Человек в движении

Глава 4 «ЭГЕ! ДА ВЕДЬ ЭТИ ПАРНИ ЧТО НАДО!»

«По правде говоря, Рик вовсе не был таким уж выдающимся атлетом в школе, — признает Боб Редфорд, тренер и друг Хансена. — Он был хорошим спортсменом, с хорошей координацией, с хорошими навыками, легко усваивающий наставления тренера, но отнюдь не великим — в том смысле, что профессионал или суперзвезда из него бы не вышли. Это был парнишка, которому давались самые различные виды спорта лучше, чем большинству остальных ребят (на уровне выше среднего), он занимался ими всеми сразу и лез из кожи вон, чтобы добиться совершенства. Несомненно, что для Рика Хансена открытие возможности соревноваться на инвалидной коляске перевернуло всю его жизнь, что, не появись возможность для выхода его жгучего желания соревноваться, он никогда бы не решился на такое масштабное предприятие, как тур «Человек в движении». Он привык быть лидером, человеком, на которого равняются остальные. И он не просто принимал на себя ответственность, он нуждался в ней. И как только такой выход появился, он буквально кинулся к нему — с самого начала это стало самым главным делом его жизни».

«Бойцовский дух? — спрашивает Стэн Стронг, тот самый человек, который первым вовлек его в спортивные состязания на инвалидных колясках. — О да, этого ему было не занимать. Во всем остальном он был болезненно застенчив. Бывало, выиграет какой-нибудь матч, так мне буквально силком приходится тащить его на банкет, где вручают награду. Но стоит затащить его на спортивную площадку, поставить его лицом к лицу с противником — и тут уж берегись. Быть вторым — такого он не понимал и никогда бы с этим не смирился».

«Вид у него в ту пору был какой-то щенячий, ну понимаете, смотрит на вас насупившись, исподлобья, а ножищи не по возрасту огромные, ну прямо диву даешься. Но он был умен и еще прямо-таки сыпал вопросами, и только попробуй ему перечить. Однажды он предложил мне позавтракать вместе и заявился с очаровательной девицей. Проглотил, словно голодный волчина, свой ленч и говорит: «Ну ладно, я пошел. Надо доделывать гоночную каталку». Сказал, встал и оставил нас двоих за столиком. Я отвез ее домой, а когда мы проезжали мимо балкона его квартиры, он сидел там и мастерил свое кресло. Нет, грубым он не был. Во всяком случае, он никого не хотел обидеть. Девушка была красива, но в первую очередь он должен был доделать кресло».

Питер Брукс много раз имел возможность воочию убедиться, что значит это стремление померяться силами в действии. Брукс — близкий друг Рика. Родом из города Дельта в провинции Британская Колумбия, в настоящее время он вместе с женой Кэндейс Кейбл-Брукс живет в Лос-Анджелесе. У них обоих парализованы ноги, и оба участвуют в гонках на инвалидных колясках, в том числе и в марафоне. Кэндейс входит в число лучших спортсменок мира.

«Рик был королем кольцевых гонок, — говорит Питер. — Если Хансен скрещивал ноги во время гонки, чтобы уменьшить сопротивление воздуха, вслед за ним так делали все канадцы. И он знал себе цену. Да, что-что, а дураком он не был. Иногда это граничило с высокомерием. Но все искупалось тем, что он всегда работал с другими ребятами, помогал им, не скупился на совет. Всегда был готов разделить вечеринку с лучшими из нас, но накануне гонки он замыкался, уходил в себя. Гонки — это бизнес, а во время работы гулянки не приняты».

«Но даже во время вечеринок или отдыха, — вспоминает Марв Хансен, — Рик никогда не забывал о деле. Он постоянно работал над своим торсом, поднимал тяжести, наращивал силу. Я обычно задавал ему взбучку: слишком уж он перегибал палку. Он дошел до того, что мог выжимать вес в двести фунтов семь или восемь раз. Ты что, грыжу хочешь заработать? — ору я ему. Остановись, ради всего святого! А он лишь хмыкнет и продолжает качать штангу.

Даже перед тем, как мы отправлялись на охоту, забирались в самую глушь, он еще дома требовал, чтобы мы затаскивали в машину его трехсотфунтовый тренировочный станок, а потом выгружали его посреди черт знает какой глуши, чтобы, не дай бог, не нарушить его схему упражнений. Каждую осень повторялось одно и то же. Я ему говорю: «Рик, у нас нет места». И каждый год один и тот же ответ: «Ничего, найдется». Брэд и я хотели лишь поохотиться, половить рыбу, пивка попить, погонять на вездеходе и вообще дурака повалять. Но нет, каждый день вынь да положь ему два с половиной часа на этом станке, и это-то в самый разгар охоты на лосей!»

Тим Фрик, друг Хансена, человек со вполне здоровым телом, — его Рик затащил в тренеры волейбольной команды инвалидов-колясочников, и вскоре они оба начали играть в паре против целых команд в полном составе — один на ногах, другой в каталке, — так вот Тим говорит, что Рик вечно разводил суету вокруг своего кресла, так что даже опаздывал или почти опаздывал на соревнования.

«Однажды во время гонки на 800 метров на стартовой линии я накачивал насосом шину каталки — у него был небольшой прокол, — и тут раздался выстрел судьи. Я едва успел отдернуть насос, он рванул вперед и выиграл заезд, причем последние метров 100 или около того шел на спущенной шине.

Но этот вид спорта развивался так быстро, что мы сразу поняли: для победы нужна тщательная подготовка, самое лучшее снаряжение и оптимальное психологическое состояние. Рик постоянно был занят вопросами технического дизайна, а поскольку он во всем стремился к совершенству и был человеком беспокойным, он никогда не успокаивался, все искал какой-нибудь недостаток. Он никогда не бывал подлинно счастлив, потому что в голове у него постоянно вертелась мысль: наверняка можно было каким-то образом сделать кресло еще чуточку лучше или, может быть, как-то изменить технику ведения гонок, чтобы хоть на малую толику повысить результативность. Даже став чемпионом мира, он не прекращал стремиться к самосовершенствованию, и я знаю, что он никогда не успокоится на достигнутом. Таков уж он есть».

P.S. Знакомясь с рукописью этой главы, Хансен заметил: «Слишком часто здесь мелькает глагол «играть»: играет в теннис, играет в бейсбол, играет в волейбол. Я не играю. Я соревнуюсь».

Я вернулся в спортивные состязания с черного хода, и завлекли меня, что называется, «кнутом и пряником» заботливый тренер и пожилой мужчина, у которого, помимо красного открытого автомобиля, еще была мечта.

С того дня, когда я впервые заставил себя вернуться в этот спортзал, Боб Редфорд начал потихоньку вводить меня в суть обратной стороны спорта, какой является тренерская и менеджерская деятельность.

«Эй, почему бы тебе не вылезти из своей берлоги и не помочь мне потренировать этих ребят?» — с подобным предложением он частенько обращался ко мне. Если же я отказывался, он посмотрит, бывало, на меня и говорит: «Это отчего же?» И так во всем, будь то работа тренером или когда потребовалось убеждать меня, что я по-прежнему должен посещать занятия в колледже. Он и еще Джек Бургар, мой прежний тренер по баскетболу, не слезали с меня, и стоило мне засомневаться или уйти в себя, как тут же один из них налетал на меня с их излюбленным: «Это отчего же?» Постепенно я исчерпал все предлоги, и ничего не оставалось, как, засучив рукава, включаться в работу.

Один из наших проектов заключался в тренировке Глена Баррела — с этим пареньком я играл в волейбол и баскетбол еще до аварии. В этом даже была своеобразная ирония. Помните, я рассказывал о тренировочном лагере по волейболу, который я пропустил ради рыбалки с Рэнди и Доном? Так вот, вместо меня туда послали Глена. С тех пор он прямо-таки влюбился в эту игру и, не щадя сил, работал над собой, стремился попасть в сборную команду провинции. Тут-то я и появился, чтобы помочь ему подготовиться к отбору на роль разводящего игрока, сначала во время выступлений на Всеканадских играх, а затем и за национальную сборную.

Мы часами торчали в зале. Я подбадривал его словом, пока он работал с тяжестями, ловил и швырял ему мяч или накидывал повыше — для мягкого приема или гаса. Ну, а если не в спортзале, тогда я, сидя в своем Бронко, гонял его вверх по склону горы, чтобы укрепить ему дыхалку и выносливость.

Мы очень сдружились. Вместе тренировали команду девочек-семиклассниц. Он даже на время переехал ко мне жить. Так было и со многими другими ребятами — с Доном, Рэнди, Робом Грэмом. С моими стариками всегда так: двери дома нараспашку. И постепенно, по мере того как в мою жизнь все больше входила тренировка, подготовка игроков, да еще и сам я начал в настольный теннис поигрывать, я начал задаваться вопросом: а что, если я был не прав, когда внушал себе, что спорт мне больше недоступен? Что, если ошибся, как и насчет девушек?

Нет, пока Глен занимался подъемом тяжестей, я сиднем не сидел. Я тоже успевал покачаться и очень много времени отрабатывал спринтерские заезды — гоняя в каталке взад-вперед по школьным коридорам. Однако для того, чтобы тренировать волейбольные команды, одной скорости было мало. Нужна была маневренность. Нужно было научиться останавливаться, брать с места и быстро поворачиваться во время игры на площадке. Мячу наплевать, кто его собирается загвоздить в пол площадки противника. Ему все равно — парализованы у тебя ноги или нет. Только успевай, иначе проиграл. По необходимости я все более и более проворно управлялся с креслом и все меньше задумывался о том, что я вообще в нем сижу.

Может, и вправду я смогу участвовать в соревнованиях? Нет, многого я от них не ждал. Я знал о существовании баскетбольной команды на колясках в Ванкувере, еще была одна организация по спортивным состязаниям на колясках, но ее я всерьез не принимал, потому что относился к этому так же, как и большинство людей: «Ух ты! Смотри-ка, на каталках, а играют. Как хорошо, что они могут немного позабавиться и размяться, а?»

Серьезный спорт? Состязания? Не говорите чушь. Однако лучше любые соревнования, чем вообще без соревнований.

И вот — это было весной 1975 года — я как-то ковыляю к себе в класс на костылях, как вдруг подъезжает этот самый красный автомобиль с откидным верхом, а из него наклоняется ко мне старик.

«Пойди сюда, малыш», — говорит он мне.

Я уж решил, что, наверное, извращенец какой-то, пока не заметил кресло-каталку на заднем сиденье и наклейку с эмблемой Канадской ассоциации параплегиков на лобовом стекле. А потом он произнес волшебные слова: «Я слышал, ты был хорошим спортсменом. Еще я слышал, будто ты играешь в настольный теннис и вообще любишь спорт. Так почему бы тебе не приехать в Ванкувер и не посостязаться?..»

Вот так я познакомился со Стэном Стронгом, одним из подлинных первооткрывателей в области спорта для инвалидов на колясках, — человеком, которому суждено было стать моим другом на всю жизнь.

Стэн сломал позвоночник во время бури, в ветреный и дождливый день в ноябре 1940 года. Дерево упало на его машину, когда он, замедлив скорость, проезжал мимо школы. В результате несчастного случая его частично парализовало — от пояса и ниже. Он только что женился, всего месяц, как отметил свое тридцатилетие.

В то время не существовало ни Ассоциации параплегиков Британской Колумбии, ни сульфамидных препаратов, ни чудо-лекарств, познания в области лечения травм позвоночника были весьма ограниченными. Практически отсутствовали и опорные средства.

Стэн не просто выжил, он стал их творцом. До того как с ним случилось несчастье, он был хорошим атлетом, и вот теперь он посвятил свою жизнь помощи инвалидам — открыл консультационную контору и занялся проектированием кресел и разработкой программы спортивных мероприятий для инвалидов-колясочников. Он сделал для меня бесконечно много, как и для огромного множества других, подобных мне, — даже нечего надеяться припомнить их всех по имени. В 1981 году он был награжден Орденом Канады, и я не знаю никого, кто бы заслуживал его больше, чем Стэн.

В тот первый день Стэн как бы вывел меня на исходную позицию. Официально он считался моим консультантом, по поручению Ассоциации параплегиков Британской Колумбии он должен был проверить, как идет у меня процесс адаптации в домашних условиях. И он действительно хотел вовлечь меня в соревнования по настольному теннису, это было рассчитано именно на новичков. В Ванкувере у него была собственная баскетбольная команда, составленная из инвалидов и носящая название «Кейблкарз», и он постоянно подыскивал новобранцев. Он дал мне не только поразмяться у стола для настольного тенниса, но и сыграть на счет, потом сумел заручиться моим согласием прийти и попробовать себя в баскетболе в обмен на обещание в скором времени сформировать волейбольную команду из инвалидов-колясочников. Тут уж я совсем попался на крючок, после чего вся моя жизнь изменилась, и вот в конце мая я играл в финале одиночных соревнований по настольному теннису — в Сиэтле на играх Тихоокеанского Северо-Запада для инвалидов.

Я там выиграл золотую медаль, но только лишь потому, что во время финальной игры ребята из нашей баскетбольной команды, сгрудившись вокруг стола, подбадривали меня и так зашикали моего противника, что у него совсем нервы сдали. М-да… Может быть, и вправду во всем этом больше настоящего спорта, чем я думал?..

Если честно, это было второе по счету соревнование, в котором я участвовал после катастрофы. Тремя месяцами раньше мы вчетвером влезли в мой Бронко и отправились в Форт-Сент-Джон, где проходили Зимние игры северной территории провинции Британская Колумбия. Сказать, что мы представляли из себя организованную группу, было бы большой натяжкой. Бог весть в каких дебрях у нас кончился бензин, и пришлось в три часа утра будить какого-то фермера, чтобы раздобыть горючего на остаток пути. Я так и не прошел дальше первого круга в соревнованиях по настольному теннису, однако, как мне кажется, сумел-таки дать кое-какой урок моему сопернику. Это был нормальный парень, не инвалид, и, увидев перед собой кресло-каталку, он начал играть со мной эдак щадя, в полруки. И так до тех пор, пока я не всадил ему несколько «мертвых» подач. Тут-то он собрался и разделал меня под орех — и заиграл он при этом со мной, как с настоящим соперником, а не с каким-то колясочным паралитиком, и именно этого, конечно, мне больше всего хотелось.

Победа в Сиэтле открыла мне дорогу на Всеканадские игры инвалидов-колясочников 1975 года, которые должны были состояться через месяц в Монреале. Всего два турнира по настольному теннису — и вот я уже на соревнованиях национального уровня! Ого! Да тут скрываются немалые возможности. Сроки соревнования совпали с моими школьными выпускными экзаменами. Так что, бросить все из-за аттестата?! Нет уж, главное — я снова вернулся в спорт!

Монреаль словно вернул мне зрение. Приехал я туда более или менее новичком, играл в настольный теннис и выступал в составе «Кейблкарз». Мы играли за Британскую Колумбию и выиграли золотую медаль в соревнованиях по баскетболу. В баскетбол я играл из рук вон плохо. В 1973 году мне присвоили титул самого способного игрока школьной баскетбольной команды, но это была совсем другая игра — броски из-под кольца, умение сохранять равновесие в кресле и все прочее, а с кем я мог тренироваться в Уильямс-Лейке? На тренировке я вываливался из кресла раз двадцать. И когда тренер попытался уговорить меня выйти на площадку за две минуты до финального свистка, когда игра была уже «сделана», я взглянул на свой ошпаренный палец, еще раз оценил уровень моей игры и ответил: «Не-е-т!»

Но я знал, что неминуемо вернусь в спорт. Потому что своими глазами видел таких атлетов, как Пит Колисто, Ковин Эрл и Юджин Реймер — обладатель титула «Лучший спортсмен Канады 1972 года», и не только на баскетбольной площадке, но и на гоночном треке, когда они выкладывались на полную катушку в жару в 32 °C.

Все они были в потрясающей форме, физически крепки и морально выносливы, не хуже любого участника настоящих спортивных состязаний. «Эге, — подумал я. — Да ведь эти парни что надо!»

Два года спустя, почти что в годовщину случившейся со мной катастрофы и через восемнадцать месяцев после того, как я покинул госпиталь Дж. Ф. Стронга, убежденный, что моей спортивной жизни настал конец, передо мной открылся целый мир новых видов спорта, а я только и ждал, чтобы ринуться на его завоевание.

Стартовал я, правда, не самым лучшим образом. В летнем Ванкувере я проболтался денька два-три, после чего мне стало ясно, что никаких ясно очерченных планов создания волейбольной команды не существует, равно как и не запланированы какие-либо международные соревнования, даже если бы такая команда существовала. Раздосадованный донельзя, я отправился домой. В сентябре я вновь приступил к занятиям в Колумнице, где начал изучать два новых предмета, а еще по двум решил улучшить оценки, чтобы усилить свои позиции перед поступлением в университет. А еще в течение всего учебного года я понемножку подрабатывал помощником учителя благодаря все тому же Редфорду. Он прямо-таки не слезал с меня ни на минуту. Пока я был в выпускном классе, он только и твердил:

— Что ты собираешься делать, когда получишь аттестат?

— Не знаю.

— Ну ладно, так чем бы ты хотел заняться?

— Раньше хотел стать учителем физкультуры, а теперь не могу.

— Почему не можешь? Кем захочешь, тем и можешь стать. Ведь ты же уже тренируешь, не так ли?

Итак, я преподавал нескольким ребятам из одиннадцатого и двенадцатого классов математику, географию, вел уроки по общественным дисциплинам и, конечно же, поначалу просто деревенел от страха: все думал, как ребята отнесутся к учителю, который всего-то на год старше их самих, да к тому же в каталке — стоит пихнуть ногой, так и покатится. Но они вели себя молодцом, и все шло просто отлично.

Все это продолжалось один семестр. Для университета, коли я собрался туда поступать, были нужны деньги. И вот в январе 1976 года я пошел работать. В течение двух месяцев я был первым мужчиной-телефонистом в Уильямс-Лейке. (Иной раз дамочки звонили и говорили: «Нет-нет, не нужно меня ни с кем соединять. Я просто хочу послушать ваш голос».) Затем я перешел в Лесную службу, где работал радиодиспетчером — нужно было сидеть на приеме, чтобы сразу принять сигнал о лесном пожаре, как только он поступит.

Действовать мне пришлось всего один раз, когда поступило сообщение о возгорании кустарника в районе Голубого озера. Наблюдатели с самолета позвонили и сообщили: «Какой-то идиот поджег кусты на берегу рядом с хижиной под двухскатной крышей». Это был наш лесной домик. А идиотом был Брэд. Все кончилось благополучно.

Осенью 1976 года я поступил в Университет провинции Британская Колумбия, только не на факультет физического воспитания, как я первоначально думал, а на первый курс факультета искусствоведения. Так уж получилось: либо сюда, либо никуда. Приемную комиссию явно не устраивала перспектива вручения диплома преподавателя физкультуры парню на инвалидной коляске. Такого еще не бывало, значит, и не должно быть. Может быть, если у меня не испарится подобное желание, это можно будет вновь обсудить на следующий год.

Но по крайней мере я поступил в университет, жил в студенческом городке в Тотем-парке, как и раньше, сражался со своими бедами и неустанно познавал совсем новый для меня мир. Я вступил в баскетбольную команду Стэна «Кейблкарз», создал из тех же баскетболистов волейбольную команду, а сам стал ее играющим тренером, туда же вошли и другие ребята с физическими дефектами, не имевшие возможности какое-то время заниматься спортом наравне со здоровыми людьми. Они поигрывали в настольный теннис в общественных спортивных центрах и через день тренировались с Баррелом. Он покинул национальную сборную и поступил учиться в Даглес-колледж. Это было просто великолепно. Я работал вовсю, тренировал ребят или участвовал в соревнованиях три или четыре вечера в неделю. Больше мне не приходилось быть сторонним наблюдателем. Университет и спорт позволили мне нажать ту самую кнопку «полный вперед», что заставила рвануться с места всю мою жизнь.

Ну, а вне спорта я был по-прежнему тем слегка глуповатым увальнем и все стеснялся, как бы кто не увидел мои тощие ноги. Первые полгода я почти что не пользовался своим креслом за пределами спортивного зала. На переменах между уроками я пытался скакать на костылях и скобах и с ранцем за спиной — и так со скоростью одна миля за десять минут я топал вдоль дороги. Разумнее было бы кататься в кресле из класса в класс или из одного учебного корпуса в другой, положив костыли на колени, а потом оставлять каталку у дверей. Но мне казалось, что это усилит впечатление моей неполноценности у посторонних. Поэтому я выбирал более трудный способ передвижения, вваливался в класс, запыхавшись, и часто после звонка, и так продолжалось до тех пор, пока более плотный график занятий и явное преимущество использования кресла не преодолели моего сопротивления.

Первый год пролетел, словно мгновение. Я непрерывно играл или тренировался, становился все сильнее и сильнее и все лучше познавал премудрости баскетбола, который начисто отличался от той игры, что я играл всю прежнюю жизнь. Одновременно я использовал технику, применяемую во время тренировок по волейболу, которую мы разработали вместе с Редфордом, отрабатывал игру в защите и в нападении и вообще так был поглощен тренерскими и организационными заботами, что с трудом выкраивал время на совершенствование собственной игры.

Все это было так здорово и замечательно, что просто голова шла кругом. Лучшей жизни я просто представить себе не мог. А затем, в то же лето, я встретил парня по имени Терри Фокс.

Тогда он еще не стал национальным героем, а был всего лишь очередной жертвой. Нам было известно лишь то, что он играл за сборную студентов младших курсов Университета Саймона Фрейзера, а потом потерял ногу из-за рака. Я с трудом набрался духу позвонить ему. Кто знает, что он ответит? Вдруг возьмет и скажет: «Эй, старина, я только что потерял свою несчастную ногу, но в каталку вы меня не засадите. Так что сгинь!»

Ну, а на самом деле он ответил мне так: «Звучит отлично. Можешь на меня рассчитывать».

В тот первый вечер исхудавшего Терри, ослабленного к тому же продолжающимся курсом химиотерапии, к нам привезли его родители. Сразу было видно, что он отлично владеет техникой обработки мяча, но при ударах он едва мог перекинуть мяч через сетку и очень медленно передвигался в кресле. Но даже тогда азарта и напористости ему было не занимать. Мы вместе тренировались все лето. Осенью, к началу нового сезона, он играл в первом составе, и уже тогда им начала овладевать его особая, сокровенная мечта.

Ах, какое это было лето!

Я жил у дяди Джона и тетушки Бетти Джонсов, играл в баскетбол, пытался сдвинуть с места дела в волейбольной лиге, с тем чтобы выйти на международный уровень. Кроме того, на летние месяцы я устроился работать в Спортивную ассоциацию инвалидов-колясочников провинции Британская Колумбия, где помогал координировать программы, и участвовал в организации Игр провинции для инвалидов. Я часто бывал на вечеринках, постигал искусство общения с людьми, постепенно преодолевая свою застенчивость, в общем, наверстывал то, чему должен был научиться и освоить еще в ранней юности. Внезапно мне стало не хватать времени — дни словно стали короче.

С Тимом Фриком я познакомился на встрече по поводу организации Игр провинции Британская Колумбия, узнал, что он играет в волейбол, уговорил его прийти и посмотреть на нашу команду и в конечном итоге стать ее тренером. Больше, чем кто-либо другой, Тим вытаскивал меня на люди, на всякие там мероприятия. Мы близко подружились и частенько выбирались в общество вместе. Он затащил меня в спортивно-оздоровительный центр, а также поощрял и всячески помогал мне в развитии атлетических навыков. По мере того как я освоил кресло и стал более проворно в нем передвигаться, мы начали проводить показательные игры в школах — вдвоем против школьной или факультетской команды. Мы получали массу удовольствия, а так как мы всегда побеждали — Тим по-настоящему здорово прыгал и гасил, а я здорово наловчился набрасывать ему мяч у сетки, — все это явилось причиной разговоров о том, что «вот, мол, вам пример для подражания». Мы рассказывали ребятам не только о возможностях, открывающихся перед инвалидами в спорте, но и о тех перспективах, что открываются перед ними в жизни, равно как и о трудностях и разочарованиях, ждущих их на пути.

И еще я путешествовал. Паренек из Уильямс-Лейка, что в провинции Британская Колумбия, оказался в Эдмонтоне на Всеканадских играх инвалидов-колясочников (где наша команда бывших баскетболистов, а ныне волейболистов завоевала первое место), а затем в Англии, в Стоук-Мандевилле, где я участвовал в соревнованиях по баскетболу на Всемирных играх. Мы заняли пятое место, такого же результата мы добились и на следующий год. Птенец оперялся не по дням, а по часам. Я все более свободно и раскованно начинал чувствовать себя в окружающем мире, все больше начинал понимать и осознавать, кто же такой в действительности этот Рик Хансен, испытывая такую же радость от общения с людьми, как и от участия в соревнованиях. И одновременно с этим я все больше приближался к тому виду спорта, которому суждено было стать моей всепоглощающей страстью.

В действительности тяга к гонкам и марафону зародилась, когда я впервые начал играть в баскетбол и наблюдал, как ловко, словно они ничего не весили, сновали по площадке в своих креслах Пит Колистро и Кевин Эрл. Пит одержал победу в гонках на 800 метров на Олимпийских играх инвалидов-колясочников в 1976 году, и оба они добились значительного увеличения своей физической силы благодаря легкоатлетической подготовке. Вот я и начал все больше работать с креслом вне игровой площадки, сначала для того, чтобы набрать дополнительно сил для баскетбола, а потом мне это само по себе стало интересно, и мною завладел какой-то дьявольский азарт.

Иной раз мы с Питом проводили тренировочные гонки на 1500 метров, и, когда я, выбиваясь из сил, шел к финишу, он нагонял меня и приходил первым. Меня это не на шутку задело. Как это ему удается? И вот я стал за ним наблюдать, пытался понять, почему он постоянно утирает мне нос. И я взвинтил свой тренировочный режим до предела. Этому безобразию надо было положить конец.

К тому времени я жил вместе с Гленом, мы снимали квартиру километрах в десяти от холма, на котором располагался университет. И вот я начал ездить на занятия, преодолевая подъем в гору, и так каждый день. Вскоре я начал работать с секундомером, каждый новый день пытался одолеть дистанцию быстрее, чем накануне. Мускулы у меня налились и сил прибавилось — тут и каталка свое дело сделала, и постоянная работа с тяжестями.

А Пита я так и не мог одолеть.

Потом, уже на втором курсе, я начал лучше разбираться в движениях тела и эффективности мускульных усилий и частично нашел ответ на мучивший меня вопрос.

Да, кстати, с посещениями занятий у меня было все в порядке. Меня допустили на факультет физического воспитания, начиная со второго курса, в основном благодаря энергичным усилиям моего руководителя Боба Шатца. Жил я не в студенческом городке, а на квартирке, которую субсидировал университет, и еще получал две стипендии — от попечительских организаций и обычную студенческую. В общем, дела у меня шли неплохо. Но занятия спортом стояли для меня на первом месте, и, когда я смог к ним приступить, они стали поглощать основную часть моего учебного времени. Первые два года я проходил курс физического воспитания в рамках обычного расписания, а следующие два курса растянул на четыре года, чередуя занятия с участием в соревнованиях. Затем я решил сделать временную остановку. Честно говоря, я приступил к последней курсовой буквально накануне турне «Человек в движении» и получил диплом, еще находясь в пути, в апреле 1987 года, за месяц до того, как мы вернулись домой.

Так вот, возвращаюсь к Питу. Поскольку причиной его инвалидности был полиомиелит, я понял, что Пит умел вырабатывать энергию всем своим телом и передавать ее колесам в момент вращения. И вот я начал кумекать над различными вариантами дизайна коляски, пытаясь найти наиболее оптимальный, чтобы сконструировать кресло, наиболее соответствующее моим возможностям. А тут как раз подоспели Всеканадские игры 1978 года для инвалидов в Ньюфаундленде, куда мы и отправились. Там меня ждал еще один урок.

Пит был не только моим другом, он был для меня героем, олимпийским чемпионом, парнем, которого я считал лучшим из лучших. А в Ньюфаундленде его разделал под орех долговязый местный малый Мел Фитцджеральд — ручищи у него были, словно крылья у «Боинга-747». Он тоже, как и Пит, страдал полиомиелитом, зато рабочий объем легких составлял у него восемь литров, такого-то среди здоровых не сыщешь, не говоря уже об инвалидах. Нормальный объем примерно равен 5,4 литра. У меня составлял 7,2. Мел же, казалось, просто не знал усталости.

А что за кресло было у него!

До сих пор гонки проводились, в общем-то, на обычных креслах, лишь с небольшими модификациями. Проводились кое-какие работы с целью усовершенствования колес, и американцы выпускали ведущие колеса для каталок с меньшим радиусом обода, от тринадцати до четырнадцати дюймов в диаметре, но в принципе не существовало такой штуки, как специальное гоночное инвалидное кресло.

И вот является Мел с этой штуковиной: алюминиевая трубчатая рама, облегченная до предела, толчковые колеса диаметром 12–13 дюймов. Вид, словно со свалки металлолома. Ребята глазели на него и хохотали, пока Мел на этом самом кресле не похоронил их надежды на победу.

Готов биться об заклад: Мел Фитцджеральд и есть тот самый родоначальник современных гонок на инвалидных креслах, кто сумел собрать воедино маленькие толчковые ободья, колеса большего диаметра, раму из легких сплавов плюс технику ведения гонок. После гонок — я участвовал в одном из этапов эстафеты 4 х 100 метров, что в моих собственных глазах было достаточно серьезной заявкой, — я отправился в раздевалку, где ребята из Ньюфаундленда праздновали победу своего земляка, и представился присутствующим. Спустя несколько лет мы с Мелом стали добрыми друзьями, но тогда я посмотрел на него, потом посмотрел на его кресло и подумал: «Ну ладно, паренек, я тебя запомню».

Я вернулся домой из Ньюфаундленда и сразу же взялся за дело. Вместе с Тимом мы уже занимались подготовкой первой в мире марафонской гонки на креслах-каталках, назначенной на июль 1979 года. Организатором ее был Деннис Черенко, он представлял отделение Канадской спортивной ассоциации инвалидов-колясочников в провинции Британская Колумбия. (О своем участии в гонке заявили несколько американцев, так что у нас были основания называть ее международной.) Пора было всерьез браться за разработку нового кресла и приступать к новым, более научно обоснованным методам тренировки. И если меня ждала война техники, я вовсе не собирался отправляться на нее без соответствующего вооружения. Начали мы с изготовления первой пары тренировочных роликов — раньше таких попросту не существовало. Мы посадили два стальных ролика на подшипниках примерно на расстоянии восемнадцать дюймов поперек вертикальной плоскости высотой двенадцать дюймов, с маховиком, закрепленным на заднем ролике, и с двумя пятифунтовыми грузами, чтобы придать инерцию ускорения в то время, когда я вращаю колеса. Затем на всю эту конструкцию было посажено само кресло, причем таким образом, чтобы задние колеса соприкасались с роликами и создавали связь между вращением передних колес и цементными дисками. Назвать это технологическим достижением, конечно, было трудно, вся штуковина обошлась нам в 12 долларов, если считать стоимость компонентов, но поставленная цель была достигнута.

Всю зиму я толкал колеса своего кресла, установленного на этой платформе, и так накручивал милю за милей, а перед собой я установил зеркало, чтобы отрабатывать технику. Еще у меня был метроном, питавшийся от батарейки, для точного отсчета частоты толчков в минуту. Я действительно резко прибавил в силе. Теперь я проделывал путь в кресле не только к университету, но и обратно. Кроме того, один парень сделал мне новое кресло из алюминия — за основу мы взяли конструкцию Мела, но внесли в нее ряд придуманных мной изменений. Так что к ванкуверскому марафону я должен был подойти во всеоружии. Настала пора соревнований, и я пришел к финишу третьим. Нас всех положил на лопатки Джим Мартинсон — безногий вьетнамский ветеран из Пайялупа, штат Вашингтон. Он одолел дистанцию в 26 миль и 385 ярдов по дорогам и по приморскому шоссе в Стэнли-парке за два часа и двадцать четыре минуты. Рон Майнор из Эдмонтона и я боролись за второе и третье места, и для меня это уже было достижением. Двумя месяцами ранее я участвовал в чемпионате инвалидов-колясочников по баскетболу в Тампе, штат Флорида. Еще тогда до Рона дошли слухи, что я начал подготовку к, соревнованиям на скорость.

«Эй, да ты просто молодец! — заметил Рон. — Если будешь работать по-настоящему, наверняка сумеешь войти в форму к 1984 году и побороться за призы на Олимпиаде».

«Ну-ну, говори, — подумал я. — Ты у меня дождешься».

И вот теперь мы мчались, что называется, ноздря в ноздрю. Борьба шла за второе место. Он обошел меня буквально на несколько дюймов, срезал мне путь перед самым финишем и чуть было не заставил сойти с дорожки. Время у нас обоих было два часа и сорок минут — Мартинсону мы проиграли шестнадцать минут. Зато Майнору я устроил легкую встряску.

С тех пор события начали идти по нарастающей. Я отправился в Стоук-Мадевил, выиграл там пару бронзовых медалей, потом вернулся в Ванкувер на Канадские игры инвалидов-колясочников, участвовал в соревнованиях по волейболу и баскетболу — обе наши команды стали победителями — и победил в четырех из семи гоночных дистанций, каждый раз оставляя Майнора позади. Затем я вновь приступил к тренировкам на роликах, чтобы подготовиться к мировому чемпионату — марафону 1980 года в Орандж-Боуле, в Майами.

Трудиться мне пришлось в одиночестве, и я был несколько озадачен. У меня было новое кресло, специально сконструированное для меня человеком по имени Лед Змек — он конструировал рамы для гоночных мотоциклов. Я знал, что теперь у меня больше сил, что я стал выносливее и что моя техника улучшилась. Но поскольку я тренировался на роликах (в утяжеленной коляске на неподвижной платформе), я не имел представления о реальной скорости, которую способен развить на трассе. Поэтому в Майами мне предстояло не только участвовать в гонках, но и как бы заново открыть самого себя.

Там должны были собраться все знаменитости кресельных гонок, включая американца Джорджа Муррея, который годом ранее финишировал вторым, и народ в Майами только и говорил, что на этот раз победа будет за ним.

Мой план был прост. Поскольку я не имел точного представления о своих возможностях и, честно говоря, не особенно рассчитывал на успех, я решил не отставать от них хотя бы первые 200–400 метров. А когда они сделают рывок, я дам им оторваться, успокоюсь и постараюсь показать хорошее личное время.

Раздался выстрел стартового пистолета, и я, словно заяц, рванулся вперед. Мы прошли отметку 400 метров, а я по-прежнему шел в группе лидеров. «Собственно, какого черта, — подумал я, — буду и дальше крутить колеса и постараюсь по возможности от них не отставать». На пути показался крутой подъем. А я все не снижаю оборотов. И вот тут-то произошло нечто странное. То, что они стали отставать, еще куда ни шло! Но мне показалось, что они вообще катятся в обратном направлении. «Боже мой! — подумал я. — Ведь они же отстают! Я же могу победить!» Потом подумал еще раз и решил: «Нет, что-то здесь не так! Ведь ребята эти — самые лучшие гонщики в мире!» Наверное, я что-то делаю не так, может быть, чересчур разогнался, где не надо, или еще какую ошибку допустил. Ведь опыта-то им не занимать, а надо же, поотстали. Так что же мне делать? Сбавить скорость и позволить им догнать себя или по-прежнему жать на полную мощь, пока хватит сил, и молить Бога, чтобы он помог мне выдержать такой темп? Я решил не снижать скорости и уповать на Бога.

Мы продолжали накручивать колеса при жаре 30 °C. На какой-то миг мне показалось, что силы меня оставляют. Назад я не оглядывался. Я и так видел их, и не где-то там позади, а прямо за спиной, чувствовал, как они мне дышат в затылок. И пронесся мимо финишной линии так, словно за мной мчатся гончие псы и вот-вот вцепятся мне в пятки. Они пришли к финишу лишь через четырнадцать минут. Не знаю, кто из нас удивлялся сильнее.

Мое время равнялось двум часам, восьми минутам и тридцати четырем секундам, что равнялось тогдашнему мировому рекорду, установленному австралийцем Дереком Клейтоном в 1969 году. Может быть, поэтому судьи и прибавили тридцать секунд к показанному мной результату.

Сегодня, когда инвалиды-колясочники регулярно участвуют в марафонских гонках наряду с физически полноценными людьми, а оборудование и техника стали намного совершеннее, победа всегда достается лучшим гонщикам из числа инвалидов. В прежние времена, когда инвалидам при допуске к соревнованиям оказывалось чуть ли не одолжение и когда их покровительственно поглаживали по головке, такой исход считался попросту за рамками возможного. Когда такое случалось, все бывали совершенно озадачены.

Да разве я тогда об этом думал? Я просто вышел на старт вторых в моей жизни марафонских гонок и стал чемпионом мира. По очку в эту победу вложили Тим и я сам, еще одно очко — за счет вложенного труда и самое весомое — за счет моей идеи с роликами. И на все последующие четыре года мир принадлежал мне.

Победа в тех гонках стала первой из девятнадцати, следовавших одна за другой. Если мне простится такой каламбур, колеса моей фортуны действительно завертелись с головокружительной быстротой. Я выступил на гонках в Голландии в 1980 году на Олимпиаде инвалидов, затем на большую часть 1981 года взял тайм-аут, чтобы посвятить его занятиям и различным делам, связанным с организацией и проведением Года инвалидов, и в полной мере вернулся в спорт в 1982 году… Поскольку теперь я входил в число лучших спортсменов среди инвалидов-колясочников, мне оказывалась финансовая поддержка от организации «Спорт Канада» плюс различные стипендии от некоторых спортивных организаций и вспомоществования из других источников, которые не так уж трудно найти, стоит только немного повертеть головой и повнимательнее оглядеться по сторонам. В моей жизни произошло еще одно событие: я познакомился с человеком по имени Сесил Уолкер. Жертва полиомиелита, он решил стать гимнастом и сумел заработать миллионное состояние. Сесил стал моим близким другом и советчиком и целых пять лет был моим личным спонсором.

Тем временем я участвовал во всемирном турне, несколько отличном от того, которое мне предстояло позднее, и получал наслаждение буквально от каждой минуты.

Я побеждал в марафонских гонках в самых разных точках планеты. Сначала одержал победу в Бостоне, потом два года подряд в Оите (Япония), затем в Стоук-Мандевилле, в Гонолулу, в Эль-Пасо, в Австралии — в Сиднее. Еще два титула чемпиона мира я выиграл в соревнованиях на Оранжевый кубок в 1982 и 1983 годах.

В том же 1983 году я разделил Приз Лу Марша, присуждаемый выдающемуся канадскому спортсмену, с Уэйном Грецки, правда, здесь следует сделать небольшую оговорку.

Точнее было бы сказать — почти разделил.

В действительности же я получил так называемую вспомогательную награду, которую комитет по присуждению Приза Марша вручает в тех случаях, когда атлет «не полностью соответствует данной категории».

— Кто входит в эту категорию? — поинтересовался я.

Это может быть спортсмен или спортсменка, профессионал или любитель.

— Понятно. И к какой же группе я отношусь?

Как выяснилось, был сделан символический жест. Спортсменам-инвалидам решили бросить кость. Выделить для них особую категорию. Сначала я вообще хотел отказаться от награды. Затем решил отправиться на церемонию вручения, созвать пресс-конференцию и устроить им всем первостатейную взбучку. Парнишка из Уильямс-Лейка вновь вернулся и готов был драться, нанося удары направо и налево. Но я уже успел кое-чему научиться: кулаки были не самым эффективным способом достижения необходимого результата.

Вместо этого я написал довольно резкое письмо в комитет по выбору кандидатов на Приз Лу Марша, где изложил свою позицию. А затем, во время получения награды, я назвал это шагом в правильном направлении и сказал, что все инвалиды с нетерпением ждут наступления того дня, когда отпадет необходимость в каких-то особых наградах и когда наши спортивные достижения будут на равных оцениваться с нашими физически полноценными собратьями. Меня очень тронуло, когда Уэйн, принимая награду, сделал заявление, в котором поддержал и одобрил мою позицию. Похоже, наши совместные усилия возымели кое-какое воздействие: насколько мне известно, ни один из присутствующих на церемонии журналистов — а их там было множество — ни разу не отозвался о моем призе как о «вспомогательном». Еще один шаг в трудном восхождении к равенству.

Что касается спорта, казалось, не было преград, которые я не мог бы преодолеть.

Во время очередного путешествия в Стоук-Мандевилл я оставил свой паспорт в «бардачке» у себя в автомобиле. Стэн посоветовал мне спрятаться в туалете на самолете, пока поднявшийся на борт офицер таможни проверял документы у всей группы. Стэн сказал, что нас на одного меньше, чем на самом деле, а когда мы стали выходить из самолета, он затолкал меня в самую гущу ребят. Ко времени нашего отъезда из Англии мне успели привезти паспорт. К счастью, таможенники, ставившие мне выездную визу, так и не заметили, что, если судить по этому документу, я никогда в Англию не въезжал.

Когда в 1982 году я выиграл Бостонский марафон, мое участие в нем первоначально даже не предполагалось. Для американцев Бостон — это испытательный трек их сборной команды по марафонским гонкам, и все двадцать четыре заявки от участников были поданы. Но на Кубок мира в Майами некоторые из лучших американских гонщиков не явились, а мне так хотелось попробовать себя в состязании с ними.

В перерыве между марафонскими заездами, в субботу вечером, я был в Оттаве на банкете, где в присутствии королевы Елизаветы Второй нас, нескольких молодых канадцев, чествовали за выдающиеся достижения. В воскресенье вместе с моим другом гонщиком Ленни Марриоттом мы вылетели в Бостон, где провели обследование трассы, включая дорожное покрытие, возможное направление и силу ветра, и изучили прочие факторы, которые мы учитываем при разработке стратегии гонок. В понедельник, когда были назначены соревнования, мы попросту вышли на стартовую линию и сказали, что будем участвовать в гонках.

Руководители соревнований проявили добрую волю. Вообще-то они имели все основания предложить нам отправиться куда подальше. Однако вместо этого они позволили Ленни, мне и еще одному американскому гонщику принять участие в соревнованиях неофициально — у нас не было номеров, вообще не было ничего, что могло бы подтвердить факт нашего существования. Итак, мы помчались вперед.

На двадцать четвертой миле я так далеко ушел вперед, что когда у меня на пути внезапно оказалась полицейская лошадь и я, пытаясь избежать с ней столкновения, вылетел и проехался физиономией по железнодорожному пути, то все же сумел доползти до кресла, поставить его на колеса и оглянуться — а сзади по-прежнему было не видать никого. Нужно было принимать решение: либо проявить любезность по отношению к хозяевам и сбавить скорость — в конце концов это было первенство США и наше участие в нем даже не предполагалось, — либо продолжать гонку, да так, чтоб дым шел из-под колес.

Я выбрал второй вариант и победил со временем один час сорок восемь минут и двадцать две секунды, более чем на шесть минут улучшил рекорд этой трассы. Ленни пришел десятым со временем два часа три минуты и две секунды.

До сих пор у меня в ушах стоит голос парня, загремевший из громкоговорителей, когда я вышел на финишную стометровку.

— И вот показался первый гонщик… Он вот-вот пересечет финишную прямую… Но что это? У гонщика нет номера участника соревнований… Действительно, номера мы не видим… Дамы и господа, результат, показанный этим спортсменом, не может быть официально засчитан…

Я пересек линию финиша и спокойно покатил в сторону заката, словно Одинокий Ковбой, а за мной мчались репортеры, выкрикивая на бегу: «Остановитесь! Кто вы? Откуда вы приехали?»

«Из Канады! — крикнул я им в ответ. — Хотите поговорить с победителем? Тогда придется подождать! Он будет здесь через несколько минут!»

И опять я «нарубил дров». Нужно было торопиться. Я-то думал, что гонка начнется рано утром, и поэтому заказал нам билеты на обратную дорогу на три часа дня. Денежной компенсации они не подлежали. Соревнования же начались в 11 утра. Так что времени оставалось лишь на то, чтобы срочно мчаться в гостиницу, паковаться и кинуть чемоданы в такси. А Ленни добрался до гостиницы, как раз когда мы отъезжали в аэропорт.

За что бы я ни брался, казалось, у меня все получается. Во время тренировок к Пан-Американским играм 1982 года в Галифаксе я прямо-таки вышел из себя от злости из-за моего новенького кресла, вернее, из-за того, что не мог как следует делать на нем повороты. И вот однажды ночью я отправился в гараж, выпил пива, постоял, уставившись на кресло минуту-другую, издал боевой клич и… отпилил от него переднюю часть. Кресло это было сделано исключительно по моим чертежам, и продолговатый выступ впереди был сделан совершенно сознательно. Но ожидаемых результатов это не принесло, вот почему я впал в бешенство и решил его укоротить при помощи пилы. И вдруг оно стало вести себя на поворотах так, что и во сне не привидится. Может быть, испугалось, что я отпилю ему и задницу, кто знает! Я победил в заездах на 100, 200, 400, 800 и 10 тысяч метров, одержал победу в эстафетных гонках и вернулся домой с девятью золотыми медалями.

Ну, а в начале я пришел только четвертым в квалификационном заезде на сто метров, но мексиканец, закончивший дистанцию третьим, был дисквалифицирован за то, что сошел со своей дорожки. Меня перевели на третье место — последнее, после которого допускали к соревнованиям, — а уж потом я выигрывал золотые медали.

Не столь удачным оказался для меня марафон в Гонолулу в 1982 году. Я решил испробовать новые шины с высоким давлением. За шесть миль у меня было три прокола, и мне пришлось сойти с дистанции. Последнее колесо лопнуло, как раз когда я возвращался назад и пересекал стартовую линию.

Но была во всем этом и приятная сторона. Впятером мы задержались в Мауи на восемь недель ради тренировок. (Не смейтесь, пожалуйста. Мы были настроены самым серьезным образом.)

Мы — это Ленни, Питер Брукс, Маршалл Смит из Ассоциации спортсменов-колясочников Британской Колумбии, он был как бы тренером-наблюдателем, и я, а также Тим, оставшийся с нами на пару недель. Итак, пять человек, у четверых из которых, помимо обычных кресел-каталок, были еще три спортивных кресла, запасные колеса, шины, инструменты, перчатки, грузила, метроном, приборы для измерения ритма работы сердца и еще электрический миксер для фруктовых коктейлей. Тренажер был установлен на балконе, с которого открывался вид на бассейн и пляж, так что мы могли хотя бы любоваться хорошенькими девушками, пока потели во время тренировок, а жили мы в двухкомнатном номере на втором этаже.

Через пять недель нам пришлось поменять жилище. Новый номер был еще меньше, тоже на втором этаже, но без лифта, поэтому Маршалл решил переместиться на первый этаж, где жил какой-то парень весьма подозрительной наружности. Он смахивал на торговца наркотиками.

Готовили мы по-прежнему у себя, а Маршаллу еду спускали через окно. Поводов, чтобы отвлечься, было там предостаточно, пляжи были великолепны, да и погода стояла им под стать, но мы на самом деле приехали сюда ради работы, чем и занимались. Я должен был вновь отправиться на Оранжевый кубок, чтобы защищать свой чемпионский титул, и был преисполнен решимости выйти на старт в самой лучшей форме, в которой я когда-либо находился. Но после того, как я преодолел дистанцию и победил с результатом меньше двух часов, что, по всеобщему мнению, было просто невозможно, мое стремление постоянно поддерживать наивысшую спортивную форму несколько поостыло. В конце концов я и так выиграл все, что только возможно. Не так ли?

Вот я и стал важной птицей, важнее некуда! Такой важной, что даже позабыл, благодаря чему мне удалось всего этого достичь. Я чуть было не стал смотреть свысока на свой вид спорта. Ведь я не проиграл ни одной марафонской гонки, начиная с самой первой в 1979 году. Эх, до чего ж я был хорош! Да, я по-прежнему работал над собой. Но если раньше я полностью выкладывался на тренировках, то теперь просто посещал их.

В 1983 году я отправился в Бостон, плохо подготовившись к соревнованиям, да и мое оборудование оставляло желать лучшего, и там на одном из крутых спусков меня, что называется, разделал под орех Джим Кнауб — парень родом из Лонг-Бича, что в Калифорнии. Я был безнадежно унижен. Я не просто проиграл, я проиграл ему целых две минуты, что для боксера равноценно поражению от первого удара соперника.

Мне был брошен вызов. Я же от него просто отмахнулся. Каждый имеет право на неудачу. Моя же, не в пример другим, подзатянулась. Правда, я выиграл пару гонок на короткие дистанции и титул чемпиона Австралии, дабы мое самомнение сияло с прежней яркостью. Потом тем же летом отправился в Уильямс-Лейк, где вместе с Брэдом и отцом мы двинули на охоту. Я, как обычно, захватил с собой свой тренажер, но так к нему ни разу и не подошел. Чего ради? Ведь я же был на каникулах.

Я проиграл последнюю стометровку Мелу Фитцджеральду на соревнованиях в Монреале. Проигрыш в Бостоне я списал на счет снаряжения. На сей раз я обвинял свои тактические просчеты. На гонки в Оите я вернулся с новым креслом и с неким подобием прежней решимости и проиграл всего две секунды одному немцу по имени Грегор Голембек.

Наконец я начал задаваться вопросами. Вскоре предстоял очередной розыгрыш Оранжевого кубка. Все три раза, что я участвовал в этих соревнованиях, я побеждал, и даже установил мировой рекорд. Я был просто обязан выступить там и на этот раз. И вот я приступил к работе над еще одним новым креслом. Моя нынешняя форма по-прежнему оставляла мне шансы на победу. И я отправился на эти гонки, победителем которых стал Джордж Муррей — он сумел психологически обыграть и меня, и Андре Вигера, и калифорнийского гонщика Марти Болла.

А теперь я хочу разъяснить вам некоторые нюансы гонок на инвалидных креслах. По своему азарту и стратегии они сродни шоссейным гонкам велосипедистов. Сначала все идут тесной группой, помогают товарищи по команде, пристраиваются в хвост, позволяя вырвавшимся вперед гонщикам преодолевать сопротивление воздуха и как бы вести вас за собой, а затем кто-то выскакивает вперед, чтобы в свою очередь возглавить лидерство. В течение всей гонки постоянно приходится оценивать сильные и слабые стороны соперников и соответственно менять собственную тактику ведения гонок. Неотъемлемой частью гонок является ощущение момента, когда надо пристраиваться за лидером, а когда — вырваться вперед.

Итак, перед началом гонок Джордж Муррей — а он, помимо всего прочего, был президентом Международного клуба инвалидов-гонщиков — обращается к нам и говорит, что он не собирается бороться за победу, а намерен всего лишь пройти дистанцию в группе лидеров и показать достаточно хороший результат, чтобы не разочаровать своего спонсора. И вообще, как он сказал, он собирался отстать от группы лидеров примерно после первых 20 миль дистанции.

Ну, а мы, значит, Андре, Марти и я, позволяем ему идти за нами следом — пусть, мол, сидит себе четвертым у нас на хвосте, катит себе без особого напряга и экономит силы. Тем временем я внимательно следил за обоими моими соперниками и считал, что в тактическом плане держу ориентацию под контролем. Прошли 24 мили, а Джордж по-прежнему не отстает. Я немного надбавил ходу, так просто, посмотреть, что он будет делать. Ну, а он, само собой, тоже подналег на колеса и пристроился вслед за мной.

— Джордж, — кричу я ему, — как это понимать?

— Не беспокойся, — отвечает он, нарочито кряхтя и пыхтя. — Сейчас отстану.

Но он не отстал. Наоборот, начал помаленьку выходить вперед. Он совсем не устал. А ведь мы могли оторваться от него на любом этапе гонки. Вместо этого мы позволили ему спокойно идти следом и все внимание сосредоточили друг на друге. А на последних 300 метрах он резко прибавил скорость и обошел меня перед финишем.

Я подкатил к нему, весь кипя от ярости, причем на себя злился даже больше, чем на Джорджа. А получилось так из-за того, что во мне выработалась дурная привычка: я привык побеждать в гонках. Теперь же, после целой серии поражений, я вовсе не собирался проигрывать. В прежние времена, когда я побеждал, я бы ни за что ему не поверил, никогда бы не позволил ему так провести меня. Так что во всем был виноват я сам.

Однако и на Джорджа моей злости вполне хватало.

— Знаешь, Джордж, это просто подло. Подло, и все тут!

Журналистам я сказал, что Джордж выиграл гонку, но потерял друга. Одно дело — выйти на старт и бороться за победу любой ценой, но пускаться на жульничество — это уж никуда не годиться. В общем-то, Джордж лишний раз подтвердил, что в нашем спорте произошли большие перемены: теперь мы действительно ничем не отличались от обычных спортсменов. И кое-кто из нас ради победы был готов пойти на что угодно.

В течение целого года мои результаты не поднимались выше седьмого и четвертого мест. Я хватался за голову и в ярости тряс себя за холку. «Гордости у тебя, что ли, не осталось? — спрашивал я сам себя. — Ты насмехался над спортом, который сам себе выбрал, относился к нему свысока, отказывался воспринимать его серьезно, а в итоге четырежды получил по заднице на четырех различных гонках. Так чего же ты хочешь: быть гонщиком или ползать, как улитка?»

Ответ мог быть только один. Бостон! Я должен победить на гонках в Бостоне, ибо именно там я потерпел первое поражение. И я решил: буду тренироваться так, как никогда не тренировался раньше, и наконец разорву этот порочный круг.

Возможность для этого так и не представилась. Сначала меня постигла катастрофа, а потом — чудо. Чудо, имя которому Аманда…

Оставалось четыре часа до вылета моего самолета в Бостон. Тренировался я на полную катушку и к тому же у меня было новое классное кресло, которое сконструировал Тони Хор. Одно только настораживало: оно слишком капризно вело себя на крутых спусках, слишком трудно поддавалось управлению.

И я решил выкатить на последний пробный пробег, до того как отправиться в аэропорт. Прокачусь всего разок, а потом буду решать — возьму либо его, либо старое кресло, не столь скоростное, но более надежное. Наверное, я в глубине души понимал, что поступаю довольно глупо, поэтому впервые в жизни надел шлем.

Думаю, я шел вниз по склону со скоростью примерно 30 миль в час, когда кресло внезапно заходило ходуном. Колеса начали «гулять», оси с треском надломились, колеса встали поперек хода, я же, инстинктивно прикрыв голову левой рукой, вылетел из кресла — и как грохнусь! Моя левая рука очутилась под головой и вывернулась в каком-то немыслимом положении. Я попытался вытащить ее, но она меня не слушалась. Плечо было вывихнуто. Нос распух. Губа была проткнута зубом насквозь. Спасибо шлему: пострадали все части тела, на которые не распространялась его защита.

А в голове у меня вертелась одна-единственная мысль: я должен не опоздать на самолет! Приехала «скорая», и меня отвезли в больницу, где угостили коктейлем из валиума и димедрола — влили кубиков сто, не меньше: видно, забыли, что ноги-то у меня, как щепки, а значит, весу во мне меньше, чем кажется, и успокоительного мне тоже требуется меньше. Плечо мне поставили на место. Я не ощутил ни малейшей боли. И когда Стэнг и кое-кто из ребят приехали, чтобы забрать меня домой, я все еще плыл на волнах высочайшего кайфа.

— Ну ладно, ребята, поехали, — сказал я с улыбкой наркомана. — Мы еще можем успеть на самолет.

— Рик, — как бы успокаивая меня, говорит Стэн. — Ну куда тебе соревноваться? Ведь ты даже штаны натянуть не можешь.

— О’кей, тогда оставьте меня на какое-то время в покое. А я немного прикорну на кроватке.

— Да неужели? Интересно знать, а как ты собираешься выбираться отсюда?

Вот тут-то до меня все дошло. Бостон накрылся, а вместе с ним, возможно, и вся моя карьера, не говоря уже о небольшой увеселительной прогулке вокруг света, мысль о которой потихоньку вызревала у меня в голове. Единственным местом, куда мне оставалось отправиться, было реабилитационное отделение госпиталя Дж. Ф. Стронга. Казалось, передо мной вновь начинают прокручивать уже однажды виденный фильм.

Я понимал, что со мной случилась неприятность, тем не менее решил использовать создавшееся положение наилучшим образом.

— Я останусь у вас лишь при одном условии, — сказал я доктору Сэнди Пинкертону, — а именно: вы должны дать мне самую хорошенькую и самую квалифицированную девушку-физиотерапевта.

— Нет проблем, Рики, — отвечает он.

«Да уж, конечно, — подумал я про себя. — Небось дадут какую-нибудь девяностолетнюю старуху».

Первой, кого я увидел, когда меня ввозили в дверь отделения, была довольно пожилая и грузная врачиха-физиотерапевт. «Вот она, моя милашка, — сказал я себе. — Наверняка меня прикрепят к ней». Потом я огляделся вокруг и увидел такое, что аж остолбенел.

«Ну и ну! Ты только посмотри на нее! Да ведь это же писаная красавица!»

— Поехали, Рики, — сказал Сэнди. — Я хочу познакомить тебя с твоим врачом.

И он подтолкнул мою каталку, чтобы подвезти меня к этому прелестному созданию. Ну и ну! Таких девушек просто не бывает наяву. Уж во всяком случае, для меня, при моем-то «везении». Но тем не менее все было именно так.

— Рики, — говорит Сэнди. — Я хочу тебя познакомить с Амандой.

В самую точку!

Аманда Блекмор (вскоре ей предстояло вновь вернуть себе девичью фамилию Рейд). Высокая, рыжеволосая, с веснушками, красавица, к тому же умница — и замужем. Во всяком случае, мне это о ней рассказали. И вот однажды я сам спросил ее. Она мне ответила, что, действительно, еще состоит в браке, но уже приступила к оформлению развода и что дело со скрипом, но идет. Я аж язык прикусил. А что делать? Не мог же я заорать, сидя перед ней: «Ура! Вот здорово!»

С самого первого дня Аманда стала для меня подлинным чудом. Доктор Пинкертон отдал меня не просто на попечение красивой девушке, нет, он вручил меня в руки первоклассному врачу-физиотерапевту, который к тому же оказался красавицей.

Это было нелегкое для меня время. Травма плеча затронула не только нерв, но и кость, и врачи поговаривали, что, возможно, для укрепления сустава в него придется вставить стальную спицу. И еще мне сказали, что придется отложить тренировки до сентября. Отборочные соревнования к показательным гонкам на 1500 метров во время Олимпийских игр в Лос-Анджелесе должны были состояться в июне, затем предстояло первенство мира в Стоук-Мандевилле, а уж затем и сама Олимпиада, если бы, конечно, меня включили в команду. Как видите, дел у меня хватало.

— Конечно, — отвечает мне мой врач. — А еще тебе предстоит прожить всю оставшуюся жизнь. И что будет с тобой лет в пятьдесят-шестьдесят, если ты сейчас натворишь что-нибудь необратимое?

Во всем этом было лишь одно спасительное утешение: Аманда умела слушать, и я в любую минуту мог выговориться перед ней.

— Ничто в жизни не дается само собой, — однажды сказала она мне. — За все приходится сражаться. Не знаю и ничего не могу тебе сказать относительно операции и по поводу спицы. Будем продолжать работать, а там время покажет, как все повернется.

Мы продолжали работать над плечом, и о чем только при этом мы не говорили. Она начала приходить по выходным, чтобы проводить со мной дополнительные лечебные сеансы. Как истинный профессионал, она с повышенным вниманием относилась к своему пациенту, но, по-моему, мы оба понимали, что во всем этом было нечто еще.

И вот это было самым мучительным. Семейные проблемы были тому причиной или что еще, но она явно зашла за рамки чисто формальных отношений. Я слишком глубоко ее уважал, чтобы взваливать на нее еще и этот дополнительный груз. Кроме того, к тому времени мне стало понятно, что всемирное турне на кресле-каталке вышло на стадию предварительной разработки, даже если этот план и зрел главным образом у меня в голове. Я знал, что так или иначе я эту затею осуществлю, причем в недалеком будущем.

Времени, чтобы устанавливать близкие взаимоотношения, у меня не было, даже если Аманда и была к этому готова. «Так что забудь об этом, Рик, — сказал я себе. — Забудь, и точка!»

Однажды Аманда зашла ко мне после дежурства. Она была на нижнем этаже на совещании и просто заглянула навестить меня. Внезапно сердце у меня забилось как-то учащенно. Она стояла передо мной, улыбалась, а я вдруг взял и сказал: «Задерни занавески».

Она их задернула, а я привлек ее к себе и поцеловал. А потом сказал, что мечтал об этом с первого дня, три недели назад, когда оказался в больнице. И еще сказал, что хочу как-нибудь встретиться с ней и пригласить поужинать со мной. А потом она ушла.

Уверен, со стороны люди замечали, что между нами что-то происходит. До того стремления к каким-то постоянным связям у меня не было. Распри между моими родителями накрепко отбили у меня охоту к брачной жизни. Я исполнился твердого намерения не жениться, пока не встречу идеальную девушку. И конечно же, это произойдет нескоро, но уж коли такое случится, то раз и навсегда, на всю жизнь. И уж ни за что на свете я не собирался заводить роман, в особенности в ту пору моей жизни.

Время от времени мы отправлялись поужинать вместе, стараясь при этом делать вид, что в этом нет ничего особенного. Но взаимное влечение росло. Ко времени, когда меня выписали из госпиталя, нам удалось заложить прочную основу взаимопонимания и уважения. Мы могли разговаривать друг с другом о чем угодно или просто ни о чем. Я не стеснялся посвящать Аманду в свои страхи, рассказывал ей о предстоящем турне, вообще обо всем, что приходило мне в голову.

А затем меня выписали, и я уехал. Я снова мог двигать рукой. Я был не в форме, но отборочные предолимпийские соревнования должны были состояться в Нью-Йорке, их перенесли на последнюю неделю июня, и отказаться от участия в них я просто не мог.

Мне немного повезло, Андре Вигер оказал мне огромную и великодушную помощь, дав кое-какие советы по части тактики во время главного заезда, и я сумел войти в команду, одолев дистанцию за время на одну целую и одну сотую секунды быстрее установленного. Я был вне себя от счастья. Глаза заволакивали слезы. «Ах, если бы здесь была Аманда», — только и думал я. Ведь только благодаря ее опыту и дару врачевателя, чуткости и умению ободрить я и оказался здесь. И это была ее победа не в меньшей мере, чем моя. В одиночку мне этого было бы ни за что не осилить. Я здорово покалечился, но сумел вернуться, а теперь передо мной открывалась новая возможность: впереди был целый месяц, чтобы подготовиться к мировому первенству в Стоук-Мандевилле, а затем двухнедельный перерыв перед показательными выступлениями на Олимпиаде. Может, мне и в спорте удастся восстановить утраченные позиции, так же как с помощью Аманды удалось поставить на место мое плечо.

Я отправился в Стоук-Мандевилл ни в физическом плане, ни в смысле технического оснащения не готовым к соревнованиям, зато преисполненным счастья от возможности участвовать в них и победил в заезде на 1500 метров, опередив и тактически обыграв Питера Троттера на одну и одну сотую секунды, а он взял реванш и обогнал меня на полсекунды на дистанции 5000 метров. Оставался марафон, в котором участвовали все ребята, которым когда-либо удавалось побеждать меня: здесь были Кнауб, Фитцджеральд, Муррей и Голембек. Я страстно ждал этой гонки, но больше всего я хотел хорошего личного результата, чтобы всем стало понятно, что я вернулся и что это всерьез и надолго.

Это была великолепная гонка. Мел и я унеслись вперед так далеко, что все остальные исчезли из виду, а потом начали вести борьбу между собой — поочередно брали лидерство и при этом сохраняли достаточно большой отрыв, чтобы остальные не пристроились нам вслед; так продолжалось до самого стадиона. Публика вопила. Настала очередь Мела лидировать, а силы у нас обоих были на исходе.

На тренировках я ни разу не проходил дистанцию длиннее 20 миль. И сейчас после восемнадцатой мили в руке появилась ноющая боль. Я не был уверен, что плечо выдержит такую нагрузку. «Держись! — то и дело повторял я про себя. — Держись!» До финиша оставалось совсем немного.

— Еще чуть-чуть, последние 100 метров! — вырвалось у меня.

— Верно, — ответил Мел.

И так оно и было: два близких друга, мчащихся колесо в колесо, голова в голову к финишу, а я еще успеваю обдумывать, как он сумел обойти меня на финише в Монреале. И вот теперь каким-то немыслимым образом я сумел опередить его у самой ленточки.

Так я окончательно вернулся в спорт и теперь понимал, что никогда впредь не позволю себе относиться к нему свысока. Победа в Стоук-Мандевилле была вторым по счету замечательным событием, происшедшим со мной в тот год. Третьим стал Лос-Анджелес, где из темного тоннеля я вырвался на залитый солнцем стадион и на глазах 80 тысяч зрителей вписал свое имя в летопись состязаний спортсменов-инвалидов: это была первая в истории Олимпийских игр показательная гонка инвалидов-колясочников. Наступит такой день, подумал я, когда такие гонки будут проводиться всерьез, когда они станут олимпийским видом спорта в полном смысле этого слова. Надеюсь, что я тоже смогу в них участвовать.

Но главное событие все-таки произошло в Ванкувере. Целое лето я не уделял Аманде достаточно внимания, а через несколько месяцев мне предстояло отправиться в дальнее странствие на целых полтора года. Всю дорогу домой я мучился вопросом: и все-таки как же мне быть с Амандой?