этим не отличался и прежде. Он сам много раз говорил: «Я здесь вовсе не из-за каких-то высоких целей; я здесь только ради Рика». Действительно, он отправился с нами, потому что был моим другом. Мы провели бок о бок целых восемь лет, где только не путешествовали, когда я отправлялся на различные соревнования инвалидов-колясочников. Мы стали почти что как братья. Поэтому было совершенно естественно, что он отправился со мной и на этот раз.

Но ему пришлось справляться с менеджерскими обязанностями, а к этому он был совершенно не приспособлен. Тим был слишком добрым парнем: он хотел быть закадычным другом со всеми ребятами сразу. Но невозможно дружить с людьми и одновременно ими руководить. Это его все больше угнетало. Он продолжал твердить себе, что все это постепенно пройдет. Однако противоречие это лишь усиливалось, что еще больше подавляло его и привело к обострению отношений между ними.

В подобных обстоятельствах любая мелочь вырастает до гигантских размеров. Например: Ли предпочитал большую часть времени проводить на дороге — сопровождать меня на велосипеде, — значит, в это время кому-то приходилось сидеть вместо него в доме на колесах. Я считал, что ребята должны как-то делить это между собой поровну, в особенности после того, как Аманда вновь присоединилась к нам. Мне хотелось, чтобы она проводила свою часть времени вместе со мной на велосипеде. И вот как-то я попросил Тима сказать Ли, что Аманда будет сопровождать меня завтра утром на первом отрезке в 23 мили. Утром я встаю и вижу Ли с его велосипедом. Тим так ничего ему не сказал. Тогда я отозвал Тима в сторонку и попросил его как-то это дело потихоньку уладить. А вместо этого он возьми да и крикни Ли на глазах у всех: «Эй, Ли, слезай с велосипеда. Рик хочет, чтобы с ним ехала Аманда».

И вот в итоге Тим злился на меня, Ли злился на меня, а Аманда, которой приходилось сражаться за то, чтобы ее признали равноправным членом команды, оказалась между двух огней. Я одолел этап, забрался в дом на колесах и тут сорвался на Тима — это лишний раз подтверждает, что мои нервы были на грани срыва. Мне следовало утрясти все это задолго до того, как мы добрались до Майами. Нужно было подыскать другие обязанности для Тима и настоять на какой-то другой кандидатуре на должность менеджера турне. Но так же, как в свое время наша дружба повлияла на решение Тима отправиться в турне, теперь она мешала нам принять невеселое, но единственно правильное решение отправиться ему домой.

Что за ерунда! И вот мы в Майами, а выхода из тупика по-прежнему не видно.

Каких только воспоминаний у меня не было — от одних в дрожь бросало, от других можно было сойти с ума, но в основном они были приятными — ведь в конце каждого дня, каким бы тяжелым он ни был, у меня всегда возникало ощущение, что люди нас понимают, что, проезжая через какой-то город, мы оставляли у них в памяти достаточно глубокий след и что их число будет расти, если мы не ослабим наших усилий.

Так много разных воспоминаний…

Аманда, такая сильная и исполненная уверенности при любых обстоятельствах, и вдруг вся дрожит от страха при раскатах грома и сполохах молний, когда мы вошли в полосу гроз… В тот день, когда на подходе к городу Таллахасси во Флориде нас настигла буря, она ехала на велосипеде, держась одной рукой за внешнее зеркало заднего вида, укрепленное на борту дома на колесах со стороны водителя, и заглянула внутрь кабины, чтобы посмотреть на карту. Вдруг я услышал страшный скрежет. Вне себя от ужаса я оглянулся назад и вижу: велосипед под колесами фургона, а Аманда летит по асфальту прямо на полосу встречного движения. Все кончилось на редкость удачно — на дороге не было машин, и она не попала вместе с велосипедом под колеса нашего фургона. В итоге — несколько порезов, небольшие царапины и пять остолбеневших от ужаса человек. Да, в тот день чья-то десница явно оберегала нас…

Города-призраки, павшие жертвой скоростных автотрасс, которые возникли буквально за одну ночь и пролегли по соседству с ними… Какой-то мужчина с женой и прелестной дочкой пяти лет, путешествующие на велосипедах. Мы встретили их неподалеку от Таксона. Уже три года они колесили, как и мы, по всей стране в поисках места, которое могли назвать своим домом… Прилив ностальгии, охвативший меня при виде товарного поезда — он с грохотом пронесся мимо нас неподалеку от Уитмена в Аризоне, — и я заметил две платформы, груженные бревнами с товарными знаками лесопильных фабрик, на которых я работал в родном Уильямс-Лейке. Боже мой, до чего же далеко мы были от дома!..

На пути через Южные штаты порой казалось, что за время, прошедшее с Гражданской войны между Севером и Югом, здесь ничего не изменилось, и создавалось ощущение, что в сердцах и умах некоторых людей ее битвы еще не отгремели… Или на участке маршрута вдоль берега Миссисипи, когда возникало чувство, будто ты Том Сойер или Гек Финн… Или когда мы сидели в уютной комнате в гостинице в Новом Орлеане, жадно поглощая деликатесы кайенской кухни — жареных креветок и лангустов, грудой возвышавшихся на столе… Или когда мы ловили рыбу с моста во флоридском заповеднике Эверглейдс и на крючок попался сарган, а Ли повис над водой, держась за руку Дона, пытаясь подцепить рыбу ведерком, потому что у нас не было сачка… После третьей попытки он почти что ее подцепил, но дальнейшие попытки были чреваты риском свалиться в реку. И тут Ли осенило. «Крокодилы, — подумал он. — Ведь тут могут быть крокодилы!» Пальцы его разжались, а моя рыба вместе с ведром плюхнулась вниз и скрылась под водой…

Волна невыразимо теплого чувства охватила меня во время незапланированной остановки в Сент-Джеймс-Пэрише, штат Луизиана, и встречи со служащими компании «Фрипорт кемикл», когда все они выбежали на улицу, приветствуя нас, и каждый тут же лез в карман, чтобы дать нам немного денег.

Оказывается, один из них прочитал где-то о нашем турне, рассказал об этом остальным, и они вышли на дорогу, чтобы мы остановились. И вот я сидел там, а на коленях у меня целый ворох банкнот — почти 400 долларов, — а вокруг все снуют, поздравляют, подбадривают. Это был первый и единственный стихийный митинг по сбору средств на всем нашем пути через Соединенные Штаты. «Может быть, только первый, — подумал тогда я. — Может быть, это только начало…»

Или велосипедисты, которые встретились нам в местечке под названием Каменная Хижина в Калифорнии — одна заправочная колонка, одна хижина (причем не каменная), а вокруг целые мили пустыни. Это были крепкого вида парни, а с ними девушка. Не вынимая сигареты из уголка рта, она сфотографировала нас, добавив при этом: «Порядок! А теперь, кореш, давай, жми дальше!» Они уже успели обо всем переговорить с ребятами и даже приготовили деньги… Или тот день в Калифорнии, когда я отправил Ли на поиски нескольких кусков древесины, чтобы мы могли сделать клинья под мое сиденье, так как требовалось изменить высоту и угол наклона, а он вернулся с пятью новенькими клиньями явно из чьего-то забора. Уж об этом-то я его никак не просил…

Помню, сидя перед телевизором в Монтерее, штат Нью-Мексико, я наблюдал, как Джон Мюррей побеждает в Бостонском марафоне 1985 года. И как же паршиво было на душе, потому что меня там не было! В самом начале подготовки к турне я рассчитывал, что смогу на время прервать путешествие, неважно где именно, слетать в Бостон, принять участие в гонках, потом самолетом вернуться назад и продолжить свой путь. Ха! Да мне бы сил не хватило добраться до ближайшего аэропорта…

И наконец, когда я чуть ли не в обмороке лежал в кресле — это было под вечер в воскресенье на паршивой проселочной дороге в Аризоне. Тим ехал рядом со мной на велосипеде, и мы заканчивали трудный заезд при жаре в 43 °C, как вдруг рядом притормаживает какая-то машина, так что окошко водителя оказывается рядом со мной. Стекло с легким шорохом опускается вниз, в окно выглядывает женщина и говорит: «В жизни не видела ничего глупее». Потом стекло с таким же легким шорохом поднимается, и машина умчалась дальше.

Знаете, временами бывали дни, когда казалось, что она права. И все-таки я сидел в номере гостиницы в Майами, во Флориде, за спиной у меня были 4 тысячи 700 пройденных миль, а я отпивал потихоньку шампанское и любовался закатом вместе с девушкой, которую люблю.

Так что, дамочка, по мне лучшего желать не приходится.