Кровавый навет — это обвинение евреев в совершении ритуальных убийств. С древних времен подозрение в совершении тайных изуверских обрядов преследовало еврейский народ. В средневековой истории Европы известно множество ритуальных процессов. Инквизиционный суд почта всегда вырывал у обвиняемых евреев признание в совершении ритуальных убийств. Но надо помнить, что точно так же под пытками у немцев, итальянцев, испанцев вырывались признания в колдовстве, сношениях с нечистой силой и т. п. Ритуальные дела не обошли стороной и Россию. XIX век запомнился Вепиж-ским, Саратовским, Кутаисским и другими делами. Каждое из них тянулось годами, иной раз десятилетиями, втягивая в свою орбиту сотни свидетелей, подозреваемых, обвиняемых и посторонних людей. Ни в одном из ритуальных процессов, кроме Саратовского, евреи не были признаны виновными. Но и Саратовское дело, начатое в середине XIX в. еще дореформенным судом, породило справедливые сомнения в беспристрастности следователей и судей.
Делу Бейлиса посвящена огромная литература самого противоположного направления875. Киевский процесс послужил основой для нескольких художественных произведений876. Автору тоже доводилось писать об этом запутанном клубке уголовных преступлений и политических интересов и личных амбиций877, надеюсь, что в будущем мне удастся опубликовать отдельную работу по данной теме. Здесь же будет изложена в основном политическая подоплека событий.
Дело, которое еще никто не связывал с именем Менделя Бейлиса, началось в 1911 г., в канун праздника Пасхи. В одной из пещер на киевской окраине Лукьяновке было обнаружено тело 12-летнего ученика Софийского духовного училища Андрея Ющинско-го. Судебно-медицинская экспертиза установила, что Ющинскому было нанесено 46 или 47 ран, в результате чего он был полностью обескровлен. Загадочное убийство словно иллюстрировало древнюю легенду о том, что евреи похищают христианских детей и используют их кровь для пасхальной мацы. Именно так восприняли это преступление киевские черносотенцы. Во время похорон Андрея Ющинского на Лукьяновском кладбище разбрасывались листовки: «Русские люди! Если вам дороги ваши дети, бейте жидов! Бейте до тех пор, пока хоть один жид будет в России! Пожалейте ваших детей! Отомстите за невинных страдальцев! Пора! Пора!»878. Человек, разбрасывавший воззвания, был задержан. Им оказался НА Павлович, о котором киевское охранное отделение сообщало: «Известен отделению, как состоявший в минувшем году членом алексеевского отдела Союза русского народа, постоянно вращающийся среди членов киевских патриотических союзов»879.
В исторической литературе бытует ошибочное мнение, будто киевские судебные власти с самого начала отдали предпочтение ритуальной версии убийства. На самом деле должностные лица, которым было поручено расследование — начальник киевского сыскного отделения Е.Ф. Мищук, полицейский пристав НА Красовский, следователь по особо важным делам В.И. Фе-ненко, жандармский подполковник ПА Иванов и прокурор киевского окружного суда Н.В. Брандорф — все они считали убийство обычным уголовным преступлением. Несколько иную позицию занимал прокурор киевской судебной палаты Г.Г. Чаплинский, потомок старинного польского рода, недавно перешедший в православие из католичества. Но и он, допуская, что ритуал мог существовать в эпоху Средневековья, говорил: «У меня, однако, не укладывалось в голове, чтобы в XX веке в таком городе, как Киев, могло бы возникнуть такое дело»1. Поэтому следствие велось в направлении, совершенно противоположном ритуальному.
Поначалу подозрение пало на родных Андрея Ющинского: мать, дядю и отчима. Они были бедными ремесленниками, занимавшимися переплетным мастерством. Характерно, что сведения о подозрительном поведении родственников убитого были подброшены полиции сотрудниками либеральной (с точки зрения черносотенцев, «еврейской») газеты «Киевская мысль». Мать и отчим Ющинского были арестованы. Сыскная полиция предполагала, что они расправились с мальчиком из-за наследства, которое оставил ему настоящий отец, а убийство подделали, чтобы отвести от себя подозрения. При этом отчим мальчика Лука Приходько руководствовался специальной медицинской литературой и статьями из черносотенных газет. Кадетская «Речь» сообщила о результатах обыска в переплетной мастерской, где работал отчим: «Найдены сделанные его рукой подробные выписки из энциклопедического словаря из главы «височная кость». Обстоятельство это приобретает большое значение ввиду того, что смертельные раны Ющинскому нанесены именно в область височной кости. Найдены также выписки, сделанные Приходько из «Русского знамени* и «Земщины» относительно ритуальных убийств»880. От родного дяди Ющинского полиция добилась признания в том, что он знал о преступлении. Пристав Красовский провел опознание отчима случайным свидетелем, видевшим незнакомого человека недалеко от того места, где было найдено тело мальчика. Свидетель подтвердил, что все приметы совпадают.
Цепь улик замкнулась. Либеральное «Утро России» сообщало своим читателям: «Все данные к тому, что убийцы, обнаружены, налицо. Арестовано пять лиц, между ними отчим и двое дядей убитого, и брат отчима. Двое из них принадлежат к числу активнейших членов Союза русского народа». Газета подчеркивала: «Арест киевских убийц недостаточен. Следственной власти необходимо проследить все нити вопиющего киевского дела, обнаружить духовных отцов и руководителей этой изуверской шайки, позорящей русский народ»881.
Однако в июне 1911 г. версия о причастности к убийству родственников лопнула, словно мыльный пузырь Выяснилось, что журналисты выдумали мотив убийства. Никаких денег в банке на имя мальчика, о чем с уверенностью писала либеральная пресса, не оказалось Никто из родственников Ющинского никогда не состоял в Союзе русского народа или в иной черносотенной организации. Уличающую записку о височной кости пристав Красовский выудил из кучи закладок, валявшихся на полу мастерской. Отчим мальчика пытался объяснить, что закладки выпали из сданного в переплет медицинского справочника, но пристав приказал ему закрыть рот. Вскоре нашелся провизор, владелец справочника, подтвердивший, что выписки сделаны его рукой. Самое поразительное, что выписки были на латинском языке. История с опознанием переплетчика оказалась еще более возмутительной. Внешность отчима и приметы неизвестного человека, которого видели в день убийства недалеко от пещеры, не совпадали. Поэтому пристав Красовский приказал сбрить отчиму бороду и перекрасить его усы и волосы. Подозреваемого переодели в такое же пальто, в котором видели неизвестного у пещеры. Удивительно, однако, что свидетель, признав большое сходство переодетого и загримированного отчима с незнакомцем, не стал утверждать, что это одно лицо. После все этой инсценировки переплетчик с рыданиями сказал, что ему, видать, не избежать виселицы, но пусть хотя бы отпустят его больного отца. Эти слова были истолкованы как признание вины. Все остальные признательные показания были выбиты такими же способами. Позже, уже на судебном процессе, дядю убитого мальчика спросили, почему он не жаловался на полицейский произвол. Тот даже опешил: «Кому жаловаться? Городовому в участке скажешь, он в ухо даст»882.
Черносотенцы с нескрываемым раздражением и подозрением следили за действиями судебных властей. По Киеву распространялись прокламации за подписью «коморры народной расправы»: «Подними, русский народ, свой кулак и жди, ибо час возмездия скоро придет, а пока с болью в сердце жди, что будут делать наши власти»883. В Петербурге черносотенцы использовали трибуну III Государственной думы. 29 апреля 1911 г. фракция крайне правых внесла запрос о расследовании убийства Ющинского. «Киевская администрация, — говорилось в запросе, — в явное превышение своей власти, противодействует местной печати правого лагеря в стараниях осветить дело с возможной полнотой»884. Стенограмма выступления Н.Е. Маркова в связи с запросом передает накаленную атмосферу в зале заседания Государственной думы: «Надо преследовать всю эту зловредную секту, секту иудейскую, которая посылает своих резников, которая делает сборы на вытачивание крови из детей, которая подготавливает этих своих резников, которая собирает детскую кровь в чашки, и рассылает эту кровь по иудеям — лакомиться пасхальным агнцем, лакомиться пасхой, изготовленной на крови христианских младенцев! (Покровский 1 -й, с места-, есть ли на нем крест? Ниссепович, сместа-. на нем креста нет)»885.
Марков обвинял киевские судебные власти: «Нам только что объявили от имени правительства, что беспокоиться уже нечего; уже судебный следователь Фе-ненко приступил к делу, что над ним парит г. прокурор судебной палаты и что мы можем теперь заснуть. Но мы-то знаем, что этот самый парящий над следствием прокурор палаты уже требовал от киевских властей, чтобы не были допущены панихиды по злодейски умерщвленному христианскому юноше... от такого парящего судебного орла мы вряд ли много доящемся»886. Н.Е. Марков недвусмысленно пригрозил погромами, когда русский народ убедится, «что уже нет возможности обличить на суде иудея, режущего русского ребенка и вытачивающего из него кровь, что не помогают ни судьи, ни полиция, ни губернаторы, ни министры, ни высшие законодательные учреждения — в тот день, господа, будут еврейские погромы»887.
Когда вскрылась вопиющая фальсификация дела, гнев черносотенцев был неописуем. Черносотенная пресса обыграла все промахи сыщиков. Глубокое эмоциональное воздействие оказывало описание материнских страданий. Черносотенцы подчеркивали, что арест матери лишил ее возможности проститься с сыном на похоронах. Правые газеты с пафосом вопрошали: кому вообще могла прийти в голову мысль, что у русской матери повернется рука нанести родному сыну полсотни ударов? Из каких соображений либеральная пресса поспешила объявить бедных ремесленников членами черносотенных организаций, убившими мальчика из корыстных интересов? Красочно описывались нелепости, допущенные следствием, например предположение, что малограмотный переплетчик мог выписать на латыни сведения о височной кости.
Черносотенцы утверждали, что евреи, используя подкупленную полицию, систематически уводят следствие от настоящих убийц. Они указывали, что журналисты, подбросившие ложную версию, были евреями. Кровавый навет, безусловно, взбудоражил еврейскую общину. Начальник московской сыскной полиции А.Ф. Кошко, которому поручили проверить действия киевских коллег, признал ритуальную версию безосновательной. В то же время он констатировал, что евреи активно вмешивались в ход расследования, хотя это принесло им больше вреда, чем пользы: «Быть может, вследствие паники, ими овладевшей и заставившей их высказать в этом деле усердие не в меру, они не только не рассеяли дела, но затемнили его множеством подробностей, десятками ненужных свидетелей, попытками подкупов и т. п. Эти напуганные насмерть люди судорожно хватались за все, что могло доказать их невиновность, и отвести от них надвигающуюся бурю, причем ради своего спасения они не брезговали никакими средствами»888.
Сторонником ритуальной версии был министр юстиции И.Г. Щегловитов. Присяжный поверенный А.С. Тагер, современник расследования, уже в советское время опубликовал монографию, в которой писал, будто бы министр юстиции и прокурор киевской судебной палаты, заведомо зная имена настоящих убийц из уголовного мира, укрыли их от правосудия, приказав фальсифицировать судебно-медицинскую экспертизу и подделать важные документы. Видимо, автор непроизвольно спроецировал нравы юстиции 30-х годов, когда была опубликована его книга, на дореволюционный период и спутал Генерального прокурора СССР АЛ. Вышинского, под чьим началом работал в советское время, с генерал-прокурором Российской империи И.Г. Щегловитовым. В молодости ГЦегловитов был либеральным юристом, горячим поборником судебной реформы 60-х годов. Позже его взгляды эволюционировали в сторону крайнего консерватизма. Либеральная общественность считала его ренегатом, приклеив обидную кличку «Ванька Каин». Однако по своим нравственным качествам ГЦегловитов был на голову выше многих из своих критиков. Трудно сказать, верил ли он кровавому навету или просто уступил давлению крайне правых, но он действительно многое сделал для постановки ритуального процесса, хотя, конечно, никогда не приказывал фальсифицировать доказательства.
Ритуальной версией были увлечены несколько высокопоставленных чинов судебного ведомства, в том числе вице-директор первого уголовного департамента А.В. Лядов, личный друг черносотенного адвоката П.Ф. Булацеля. Будучи командированным в Киев, Лядов, по его словам, пришел к выводу, «что Ющинский был убит евреями». Вице-дирекгор нашел единомышленника в лице прокурора киевской судебной палаты Г.Г. Чаплинского, который, как уже отмечалось, поначалу не допускал мысли о ритуальной подоплеке преступления. Позже Чаплинский кардинально пересмотрел свое мнение, отчасти из-за желания угодить петербургскому начальству, отчасти из-за многочисленных подлогов, которые странным образом были допущены полицией при расследовании дела. Постепенно Чаплинским овладела уверенность, что некая сила мешает следствию, и он начал внимательно прислушиваться к черносо-
тенцам, твердившим о заговоре евреев-ритуалистов. Для истинно русских прокурор Чаплинский, представитель старинного польского рода, стал главной опорой в ритуальном деле.
Между тем киевские черносотенцы, не доверяя официальному следствию, начали собственное расследование. Главную роль в этом деле сыграл студент киевского университета и секретарь патриотического общества молодежи «Двуглавый орел» Владимир Голубев. Сын профессора Киево-Могилянской духовной академии, он был воспитан в православном и монархическом духе, да к тому же по своему горячему характеру все доводил до крайности. Узнав, например, что среди акционеров железной дороги много евреев, он отказался покупать билет и предпочел прошагать по шпалам несколько десятков верст. Молодого студента можно было назвать идеалистом-черносотенцем. За его спиной стояли люди, которые решили погреть руки на громком деле. Технической стороной расследования занимался профессионал — бывший полицейский осведомитель, содержатель дома свиданий и ростовщик Розмитальский, называвший себя «православным чехом» и имевший, по отзывам современников, внешность библейского еврея.
Голубев и его «орлята» — студенты и гимназисты из общества «Двуглавый орел» облазили всю Загоровщи-ну в поисках улик Вскоре Голубев сообщил киевским судебным властям, что «некий жид Мендель... после обнаружения трупа Ющинского держал себя несколько странно: например, раздавал ребятам конфеты и просил ничего полиции не говорить»889. Так впервые был упомянут человек, чья фамилия вскоре дала название всему делу.
Менахему Менделю Тевьеву Бейлису было 39 лет. Он служил приказчиком на кирпичном заводе, принадлежавшем богатому еврейскому семейству Зайцевых, и получал пятьдесят рублей ежемесячно. На Лукьяновке, где едва ли не половина жителей были безработными, это считалось завидным заработком, но, судя по фотографиям полуразвалившейся хаты, в которой обитал Бейлис вместе со своей семьей, его материальное положение колебалось между бедностью и нищетой. Бейлис был в долгу как в шелку, поскольку платил за обучение сына в русской прогимназии. По закону ему, как еврею, дозволялось проживать в Киеве (да и то не во всех районах) только в том случае, если он был служащим купца первой гильдии или имел детей-гимназистов. Приказчику приходилось крутиться на кирпичном заводе с утра до поздней ночи, чтобы не лишиться места.
На первых порах прокурор киевской судебной палаты Чаплинский отнесся к расследованию студента Голубева с большим скептицизмом. Но когда официальное следствие окончательно зашло в тупик, он ухватился за предоставленные черносотенцами сведения. Следует иметь в виду, что давление крайне правых к этому моменту достигло апогея. Черносотенцы заявляли, что русским родителям нечего более надеяться на защиту властей. «Русское знамя» печатало обращение в таком стиле: «Милые, болезные вы наши деточки, бойтесь и страшитесь вашего исконного врага, мучителя и детоубийцы, проклятого от бога и людей — жида! Как только где завидите его демонскую рожу или услышите издаваемый им жидовский запах, так и мечитесь сейчас же в сторону от него, как бы от чумной заразы»890. Черносотенная «Гроза» советовала предать суду прокурорский надзор и следователей: «...разве не странно — упорно плевать на указание правой и националистической печати и всего народа о ритуальном характере убийства и не арестовать ни одного жида»891.
22 июля 1911 г., когда вышел в свет номер «Грозы» с требованием арестовать «жида», власти решились задержать Менделя Бейлиса. Поскольку для предъявления официального обвинения не имелось никаких оснований, Бейлис был задержан «в порядке государственной охраны» в связи с ожидавшимся прибытием в Киев Николая II и высших сановников. Киевское охранное отделение во главе с подполковником Н.Н. Ку-лябко производило, как это называлось на профессиональном жандармском жаргоне, «зачистку» города от всех подозрительных элементов. Под этим предлогом по просьбе прокурора Чаплинского охранное отделение взяло под стражу Бейлиса. Приказчик вспоминал, что ночной стук заставил его открыть дверь: «Я увидел восемь человек жандармов и полиции в мундирах, вооруженных саблями и револьверами. Я не успел сказать слова, как они схватили меня и спросили: «Вы Мендель Бейлис?» Я ответил, что это я. «Вы арестованы»892.
Бейлиса арестовали только потому, что он был единственным евреем, проживавшим неподалеку от места преступления. Доказательств его причастности к преступлению не имелось. Судебные власти располагали лишь рассказом мальчика Жени Чеберяка, приятеля покойного Андрея, о том, как на кирпичном заводе их спугнул какой-то мужчина с черной бородой, предположительно Бейлис. Улика была очень слабой, поскольку сведения об этом были получены из вторых рук — от фонарщика Казимира Шаховского, ссылавшегося на рассказ Жени. Очные ставки сразу же заставили взять показания фонарщика под серьезное сомнение. Шаховской уточнил: «Относительно мужчины с черной бородой Женя мне ничего не говорил, и это я прибавил от себя. Сказал я тогда о мужчине с черной бородой потому, что предполагал, что никто другой, кроме Менделя, который жил тогда на заводе, не мог напугать Женю и Андрюшу*893. Соседи Шаховского показали, что у него были личные счеты с приказчиком и он делился планами мести: «Нужно будет и Менделя пришить к делу. Он, зараза, говорил сыщикам, что я у него на заводе воровал дрова».
Между тем сам Женя Чеберяк категорически отрицал факт погони. Каких-либо дополнительных улик против Бейлиса добыть не удалось. На заводе произвели обыск и нашли заточенные швайки, применявшиеся для починки конской упряжи. Но, по заключению экспертов, эти орудия не соответствовали по форме ранам, нанесенным Андрею Ющинскому. Были взяты пробы почвы у печей. Однако состав глины оказался иным, чем на одежде убитого. Сторонники ритуальной версии возлагали надежды на несколько волосков, найденных на куртке убитого. Газета «Гроза» в свойственном ей стиле писала: «На теле мальчика найден волос из бороды. По этому волосу, похожему на свойственную жидам шерсть, вместо волос, определено, что убийца был жид»894. Экспертиза сличила эти волосы с волосами Бейлиса и заключила, что они резко отличаются по цвету, толщине и структуре.
Судебные власти не оставляли надежду добиться новых сведений от Жени Чеберяка, приятеля покойного Андрея. Но в начале августа 1911 г. Женя и его сестра заболели и умерли. Священник Ф. Синьковский, председатель патриотического общества «Двуглавый орел», исповедовавший умирающего, рассказывал, что по окончании исповеди мальчик дважды позвал его: «Мне кажется, что он хотел что-то сказать, но почему-то не решался»895. Неожиданная смерть детей произвела гнетущее впечатление. Судебно-медицинская экспертиза дала заключение, что они скончались от дизентерии, но все были уверены, что главного свидетеля отравили. Расходились только во мнении, кто и с какой целью совершил преступление. Либеральная газета «Современное слово» писала: «Известно, что за дело взялся Союз русского народа. Стоит ли удивляться, что в результате получилось новое преступление? Союзу русского народа во что бы то ни стало надо доказать, что совершено ритуальное убийство. Отравленный Чеберяков, как товарищ Ющинского, был, по-видимому, весьма важным свидетелем. Правда, он до сих пор молчал. Но разве была уверенность, что это молчание будет продолжаться и впредь?» В свою очередь «Земщина» пустилась в исторический экскурс: «При разборе дела Дрейфуса — этого подлого изменника, поочередно, один за другим, скоропостижно скончались одиннадцать человек свидетелей*896. Черносотенная газета призывала не верить экспертизе: «Многие яды, даже очень сильные и скоро действующие (например, кураре), не оставляют в организме признаков, доступных химическому анализу: уже через несколько часов, сделав свое разрушительное дело, они бесследно рассасываются»897. Откуда мог взяться экзотический яд кураре на киевской окраине, черносотенная газета не уточняла.
После смерти главного свидетеля в руках судебного следствия остался один только Мендель Бейлис Следователь В.И. Фененко и прокурор окружного суда Н.В. Брандорф пытались убедить прокурора судебной палаты Г.Г. Чаплинского в слабой обоснованности обвинения, но тот не поддавался на уговоры. Из Бейлиса пытались выбить признание. К нему подсаживали осведомителей, то ослабляли, то ужесточали режим заключения. Надзиратель, выполнявший в тюрьме обязанности палача, развлекался тем, что по ночам будил Менделя Бейлиса и сообщал, что на рассвете его повезут в карете на Лысую гору и повесят. Палач деловито пояснял, что получит за казнь двадцать пять рублей и вдобавок с удовольствием посмотрит, как еврей будет дрыгать ногами на виселице.
Начатую черносотенцами антисемитскую кампанию подхлестнули события, разыгравшиеся во время торжеств в связи с открытием памятника Александру II. В Киев прибыл Николай II вместе со свитой и почти всеми министрами. Среди почетных гостей выделялся председатель Совета министров ПА Столыпин. Вечером 1 сентября 1911 г. в киевском городском театре в Столыпина стреляли. Он получил две раны. Его брат АА Столыпин писал: «ПА как будто не сразу понял, что случилось. Он наклонил голову и посмотрел на свой белый сюртук, который с правой стороны, под грудной клеткой, уже заливался кровью. Медленными и уверенными движениями он положил на барьер фуражку и перчатки, расстегнул сюртук и, увидя жилет, густо пропитанный кровью, махнул рукой, как будто желая сказать: «Все кончено!*; затем он грузно опустился в кресло и ясно и отчетливо, голосом, слышным всем, кто находился недалеко от него, произнес: «Счастлив умереть за царя!»898. 5 сентября 1911 г. ПА Столыпин скончался. Закончилась целая эпоха, связанная с именем этого государственного деятеля.
Убийцей первого министра оказался Д.Г. Богров — сын богатого домовладел ьца-еврея и внук автора известных «Записок еврея». Газеты расписывали коварство Богрова, состоявшего в анархистской группе и одновременно являвшегося осведомителем киевского охранного отделения. На допросах Богров дал противоречивые показания. Сначала он заявил, что убил Столыпина как вдохновителя реакции. Затем он начал объяснять покушение желанием оправдаться перед анархистами, которые угрожали ему расправой за провокацию. На одном из допросов у Богрова вырвалось, что сначала он намеревался стрелять в Николая II, но после некоторого размышления решил не делать этого из-за опасения вызвать погром. Еще до покушения он говорил одному из эсеров: «Я еврей, и позвольте вам напомнить, что мы до сих пор живем под господством черносотенных вождей. Евреи никогда не забудут Крушеванов, Дубровиных, Пуришкевичей и тому подобных злодеев»899.
Военный суд вынес Д Г. Богрову смертный приговор, который быстро был приведен в исполнение на Лысой горе. При казни присутствовали доверенные лица от черносотенных организаций. Это не помешало им намекать, что поспешная ликвидация убийцы должна была прикрыть разветвленный заговор. Правда, черносотенцы не верили в то, что Столыпин пал жертвой придворной камарильи и тайной полиции, о чем шептались на всех углах. «Русское знамя» объясняло, что Столыпин был убит по решению еврейского кагала якобы потому, что не соглашался выпустить из тюрьмы Бейлиса.
Когда улеглись страсти, поднятые убийством председателя Совета министров, дело Бейлиса вновь выступило на первый план. В этот период большую активность проявил комитет, или комиссия, созданная еврейскими общественными деятелями для защиты Бейлиса. Комитет появился по инициативе присяжного поверенного АД Марголина, сына одного из богатейших киевских воротил. В комитет вошли главный киевский раввин Ш.Я. Аронсон, владелец кирпичного завода М.И. Зайцев, несколько врачей и юристов. Марголин разработал план действий: «Обывательская толща отвергает так называемый метод доказывания фактов путем исключения. «Подай сюда убийц» — таков крик толпы. Вот почему с первого же дня моего участия в деле Бейлиса я твердо решил оставить на сей раз обычный трафаретный путь защиты и искать убийц. На обвинение надо было ответить не обороной, а наступлением — надо было найти действительных виновников»900. В наступательном плане Марголина основная роль отводилась репортеру газеты «Киевская мысль» СИ. Бразулю-Бруш-ковскому, одному из пионеров жанра журналистского расследования в России.
Первая версия, которую выдвинул репортер, оказалась несостоятельной. Он пошел по проторенному пути, обвинив в преступлении родственников Ющин-ского, ранее уже обвинявшихся газетчиками в совершении убийства. Бразуль внес только одну новацию, указав на причастность к убийству некоего Павла Мифле, слепого (!) гармониста. Впоследствии Бразуль-Брушковский цинично объяснял, что не верил в виновность публично оклеветанных им лиц: «Сведениям этим я лично в сильной степени не доверял и если решился опубликовать их, то с тактической целью вызвать ссоры и недоразумения среди преступного мира и создать этим путем более благоприятную почву для собирания сведений по делу»901. Первое заявление Бра-зуля-Брушковского не остановило судебную машину. Обвинительный акт был утвержден, подготовка к процессу продолжалась.
Однако комитет по спасению Бейлиса не собирался прекращать свою деятельность. В помощь Бразулю-Брушковскому был привлечен бывший пристав Красовский — тот самый, кто отличился гримированием отчима убитого и историей с латинской запиской. По ходу расследования он несколько раз круто менял свое мнение. Когда его поймали на фальсификации улик, он покаялся перед начальством, был прощен и начал разрабатывать ритуальную версию. Затем он снова изменил позицию и стал доказывать невиновность приказчика. Прокурор судебной палаты потребовал заменить пристава, подчеркивая, что «по негласным имеющимся у него, Чаплинского, сведениям считает несомненным, что Красовский изменил свой образ действия единственно под влиянием получения им денежной взятки от еврейской колонии»902. К моменту привлечения к частному расследованию пристав сам находился под следствием за многочисленные служебные злоупотребления. Впрочем, он сохранил обширную сеть платных осведомителей, благодаря которым были добыты сенсационные материалы.
В мае 1912 г. газета «Киевская мысль» опубликовала статью Бразуля-Брушковского о результатах частного расследования. Теперь журналист объявлял убийцей Веру Чеберяк, мать мальчика Жени Чеберяка, скончавшегося при странных обстоятельствах. Вера Чеберяк пользовались лихой славой на Лукьяновке. Ее квартира была воровским притоном, который посещали подозрительные субъекты то в одежде чернорабочих, то в сюртуках, а то и в студенческих тужурках. Сюда свозили краденое барахло. Рассказывали, что во время погрома 1905 г. в притоне Чеберяк скопились груды товаров из разграбленных магазинов. Когда в Киев нагрянула сенаторская комиссия, хозяйке пришлось побросать рулоны шелка в печь, на которой она готовила пищу. Блатные потешались, что таких дорогих котлет не отведать ни в одном ресторане. Соседи, намекая на каторжные знакомства Чеберячки, прозвали ее «Сибирячкой».
Бразуль-Брушковский утверждал, что «Андрей Ющинский был свой человек в воровской квартире Веры Чеберяк Мальчик исполнял разные поручения членов воровской шайки, переносил краденые вещи и неоднократно ночевал у Чеберяк». Но весной 1911 г. шайка пережила несколько провалов. «Доискиваясь причин провала, члены шайки обратили внимание на слова сына Веры Чеберяк, который рассказал, что «Андрюша — Домовой (Ющинский) во время ссоры с ним угрожал доносом сыщикам, что блатные (воры) принесли Чеберяковой краденую кассу»903. Воры решили учинить кровавую расправу с доносчиком. Когда Андрей зашел в квартиру своего приятеля, его схватили. Мальчика кололи швайками, допытываясь, что он успел рассказать полиции. Затем Андрея убили, а чтобы отвести следы, по предложению одного из членов шайки Бориса Рудзинского, «расписали шкета под жидов», т.е. придали убийству вид ритуального. Тело Ющинского несколько дней держали в квартире, а потом скрытно вынесли и спрятали в пещере.
Статья Бразуля-Брушковского произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Версия подтверждалась многочисленными свидетелями, ускользнувшими от внимания официального следствия и обнаруженными частным расследованием. По личному распоряжению И.Г. Щегловитова дело было передано на доследование. Министерство юстиции командировало в Киев следователя по особо важным делам НА Машкевича, который начал с допросов Веры Чеберяк. Она сообщила, что адвокат Марголин тайно встречался с ней и от имени комитета по спасению Бейлиса якобы предлагал 40 тысяч рублей за письменное признание в убийстве Андрея Ющинского. Адвокат будто бы уговаривал ее: «Вы не бойтесь, в случае чего самые лучшие защитники вас будут защищать, а еще лучше мы вам дадим чистый документ и вас днем с огнем не найдут»1. Вера Чеберяк отказалась, но газеты все равно ославили ее преступницей. Марголин категорически отрицал знакомство с госпожой Чеберяк. Но он недоучел хитрости «Сибирячки», которая предъявила документальные доказательства своей встречи с адвокатом. В конце концов Марголину пришлось признать факт встречи, хотя он по-прежнему отрицал попытку подкупа. За нарушение адвокатской этики Марголин был лишен прав присяжного поверенного.
Скомпрометировав своих обвинителей, Вера Чеберяк поведала следователю Машкевичу, что весной 1911 г. ее сын Женя зашел в дом Бейлиса и увидел двух незнакомых евреев в странных черных одеяниях. Они начали подкрадываться к христианскому отроку явно с кровожадными намерениями. Женя едва спасся бегством. Через некоторое время ватага ребятишек, в том числе и Андрей Ющинский, играла на кирпичном заводе. Дети катались на «мяле» — устройстве для размягчения глины. Внезапно за ними погнался Мендель Бейлис и два еврея в странных одеяниях. По словам Веры Чеберяк, «Женя и Люда передали мне, что они видели, как
Мендель Бейлис поймал Андрюшу за руку и повел вниз по направлению к оврагу»904.
Следователю Машкевичу не показалось странным, что Вера Чеберяк рассказала о погоне спустя шестнадцать месяцев после исчезновения мальчика, причем именно в тот момент, когда ей самой пришлось отбиваться от обвинения в убийстве. Его не насторожила предусмотрительность, с конторой была составлена эта история. Из показаний Веры Чеберяк явствовало, что свидетелями погони были ее дети, Женя и Валя. Дочь Людмила сразу убежала и о погоне слышала только от брата и сестры. Но Женя и Валя были в могиле. Людмила добросовестно повторяла рассказ матери. Проверить ее было практически невозможно — она ссылалась на слова умерших. Окрестная детвора могла только сказать, что они катались на «мяле». Ни один ребенок не припомнил, чтобы за ними гонялся Бейлис. Никто не видел и его странных гостей. Тем не менее следователь Машкевич поверил Вере Чеберяк Все доследование свелось к тому, что ритуальная версия обогатилась повествованием о евреях в черных мантиях, набросившихся на христианского отрока. Трудно предположить, что следователь по особо важным делам был настолько наивным человеком. Скорее всего, он прекрасно знал, с какой целью его командировали в Киев, и не собирался разрушать ритуальное обвинение.
Судебный процесс над Менделем Бейлисом начался 25 сентября 1913 г. В Киев хлынул поток журналистов. На городском телеграфе пришлось устанавливать дополнительные аппараты. Дело Бейлиса вытеснило с газетных полос остальные материалы. По стране шли митинги протеста. Было ясно, что в любой момент может произойти взрыв. Министерство внутренних дел разослало по всем губерниям вплоть до Сахалина распоряжение принять всяческие, даже самые суровые, меры к предупреждению массовых беспорядков. Киевская администрация предупредила руководителей черносотенных союзов о запрещении каких-либо манифестаций в связи с делом Бейлиса. «Представители правых организаций заявили, что среди правых направление дела Бейлиса в судебном порядке считается правильным и потому никаких открытых массовых выступлений не предполагается*905. На всякий случай губернатор Н.И. Суковкин предложил арестовать на время суда черносотенных агитаторов. Министр внутренних дел НА Маклаков отвечал.- «Как самую крайнюю меру допустить можно. Лучше обойтись без нее. Если увещевания и предупреждения не подействуют и погромная агитация не оборвется, надо задержать по охране»906.
В приватных беседах чины судебного ведомства доказывали И.Г. Щегловитову, что обвинение против Бейлиса развалится. Министр юстиции отвечал, что возлагает надежды на умелого председателя суда и на счастливый случай. «Во всяком случае, — говорил И.Г. Щегловитов, — дело получило такую огласку и такое направление, что не поставить его на суд невозможно, иначе скажут, что жиды подкупили и меня, и все правительство*907. Министерство юстиции постаралось, не выходя за рамки закона, придать весам Фемиды обвинительный крен. Председателем суда был назначен ФА Болдырев, являвшийся креатурой министра юстиции и срочно переведенный в Киев из другого города. Прокуратура сумела подобрать выгодный для обвинения состав присяжных заседателей. Писатель В.Г. Короленко, присутствовавший на процессе, описывал жюри присяжных: «Пять деревенских кафтанов, несколько шевелюр, подстриженных на лбу, на одно лицо, точно писец с картины Репина «Запорожцы». Несколько сюртуков, порой довольно мешковатых Лица то серьезные и внимательные, то равнодушные, двое нередко «отсутствуют»... Особенно один сладко дремлет по получасу, сложив руки на животе и склонив голову. Состав по сословиям — семь крестьян, три мещанина, два мелких чиновника. Два интеллигентных человека попали в запасные. Старшина — писец контрольной палаты. Состав для университетского центра, несомненно, исключительный»908.
Скромного приказчика кирпичного завода защищал цвет российской адвокатуры: Н.П. Карабчевский, прославившийся громкими уголовными процессами, О.О. Грузенберг, имевший опыт защиты обвиняемых в ритуальных преступлениях, АС. Зарудный, пытавшийся привлечь к ответу по делу Герценштейна руководителей Союза русского народа, Д.Н. Григорович-Барский, опытный киевский адвокат. Важность процесса подчеркивало участие одного из видных деятелей кадетской партии, члена Государственной думы ВА Маклакова, старшего брата министра внутренних дел. Государственным обвинителем был назначен товарищ прокурора Петербургской судебной палаты О.Ю. Виппер — из плеяды молодых карьеристов, которых остзейские губернии поставляли в столицу. Черная сотня выставила в помощь обвинителю испытанных бойцов. Поверенными гражданских истцов (они представляли интересы родственников Ющинского) были крайне правый депутат Государственной думы Г.Г. Замыслов-ский и АС. Шмаков, автор многочисленных трудов о еврейско-масонском заговоре.
Инициаторы ритуального процесса не имели безоговорочной поддержки среди крайне правых и националистов. В первый же день процесса консервативная газета «Киевлянин» назвала сфабрикованными все улики против Бейлиса. Редактор газеты В.В. Шульгин был одним из лидеров националистов. То, что он публично отмежевался от кровавого навета, стало сенсацией, особенно с учетом того, что за два с половиной года до этого Шульгин поставил свою подпись под запросом крайне правой фракции об убийстве Андрея Ющинского. Постепенно у него открылись глаза на неприглядную изнанку дела Бейлиса. Он убедился, что средневековое судилище нанесет огромный вред делу монархии. Крамольный номер «Киевлянина» был конфискован, однако часть тиража успела разойтись по городу. Киевский губернатор Н.И. Суковкин жаловался в столицу Министерству внутренних дел: «Самая конфискация, — первая за полувековое существование газеты, — наделала много шума и обратила на статью редактора Шульгина гораздо больше внимания, чем она того заслуживала»909. Коллеги по правой фракции обрушились на Шульгина за предательский, как они выражались, удар в спину. Судебные органы возбудили против него обвинение в клевете на лиц прокурорского надзора. Шульгин был приговорен к трехмесячному аресту, но помилован Николаем И.
По воспоминанию Марголина, накануне процесса состоялось совещание защитников Бейлиса: «Было очевидным, что лучший способ защиты Бейлиса состоял в том, чтобы представить суду все важнейшие свидетельства против Веры Чеберяк и ее дружков, открытые в результате частного расследования»910. Пять опытных адвокатов при поддержке либеральной и левой прессы сумели убедить в этом общественное мнение. В их распоряжении были многочисленные свидетели, готовые подтвердить вину Чеберяк и ее подручных. Поверенный гражданского истца Замысловский указывал на богатство, «даже роскошь улик» и саркастически замечал, что нельзя не позавидовать энергии и предприимчивости еврейских дельцов. Однако не могут не броситься в глаза ряд слабых мест, которыми грешила воровская версия.
Бывший пристав Красовский уверял, что непосредственной причиной убийства Ющинекого стала неудача с ограблением Софийского собора, в котором должен был принять участие Андрей (как ученик Софийского духовного училища, он хорошо знал внутренние помещения храма). Во время суда Замысловский с пристрастием допытывался у Красовского: *Зсшысловский: Вы говорите об Андрюше, что по вашему убеждению, это был мальчик порочный. Свидетель-. Да. Замыслов-ский: И считаете его способным на то, что вот он на первой неделе поста говел в лавре, исповедовался, причащался и непосредственно вслед за этим обдумывал кражу из Софийского собора. Вот до какого предела простиралась его преступность, по вашему убеждению? Сеид:. Да, это верно»911. Однако Красовский не представил абсолютно никаких доказательств в пользу своих слов. Никто из свидетелей, знавших Ющинского, не подтверждал, что мальчик имел отношения с преступным миром.
Одна из главных свидетельниц, уличавших воровскую шайку, — белошвейка Екатерина Дьяконова путала сон и явь, рассказывала, как видела завернутый в ковер труп Ющинского, потом призналась, что видела это во сне. Дьяконова говорила, что узнала о подробностях убийства от таинственного незнакомца, разгуливавшего по киевским улицам в длинном плаще и маске Председатель суда Болдырев насмешливо поинтересовался: «Скажите, когда вы разговаривали, не обращали ли на вас проходящие внимание: стоит барышня и человек в маске и разговаривают?» Адвокат Карабчевский попытался выручить незадачливую свидетельницу и спросил, не спутала ли она маску с мотоциклетными очками. Но свидетельница упрямо твердила, что по улицам Киева расхаживал неизвестный в маске и длинном плаще. И этот неизвестный якобы сообщил ей имена убийц и их сообщников, спрятавших труп в пещере. Правда, у некоторых из названных маской лиц оказалось в полном смысле слова железное алиби — в это время они сидели за решеткой.
Дьяконова показала, что видела у гостей Веры Чебе-ряк бумагу с проколами, похожую на листки, найденные около пещеры. Но когда ей предложили на выбор несколько вариантов листков с проколами, она обвела чернилами отверстия совсем другой формы. Адвокат Грузенберг прокомментировал это следующим образом: «Кто же запоминает отверстия, которые еле приметны, круглые они или четырехугольные». Дьяконова утверждала, что обнаруженный на теле Ющинского обрывок материи — это кусок наволочки, которую она собственноручно вышивала по заказу Веры Чеберяк. Однако на допросе она почему-то не смогла воспроизвести вышивку на бумаге и спутала цвета. «Что из того, что она нарисовала плохо? — вопрошал Грузенберг. — Ведь, господа присяжные заседатели, мы вообще вещи узнаем не потому, что можем их нарисовать».
Острая схватка между обвинением и защитой развернулась вокруг признания в убийстве рецидивиста Петра Сингаевского, брата Веры Чеберяк.- «...схватили мы его и потащили к сестре на квартиру». Об этом признании стало известно со слов двух свидетелей: Сергея Махалина и Александра (Амзора) Караева, которых нашло частное расследование На суд был вызван только Махалин, так как Караев к тому времени был сослан в Енисейскую губернию. Махалин, выступавший на суде и за себя, и за своего друга Караева, произвел на публику благоприятное впечатление. Будучи частным репетитором, он своим ученикам, по его собственному выражению, «в популярной форме излагал ответы на животрепещущие вопросы, вносил, так сказать, в их сознание искру правды». Истина была куда более прозаичнее этого туманного и высокопарного заявления. Махалин являлся агентом киевского охранного отделения по кличке «Депутат». Его друг Караев также оказывал услуги охранке под прозрачным псевдонимом «Кавказский». Точнее сказать, друзья являлись бывшими осведомителями, от услуг которых охранное отделение отказалось ввиду их неблаговидного поведения. В справке департамента полиции о Караеве говорилось, что «некоторые из его сведений носили весьма серьезный характер, но при проверке выяснилось, что сведения эти являлись результатом его провокационной деятельности и склонности к шантажу»912.
По всей видимости, друзья-провокаторы, оставшись без средств к существованию, придумали историю с признанием Сингаевского от начала до конца. Трудно представить, чтобы опытный уголовник вдруг признался незнакомым ему людям в совершении тяжкого преступления. Следует заметить, что провокаторы были недовольны платой за свои труды. Перлюстрированные письма хорошо рисуют нравы этой среды. Репортер «Киевской почты* И.М. Пугач, писавший по поручению Караева их общей знакомой, жаловался на неблагодарность «буржуев», забывших о «Саше», как только он выполнил предназначенную ему миссию: «Вам уже известно, что Саша в течение нескольких месяцев работал по волнующему всех делу Ющинского и достиг желанных результатов... На расходы по этому делу ассигнованы громадные суммы, так как дело это принципиальное и имеет громадное общественное значение. Участникам розысков по этому делу выданы были и выдаются теперь большие деньги для того, чтобы можно было посвятить все время делу розысков, а не заботиться приисканием занятий для пропитания. Пока Саша нужен был для дела, то и ему выдавались деньги на квартиру и стол, но теперь вдруг положение переменилось... Деньги буржуев сыпятся во все стороны — нужно это или не нужно, а для того, кто все сделал для дела, на ком зиждется все обвинение новых преступников, для того — нет 150 рублей...»913.
Адвокаты Бейлиса, вероятно, догадывались о роли матерых провокаторов Махалина и Караева. Опытные юристы должны были видеть всю нелепость показаний белошвейки Дьяконовой и были осведомлены о беспринципности бывшего пристава Красовского, менявшего свою позицию в зависимости от собственной выгоды. Однако они делали вид, будто верят крайне сомнительным свидетельским показаниям. Отчасти это объяснялось особенностями адвокатской профессии, недаром адвокатов называли «нанятой совестью». Но самое главное заключается в том, что в их понимании на одной чаше весов лежала репутация российского правосудия, а на другой — судьба шайки грабителей, по которым давно плакала каторга. Выбор был предопределен. Защитники Бейлиса были людьми либеральных и левых взглядов. Маклаков и Григорович-Барский являлись членами ЦК партии кадетов, Зарудный был народным социалистом. Кроме того, их объединяла некая внепартийная общность. Четверо из пяти адвокатов, а именно: Григорович-Барский, Грузенберг, Зарудный и Маклаков состояли в масонских ложах914. Будь этот факт известен черносотенцам, они бы использовали его по полной программе.
Прокурор и поверенные гражданских истцов сосредоточились на доказательстве ритуала. Этот вопрос должна была осветить специальная экспертиза. Политическая буря легко перевернула с ног на голову, казалось бы, незыблемые научные истины. Исходя из одних и тех же данных, эксперты обвинения и эксперты защиты пришли к прямо противоположным выводам. Ритуальное обвинение было основано на судебно-медицинской экспертизе декана медицинского факультета киевского университета профессора НА Оболенского и прозектора Н.Н. Туфанова. Впоследствии их заключение было подвергнуто шквальной критике со стороны русских и зарубежных ученых Экспертам бросили тяжкое обвинение в научной несостоятельности и даже в подгонке выводов к заказанной черносотенцами ритуальной версии. Такая же критика, вплоть до обструкции в университетских аудиториях, ожидала профессора ДП. Косоротова, чья экспертиза склонялась к ритуальной версии.
Помимо чисто медицинской экспертизы была проведена психиатро-психологическая экспертиза. Черносотенцы пригласили в качестве эксперта профессора ИА Сикорского. В истории науки и техники больше известен его сын — знаменитый авиаконструктор И.И. Сикорский. Отец изобретателя в свое время считался выдающимся ученым, внесшим вклад в изучение бредовых религиозных состояний народных масс. Речь профессора ИА Сикорского, произнесенная тихим старческим голосом, прошла под громкие протесты защиты. Профессор взялся рассказать о характерных признаках ритуальных убийств: «...после убийства происходит как бы наведение на ложный след, резкая агитация путем подкупа против появления таких дел на суде. Всеми мерами препятствуют свободному действию правосудия. Направляется подозрение то против родных, то против единоверцев, то против единоплеменников, а в последнее время и обвинение против национальной партии страны»915. Нетрудно убедиться, что вместо научных данных профессор ИА Сикорский привел выдержки из черносотенных листков. Он поверг в смущение поверенных гражданских истцов, пояснив, что сведения о ритуальных убийствах были почерпнуты им из сочинений Шмакова. Пришлось самому Шмакову мягко указать старому профессору, что тот запамятовал. Речь шла о сочинениях председателя фракции крайне правых Государственной думы АС. Вя-зигина.
Профессор ИА Сикорский утверждал, что Андрей Ющинский получил множественные раны еще при жизни, следовательно, целью убийства было причинение мучений и извлечение крови. Защита Бейлиса пригласила на киевский процесс целое созвездие ученых, в том числе давнего оппонента ИА Сикорского по научным вопросам академика В.М. Бехтерева. Эксперты защиты заявили, что, по их мнению, Ющинский впал в бессознательное состояние после первых же ударов.
Большинство ран было нанесено, когда он находился в агонии. Это означало, что преступники стремились убить мальчика, а не причинить ему мучения или выпустить кровь.
Сторонники ритуальной версии возлагали большие надежды на богословско-историческую экспертизу. Националистическая печать утверждала, что зверские убийства детей являются частью древнего иудейского ритуала. Черносотенная «Земщина» привела перечень 199 ритуальных убийств, совершенных в различных странах с V в. н. э. Готовясь к процессу, организаторы процесса постарались извлечь из архивов документы, содержащие сведения об исторических прецедентах. Жандармские курьеры доставили архивные документы в Киев, но суд отказался заслушать их. Негодующему прокурору председатель суда объяснил, что сделал это «ввиду крайнего утомления присяжных, которые начинают дремать при чтении даже кратких документов»916.
Прокурору и гражданским истцам пришлось довольствоваться показаниями «сведущих лиц». Перед присяжными заседателями предстал престарелый архимандрит Автоном, еврей по национальности и черносотенец по убеждениям. Старец был приписан к По-чаевской лавре и состоял в свите архиепископа Антония Волынского. На суде архимандрит провозгласил, что если бы разверзлась земля, то в ней нашли бы много костей христиан, замученных его соплеменниками. Когда Автонома попросили представить суду факты, произошел следующий диалог: «Свидетель-. Вот факт, что евреями был замучен младенец Гавриил, который признан святым. Председатель-. Вы были свидетелем этого факта или слышали от кого-нибудь? Свидетель-. Святая церковь проповедует!»917 Священнослужитель и юристы говорили явно на разных языках.
С богословской экспертизой, призванной открыть «тайну крови» в иудаизме, выступил ксендз Иустин
Пранайтис, преподававший древнееврейский язык в католической семинарии. Характерно, что черносотенцы не смогли найти эксперта из числа православных богословов и вынуждены были обратиться к католику. «Тайна крови» была обоюдоострым оружием. Признание ритуальных жертвоприношений в иудаизме бросало тень на господствующую церковь, ибо Ветхий Завет иудеев был частью Священного Писания христиан. Пранайтис ловко обошел этот деликатный момент, объяснив малограмотным присяжным, что тора — Пятикнижие Моисеево — ныне уже не является законом для иудеев. Выше торы почитается талмуд, т. е. комментарий к Ветхому Завету. Он обрушил на головы присяжных множество талмудических цитат, свидетельствующих о неукротимой ненависти иудеев к христианам. Председатель суда был вынужден предупредить ксендза, что повторение кощунственных речей допустимо только в закрытом заседании суда. Однако присяжные все же успели услышать, что Иисуса Христа в талмуде называют мерзостью, христианские храмы — домами глупости, а святых угодников — мужеложцами. Пранайтис пояснил, что в иудаизме заповедь «не убий!» относится только к евреям, иноверцы не считаются людьми и их разрешается убивать, как животных: «Истребление христиан — это есть даже обязанность».
Эксперт должен был признать, что в талмуде не имелось предписаний совершать кровавый ритуал. Более того, талмуд строжайше воспрещал использовать кровь. Пранайтис вышел из затруднения, заявив, что если талмуд выше торы, то еще выше стоят предписания каббалы. Ксендз предупредил своих слушателей, что каббала является величайшей тайной, о которой ничего нельзя знать наверняка. Католический священник рассказал о каббалистическом сочинении «Зогар», предписывающем предавать закланию невинных христианских детей. Жертвоприношение осуществляется строго определенным способом: ребенку закрывают рот и после двенадцатикратного испытания ножа наносят тринадцатую смертельную рану. Тело убитого нельзя предавать земле. Оно должно быть брошено в укромном месте. «Приводя этот грозный текст, — пояснил Пранайтис, — я считаю необходимым обратить внимание на сопоставление его с данными судебно-медицинского осмотра и вскрытия трупа Андрея Ющин-ского, а именно: при убийстве Югцинского рот у него затыкался (следы повреждения слизистой оболочки рта зубами), и ему нанесена группа колотых ран в области правого виска, — количеством тринадцать»918. Цифра 13 имела мистическое значение. Пранайтис увидел в ней сумму чисел 1, 8, 4 — что составляло священное слово «Эхад», с которым правоверный еврей покидает земной мир.
На самом деле медицинские эксперты разошлись при определении количества ран на правом виске. Одни насчитывали 13 ран, другие — 14, указывая, что два близко расположенных пореза сливались в один. Но дело даже не в этом. Поразительно другое. Сторонники ритуальной версии никак не аргументировали, на каком основании они выделяли группу ран на правом виске из 46-47 ран, которые в общей сложности были нанесены мальчику Очевидно, причина заключалась в том, что цифра 13, в отличие от других, давала простор для мистических толкований.
Аргументы Пранайтиса были подвергнуты резкой критике экспертами защиты. Московский раввин Я.И. Мазе уверял, что талмудисты, в каждом слове которых сквозит мудрость и гуманность, толкуют заповеди Моисеевы в духе любви к ближнему. Другие эксперты защиты — академик П.К. Коковцов, профессора П.В. Тихомиров и И.Г. Троицкий не рассматривали, подобно раввину, талмуд как священный и не подлежащий научной критике текст. Профессор Троицкий сравнивал талмуд с протоколами многолюдного собрания лиц, имеющих различные взгляды и не приходящих в итоге ни к какому определенному заключению, а профессор Тихомиров саркастически заметил: «Я, пожалуй, соглашусь с ответом г. Пранайтиса, который на вопрос, дает ли Талмуд какие-либо основания для обвинения, сказал: «Дает для тех, кто хочет найти». Действительно, в Талмуде такой разнообразный материал, что кто хочет найти что-нибудь — все найдет»919.
Защитники Бейлиса старались не углубляться в догматические споры. Грузенберг вспоминал: «Когда я ознакомился со списком присяжных заседателей, состоявших сплошь из деревенских крестьян, я сказал себе: ни слова о ритуальных убийствах; это будет не только недостойно твоего самоуважения, но поведет к неминуемой гибели Бейлиса. Его задушат фолиантами книг, непонятных присяжным, затопчут разговорами о Талмуде, Зогаре, раввинской письменности и т. п. Если талантливые, сведущие писатели не сумели на протяжении многих и многих лет убить злостную легенду об употреблении евреями христианской крови, то неужели допустимо обращать в судей над наукой темных обывателей? На суде нужно только одна доказать, что тот, которому приписывается убийство из ритуальных побуждений, убийства не совершал. Нельзя допустить хотя бы один судебный приговор о признании еврея виновным в ритуальном убийстве. Только это важно»920. Адвокаты поставили вопрос, какое отношение к киевскому процессу имеет талмуд, написанный в глубокой древности? Пусть даже некоторые темные места в талмуде можно истолковать как призыв к жертвоприношениям. «А вы скажите, — вопрошал адвокат Заруд-ный, — среди какого народа не было человеческого жертвоприношения? Они были у всех народов, и у нас, русских, здесь, в Киеве, они приносились языческому богу Перуну*921.
Полное фиаско постигло обвинителей, когда они попытались найти гостей Бейлиса — тех самых евреев в черных одеяниях, которых, по словам матери, якобы видел Женя Чеберяк. Обвинение доказывало, что неизвестные евреи были Эттингером и Ландау, приехавшими из-за границы к своему родственнику Зайцеву, владельцу кирпичного завода. По словам обвинителей, кирпичный завод на Лукьяновке являлся гнездом хасидской секты, а Эттингер и Ландау были хасидскими цадиками, прибывшими за кровью христианского отрока. Защита Бейлиса вызвала на процесс таинственных цадиков. Их появление вызвало шок у сторонников ритуальной версии. Впервые за время процесса прокурор и поверенные гражданских истцов растерялись. Ландау оказался парижанином, либреттистом легкомысленных опереток, Эттингер — австрийским ученым-аграрием и доктором химии. При самом необузданном воображении в них нельзя было признать служителей кровавого культа. Замысловский решил спасти положение и заявил, что речь, конечно, идет не о молодом Ландау, а о его отце — ортодоксальном иудее. Суду тут же была представлена справка о том, что старший Ландау умер много лет назад.
Передовая общественность считала, что черносотенцы проиграли психиатрический и богословский диспут по всем статьям. Перекрестный допрос Пранайтиса показал, что эксперт просто не знаком с первоисточниками. Г.Г. Замысловскому пришлось выкручиваться перед присяжными, объясняя беспомощное молчание ксендза тем, что мудрецам свойственно избегать излишних разговоров. Однако следует сделать поправку на малограмотный состав присяжных заседателей. Пранайтис выполнил свою задачу, возбудив религиозные страсти. Того же добился своим выступлением профессор ИА Сикорский. «Экспертиза Сикорского, по сообщению жандармов, произвела на присяжных сильное впечатление, убедив их в существовании ритуальных убийств*922, — поделился своими наблюдениями чиновник, командированный на суд департаментом полиции.
К концу октября 1913 г. процесс над Менделем Бейлисом вступил в заключительную стадию. Прения сторон не добавили ничего нового. Прокурор Виппер выступал в унисон с черносотенными поверенными гражданских истцов. «Куда делась холодная, подчеркнутая корректность первых дней, снисходительный тон блестящего петербургского чиновника? — отмечали присутствовавшие в зале суда журналисты. — Господин товарищ прокурора спустился с высот олимпийского спокойствия, и страстность его не раз выступает за пределы, положенные уставом уголовного судопроизводства»923. Прокурор произнес похвальное слово своему мужеству, позволившему бросить вызов тайной власти: «..я лично чувствую себя под властью евреев, под властью еврейской мысли, под властью еврейской прессы... выступать против евреев значит вызвать упрек, что вы или черносотенец, или мракобес, или реакционер, или не верите в прогресс и т. д.*924 Это вступление задало тон всей речи прокурора, выдержанной в духе великорусских идей. В перерыве публика потешалась над квасным патриотизмом лютеранина Виппера.
Речи поверенных гражданских истцов дополняли выступление прокурора. Г.Г. Замысловский проявил немалую изобретательность и красноречие, речь А.С. Шмакова была бессистемной и только утомила присяжных. Тяжким грузом, тянувшим ко дну все обвинение, была необходимость обелить Веру Чеберяк и ее шайку. А.С. Шмаков допускал причастность воров к похищению Андрея Ющинского, но предполагал, что зверское убийство совершили другие люди: «Я понимаю, что русский может зарезать, может варварски убить, сразу в 2-3 удара, но чтобы он 47 ран нанес, чтобы он так истязал невинного младенца, творение Божие, допустить этого русский человек не может»925. Депутату Г.Г. Замысловскому пришлось доказывать невиновность воров и бандитов. По этому поводу корреспондент «Киевской мысли» ЛД Троцкий (в те годы будущий деятель советского государства и большевистской партии писал газетные статьи под псевдонимом Антид Ото) обращался к черносотенцам со словами: «На памятнике Замысловскому, а этот памятник вы должны воздвигнуть ему при жизни — начертайте великую ксиву: как Замысловский учил двух честных блатных не капать на себя не вовремя по мокрому делу. И пусть ваша молодежь, ваша надежда, Голубевы и Позняковы, заучивают блатную ксиву наизусть, как высший образчик черной гражданственности!»926
Выступления защитников Бейлиса показали, что в зале суда собрались лучшие ораторы России. Они не оставили камня на камне от ритуальной версии. Но и защитники допустили немало ошибок. Ахиллесовой пятой защиты была необходимость опираться на свидетелей, репутация которых оказалась, мягко говоря, подмоченной. Пристав Красовский и его сотрудники предстали на суде во всей красе. Поэтому когда Грузенберг патетически восклицал: «Я верю Красовскому, я верю в его талант, верю в полицейскую точность его доклада»927, его слова производили комический эффект.
В последние дни киевского процесса напряжение достигло критической точки. В Бресте, Витебске, Ека-теринославе, Ковно, Минске и других городах распространялись листовки антисемитского содержания. Особенно тревожным было положение в самом Киеве. Жандармское управление сообщало: «На Подоле в пивных между разным сбродом, безработными и вообще темными личностями ведутся разговоры о предстоящем погроме евреев, к чему, будто бы, все уже подготовлено, и выясняется время для начала погрома. По этим разговорам можно судить, что погромщиков насчитывается несколько тысяч человек и что к ним готовы примкнуть мелкие домовладельцы Подола»928. Порой возникали трагикомические ситуации. Киевский полицмейстер рапортовал, что «бывший председатель Палаты Союза Архангела Михаила ФЯ. Постный в нетрезвом виде, из-за любопытства к делу Бейлиса, загримировался, наклеил бороду и вышел на Крещатик, чтобы узнать, какой разговор среди народа, но был опознан лишенным прав Дашкевичем, который избил его палкой по голове»929.
30 октября 1913 г. присяжные заседатели удалились на совещание. Когда они вернулись, зал замер. Вердикт присяжных включал ответы на два вопроса. Первый вопрос: доказано ли, что 12 марта 1911 г. Андрея Ющин-ского заманили в одно из помещений кирпичного завода, где ему были нанесены раны, сопровождавши еся мучением и полным обескровлением? Старшина присяжных объявил: «Да, доказано». Таким образом, суд признал ритуальный характер убийства Андрея Ющинского. Затаив дыхание, все ждали ответа на второй вопрос: доказана ли вина Менделя Бейлиса? Ответ присяжных гласил: «Нет, не доказана».
В тот вечер на киевских улицах творилось нечто невообразимое. «Вбегает курьер из суда с известием, что Бейлис оправдан. Это известие моментально разносится по толпе... Толпа с истерическими криками: «Оправдан!», радостная, взволнованная, рассыпается по улице... Собираются группами, вслух читают и оживленно обсуждают с сияющими лицами. Не слышно ни одного враждебного голоса против евреев»930.
Вердикт присяжных стал полной неожиданностью не только для обвинения, но и для защиты. Особое удивление и уважение вызывал тот факт, что малограмотные присяжные сумели подняться над национальными и религиозными предрассудками. Почему они, признав ритуальный характер преступления, оправдали Бейлиса? Надо сказать, что во время процесса подсудимый находился в тени. Прокурор, защитники, поверенные истцов говорили о древних легендах, о римских императорах и папах римских, об изощренных богословских вопросах — обо всем, кроме самого подсудимого. Полицейские агенты передавали недоуменные разговоры присяжных между собой: *...як судить Бейлиса, колы разговоров о нем на суде нема». Этим были обеспокоены многие черносотенцы. «Группа русских дворян» из Петербурга телеграфировала Г.Г. Замысловско-му и А.С. Шмакову: «Ради Бога, говорите же наконец о Бейлисе, где он был в день убийства, накануне... Ведь он сидит на суде, как невинный агнец, о нем ни слова, ни звука. Ведь только об этом надо говорить, а занимается суд только выслушиванием бабьих сплетен»931. Но обвинение специально избрало такую тактику. Незадолго до процесса адвокат ВА Маклаков и поверенный гражданского истца Г.Г. Замысловский встретились в кулуарах Государственной думы: «...на указание Маклакова, что за слабостью улик Бейлиса оправдают, Замысловский ответил: «Пусть оправдают, нам важно доказать ритуальность убийства»932.
Затруднение сторонников ритуальной версии объяснялось тем, что трудно было найти подсудимого, менее подходившего на роль религиозного изувера, чем Мендель Бейлис. Его отец был благочестивым хасидом, однако приказчик кирпичного завода не выполнял религиозных обрядов. В синагогу он заглядывал раз или два в году и даже работал в чтимый всеми иудеями день субботний. Жена Бейлиса объяснила на следствии, что ее муж «еврейских праздников не соблюдает, так как человек он бедный и праздновать нам некогда, а нужно зарабатывать кусок хлеба*933. Во время суда произошел курьезный эпизод. Поверенные гражданских истцов произвели генеалогическое исследование и открыли, что Бейлис якобы происходит из рода первосвященников Иерусалимского храма, в обязанности которых входило принесение жертвоприношений. Подсудимый пребывал на суде в глубокой депрессии, но услышав, что является прямым потомком Аарона и Моисея, зашелся в истерическом смехе.
В своих воспоминаниях Бейлис рассказывал, как однажды его переводили под конвоем из одной тюрьмы в другую. На улице к нему подошел некий Захарченко, хозяин дома, где Вера Чеберяк снимала квартиру, превращенную в воровской притон. Захарченко сказал, что состоит в черносотенном обществе «Двуглавый орел*. Тем не менее он выразил уверенность в невиновности Бейлиса и призвал его не падать духом. Рассказ может показаться вымыслом, однако следственное делопроизводство подтверждает, что на всех допросах Захарченко настаивал на невиновности приказчика кирпичного завода и высказывал твердую уверенность в том, что преступление совершила шайка Веры Чеберяк, которую он отчаялся выселить из собственного дома. Бейлис ошибся только в одном. Захарченко состоял не в молодежной черносотенной организации, а был членом лукьяновского подотдела Союза русского народа. Очевидно, суд присяжных состоял из людей подобных Захарченко. Не искушенные в исторических и богословских вопросах, присяжные поверили в существование зловещего культа. Но их не убедили в том, что Бейлис, простой труженик, имел какое-то отношение к убийству.
Следствие, продолжавшееся два с половиной года, не смогло найти убийц Андрея Ющинского. На наш взгляд, их не смогли установить и частные расследования — ни предпринятое черносотенцами, ни организованное защитниками Бейлиса. Ритуальная версия и версия об убийстве, совершенном ворами, при их кардинальном различии имели одно сходство — обе версии не выдерживали критики. Конечно, сейчас, через сто лет после совершения преступления, невозможно определить, кто же являлся виновником смерти подростка с киевской окраины. И все же рискнем высказать предположение. Возможно, преступником был маньяк, ускользнувший от внимания следствия из-за той истеричной, политизированной атмосферы, которая нагнеталась вокруг таинственного убийства. Между тем убийство Андрея Ющинского имело характерные признаки преступления, совершенного садистом типа ростовского маньяка Чикатило, который зверски убил 52 детей и подростков, или подмосковного маньяка Головкина, который заманивал подростков в специально оборудованный подвал, подвешивал их на железных крючьях, наносил множественные ранения, вырезал на коже какие-то знаки и в завершение жесточайших пыток убивал.
Из криминалистической практики известно, что серийному убийце трудно остановиться. Если в Киеве орудовал маньяк-садист, рано или поздно должны были обнаружиться новые жертвы. Так и произошло в местечке Фастов, фактически на киевской окраине, причем буквально через месяц после завершения процесса над Менделем Бейлисом. 27 ноября 1913 г., согласно рапорту полицейского пристава, на лесном складе чины полиции обнаружили ♦труп мальчика, который лежал на подмостках из дерева в виде нар, положенных на брусьях... Под трупом на досках и на земле также лужи крови, а на шее около 13 колотых расположенных под подбородком, на пространстве от одного уха к другому»934. Снова мальчик, опять зловещее число тринадцать — «двенадцатью испытаниями ножа и ножом», как говорилось в книге «Зогар». Однако в Фастовском деле были два существенных отличия от убийства Андрея Ющинского. Во-первых, убитый подросток оказался евреем Фроимом Пашковым (Пасиковым), во-вторых, убийца был схвачен на месте преступления. Им оказался Иван Гончарук, неоднократно судимый и скрывавшийся от полиции.
Гончарука предали суду и в феврале 1915 г. приговорили к пятнадцати годам каторжных работ. Подсудимый признался в убийстве, но невнятно объяснял его мотивы. Между тем вся обстановка Фастовского дела свидетельствовала, что это преступление было совершено точно по схеме убийства Андрея Ющинского. Казалось бы, сопоставление напрашивалось само собой. Однако следствие и суд ограничились рамками Фастовского дела. Суд над Гончаруком состоялся в разгар Первой мировой войны, когда было не до выяснения давнего преступления. Но главное, что убийца-садист никому не был нужен. Он не был нужен черносотенцам, объявившим убийство Ющинского религиозным изуверством евреев. И точно так же он не был нужен защитникам Бейлиса, приложившим столько усилий для доказательства виновности воровской шайки. Впрочем, это всего лишь авторская версия, которая не может претендовать на роль бесспорно установленного факта.
Двоякий вердикт присяжных позволил черносотенцам отступить на почетных условиях. Формально они добились поставленной цели: кровь мальчика пала на головы евреев. И все-таки киевский процесс стал серьезным поражением крайне правых. Им не удалось перетянуть на свою сторону общественное мнение. Для черной сотни это был тревожный признак Впоследствии вожди крайне правых придавали делу Бейлиса значение решающей схватки между Россией и всемирным еврейством. В эмиграции Н.Е. Марков писал, что именно после киевского процесса евреи якобы вынесли окончательный приговор: «Для русского правительства уже нет спасения!»