Чёрная сотня

ГЛАВА VI Святая черная сотня

«Святая Черная Сотня» — так называл своих соратников знаменитый черносотенец иеромонах Илиодор. Черносотенцы подчеркивали свою приверженность православию. В программных документах монархических союзов говорилось о необходимости поднять значение церкви во всех сферах жизни. «Основоположения» Союза русского народа провозглашали: «В общественных делах и самоуправлении Православная Церковь должна иметь непосредственное участие, а в приходской жизни она должна быть единственной устроительницей и руководительницей»⁶²⁵. Кандидат в члены Главного совета Союза русского народа АА Майков подчеркивал историческую роль русской православной церкви: «Православная Церковь в тяжелую минуту спасла Россию, и, благодаря Ей, русский народ сохранил свою политическую свободу»⁶²⁶. Однако отношения черной сотни с Русской православной церковью были гораздо более сложными, чем могло показаться на первый взгляд.

ЧЕРНОСОТЕННОЕ ДУХОВЕНСТВО

По нашим подсчетам, в 1906-1908 гг. десятая часть председателей губернских отделов и почти треть председателей уездных отделов Союза русского народа являлись священнослужителями⁶²⁷. Значительную часть повседневной деятельности монархических союзов занимало выполнение религиозных обрядов, чем они резко отличались от других политических партий, особенно левых, пропагандировавших атеизм. Молебны, молитвы, крестные ходы и манифестации с хоругвями — все это заменяло черносотенцам митинги и иные формы деятельности, характерные для большинства политических партий. Особенно ярко это проявлялось во время съездов русских людей, сопровождавшихся общими молитвами, благословениями архиереев и торжественным выносом икон. Третий съезд русских людей, состоявшийся в Киеве в праздник Покрова, принял решение: День Покрова Пресвятой Богородицы признать днем праздника всех Монархических организаций; соорудить икону Покрова Пресвятой Богородицы, как покровительницы Монархических партий, для чего открыть подписку; на первое время икону хранить в Киеве, а засим перевозить ее в места, куда будут собираться последующие Съезды». Икона, написанная придворным иконописцем В.П. Гурьяновым под руководством художника Виктора Васнецова, получила среди черносотенцев название «икона Покрова Монархическая». Ее привозили на все монархические съезды. Знамена отделов Союза русского народа хранились в храмах, хотя известны случаи, когда крестьяне требовали убрать из церквей знамена союзов с «непристойными рисунками зверя и лягушек». Им было невдомек, что это гербы древних русских городов.

Активные сторонники Союза русского народа и других черносотенных организаций принадлежали к крайне правому крылу православного духовенства, отличавшемуся воинствующим фанатизмом и, как правило, имевшему антисемитские взгляды. За редким исключением они были искренними и непреклонными в своих убеждениях людьми, готовыми пострадать за веру. В эту группу входили митрополит Владимир (Богоявленский), архиепископы Антоний (Храповицкий) и Макарий (Гневушев), епископы Гермоген (Дол-ганов), Евлогий (Георгиевский), Серафим (Чичагов) и Питирим (Окнов), архимандриты Арсений (Алексеев) и Виталий (Максименко), митрофорный протоиерей Иоанн Кронштадтский (Сергиев) и протоиерей Иоанн Восторгов. Следует отметить, что два будущих патриарха Московских и всея Руси, Тихон (Белавин) и Алексий (Симанский), до революции являлись почетными председателями соответственно ярославского и тульского отделов Союза русского народа. Семь священнослужителей из этого списка причислены православной церковью к лику святых, шесть из них приняли смерть во время революции и репрессий советского периода. Прославление священномучеников, состоявшееся на рубеже XX и XXI веков, накладывает определенный отпечаток на освещение их политической деятельности. Современные православные авторы излагают биографии святых черносотенцев в традициях житийной литературы. Однако при своей жизни служители церкви, вступившие в ряды черной сотни, вызывали самые противоречивые оценки современников.

Степень участия священнослужителей, причисленных к лику святых, в черносотенном движении была различной. Самым почитаемым из святых, состоявших в рядах Союза русского народа, был протоиерей Иоанн Кронштадтский (И.И. Сергиев). Он служил настоятелем Андреевского собора в Кронштадте и был основателем Дома Трудолюбия. Его пастырская и благотворительная деятельность еще при жизни принесла ему славу праведника и даже пророка, а его проповеди в сотнях тысяч экземпляров расходились по всей России. Но у протоиерея имелось немало врагов, называвших его оборотистым дельцом, извлекавшим выгоду из своей репутации чудотворца и целителя. Иоанн Кронштадтский тоже обличал своих противников, одним из которых он считал Льва Толстого — «сына противления» и «предтечу антихриста». В своих проповедях он проклинал писателя за то, что тот совратил безбожным учением едва не третью часть русской интеллигенции, особенно юношество, и предрекал ему лютую смерть без покаяния.

В отличие от большинства черносотенцев Иоанна Кронштадтского нельзя было причислить к закоренелым юдофобам. Широкую известность получило его послание по поводу кишиневского погрома 1903 г. «Русский народ, братья наши! Что вы делаете? — вопрошал он. — Зачем вы сделались варварами, — громилами и разбойниками людей, живущих в одном с вами отечестве, под сенью и властью одного русского царя и поставленных от него правителей? Зачем допустили пагубное самоуправство и кровавую разбойническую расправу с подобными вам людьми?» Впрочем, говорили, что протоиерей якобы взял назад свое осуждение погромщиков, когда его уверили в том, что евреи сами спровоцировали погром. Во всяком случае, воинствующий антисемитизм, ставший знаменем черной сотни, не оттолкнул Иоанна Кронштадтского.

Иногда в литературе можно прочитать, будто бы Иоанну Кронштадтскому был выписан билет Союза русского народа № 1. На самом деле Иоанн Кронштадтский вступил в ряды Союза русского народа только в ноябре 1907 г., незадолго до своей кончины. Его заявление показывает, что именно он считал главным в деятельности черносотенцев: «Желая вступить в члены Союза Русского Народа, стремящегося к содействию (всеми законными методами) правильному развитию начал Русской Церковности, Русской Рэсударственно-сти и Русского Народного хозяйства на основе Православия, неограниченного Самодержавия и Русской Народности, прошу как единомышленника зачислить и меня». В графе «Подпись лица рекомендовавшего» рукою председателя Главного совета А.И. Дубровина было написано: «Не требуется».

Митрополит Московский Владимир (В.Н. Богоявленский) не скрывал своих юдофобских убеждений. В слове, подготовленном митрополитом совместно с епископом Никоном (Рождественским) и возвещенном в Успенском соборе, содержалась прямая отсылка к «Протоколамсионских мудрецов». Митрополит заявлял, что социал-демократы и прочие революционеры являются марионетками в чужих руках: «Главное гнездо их за границей, они мечтают весь мир поработить себе; в своих тайных секретных протоколах они называют нас, христиан, прямо скотами, которым Бог дал, говорят они, образ человеческий только для того, чтобы им, якобы избранникам, не противно было пользоваться нашими услугами. С сатанинской хитростью они ловят в свои сети людей легкомысленных, обещают им рай земной, но тщательно укрывают в них свои затаенные цели, свои преступные мечты»⁶²⁸. Слово митрополита вызвало возмущение 80 московских священников, а 15 профессоров Московской духовной академии опубликовали письмо, в котором констатировали: «Церковная кафедра была превращена в трибуну черносотенной агитации»⁶²⁹.

Когда возникли черносотенные союзы, митрополит Московский оказывал им всяческое содействие от освящения иконы Покрова монархической до финансирования монархических союзов. Современные последователи черной сотни сообщают, что он рекомендовал всем записываться в Союз русского народа- «Кто чувствует себя русским, тому естественно быть членом Союза Русского Народа»⁶³⁰. В 1912 г. митрополит Владимир был переведен в Петербург, но попытка оградить Николая II от распутинского влияния привела к его удалению в Киев. Там он встретил революцию и принял смерить, пополнив список священномучеников православной церкви. Митрополита Владимира (Богоявленского), равно как и архиепископа Макария (Гневушева), епископа Тверского и Кашинского Тихона (Беллавина) и епископа Ярославского и Угличского Алексия (Си-манского), можно было назвать разделяющим взгляды черносотенцев и оказывающим им поддержку. Однако их сочувствие ограничивалось рекомендацией вступать в черносотенные союзы, освящением знамен монархических организаций, присутствием на съездах русских людей и почетным председательствованием в местных отделах.

Гораздо более активное участие в деятельности черносотенных союзов принял архиепископ Волынский Антоний (А.П. Храповицкий). Он родился в семье генерала, героя русско-турецкой войны 1877-1878 гг. Склонность к духовному служению Алексей Храповицкий обнаружил в молодые годы. Еще подростком получил разрешение участвовать в богослужениях в Исааки-евском соборе в качестве чтеца. По окончании гимназии с золотой медалью Алексей Храповицкий вопреки воле родителей поступил в духовную академию. ГЪвори-ли, что охваченный духовными исканиями юноша стал прообразом Алеши Карамазова в романе Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы», но сам он опровергал эти слухи. В стенах академии он — Алексей Храповицкий — принял монашеский постриг и получил имя Антоний. Окончив академию со степенью кандидата богословия, он был оставлен при ней преподавателем, а через два года стал магистром богословия, подготовив работу о свободе воли, и получил звание доцента по кафедре «Ветхого Завета». В сане архимандрита Антоний стал ректором самого авторитетного православного учебного заведения — Московской духовной академии, затем был переведен ректором Казанской духовной академии и вскоре был поставлен в епископы Чебоксарские. В 1902 г. Антоний стал архиепископом Волынским и одновременно состоял экзархом вселенского патриарха для Галиции и Карпатской Руси

Архиепископ Антоний был высокообразованным человеком, серьезным философом и богословом, написавшим множество философских и теологических трудов. Он состоял в научных обществах, полемизировал с В.С. Соловьевым и НА Бердяевым. Однако его нельзя было назвать монахом, отрешенным от суетной земной жизни. Подобно многим общественным деятелям консервативно-монархических убеждений, он входил в Русское Собрание. Активной политической деятельностью он начал заниматься на волынской кафедре, которую современные последователи черной сотни характеризуют как «форпост Русского Православия в борьбе с католическим прозелитизмом, польским сепаратизмом и еврейским засильем»⁶³¹.

Центром черносотенной пропаганды на Волыни стала Почаевская лавра. Обитель была основана монахами, спасшимися после нашествия хана Батыя на Киев. По преданию, на скале над речкой Почайна, притока Днепра, им явилась Божья Матерь подобно неопалимой купине с короной на голове и скипетром в руке. Она оставила след своей ступни на камне, на котором впоследствии был возведен собор. Икона Почаевской Богоматери в драгоценном окладе, усыпанном изумрудами, почиталась чудотворной и привлекала десятки тысяч паломников. В многовековой истории православной обители был униатский период, о котором братия предпочитала не вспоминать. По словам автора «Сказания о Почаевской Лавре» Амвросия Потоцкого, «дело это, по существу темное, так и должно было остаться во мраке неизвестности». После раздела Речи Посполитой монастырь вернулся в лоно православия.

Приняв бразды правления Волынской епархией, архиепископ Антоний пригласил в Почаевскую лавру архимандрита Виталия и поручил ему наладить печатное дело. Виталий (В.И. Максименко) был поповичем, поступил учиться в Киевскую духовную академию, но за участие в студенческих беспорядках его отчислили из академии без права восстановления. Он нашел место сельского учителя, и через несколько лет, раскаявшись в своем поступке, он вернулся в православную академию, но уже не киевскую, а казанскую, ректором которой в те годы являлся Антоний (Храповицкий). Он принял под покровительство даровитого, но увлекающегося юношу и оказал большое влияние на формирование его взглядов. Антоний постриг Василия Максименко в монахи под именем Виталия. Отринув прежнее увлечение революционными идеями, Виталий стал ревностным монархистом. Для кандидата богословия была открыта блестящая церковная карьера, но он отклонил самые лестные предложения, предпочтя тяжкий труд в лаврской печатне.

Виталий редактировал «Почаевские известия», «По-чаевский листок», журналы «Русский инок» и «Поча-евская Лавра». Архиепископ Антоний с восхищением отзывался о неустанных трудах своего ученика: «прошлым летом он прошел пешком около 900 верст с проповедью, да и дома в лавре всегда беседует с приходящими крестьянами либо пишет статьи для «Листка», худой, почти чахоточный, никогда не смеющийся, но часто плачущий». В.В. Шульгин, как волынский помещик, хорошо знавший архимандрита Виталия, отзывался о нем в столь же восторженных выражениях, как и архиепископ Антоний: «Это был «народник» в истинном значении этого слова. Аскет-бессребреник, неутомимый работник, он день и ночь проводил с простым народом, с волынскими землеробами, и, действительно, любил его, народ, таким, каков он есть... И пользовался он истинной «взаимностью». Волынские мужики слушали его беспрекословно — верили ему»¹. По свидетельству других современников, архимандрит Виталий действительно был бессребреником и подвижником, но в то же время человеком, напрочь лишенным христианской кротости и терпимости, ярым юдофобом и ненавистником католиков.

Архимандрит Виталий внес присущую ему страстность в пропаганду черносотенных взглядов. Став на-

стоятелем лавры, он учредил при обители курсы ревнителей Союза русского народа для подготовки черносотенных агитаторов. В лавре был издан «Катехизис Союза русского народа»⁶³², в котором в доступной для простого народа форме рассматривались насущные вопросы черносотенного движения, в частности, говорилось, что каждый православный русский человек должен носить на груди значок Союза русского народа: «Нося на груди знак Союза Русского Народа, русский человек этим показывает, что он гордится и не страшится за свою принадлежность к Союзу Русского Народа». Более того, даже сходя в могилу, русский человек не должен расставаться со свидетельством принадлежности к черносотенцам: «Всякий верный русский человек должен перед смертью сделать завещание, чтобы его близкие и родные и в могилу верного до конца русского человека опустили со знаком Союза Русского Народа на груди». *

Откликаясь на призывы Почаевской лавры, епархиальное духовенство без долгих разговоров записывало прихожан в Союз русского народа. Один из волынских крестьян так описывал присоединение своей деревни к Почаевскому союзу: «Нам объявили после обедни собраться через час к церкви для открытия союза. Мы собрались. Батюшка отслужил молебен; осенил нас крестом в знак того, что мы должны слиться в один союз, так как и крест Христов — один. После этого мы все единодушно перед дверьми Покровской церкви избрали председателя союза, товарища его и двух советников»⁶³³. Черносотенные традиции были заложены прочно, в чем довелось убедиться епископу Евло-гию (В. С. Георгиевскому), сменившему архиепископа Антония на Волынской кафедре. Новый владыка был человеком монархических и консервативных убеждений, но не одобрял крайностей черносотенства и в конечном итоге перешел к более умеренным националистам. Он вспоминал, что кафедральный протоиерей прямо ему заявил: «Мы все черносотенцы»⁶³⁴.

Видным иерархом, близким к крайне правым, являлся епископ Гермоген (Г.Е. Долганов), причисленный русской православной церковью к лику священному-чеников. Он родился в семье единоверческого священника Херсонской епархии. Окончил полный курс юридического факультета Новороссийского университета и там же прошел курсы математического и историко-филологического факультетов. Однако светское образование не удовлетворило юношу. Он поступил в Петербургскую духовную академию, в стенах которой принял монашество с именем Гермоген. После завершения учебы Гермоген был назначен инспектором, а затем ректором Тифлисской духовной семинарии с возведением в сан архимандрита. Семинария считалась рассадником вольномыслия. Один из семинаристов вспоминал: «Тайно, на занятиях, на молитве и во время богослужения, мы читали «свои» книги. Библия лежала открытой на столе, а на коленях мы держали Дарвина, Маркса, Плеханова и Ленина». Ректору Гермогену приходилось наказывать смутьянов, о чем свидетельствовала, например, запись в журнале поведения по поводу дерзостей, допущенных учеником пятого класса Иосифом Джугашвили: «Сделан был выговор, посажен в карцер по распоряжению отца ректора на пять часов»⁶³⁵. Но вопреки распространенному мнению Гермоген не исключал из семинарии будущего вождя коммунистической партии и главу Советского государства. Сталин бросил учебу сам, хотя потом и писал в партийных анкетах: «Вышиблен из православной духовной семинарии за пропаганду марксизма».

В 1901 г. Пгрмоген покинул Кавказ. Он был возведен в сан епископа и получил Саратовскую епархию. По своему характеру епископ Гермоген напоминал архимандрита Виталия. Епископ Евлогий вспоминал о нем: «Аскет, образованный человек, добрейший и чистый, епископ Гермоген был, однако, со странностями, отличался крайней неуравновешенностью, мог быть неистовым. Почему-то он увлекся политикой и в своем увлечении крайне правыми политическими веяниями потерял всякую меру». И еще одно замечание Евлогия о просвещенном Гермогене, имевшем четыре высших образования: «Интеллигенцию он ненавидел, желал, чтобы всех революционеров перевешали».

В 1905 г. епископ Гермоген пытался красноречивыми проповедями воздействовать на народ, призывая его к повиновению властям. В феврале 1905 г. он отслужил панихиду по великому князю Сергею Александровичу, погибшему от рук террористов. В своем слове епископ подчеркнул, что в его кровавой смерти повинны не только террористы, но и русское общество, многие члены которого мало веруют, не исполняют и даже отвергают уставы и устои государственные. После 1912 г. Пгрмоген, пытавшийся оградить Николая II от компрометирующих царскую семью связей, попал в опалу. Однако дух его остался несломленным. Кадет

С.П. Мельгунов вспоминал: «Я видел его в период опалы, когда протекло уже несколько лет после памятных активных действий. У людей отставных пыл всегда ослабляется. Но и тогда я увидел перед собой как бы воочию прежнего Никиту Пустосвята, быть может, незлобивого и добродушного к своим и готового идти под сень креста громить врагов и громить их так, чтобы от них «остались лишь калоши».

Одним из вождей черной сотни являлся протоиерей И.И. Восторгов, чье имя неоднократно упоминалось в предыдущей главе. Иоанн Восторгов родился в кубанской станице в семье сельского священника. Он окончил духовную семинарию, но на духовную стезю вступил не сразу. И.И. Восторгов служил учителем русского языка в Ставропольской женской гимназии, а духовный сан принял после смерти брата по настоянию матери. Вскоре Иоанн Восторгов был назначен на должность епархиального миссионера Грузинского Экзархата. Т^зи года он провел в Персии, потрудившись над делом присоединения сиро-халдеев к православию.

В январе 1906 г. Иоанн Восторгов был назначен про-поведником-миссионером московской епархии. Его миссионерская деятельность не ограничивалась Москвой. Протоиерей совершил ряд длительных поездок по Средней Азии, Уралу, Сибири и Дальнему Востоку. Он также побывал на территории Китая и Кореи. Его беспокоила китайская угроза: «Недаром мистические народные поверья... указывают в конце мира, когда поднимется Китай, великую битву его с Россией...» Чтобы не исполнилось это грозное пророчество, Иоанн Восторгов предлагал заселить границу с Китаем русскими поселенцами⁶³⁶. Он проявил большое рвение в деле обращения инородцев в православие. Мысль о превосходстве православной веры над другими религиями пронизывает художественные произведения Иоанна Восторгова, относящиеся к миссионерскому этапу его деятельности. В рассказе «Алеут-мученик» иезуиты казнят православного алеута Петра за отказ сменить веру. В рассказе «Сила креста» калмык Муев исцеляется, приняв православие. Как отмечается в исследовании общественной деятельности Иоанна Восторгова, «все худо-. жественные рассказы Иоанна Восторгова объединены ключевой идеей — православие должно стать религией всех народов. «О, пусть солнце христианского просвещения, — писал Восторгов, — высоко взойдет над всеми инородцами, населяющими Русскую Державу, пусть исполнится наша о них молитва к Господу»⁶³⁷.

В своих проповедях протоиерей Иоанн Восторгов обличал еврейские козни: «История и наблюдение свидетельствуют, что и доныне, и теперь, где только коснется еврейская рука, где только проникнет еврейское влияние, где хоть сколько-нибудь приразится к жизни еврейский уклад духа и мысли, — там неизбежно воцаряется самое отвратительное лицемерие»⁶³⁸. Подобно всем черносотенцам Иоанн Восторгов считал, что так называемое «освободительное движение» тайно возглавляется евреями: «Самый социализм, столь много нашумевший, является исключительно делом еврейских умов».

И.И. Восторгова преследовала сплетня, что он в должности законоучителя женской гимназии якобы был повинен в растлении гимназисток. Сам протоиерей называл обвинения клеветой, но в более подробные объяснения не вступал, что только подогревало его недоброжелателей. Быть может, поэтому он в декабре 1907 г. с таким чувством произнес проповедь в Андреевском соборе, замещая тяжелобольного Иоанна Кронштадтского: «И вот в последние годы, когда назревала и прорвалась гноем и смрадом наша пьяная, гнилая и безбожная, безнародная, самоубийственная революция, мы увидели страшное зрелище. Ничего не пощадили ожесточенные разбойники, не пощадили ни веры, ни святынь народных. И старец великий, светило нашей Церкви, отец — отцов славная красота, честь нашего пастырства, человек, которым гордилась бы каждая страна и каждый народ, — этот старец на глазах у всех возносится на крест страданий, предается поруганию и поношениям; его честь, его славу, его влияние расклевывают «черные вороны». Поползла гнусная сплетня; газетные гады, разбойники печати, словесные гиены и шакалы, могильщики чужой чести, вылезли из грязных нор. Еврействующая печать обрушилась грязью на о. Иоанна. Нужно им разрушить народную веру; нужно опустошить совесть народа; нужно толкать народ на путь преступления; нужно отомстить человеку, который так долго и успешно укреплял веру, воспитывал любовь к Царю и родине, бичевал всех предателей, наших Иуд и разрушителей родины, начиная от Толстого и кончая исчадиями революции».

Современные православные авторы пишут: «Духовно окормляемый о. Иоанном «Союз русского народа» был единственной общественно-политической организацией тогдашней России, которая снискала расположение самодержца, и потому благочестивое знакомство с «этим Восторговым» могло бы для многих искателей открыть заветные двери»⁶³⁹. В действительности все обстояло не столь благостно. И.И. Восторгов испортил отношения почти со всеми «окормляемыми» им союзниками. Правый публицист Н.Н. Дурново опубликовал несколько полемических брошюр, в которых обличал протоиерея во множестве грехов, в частности в захвате имущества московского отдела Союза русского народа и денежной нечистоплотности⁶⁴⁰. И.И. Восторгов печатал ответные брошюры, в которых называл эти обвинения клеветой⁶⁴¹.

Слухи об «огромных темных деньгах», получаемых И.И. Восторговым от правительства, будоражили монархистов. Товарищ министра внутренних дел

С.Е. Крыжановский в своих воспоминаниях подтверждал факт финансирования черносотенных союзов при посредничестве И.И. Восторгова: «К сожалению, властолюбивый характер и стремление командовать создали ему много врагов в собственных даже кругах». В то же время С.Е. Крыжановский отмечал, что тайные правительственные фонды не были единственным источником, из которых черпал деньги И.И. Восторгов. Он как человек выдающихся организаторских способностей «умел находить средства и вне правительсгвен-ной поддержки». И.И. Восторгов писал В.М. Пуришке-вичу: «Вы знаете, что мы получаем помощь от архиереев, монастырей, благочестивых и набожных мирян»¹. Немалую часть пожертвований он передавал черносотенным организациям. Хотя общая сумма не установлена, известно, что И.И. Восторгов передал Главному совету Союза русского народа 13 тысяч рублей, а Иоанн Кронштадтский — 10 тысяч рублей. Можно предположить, что это лишь малая толика пожертвований, так как финансирование политических партий не афишировалось. В справке Департамента полиции отмечалось: «Слабые политики часто ищут у Восторгова платных мест, денежных подачек, а он, скупая этим путем целые союзы, зажимает рот неподатливым застращиванием административной карой или намеками на возможность лишения их занимаемых мест»². Впрочем, монархист А.Н. Борк сетовал, что «деньги от него берут, но поручения не исполняют».

Следует отметить, что пожертвования, которые получал И.И. Восторгов, тратились им не только на монархические союзы, но также на миссионерскую работу, благотворительность, книгоиздательство «Верность» и собственную типографию, печатавшие брошюры духовно-воспитательного и патриотического содержания. Он финансировал газету «Русская земля», журналы «Потешный», «Верность», «Патриот», «Церковность». Очевидно, нельзя говорить о личной корысти протоиерея Иоанна Восторгова. Во всяком случае следователи Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, тщательно изучившие финансовые документы монархических союзов, не смогли подтвердить справедливость обвинений, выдвигаемых против И.И. Восторгова.

Архиепископ Антоний (Храповицкий) говорил, что он нисколько не сомневается в том, что если бы Серафим Саровский, митрополит Филипп, Нил Сорский, па-

¹ ГАРФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 205. Л. 94.

² Правые партии. Т. 2. С. 653.

ззо

триарх Ермоген, Авраамий Палицын и другие жили бы в наше время, они бы все оказались на стороне Союза русского народа. Однако далеко не все представители духовенства были единодушны в поддержке черной сотни. Собрание ярославского духовенства, вопреки позиции епископа Тихона, выразило отрицательное отношение к открытию в городе отдела Союза русского народа. При этом «председатель собрания назвал этот союз анахронизмом и политическим недоразумением после 17 октября»⁶⁴². Точно так же неоднозначную реакцию вызвало обращение епископа Омского и Семипалатинского Гавриила, призвавшего всех сплотиться и составить Союз русского народа, направленный против врагов Отечества, которые стремятся превратить Россию из чистой монархии в полумонархию или конституционно-демократическое государство или даже народоправство. В газете «Степное эхо» один из авторов, назвавший себя «сельский священник», указал на то, что местное духовенство не желает просвещаться в духе человеконенавистничества, к чему призывают епархиальные ведомости. Забайкальское духовенство, вопреки позиции епископа Мефодия, на своем общем собрании приняло решение не принадлежать ни к одной политической партии⁶⁴³. В красноярской епархии священник из глухого таежного прихода писал в местный отдел Союза русского народа: «Напрасно вы себя утруждаете посылкой мне изданий союза, советую вам раздать их в ночлежных домах кому-нибудь, а нам, иереям, стыд читать их»⁶⁴⁴.

Немало было священнослужителей, которые, формально вступив в Союз русского народа, не оказывали ему никакого содействия. Другие же, наоборот, активно помогали черносотенцам. Один из уполномоченных Союза русского народа в Бессарабской губернии сообщал в Главный совет: «Прибыв в село Вадлуй-воды, для организации отдела первым делом обратился к местному священнику отцу Георгию Чолаку, как бывшему председателю Вадлуй-водского подотдела Союза русского народа, для содействия мне в организации, потому что молдаване большей частью доверяются батюшке, получил от него следующий ответ: «Что я никаких союзов ваших русских не знаю и своим прихожанам не благословляю вступать». Между тем как в них имеется хоругвь союза, я ему сказал, если вы не принимаете союза, то для чего приняли от Кишиневского губернского отдела Союза русского народа стяг, как знамя о существовании Союза русского народа. Он возразил, что она в нас находится как украшение и больше ничего... Между прочим, наоборот, наш местный, т. е. Чимишен-ский батюшка пришел мне на помощь и ежедневно и в каждый праздник толкует о значении Союза русского народа для государства...»⁶⁴⁵

В противоположность архиереям, поддерживавшим черносотенцев, наметилась группа православных владык, осуждавших деятельность крайне правых. Резкую отповедь получили черносотенцы от владимирского архиепископа Николая. Главным оппонентом крайне правых являлся первоприсутствующий член Святейшего синода митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Антоний (А. В. Вадковский). Он заявил черносотенцам: «Правым вашим партиям я не сочувствую и считаю вас террористами: террористы-левые бросают бомбы, а правые партии, вместо бомб, забрасывают камнями всех с ними несогласных». Отрицательное отношение к крайне правым со стороны первоприсутствующего члена Святейшего синода было особенно досадным, поскольку митрополит Антоний (Вадковский) являлся наиболее вероятным кандидатом на патриарший престол. В те годы в церковных кругах и в обществе широко обсуждалась мысль о восстановлении патриаршества, упраздненного при Петре Великом.

Черносотенцы также высказывались за восстановление патриаршеской власти. Но Николай II после долгах колебаний решил отложить созыв собора и избрание патриарха, сочтя эту мысль несвоевременной. Дело ограничилось предсоборными присутствиями и совещаниями. Черносотенцы также изменили свою точку зрения и заговорили о патриаршестве скептически: «Еще большой вопрос, можно ли ожидать от него блага для православной церкви»⁶⁴⁶. Одной из причин было опасение, что на патриарший престол вступит митрополит Антоний (Вадковский) или другой архиерей, близкий к нему по взглядам.

Осенью 1906 г. черносотенная пресса развернула кампанию по дискредитации ряда влиятельных архиереев Газета «Вече» напечатала статью-донос «Святительская измена», подписанную анонимным «патриотом», в которой архиереи обвинялись в пособничестве революционерам и прочим изменникам⁶⁴⁷. Но главный удар был направлен против первоприсутствующего члена Святейшего синода. В декабре 1906 г. председатель Главного совета Союза русского народа А.И. Дубровин опубликовал в газете «Русское знамя» открытое письмо митрополиту Антонию (Вадковскому)⁶⁴⁸. Поводом для письма стал отказ митрополита совершить богослужение в Главном совете Союза русского народа: «Мы ждали и жаждали первосвятительского благословения. Для людей нашего духовного склада ведь это так понятно, как, наоборот, совершенно непонятно представителям наших либеральных партий, которые, под видом и предлогом веротерпимости и свободы совести, давно стали свободны и от Веры и от совести. Оказалось, к удивлению, все Ваши симпатии тяготеют к последним». Вождь черной сотни обрушился на «формально-бездушный» отказ митрополита, мотивированный тем, что духовенство должно оставаться вне политики: «...не умываете ли Вы руки подобно Пилату? И водою ли? Не кровью ли Русского народа?! Можно ли, в самом деле, при переживаемых обстоятельствах стоять «вне и выше политики»?!»

АИ. Дубровин обвинял митрополита Антония в союзе с графом С.Ю. Витте и потворстве «рясофорным крамольникам» в лице священника Георгия Гапона, устроившего шествие к Зимнему дворцу, и священника Григория Петрова, депутата Думы и члена кадетской фракции. Лидер Союза русского народа бросил митрополиту самое страшное для черносотенцев обвинение в покровительстве евреям: «В Вашей Петербуржской Духовной Академии возрос и был профессором еврей, и архимандрит Михаил, открытый социалист. Вы его держали, когда вся верующая Россия возмущалась его еврейскими брошюрками, растлевавшими Православие». И наоборот, по мнению автора открытого письма, первоприсутствующий член Синода неистово преследовал мужественных пастырей, осуждавших крамольников. Например, по указке князя АД Оболенского, занимавшего пост обер-прокурора Синода в кабинете С.Ю. Витте, «постыдно передал на общецерковное глумление доблестного Московского митрополита». АИ. Дубровин имел в виду порицание, которое Синод вынес митрополиту Московскому Владимиру (Богоявленскому) за произнесение взбудоражившего столичное духовенство слова в Успенском соборе. «Один ли митрополит Московский пострадал? — вопрошал АИ. Дубровин и сам отвечал на свой риторический вопрос: — ГНали и гонят всякое духовное лицо, если оно выступит откры то за патриотическое дело. Услали в Соловки игумена Арсения; изгнали из Москвы епископа Никона; изгнали из Ярославля отца Илиодора».

Председатель Союза русского народа обвинял митрополита Петербургского в кощунстве: «Вы опозорили торжество открытия мощей Преподобного Серафима, предав гласности, на соблазн верующим, тайный по существу протокол осмотра останков Святого, как будто это был обычный полицейский протокол осмотра могилы». Следует подробнее остановиться на этом обвинении, так как решение о канонизации Серафима Саровского привело к разногласиям между высшими церковными иерархами. Инициаторами канонизации стали духовные лица, позже известные как сторонники черной сотни. Среди них был архимандрит Серафим (Чичагов), член Русского Собрания и почетный член Аккерманского отдела Союза русского народа.

Л.М. Чичагов, аристократ по происхождению, внук морского министра и героя войны 1812 г., закончил привилегированный Пажеский корпус, служил офицером гвардии, но неожиданно для своих близких и светских знакомых выбрал духовное поприще. Овдовев и поручив воспитанию родственников своих четырех детей, он был пострижен в монахи и получил имя Серафим. Возможно, по этой причине он увлекся личностью затворника из Саровской пустыни и составил летопись его деяний. Православные авторы сообщают, что по выходе этого издания блаженная Паша Саровская передала повеление преподобного Серафима Саровского об открытии его мощей. Поучения старца Серафима были извлечены из записок одного местного помещика и опубликованы религиозным писателем А.С. Нилусом, позже получившим известность в качестве издателя «Протоколов сионских мудрецов».

Обер-прокурор Синода К.П. Победоносцев скептически относился к свидетельствам святости Серафима Саровского. Синодалы даже высказывали подозрение, что старец был тайным старообрядцем. Бывшему гвардейцу пришлось пустить в ход свои придворные связи, чтобы преодолеть сопротивление членов Синода. Обер-прокурор К.П. Победоносцев называл архимандрита Серафима «великим пролазом и плутом», который «как-то пролез к Государю» и подал ему мысль о причислении Серафима Саровского к лику святых. Так или иначе, Николай И и императрица Александра Федоровна чрезвычайно увлеклись этой мыслью. С.Ю. Витте вспоминал, что царская чета уверилась, «что Саровский святой даст России после четырех великих княжон наследника. Это сбылось и окончательно и безусловно укрепило веру Их Величеств в святость действительно чистого старца Серафима». Под давлением царя Синод признал старца достойным сопричисления к лику святых.

Прославление Серафима Саровского состоялось летом 1903 г. при громадном стечении народа. Генерал АА. Мосолов, отвечавший за безопасность царской семьи, с содроганием вспоминал, что дело едва не закончилось второй Ходынкой. В отличие от царедворцев, Николай II был в восторге от единения с народом: «Царь был убежден, что народ его искренне любит, а что вся крамола — наносное явление, являвшееся следствием пропаганды властолюбивой интеллигенции»⁶⁴⁹. Некоторое смущение вызвало лишь то обстоятельство, что комиссия по устройству Саровских торжеств, в состав которой входили митрополит Владимир (Богоявленский) и архимандрит Серафим (Чичагов), не обнаружила нетленных мощей. В протоколе обследования честных останков старца констатировалось: «В гробу присутствующие увидели: ясно обозначенный остов почившего, прикрытый остатками истлевшей монашеской одежды. Тело приснопамятного о. Серафима предалось тлению». Поскольку протокол осмотра попал в печать, митрополит Антоний (Вадковский), как первоприсутствующий член Синода, посчитал необходимым разъяснить в печати, что нетленность мощей не является обязательным условием канонизации.

Разъяснение, в котором митрополит Антоний сослался на мнение ученых, вызвало негодование председателя Союза русского народа: «Вы письмом в «Новое Время» (новая форма поучительного слова первосвятительского, Вами открытая) защищали мощи Преподобного и ссылались при этом, для большей убедительно-cm, не на Слово Божие и учение Св. Отец, а на мнение либерального профессора. Мы же до сего времени полагали, что в вопросах религиозных, наоборот, профессора должны ссылаться на учительное и авторитетное слово первосвятителя*. А.И. Дубровин имел ученую степень доктора медицины и являлся опытным практикующим врачом, но, очевидно, по его убеждению, вера попирала законы природы. Доктор А.И. Дубровин также выразил возмущение тем, что сразу же после Саровских торжеств первоприсутствующий член Синода отправился для поправления здоровья на воды в Кисловодск, скрывшись «от сотен тысяч Православного верующего народа, собравшегося к целебноносному источнику дивного старца и действительно излучавшего и видевшего множество чудес и исцелений».

В советское время Саровская пустынь была закрыта, мощи святого переданы в музей религии и атеизма. Саров стал закрытым городом, больше известным как Арзамас-16. В наукограде разрабатывалось атомное оружие, а сейчас там действует Федеральный ядерный центр. В новой России произошло второе обретение мощей Серафима Саровского, а в 2003 г. прошли торжества в честь столетия его канонизации. Саровская пустынь восстановлена, а старец Серафим ныне почитается святым покровителем физиков-ядерщиков.

В обличительном письме А.И. Дубровина поднимался столь волновавший православных владык вопрос о патриаршестве. Обращаясь к митрополиту Антонию, вождь черносотенцев вопрошал: «Вы уверенно и надежно шествуете к Патриаршеству. Над каким же народом Вы будете Патриархом? Ведь создалось такое положение: народ шел к Вам, Вы от него; Вы идете к кадетам и всякого рода освободителям, а они от Вас. И кому же из святителей Русских вы захотели подражать? Святым Петру, Алексею, Ионе, Филиппу? Каким Патриархам Вы подражали: Гермогену, Филарету, Никону? Но Никон, хотя и из полумордовского рода, хотя и загнанный в ссылку и обиженный, не согласился все-таки пойти ни к бунтовщику Стеньке Разину, ни даже в Киев на святительство, ибо «не мыслил зла Царю Богоданному» (даже обидчику) и народу Русскому». Письмо вождя черной сотни завершалось требованием к митрополиту либо встать на сторону патриотов, либо покинуть свой пост: «Уступите свое место иному, могущему. Среди архипастырей русских найдутся, мы уверены, крепкие столпы Веры, патриотизма и преданности Царю Русскому, Самодержавному, народу святорусскому, Православному. Пусть такой первосвятитель не угоден будет евреям и еврействующим, пусть бешено опрокинутся на него либералы, кадеты, революционеры, пусть даже мученически прольется его кровь от руки злодеев-крамольников! Лилась же и льется на Руси кровь Русских невинных людей и многих верных слуг царевых. Мы окружим такого первосвятителя благоговейной преданностью, мы станем около него стеной, а по смерти сама могила его станет нам источником живой силы и вечного воодушевления».

Обращает на себя внимание, что письмо А.И. Дубровина содержало сведения о внутрицерковных делах, списанных из богословских диссертаций, интригах между синодалами, обстоятельствах назначения на кафедры и прочих подробностях, которые вряд ли могли быть известными мирянину. По свидетельству биографов Антония (Вадковского), митрополит Санкт-Петербургский прекрасно понимал, что А.И. Дубровин только поставил свою подпись под письмом, подготовленным гораздо более осведомленными лицами. По слухам, циркулировавшим в церковных кругах, обличение первоприсутствующего члена Синода исходило от архиепископа Антония (Храповицкого) и протоиерея Иоанна Восторгова.

Митрополит Антоний (Вадковский) писал обер-прокурору Синода П.П. Извольскому: «На гнусное письмо г. Дубровина отвечать не буду. Оно все почти лживо и тенденциозно». Однако перед обер-прокурором митрополит посчитал нужным оправдаться в возводимых на него обвинениях. Прежде всего он открестился от дружбы с графом С.Ю. Витте и поддержки Георгия Талона: «Его пустили руководителем в рабочие союзы не только без моего ведома, но и вопреки моему запрещению». Митрополит поведал обер-прокурору свою версию конфликта с делегацией Союза русского народа, ставшего поводом для открытого письма. Из его рассказа следовало, что он отказался совершить службу для черносотенцев и «счел необходимым заметить, что ими, очевидно, руководит не желание молиться, тогда и простой священнической службы было бы достаточно, — а тщеславие, — стремление выделить себя из других. При этом указал на их нетерпимость, употребление насилия и террора, разумеется газетную травлю достойнейших Архиепископов — Ярославского и Херсонского». Митрополит Антоний заключал: «Дубровину угодно приписать меня к левым. Это гнусная клевета. Никогда моих симпатий к ним не было и быть не может. Их стремления противны моему духу и моим убеждениям, как христианина и священника. За веру Православную, за Царя Самодержавного и за народ Русский православный я душу отдам, но не под знаменем таких людей, как Дубровин и ему подобных»⁶⁵⁰.

Борьба первоприсутствующего члена Святейшего синода с черносотенцами продолжалась до 1908 г. В феврале 1908 г. съезд председателей и уполномоченных отделов Союза русского народа с прискорбием констатировал, что духовенство не вступает в союз. Съезд просил Синод, «чтобы всему русскому православному духовенству преподано было от Святейшего синода открытое и официальное разрешение и благословение на безбоязненное служение в составе Союза русского народа»⁶⁵¹. Капитуляция первоприсутствующего члена Синода была предрешена. На монархическом съезде в феврале 1908 г. произошло публичное примирение и лобызание митрополита Антония с А.И. Дубровиным. Трудно сказать, насколько искренним было примирение митрополита со своим обличителем, но уже в марте Синод определил предоставить епархиальным преосвященным, по ближайшему их усмотрению, разрешать и благословлять участие подведомственного им духовенства в деятельности Союза русского народа. В этот период почетными и действительными председателями отделов Союза являлись 2 митрополита, 9 архиепископов и епископов. Особенно широко было представлено духовенство в низших звеньях черной сотни.

В 1912 г. митрополит Антоний (Вадковский) скончался, и первоприсутствующим членом Синода стал митрополит Владимир (Богоявленский), считавшийся покровителем черносотенных союзов. Как ни странно, именно при нем Синод принял решение, запрещающее лицам духовного звания руководить деятельностью политических союзов и партий. Руководящие должности в патриотических организациях вынуждены были оставить многие представители духовенства. Впрочем, священнослужители продолжали направлять деятельность черносотенных организаций, особенно сельских подотделов Союза русского народа. Как отмечала черносотенная пресса, «даже тогда, когда председателем отдела местный крестьянин, то все-таки священник, настоятель прихода руководит отделом своими советами»⁶⁵².

ЦЕРКОВНЫЕ МЯТЕЖНИКИ

Черносотенцы считали себя единственными истинными приверженцами православной веры. Но нельзя не отметить, что два самых ярких представителя черносотенного духовенства в конечном итоге впали в ересь и были отлучены от Русской православной церкви. Речь идет об игумене Арсении и иеромонахе

Илиодоре, которые в 1906 г. упоминались в открытом письме А.И. Дубровина как жертвы гонений со стороны предателей веры, царя и отечества.

Архимандрит Арсений (С.Ф. Алексеев) являлся одним из основателей Союза русского народа. Его жизненный путь был сложным. Он происходил из кантонистов Самарской губернии. Богословского образования он не имел, стал послушником, а затем отправился на Афон, где был пострижен в русском Пантелеймоновом монастыре и совершил паломничество на остров Патмос. Как сообщает его биограф, на острове он «провел первую седмицу Великого поста в той пещере, где Апостол Иоанн созерцал Откровение. На западной стене пещеры есть углубление, которое возникло, когда Тайнови-дец упал от страха и ударился головой о камень, который вдавился как тесто. Тфи раза в году от этой стены истекает целебная вода: на память Иоанна Богослова 8 мая и 26 сентября, а также на Страстной седмице, когда читают Евангелие от Иоанна. Во время пребывания в пещере иеромонаха Арсения произошло чудо: 9 марта в день его пострижения в монашество во время Литургии Преждеосвященных Даров истекла вода. Это был явный знак избранничества отца Арсения на апостольское служение. Монахи отбили несколько камней от места, откуда истекла вода, и дали их иеромонаху Арсению «на духовную войну против врат адовых»⁶⁵³.

Важным этапом духовной войны стало создание Союза русского народа. Вместе с делегацией союзников архимандрит был принят Николаем II и передал царю свою брошюру «Выписи тяжких ересей, от которых погибает Церковь и Государство наше». В брошюре осуждалось бездействие архиереев: «От чего невольно приходится думать о них: православные ли они и знают ли они свое православие, и веруют ли в Бога, и признают ли они загробную жизнь. Поистине теряешь веру в их религиозность»⁶⁵⁴. Архиереи, в чьей религиозности сомневался архимандрит Арсений, запретили его фанатичные проповеди в Михайловском манеже. В ответ Арсений назвал столичное духовенство «нечестивцами» и заявил, что только «ради их грехов и изливает Бог свои фиалы на нашу Россию». В феврале 1906 г. Святейший синод указал сослать обличителя духовенства в Соловецкий монастырь. Черносотенцы с прискорбием восприняли решение синодалов. Газета «Русское знамя» опубликовала статью «Прощай, наш вдохновитель и укрепитель правды и веры», а московский отдел Союза русского народа поднес ему икону «отцу игумену Арсению во дни гонения его за верность Православию и Русскому Самодержавию». Игумен произнес прощальную речь: «Ныне волею духовного начальства моего отправляюсь в Соловецкий монастырь. Поистине пришел сын погибельный, который скоро и царство жидовское возобновит по пророчеству».

По ходатайству черносотенцев Арсений был возвращен с Соловков, но не оставил своих нападок на церковные власти и встал на путь неповиновения. Арсений принял участие в Третьем съезде русских людей в Киеве и, обращаясь к черносотенному залу, объявил: «Отныне подчиняюсь только Царю и вам». Отказавшемуся смириться архимандриту было запрещено совершать религиозные службы. Последней каплей, переполнившей чашу терпения Синода, стала поддержка игуменом «братца» Иоанна Чурикова, окруженного молодыми девицами — «сестрицами» и проповедовавшего праведную жизнь и трезвость. Сначала Арсений уверял, что «братец Иоанн указывает народу путь к истине», но позже разочаровался в «новоявленном лжехристе» и публично покаялся, «что на старости лет и сам впал в жестокое искушение, а чрез меня и другие верующие».

Остаток своих дней Арсений провел на Афоне, где начался его монашеский путь. В те годы афонские монахи разделились на два лагеря: «имяборцы» и «имя-славцы». Последние утверждали, что «имя Бога есть сам Бог». К этому мистическому учению примкнул Арсений. Имяславцы предали анафеме некоторых российских архиереев, которых они считали масонами. В 1913 г. учение имяславцев было осуждено Синодом Русской православной церкви как еретическое, а смута, охватившая святую гору, подавлена с использованием вооруженной силы. Главный гонитель имяславцев архиепископ Никон (Рождественский) вспоминал, что престарелый игумен был разбит параличом, умер не приходя в сознание и был погребен как отлученный от церкви еретик: «Мною лет я знал этого неуравновешенного в духовном отношении человека. Можно было верить его искренности, но нельзя было мириться с его самоуверенностью, доходившею до фанатизма»⁶⁵⁵.

Такой же самоуверенностью и фанатизмом отличался иеромонах Илиодор (СМ. фуфанов). Он был родом из станицы Мариинская области Войска Донского. В своей автобиографии на английском языке Сергей фуфанов с гордостью писал: «Я родился на берегах Дона, реки народного великодушия, гордости и гнева, чьи взбаламученные волны тихо нашептывали о том, как в давние времена к берегам устремлялись свободолюбивые люди: крепостные, искавшие освобождения, бояре и дворяне, не покорившиеся царской воле, мятежные священники и гонимые раскольники»⁶⁵⁶. Несомненно, вольная казачья кровь сказалась на дальнейшей судьбе мятежного священнослужителя.

Отец фуфанова, дьячок сельской церкви, постарался, чтобы все пять его сыновей получили богословское образование. Сергей фуфанов окончил Новочеркасскую семинарию и продолжил учебу в Петербургской духовной академии. Курсом старше в той же академии учился Георгий Гапон. По воспоминаниям фуфанова, из-за недостатка мест в общежитии Гапон устроился

в лазарете. Труфанов, получив воспаление легких, два месяца провел в лазарете и за это время успел подружиться с Георгием Еапоном. Но когда Гапон пытался привлечь его к своей деятельности среди петербургских рабочих, Труфанов отказался и их дружба охладела. Гапон, вскоре покинувший стены академии, не был единственным студентом, пытавшимся помочь беднякам. Два лета, когда в академии были каникулы, Сергей Труфанов вместо отдыха провел в петербургских трущобах, среди нищих и преступников. Он считал своим долгом помочь несчастным людям, обивал пороги богатых домов, просил деньги на благотворительность и раздавал их беднякам. Вскоре он, однако, пришел к выводу, что его усилия тщетны. Обитатели дна не ценили благодеяний. Однажды он подарил одному босяку свои хорошие сапоги, но через день тот опять пришел босым. «Что случилось с сапогами?» — спросил студент и получил наглый ответ: «Какие сапоги? Тебе, должно быть, привиделось! Никаких сапог я не получал». Зато Труфанов научился разговаривать с бедняками, одеваться, как они, и держать себя так, чтобы не выделяться среди простых людей.

Мечтой Сергея Труфанова было стать монахом. Однако он вспоминал, что родители не одобряли его желания. Оно также не находило одобрения у преподавателей академии. Духовные лица, соприкасавшиеся с Труфановым в стенах духовной академии, отмечали его честолюбие, непомерное для инока. На каждом курсе он подавал прошение о пострижении, но оно дважды отклонялось. По его воспоминаниям, против пострижения был Митя Блаженный, или Митя Козельский, сыгравший немалую роль в его жизни. Козельский мещанин Дмитрий Попов был психически ненормальным и косноязычным человеком, пользовавшимся славой прорицателя и даже принятым при царском дворе, где привечали юродивых. Митя предрек Труфанову, что ему не следует идти в монахи, потому что он все равно женится. На третьем курсе Сергей Труфанов был пострижен и получил имя Илиодор. Он говорил, что во все годы монашеского служения над ним дамокловым мечом висело пророчество Мити Козельского. В конечном итоге оно исполнилось, что свидетельствует о том, что юродивый Митя был если не провидцем, то довольно проницательным человеком, хорошо понимавшим натуру своего друга.

В 1905 г. Илиодор окончил Петербургскую духовную академию. Страна была охвачена беспорядками, и выпускник академии понимал, что на Святой Руси творится что-то неладное. По словам Илиодора, он пришел к выводу, что «России нужна революция, но революция во имя Бога и даже во имя Царя — революция против выродившейся знати, жестокой полиции и продажных судов»⁶⁵⁷. Мысли Илиодора не нашли отклика у столичного духовенства. Он пытался стать монахом Алексан-дро-Невской лавры, но ему отказали. Тогда он решил попробовать духовное поприще в провинции. Перебравшись в Ярославль, он определился преподавателем в местную семинарию. Настроение преподавателей и учащихся семинарии показалось ему крамольным, но епархиальное начальство не разделяло его обеспокоенности. На встревоженные доклады иеромонаха епископ Иаков ответил: «Не твое дело».

Поддержку Илиодор нашел только у черносотенцев. Ярославль был первым провинциальным юродом, где открылся отдел Союза русского народа, а Илиодор стал одним из первых, кто вступил в его ряды. Выступая на многолюдных митингах, он доказал, что не зря преподавал в семинарии духовное красноречие. Правда, его ораторское мастерство было особого рода. Мало-мальски интеллигентную публику отталкивали как содержание, так и форма его выступлений. Илиодор закончил Петербургскую духовную академию по первому разряду, однако его образование было весьма односторонним. Даже в чисто богословских вопросах Илиодор остался узким начетчиком. Что же касается светской литературы и тем более естественных наук, то он имел о них самое смутное представление Надо сказать, что Илиодор не только не чувствовал недостатков своего образования, но, наоборот, щеголял своим невежеством.

Образованным людям речи иеромонаха представлялись чудовищной пародией. Илиодор нисколько не задумывался хотя бы о внешнем правдоподобии своих заявлений. Слушателей поражала примитивность и абсурдность его аргументов, сочетание высокопарной патетики и трактирной брани. Критики Илиодора, очевидно, не понимали, что он являлся выдающимся мастером демагогии Илиодор чувствовал себя в своей стихии перед простым народом. Он оказывал магнетическое воздействие на крестьян, рабочих, лавочников. Жандармский ротмистр, лично наблюдавший за одной из проповедей Илиодора, обескураженно сообщал в своем донесении: «Я видел слезы у старых жандармов, казаков, городовых и других далеко не слезливых людей. Эта тысячная рыдающая толпа, готовая за своего пастыря о. Илиодора идти, что называется, в огонь и в воду, положить голову на рельсы, заморить себя голодом, производит крайне жуткое, необъяснимое впечатление».

Речи Илиодора были пронизаны шовинизмом и антисемитизмом. Впоследствии он пытался оправдаться, говоря, что ему много лет вдалбливали неправильные мысли: «Меня научили, что только один русский народ имеет право в России питаться хлебом, говорить и веровать по-своему, а всем инородцам можно и должно вместо всего этого совать в зубы кукиш*. Но даже если Илиодора так учили, то он оказался самым прилежным учеником, намного перещеголявшим своих учителей.

В 1905 г. Илиодор вступил в Союз русского народа Став преподавателем ярославской духовной семинарии в сане иеромонаха, Илиодор с головой погрузился в политическую деятельность. Он гневно обрушивался на иудеев, обвиняя их во всех смертных грехах. Когда его спросили, как он относится к евреям-выкрестам, Илиодор ответил, что, по его убеждению, еврея надо крестить таю вырубить во льду прорубь, трижды окунуть и дважды вытащить. Духовное начальство запретило ему называть евреев жидами, но Илиодор заявил, что ни один православный человек не в силах вынести такой суровой епитимьи. Черносотенные союзы стремились привлечь татарское население, рассчитывая на его монархические настроения, но Илиодор настраивал своих слушателей против мусульман. Позже, уже в Царицыне, высказывания иеромонаха стали головной болью для властей. Татары подали жалобу, что иеромонах публично называл грязным лжецом пророка Мухаммеда. Дело расследовалось сенаторами, но закончилось для Илиодора только замечанием.

Илиодор пробыл в Ярославле всего полгода, поскольку у него начались нелады с семинаристами. Он объяснял конфликт своей высокой требовательностью к разленившимся учащимся. На самом деле причина заключалась в несходстве политических взглядоа Черносотенный преподаватель вызывал недовольство семинаристов, потребовавших его удаления — случай редкий для духовных учебных заведений. Вынужденный покинуть семинарию, Илиодор попросил перевести его в Почаевскую лавру, центр черносотенного движения на Волыни. В лавре были его единомышленники, и Илиодор стал ближайшим помощником архимандрита Виталия. В монастырской типографии Илиодор отпечатал брошюру «Видение монаха» — нечто вроде переложения откровений Иоанна Богослова, применительно к ситуации в России. Среди апокалипсических картин грядущей битвы «святой черной сотни» с врагами православия и монархии проглядывала весьма характерная политическая тенденция. Вражеская рать в описании Илиодора представляла собой отвратительное зрелище: «...ряды этого сборища полны были по-лугоспод, учащейся молодежи, фабричного люда; при этом монах здесь заметил много народностей, а особенно выдавались жиды, они почти все стояли впереди. Все это сборище было разбито на группы. Среди каждой группы стояло два столба, а между столбами были натянуты полотна с надписями: «Октябристы, демократы, социал-демократы, социалисты-революционеры, анархисты, бундисты». Но самое поразительное, что монах увидел на стороне врага священников в блестящих облачениях: «...то были архиереи, их было много, но их трудно было различить; из земли под ними выходил какой-то едкий дым и окутывал их». Что же касается духовенства, оставшегося верным христианским заветам, то оно состояло из бедно одетых священников и немногих владык «Видение монаха» обличало не только церковную, но и светскую иерархию. Когда черная сотня, одолев врага, торжественно подошла к северной столице, вышел к ней «Тот, за Которого она встала» в порфире с оторванным краем — намек на ущемление самодержавной власти. Царь спросил, где же его министры и сановники. На это «великий Кронштадтский Пастырь» грустно молвил: «Они оставили нас»⁶⁵⁸.

В сущности, Илиодор в красочной форме иллюстрировал черносотенный тезис о том, что бюрократия заслонила царя от народа. Восстановив эту связь и наказав неверных слуг, самодержавие обретет прежнюю мощь. Примерно то же самое говорили и другие черносотенцы. Но ни один из них не заходил так далеко в критике существовавшего режима, как иеромонах Илиодор. Иеромонах Илиодор сменил архимандрита Виталия, ставшего настоятелем лавры, на посту редактора «Почаевских известий». После этого газета стала объектом пристального внимания со стороны властей. В справке министерства внутренних дел говорилось, что «орган Почаевского союза «Почаевские известия» стал открыто призывать народ не только к борьбе с интеллигенцией, но и с самим правительством, якобы изменившим царю». Министерство высказывало обеспокоенность тем, что лидеры Почаевского отдела «начали предлагать сельским сходам высказываться в форме приговоров по вопросам общегосударственного порядка, внушая крестьянам несбыточные надежды на участие в делах правления и подчеркивая их значение в жизни государства».

После нескольких предупреждений правительство потребовало от церковных иерархов пресечь вредную деятельность иеромонаха. По решению Синода «Поча-евские известия» были закрыты. Вместе с тем церковные власти решили не наказывать Илиодора. Он был отозван из лавры и переведен в распоряжение саратовского епископа Гермогена. Иеромонах нашел во владыке заботливого покровителя и друга, а епископ оценил в иеромонахе незаурядного проповедника слова Божьего и монархической доктрины. Илиодор сразу же был назначен епархиальным миссионером и настоятелем Святодуховского монастырского подворья в Царицыне.

Четыре года, проведенные Илиодором в Царицыне, превратили его в самую колоритную фигуру на российской политической сцене. Прибыв в Царицын, иеромонах понял, что ему достался «город вольный, портовый, развратный», где люди погрязли в пороках и забыли христианскую веру. Невзирая на трудности, он ревностно принялся обращать неверующих и равнодушных. Его паствой стало население рабочих кварталов и фабричных поселков, расположенных близ города. Интеллигенция, чиновничество, большая часть купечества не приняли проповеди иеромонаха, а он призывал на их головы страшные небесные кары.

Илиодор обещал «сделать из Царицына три Кронштадта», честолюбиво намереваясь затмить славу Иоанна Кронштадтского. Он начал с превращения подворья в полноценную обитель. Монастырь был освящен как Свято-Духов мужской монастырь, но в народе его называли Илиодорюв. Верующие откликнулись на пламенный призыв иеромонаха. Очевидец описывает, что в городе царило подлинное воодушевление. Кто не мог дать денег, нес листы железа на купола, клал кирпичи, убирал мусор. Примечательно, что ни один из богатейших волжских купцов, которых неутомимо обличал Илиодор, не пожертвовал ни копейки. Зато бедняки жертвовали последнее, и даже с Воргоры несли отцу Илиодору по гривеннику с каждого украденного рубля. По местным легендам, возле места постройки была выкопана глубокая яма, вскоре наполнившаяся до краев пожертвованными деньгами. Гордостью монастыря был огромный храм, вмещавший восемь тысяч молящихся. Храм был построен всего за год, а весь монастырь — за три. В народе говорили, что батюшка Илиодор за год воздвиг храм, тогда как кафедральный собор в центре города строится властями вот уже двенадцать лет и не готов даже наполовину.

Свято-Духов монастырь представлял собой четырехугольное каменное строение, окружающее храм. В здании находились кельи для монахов, трапезные, помещения для религиозно-просветительского братства. Была здесь и гостиница для трех тысяч паломников. Во всем здании было проведено паровое отопление, тогда еще редко встречавшееся в царицынских домах. Монастырские постройки, как писали современники, были самой грубой, даже бутафорской работы. Неудивительно, потому что главным архитектором был сам Илиодор, а на стройке трудились прихожане. В обители Илиодора причудливо переплетались современность и глубокая древность. Илиодор построил помещения для электрических машин и типографии. В то же время сотни верующих, включая женщин и детей, по примеру первых христиан копали катакомбы. Холм под монастырем был изрезан тайными подземными ходами, в которых ориентировались лишь самые посвященные. Илиодор вынашивал грандиозные планы. Он намеревался построить рядом с монастырем церковь, превосходящую вместительностью храм Христа Спасителя в Москве.

Сочувствующее Илиодору духовенство говорило о цитадели христианства на Волге; его противники утверждали, что речь может идти скорее о возвращении времен Савонаролы. Подобно флорентийскому монаху, Илиодор презирал достаток и благополучие. Келья иеромонаха была обставлена с подчеркнутым аскетизмом: стоял простой столик, заваленный богослужебными книгами, два венских стула и узкая сосновая скамья с изголовьем. Но хозяин убогой кельи наслаждался властью над фанатичной толпой, возбужденной его безумными проповедями. Илиодор носил посох с набалдашником в виде жилистого кулака, крепко сжимавшего крест — это было своеобразным символом его веры. Теория непротивления злу насилием вызывала у него гневную отповедь. В одной из монастырских галерей он повесил портрет Льва Толстого и требовал, чтобы всякий проходящий мимо плевал в лицо писателю. Он также ставил себе в заслугу запрещение философской драмы Леонида Андреева «Анатэма». Посвятив этому событию поучение «Победа православных истинно русских людей над дьяволом», иеромонах с ликованием восклицал: «Теперь уже не придется бриторылым лоботрясам на театральных подмостках кощунствовать и издеваться над православной христианской верой».

Между прочим, сам Илиодор не избегал представлений в духе средневековых мистерий. Рядом с храмом было сооружено огромное чучело, олицетворяющее гидру революции. После проповеди иеромонах, как Георшй Победоносец, пронзал дракона копьем и под радостные крики прихожан отсекал ему голову. Ночью голову приставляли обратно, и на следующий день Илиодор возобновлял свой поединок. Илиодора часто обвиняли в том, что он, несмотря на проклятия в адрес революционеров, колеблет общественные устои столь же сильно, как и члены нелегальных партий. Иеромонах отвечал: «Это правда. Я — революционер. Таким революционером был и Христос. Таким революционером, бунтовщиком, разбойником и я желаю быть. Я — ученик Христов. Хочу подражать ему»⁶⁵⁹.

Илиодор видел идеал в первых веках христианства, когда оно было религией бедных и гонимых. Он воображал себя мучеником, бестрепетно обличавшим богатых и знатных. Иеромонах не посягал на сословную структуру, но откровенно говорил, что в дворянстве есть многочисленный «негодный элемент», и требовал извергнуть «паршивцев» из благородного сословия. Дворянская и разночинская интеллигенция заслужила его презрение за свой космополитизм. Он сетовал на то, что «наши левые остолопы» забыли свою национальность, и у них «любить отечество — значит не воевать, развращать армию, подставлять свою спину другому народу». Он призывал богатеев уделить часть своего имущества бедному люду. Возмущаясь их роскошной жизнью, он упрекал их в недальновидности, так как всеобщее возмущение рано или поздно лишит их неправедного богатства: «Горе вам, царицынские купцы, справляющие золотые и серебряные свадьбы, ибо детям вашим не придется справлять даже медных, а внукам, может быть, и глиняных свадеб».

В краеведческих исследованиях отмечается, что Илиодор постоянно конфликтовал с местными богатеями, либеральными общественными деятелями и издателями: «По каждому поводу он подавал иск Всего за два года в судах было рассмотрено около 50 дел. 35 исков Илиодор подал против редакторов, были также иски против биржевого комитета и 16 лесопромышленников, против гласных Филимонова, Мельникова, Зайцева». Особую ярость иеромонаха вызывали журналисты. Однажды он произнес пламенную проповедь против газеты «Царицынская жизнь», сказал, что в ней сатанинская воля, что там работают стервятники. Возбужденная его речью толпа жестоко избила учителя гимназии, которого приняли за газетчика. Илиодор сам собирался издавать газету под характерным названием «Гром и молния».

Несмотря на свой духовный сан, иеромонах Илиодор все чаще подчеркивал свои расхождения с церковными иерархами. «Наши духовные пастыри и архипастыри, — проповедовал он перед паломниками, — первые изменники, обманщики и лгуны. Они первые отказались от своих слов и отдали народ на растерзание волкам». Все происходящее на монастырском подворье серьезно обеспокоило полицию. В августе 1908 г. на подворье произошло столкновение верующих с полицейскими. Илиодор изображал дело таким образом, что полиция без всякой причины напала на «молитвенно и религиозно настроенных» людей⁶⁶⁰. Саратовский губернатор граф С.С. Татищев был иного мнения. Он настаивал на привлечении иеромонаха к ответственности за нарушение общественного спокойствия. ПА Столыпин согласился с ним и просил Синод перевести Илиодора подальше от Царицына.

Однако глава правительства оказался совершенно бессильным перед иеромонахом провинциального монастырского подворья. Конечно, Илиодор, несмотря на свой скромный сан и молодые годы, уже не был неизвестным служителем церкви, судьбу которого могло решить движение пера синодального чиновника. На стороне иеромонаха был влиятельный епископ Гермоген. Все руководители крайне правых организаций считали его деятельность образцом пастырского служения, а черносотенные газеты единодушно объявляли клеветниками его противников. Илиодор был коротко знаком с правыми членами Государственной думы и Государственного совета, к числу его поклонников принадлежал отставной премьер-министр ИЛ. Горемыкин. Сын дьячка был вхож в аристократический салон графини С.С. Игнатьевой и пользовался расположением многих придворных. Все эти силы вступились за Илиодора, когда он заявил, что не подчинится решению Синода.

Сохранившаяся в архиве переписка между министром внутренних дел и обер-прокурором Синода представляет собой удивительную подборку документов⁶⁶¹. Раз за разом в течение полугода Столыпин напоминает обер-прокурору Синода П.П. Извольскому о необходимости удалить Илиодора из Царицына. И раз за разом обер-прокурор отвечал, что ни он, ни митрополиты не в силах справиться с мятежным иеромонахом. Илиодор обратился за помощью к Николаю И. Царь, «жалея духовных детей иеромонаха Илиодора», разрешил ему возвратиться в Царицын на испытательный срок. Возвращение Илиодора было триумфальным. Свою победу иеромонах ознаменовал очередным скандалом. Посетив городскую тюрьму, он велел отложить казнь одного из осужденных военно-окружным судом, поскольку тот «производит впечатление не человека, а ангела». Судебные власти были до такой степени выбиты из колеи всем происходившим в городе, что повиновались, хотя речь шла о разбойнике, зарезавшем извозчика в целях грабежа.

Правительство не оставляло попыток утихомирить Илиодора. Товарищ министра внутренних дел П.Г. Кур-лов вспоминал, что они вместе со Столыпиным неоднократно обсуждали вопрос об иеромонахе. Курлов, встречавшийся с иеромонахом, пришел к выводу, что это человек, «который с целью добиться популярности у народа не остановится ни перед какими средствами, и что всякая попытка повлиять на него разумным словом будет бесполезна*. Обеспокоенность полиции вызывали агентурные сведения о настроениях общественности. В одной из агентурных записок говорилось, что враги самодержавия связывают с Илиодором вполне определенные надежды: «Раньше к нему относились не столько враждебно, сколько иронически. Теперь, после «бунта» в отношении церковных и светских властей, устроенного им в Царицыне, левые круги начали относиться к Илиодору с заметным интересом. В пору «бунта» Илиодора в Царицыне высказывалась мысль, что Илиодор может послужить оппозиции, так как при всем своем черносотенстве он может выступить против правительства»¹.

В начале 1911 г. Николай II убедился из докладов министра внутренних дел, что Илиодор не выдержал испытательного срока. Синод определил перевести его настоятелем Новосильского монастыря в Тульской епархии. Иеромонах ответил чиновнику, передавшему царскую волю, что он начинает голодовку протеста. На сей раз власти действовали решительнее. Илиодор пытался добраться до резиденции епископа Гермогена, но жандармы отцепили от поезда вагон, в котором он ехал, и под конвоем увезли его к новому месту служения. В написанном по этому поводу «Послании к царицынцам» Илиодор сообщал, что был вынужден покориться грубой силе и «отправиться в землю Тульскую, оскверненную прахом великого богохульника и беспримерного разбойника графа Льва Толстого».

Высшие власти почувствовали себя спокойнее. Столыпин, принимая перед отъездом в Саратов нового губернатора П.П. Стремоухова, напутствовал его словами, что после выдворения Илиодора задачи губернских властей существенно облегчились. Но не прошло и двух недель, как Илиодор в светском платье, в парике и гриме бежал из Новосила. По некоторым сведениям, бегство иеромонаха было подстроено политическими соперниками Столыпина. Премьер-министр переживал трудные дни, связанные со вторым министерским кризисом, и любое столкновение полиции с черносотенцами только усугубляло его положение. Действительно, товарищ министра Курлов — тайный недоброжелатель своего патрона — отдал охранному отделению необъяснимое распоряжение не препятствовать отъезду Илиодора.

«Царицынское сидение» Илиодора продолжалось двадцать мартовских дней 1911 г. и прогремело на всю Россию. Иеромонах вместе с сотнями фанатичных приверженцев заперся на монастырском подворье и объявил, что выдержит длительную осаду за каменными стенами. Он обращался к монархическим организациям с требованием защитить свободу верноподданного: «У нас отнимают право говорить; за этот грех скоро придет время, когда на митингах опять заговорят ораторы, безусые мальчишки, злобные иудеи и поведут народ на убийства и грабежи*. Сам Илиодор спешил высказать все, что накопилось у него на душе. Он возвестил пастве, что царь находится в руках жидомасонов, из которых самый опасный — Столыпин. По мнению иеромонаха, единственным способом борьбы с заговором было еженедельное дранье министров розгами. Столыпина он предлагал пороть на конюшне сугубо — по средам и пятницам, чтобы тот помнил постные дни.

Хотя Столыпин отразил нападки на реформаторский курс и удержался во главе правительства, ему пришлось вновь уступить в борьбе с черносотенным проповедником. Еще в феврале премьер-министр просил царя повременить с отставкой нового обер-прокурора Синода Лукьянова, последовательного противника Илиодора. Столыпин писал: «Если уход обер-прокурора состоится теперь же немедленно, то этот дерзновенный монах будет громко приписывать эту отставку себе. Так ее поймут все». Тем не менее Илиодор получил высочайшее разрешение остаться в Царицыне, а обер-прокурор Синода был вынужден впоследствии покинуть свой пост.

Мягкость и уступчивость властей имели свое объяснение. Илиодор, пусть и в карикатурной форме, защищал великодержавные принципы. Столыпин с горечью говорил губернатору Стремоухову: «Ужасно то, что в исходных своих положениях Илиодор прав, жиды делают революцию, интеллигенция, как Панургово стадо, идет за ними, пресса также, да разве Толстой, подвергнутый им оплеванию, не первый апостол анархизма, но приемы, которыми он действует, и эта безнаказанность все губят и дают полное основание оппозиции говорить, что она права»⁶⁶².

После снятия осады с монастырского подворья Илиодор был вызван на аудиенцию в Царское Село.

Он вспоминал, что Николай II невнятно процедил несколько слов: *Ты... вы._ ты... не трогай моих министров». Но это ироническое описание Илиодор позволил себе гораздо позже. Непосредственно после аудиенции иеромонах с благоговением поведал пастве о милостивом приеме и внимании августейших особ. Среди народа распространился слух, что Илиодор на самом деле побочный брат царя. Вообще, похождения черносотенного проповедника служили живой иллюстрацией истории XVII в. Яростные обличения иеромонаха напоминали послания протопопа Аввакума, а «царицынское сидение» — восстание Соловецкого монастыря. То обстоятельство, что все это происходило в XX в., доказывало, что на одном географическом пространстве было два временных измерения и параллельно с Россией эпохи модернизации существовала патриархальная Русь.

Словно в давние времена, толпы паломников стекались на подворье в ожидании чуда. Илиодор всерьез приписывал себе дар чудотворца: «Есть неоспоримые факты, что я, живя среди нас, творил чудеса, исцелял больных, предсказывал события за целые года вперед...» Иеромонах возглавил своеобразный крестовый поход по Волге. Высадившись в Казани с полуторатысячной свитой своих приверженцев, он шествовал по улицам под возгласы: «Прочь с дороги! Русь идет!» Закрытый кафедральный собор в Самаре дал ему повод произнести следующее пророчество: «Дверь заперта! Архиерей спит! Попы наши спят... Спят на шелковых подушках и мягких перинах в то время, когда враги наши не спят. И они проспят! Храм этот будет разрушен язычниками и если не будет разрушен, то в нем, вместо святыни, будут поставлены идолы, и храм сделается идольским капищем...»

По наущению Илиодора его последователи изобрели новый способ борьбы с инакомыслящими. Людям интеллигентного вида грозил квач (кисть), которым фанатики мазали дегтем лица своих жертв. По возвращении в Царицын это орудие было водружено на площади с надписью: «Сей квач выставлен на прославление истинно русских православных людей и на посрамление газетных стервятников, жидов и русских ду-раков-безбожников.» Младший брат Илиодора — Аполлон Тфуфанов разъяснял паломникам, что их пастырь тайно ездил на «конгресс» в одном из южных городов, где в «секретном зале» под черным покрывалом совещались тринадцать человек в масках — лучшие сыны отечества. Они постановили всех евреев метить смолой, однако Илиодор возразил, что смолы на всех не хватит, а лучше их всех загнать в Черное море. Невозможно даже на минуту вообразить, что Аполлон Тру-фанов, являвшийся, к слову сказать, кандидатом богословия, верил в подобный бред. Братья сознательно играли на темноте и невежестве своих слушателей. В результате, как было зафиксировано в жандармских документах, среди расходившихся с проповеди слушателей то и дело слышались возгласы: «Поучить бы их следовало! Я бы первый дал в зубы!» Илиодор объяснял, что не призывает к погромам, но иезуитски добавлял: «...если погромы будут, то в них будет виноват не Илиодор, а сами жиды и русские безбожники»⁶⁶³.

Илиодор потерпел поражение, когда он вступил в борьбу с Григорием Распутиным. Илиодор подробно описал историю своих взаимоотношений с тобольским «старцем». Однако это описание грешило многочисленными отступлениями от истины. Илиодор признавал, что мало кто из духовных лиц был знаком с Распутиным так долго и был к нему так близок, как он сам. Илиодор сообщал, что многие — от просвещенного архиепископа Антония до его собственных неграмотных прихожан — предупреждали его не доверять Распутину. Он каялся, что на него напало что-то вроде затмения, ибо долгое время он не мог разглядеть истинной сущности сибирского «старца». Действительно, Илиодор был горячим защитником Распутина. Он печатно называл клеветниками обличителей своего друга, величал его с церковного амвона отцом и благодетелем.

В июле 1911 г. Распутин навестил Илиодора в Свя-то-Духовском монастыре, и иеромонах Илиодор представил старца своей пастве: «Наш брат во Христе Григорий Ефимович, великий человек». С благословения старца ИДиодор и его приверженцы отправились в Са-ров на поклонение мощам Серафима Саровского. Это паломничество запомнилось многим. Илиодор громил «революционеров, интеллигентов, жидов и безбожников», наводя ужас на местное население. По дороге воинственные паломники решили заглянуть в Казань. Распутин послал телеграмму епископу Казанскому Андрею (Ухтомскому), чтобы тот приготовил обед на две тысячи паломников, направляющихся в Саров. Но епископ предпочел покинуть город, чтобы не встречаться с черносотенцами. Иеромонаху Илиодору оставалось только произнести вдохновенную погромную проповедь у ворот женского монастыря и телеграфировать Распутину, что епископ сбежал от православного народа. Епископ из рода князей Ухтомских, не выполнивший просьбу Распутина, был стремительно перемещен на Кавказ и недоуменно говорил: «Я только из газет узнал о своем удалении из Казани, и никто не объяснил мне, за что меня оторвали от моей духовной семьи..*

Нет ни малейших оснований верить Илиодору, когда он утверждал, что он бескорыстно прославлял Григория Распутина. Тобольский «старец» был нужен Илиодору как заступник перед царской семьей. Илиодор ждал и других благ от своего влиятельного друга. Он сам проговорился, что Распутин «трижды обещал мне скорый епископский сан и бриллиантовую панагию». Возможно, именно эти невыполненные обещания вызвали его гнев. Водя дружбу со «старцем», Илиодор одновременно запасался компрометирующим материалом. Так, в руках Илиодора оказались письма императрицы Александры Федоровны Распутину. Иеромонах уверял, что Распутин якобы подарил ему эти документы, когда он гостил у него в селе Покровском. Распутин же утверждал, что бес попутал его из бахвальства показать письма Илиодору, после чего они пропали из взломанного сундука. Надо сказать, что объяснения Распутина звучат гораздо убедительнее.

Хотя за Илиодором утвердилась слава импульсивного и непредсказуемого человека, его выступление против Распутина являлось тщательно спланированной акцией. Духовные лица, которые своими руками ввели «старца» в царские палаты, глубоко сожалели о своей ошибке. Архиепископ Антоний (Храповицкий), епископ Гермоген (Долганов), архимандрит Виталий (Максименко) — все эти сподвижники иеромонаха настраивали его на борьбу с фаворитом императрицы.

16 декабря 1912 г. Илиодор заманил Распутина на Ярославское подворье в Петербурге. Иеромонах торжественно обличил «старца» в тяжких грехах, ему вторил юродивый Митя Козельский. Затем епископ Гермоген привел Распутина в храм и потребовал у него: «Говори: клянусь здесь пред святыми мощами без благословения епископа Гермогена и иеромонаха Илиодора не переступать порога царских дворцов». Дальнейшую сцену описывали по-разному. Например, М.В. Родзянко, ссылаясь на достоверных свидетелей, утверждал, что «старец» обезумел и набросился с кулаками на епископа: «С трудом удалось оттащить безумного от владыки, и Распутин, обладавший большой физической силой, вырвался и бросился наутек Его, однако, нагнали Илиодор, келейник и странник Митя и порядочно помяли».

Так или иначе, но Распутин жестоко отомстил своим обличителям. Николай II был в страшном гневе и отказывался выслушать объяснения епископа. Илиодор в характерном для него стиле обратился к старому покровителю Горемыкину: «Вы уже получили все чины. Если повесить на вас ваши ордена и медали, то не хватит места на груди, придется вешать их на брюках или на спине. Вам нечего искать и нечего терять. Поезжайте, ради Бога, к царю и попросите его принять владыку Гермогена..» Однако на сей раз не помогали ничьи заступничества. Епископ под предлогом догматических расхождений с членами Святейшего синода был сослан в Жировицкий монастырь. Иеромонах Илиодор некоторое время скрывался в доме тибетского целителя ПА. Бадмаева, но в январе 1912 г. вынужден был сдаться жандармам.

Он был заточен во Флорищеву пустынь во Владимирской епархии. Департамент полиции принял строгие меры для надзора за Илиодором. Круглосуточное дежурство несли в общей сложности двенадцать филеров, которые, согласно инструкции, не должны были отходить от него дальше, чем на десять шагов. Беспокойство полиции имело под собой серьезное основание Осведомители доносили, что происшествие на Ярославском подворье вызвало целую бурю. Так, агентурная записка московского охранного отделения констатировала: «За похождениями иеромонаха Илиодора в обществе следят с громадным интересом; ожидают беспорядков в Царицыне среди его сторонников, а также демонстративных выступлений в его защиту со стороны правых Кару, постигшую епископа Гермогена и иеромонаха Илиодора, вызвавшую большое раздражение в среде правых, в радикальных кругах именно и оценивают как благоприятный фактор ослабления престижа правительства даже в среде его сторонников».

Илиодор пытался любыми способами вырваться из заточения. Вначале он обратился с униженной мольбой к Николаю II, обещая весь свой век славить царицу и наследника, если его отпустят к «царицынскому муравейнику православия». Убедившись в непреклонности царя, иеромонах резко изменил тактику. Он тайно переправил из пустыни письма, похищенные у Распутина. Императрица Александра Федоровна в порыве религиозной экзальтации допустила в письмах выражения, которые могли быть предвзято истолкованы. Именно на это рассчитывал Илиодор. Письма императрицы в сотнях и тысячах копий наводнили страну, серьезно дискредитировав царскую семью. Для монархиста такой поступок был возмутительным, но Илиодор, начав с обличения светской и церковной администрации, довел дело до логического конца, объявив, что «теперь я государя и государыню не признаю».

В апреле 1912 г. на тайном совещании со своими приверженцами из Царицына, которые сумели проникнуть в его келью, он разработал план побега. Добравшись до Царицына, он собирался проникнуть на подворье через подземный ход и внезапно появиться в храме. По его приказу прихожане должны были связать нового настоятеля и укрыться в катакомбах Затем, излагал свою диспозицию Илиодор, «я посылаю монашенку Ксению на стену монастыря с красным флагом; тогда народ, стоящий на площади, поймет, в чем дело, и приблизится к стене. Тогда я сам выхожу на стену монастыря и громогласно говорю народу тайну царского дома, и отворяем ворота, как бы сдаваясь из монастыря. Народ бросается к нам, мы соединяемся с народом, оттесняя полицию. В это время назначенные мною люди остаются и поджигают монастырь... В это время я иду с народом; таким образом поднимается всенародный бунт»¹. Примечательно, что иеромонах рассчитывал на поддержку первомайских демонстраций.

Однако один из бывших приверженцев Илиодора выдал весь план полиции. Отчаявшись вырваться на свободу, иеромонах решился на неожиданный шаг. Он просил снять с него священнический сан. По церковным правилам был назначен срок для увещевания. Крайне правые были ошеломлены неожиданным поворотом событий. Один из столпов черносотенства добровольно покидал ряды православного духовенства. Епископ Гермоген призывал единомышленников не отказываться от заблудшего сочлена: «Внезапная кара толкнула этого драгоценного по духовно-нравственным качествам инока в темную пропасть крайнего раздражения и ожесточения*. Правые депутаты возобновили давление на высшие власти и церковных иерархов. И тут Илиодор смешал их карты.

В ноябре 1912 г. иеромонах направил Святейшему синоду послание со словами: «Я же ныне отрекаюсь от вашего Бога. Отрекаюсь от вашей веры. Отрекаюсь от вашей церкви. Отрекаюсь от вас как архиереев». Он обличал пастырей церкви в том, что они, «забывши Бога и Христа его, за звезды, за ордена, за золотые шапки, за бриллиантовые кресты, за панагии, за славу и честь человеческие, — продали Славу Божию, забыли дружбу Христову»⁶⁶⁴. Он возвестил о полном отказе от прежних взглядов. Столько лет громивший интеллигенцию, Или-одор теперь просил у нее прощения. Он порицал свои антисемитские выходки: «Народ израильский! Светоч мира! Ты особенно прости меня. Прах убитых во время погромов младенцев мучит мою совесть. Прости меня, самый даровитый, самый блистательный народ из всех народов»⁶⁶⁵.

По православным канонам Илиодор уже давно был церковным мятежником, ибо нарушал главнейшую монашескую заповедь повиновения духовному начальству. Что же касается его преображения из антисемита и шовиниста в интернационалиста, то к этому вряд ли можно было относиться серьезно. Илиодор просто доказал, что национализм являлся для него удобным политическим приемом. Он мгновенно развернулся в противоположную сторону, как только счел это более выгодным. Впрочем, не исключено, что, совершив этот маневр, Илиодор был вполне искренним. Недаром он говорил, что его казацкая природа не знает полутонов: если он верит, то верит истово — если теряет веру, то топчет ногами прежние святыни.

В декабре 1912г. Синод принял определение по делу иеромонаха. Илиодор, говорилось в этом определении, «выражает решительное сомнение в промыслитель-ном отношении Божьем к созданному им миру, спасительном Воскресении Господа Нашего Иисуса Христа, а также в значении и действительной силе Христовой молитвы», а также «суетно разглашал в печати» свои разногласия с духовным начальством. Ввиду этого Синод определил лишить Илиодора священнического сана и монашеского чина. Было решено ограничиться только этим, хотя некоторые члены Синода поднимали вопрос об отлучении еретика от церкви и даже предании его анафеме. Через несколько дней Илиодор был расстрижен и, по юридической терминологии того времени, «возвращен в первобытное гражданское состояние».

Бывший иеромонах Илиодор, а отныне Сергей фу-фанов был выслан под надзор полиции в хутор Большой Мариинской станицы области Войска Донского. Отрекшись от православия, он провозгласил себя основателем новой религии «вечной истины». «Колдуном я раньше был, — откровенно говорил он репортерам, — народ морочил». Теперь же фуфанов ратовал за возвращение к языческим верованиям и обожествлению сил природы. Он отрицал христианские таинства и обряды, церковную иерархию. Он пренебрег церковным браком, взяв в жены молодую казачку, тем самым исполнив давнее предсказание Мити Козельского. На степном кургане близ родного хутора фуфанов выстроил скит под названием «Новая Галилея», под которым по старой привычке вырыл подземный ход.

На Дону издавна было много сектантов, для которых человек, бросивший вызов господствующей церкви, являлся духовным братом. Не успел фуфанов поселиться в этих местах, как к нему потянулись духоборы, спрашивая совета и поучения. Таким образом, бывший иеромонах вновь становился центром религиозной смуты. У него по-прежнему оставались почитатели в Царицыне. Церковные власти распорядились читать в храмах послание к царицынской пастве по поводу лжеучения бывшего иеромонаха. Но, по донесению жандармского управления, послание возымело обратный эффект. Во время чтения из толпы прихожан доносились возбужденные выкрики: «неправда», «это не так».

фуфанов ободрял своих приверженцев обещанием рано или поздно вернуться к ним.

В то же время он не прекращал антицерковную и антиправительственную деятельность. Об этом стало известно благодаря доносу двух самых близких его почитателей, разочаровавшихся в нем как в вероучителе. Судебные власти предъявили бывшему иеромонаху обвинения в богохульстве, кощунстве, оскорблении императора и особ царствующего дома, а также в «образовании преступного сообщества, поставившего себе целью учинение ряда террористических актов». Дело в том, что в конце июня 1914 г. некая Феония (Хиония) Гусева всадила сапожный нож в живот Распутину около его собственного дома в селе Покровском, фуфанов признал: «Хионию Гусеву я знаю хорошо; она — моя духовная дочь... До 18 лет она была очень красива лицом, а потом сделалась уродом: у нее отпал нос. Сама она объясняет это тем, что она молила Бога отнять у нее красоту. И Он отнял. Просто она во время паломничества по святым местам, ночуя по ночлежным домам в больших городах, заразилась скверною болезнью, сифилисом, и сделалась уродом». Он заявил, что благословляет «эту героическую деву», хотя и отрицал непосредственное соучастие в покушении: «Гусева, как истинный герой, без всякого науськивания с моей или с чьей бы то ни было стороны решила сделать то, о чем мечтала».

Много позже фуфанов раскрыл подоплеку покушений⁶⁶⁶. В «Новой Галилее» ночью на берегу реки он собрал свою паству: «Собрание избрало трех самых красивых девушек., они должны были заманить и убить Распутина». Но Хиония 1усева сказала: «Зачем губить красивых женщин, жизнь которых впереди? Я женщина убогая и никому не нужная... я одна предам его казни. Батюшка, благословите меня заколоть его, как пророк древний заколол лжепророков». Впрочем, к красочному рассказу о ночном собрании, вынесшем приговор Распутину, следует относиться с такой же осторожностью, как и ко всем свидетельствам фуфанова, мешавшего правду и вымысел.

Не дожидаясь ареста, фуфанов скрылся из «Новой Галилеи». Местные духоборы переодели его в женское платье, нарумянили, надели парик и дали провожатых. В Ростове-на-Дону журналисты прогрессивной прессы отправили его на север, к «славным русским литераторам», среди которых был Максим Горький. Так, при помощи «газетных стервятников», как он выражался совсем недавно, Труфанов бежал в Норвегию. Перейдя ручей на границе, он патетически воскликнул, хотя ни одна душа уже не могла слышать его: «Прощай, проклятая родина! Прощай, бедная страдалица Россия! Измучили меня на твоей груди насильники, мракобесы, предали и бестолковые духовные дети и почитатели*.

Поселившись в Христиании («городок вроде Саратова», писал он жене), фуфанов писал книгу-обличение о Распутине под названием «Святой черт». В этом далеком крае, несмотря на начавшуюся мировую войну, он ни на минуту не терял связи со своими приверженцами. О том, насколько он овладел умами темного люда, говорит следующий курьезный факт. В Царицын неведомо откуда прибрел Лжеилиодор, впоследствии арестованный полицией и оказавшийся мещанином Степановым. Часть паствы признала его за нового вероучителя, в коего вселился дух фуфанова, и беспрекословно исполняла его повеления.

Настоящий фуфанов пытался продолжить свою борьбу из-за границы. Достойно удивления, что после своего отречения он продолжал носить на груди значок Союза русского народа. Официально черносотенные организации отвернулись от богохульника и крамольника, хотя в частном порядке кто-то из лидеров крайне правых сожалел о пламенном агитаторе. Осенью 1916 г. он направил своим бывшим друзьям проклятье за то, что они пытаются сохранить вековые цепи рабства. «А вот что вам нужно делать, — советовал он, — собравшись, пропеть похоронный марш старой России и отслужить панихиду без вечной памяти по союзу русского народа и прочим монархическим, прочим мошенническим организациям».

За границей Труфанов написал книгу о своих отношениях с Распутиным, в которой проводил мысль, что Распутин был дьяволом в ангельских одеяниях. Рукопись только готовилась, а уже носились сенсационные слухи о ее содержании и о том, какие неслыханные гонорары сулят автору иностранные издатели. Рассчитывая на коммерческий успех своего предприятия, "Цэу-фанов отправился в США. За ним внимательно следили русские подданные, жившие в Америке. Впоследствии Труфанов утверждал, будто бы русское правительство пыталось выкупить у него рукопись, предложив 25 тысяч рублей через американского архиепископа. Но ставки были выше. В августе 1916 г. архиепископ Алеутский и Северо-Американский Евдоким (Мещерский) телеграфировал Святейшему синоду: «Илиодор в Нью-Йорке. Продает жидам за 50 000 гнусную книгу о Царской Семье».

Книга "фуфанова была озаглавлена «Святой черт»¹. К ее выходу в свет приложил руку историк и публицист С.П. Мельгунов, член кадетской партии и издатель журнала «Голос минувшего». Книга была напечатана в 1917 г., после падения монархии. Издатели попали в точку, так как свергнутая царская чета и их убитый фаворит были у всех на слуху. Первый тираж книги разошелся мгновенно, сразу же последовали переиздания. Однако правдивость сведений, сообщаемых в сочинении Илиодора, с самого начала вызывала серьезные сомнения. Он заявлял, что располагает документальными доказательствами всех фактов, приведенных в его книге, и подробно перечислил свои источники, начиная с отзывов о Распутине, слышанных им во время встреч с Николаем II, и кончая многотомным дневником «святой матери Ольги» — генеральши Ольги Лохтиной, одной из поклонниц старца, копировавшей все его записки и записывавшей все его слова, в которых она усматривала глубокий пророческий смысл. Проблема в том, что к моменту издания «Святого черта» фуфанов не располагал оригиналами документов, в частности письмами императрицы, похищенными им в селе Покровском. Оригиналы были изъяты полицией еще до бегства фуфанова за границу, остались только предусмотрительно снятые и спрятанные у родственников копии.

С.П. Мельгунов, написавший предисловие к книге фуфанова, поручился за идентичность копий, так как видел некоторые оригиналы документов до их изъятия. Одновременно с этим он предупреждал читателей: «Тон записок Илиодора производит нехорошее впечатление: дело не в запальчивости и естественном возмущении, хотя и запоздалом для автора, а в том явном стремлении обелить себя, представить себя каким-то наивным простачком, у которого упала вдруг пелена с глаз». С.П. Мельгунов также признался, что публикует рукопись с «сокращением, отчасти устраняя некоторые действительно фантастические утверждения Илиодора, отчасти избегая тех скабрезных деталей, которые любит Илиодор в описании того, как Распутин на практике осуществлял свою идею «изгнания блудного беса». Некоторые историки считают эту книгу «Святой черт», отредактированную издателями с оппозиционными взглядами, всего лишь пропагандистским пасквилем, наполненным вымыслами для дискредитации царской семьи. В то же время ряд фактов, упомянутых фуфановым и на первый взгляд представляющихся совершенно фантастическими, находит подтверждение в других источниках

Солидный американский журнал «Метрополитен», купивший права на публикацию заметок фуфанова, в итоге отказался от своего намерения, придя к выводу, что сенсационные сведения имеют голословный характер. Желтая пресса оказалась не столь щепетильной, и заметки о Распутине опубликовали более трехсот американских газет. Позже книга Труфанова вышла отдельным изданием под названием «Безумный монах России Илиодор». От русского издания она отличается подробностями детской и юношеской жизни Сергея Труфанова и фотографиями из его семейного архива. Американский шоу-бизнес и Безумный монах России нашли друг друга, и неудивительно, ведь проповеди Илиодора всегда являлись красочным шоу⁶⁶⁷. Илиодор подписал контракт на съемки фильма по его книге и даже зарегистрировал продюсерскую фирму «Илиодор корпорейшн*. Он снялся в кинокартине «Падение Романовых», где выступил в роли грешного ангела, противостоящего святому черту Распутину. Премьера фильма состоялась в Нью-Йорке в сентябре 1917 года, но рецензии были довольно холодными, так что кинозвезды из расстриженного иеромонаха не получилось.

Между тем в России свершилась вторая за год революция. Труфанов решил вернуться на родину. В 1918 г. он появился в Царицыне, к изумлению и радости своих приверженцев. По некоторым сведениям, он собирался предать проклятию большевиков, а Троцкого провозгласить Антихристом. Но он быстро изменил свое намерение и вступил на путь сотрудничества с новой властью. Вероятно, ему импонировала большевистская политика, направленная на уничтожение эксплуататорских классов. Он заявлял: «К Октябрьской революции отношусь сочувственно, ибо после Февральской революции остались помещики, купцы и фабриканты, которые пили народную кровь». Когда Царицын заняли белые, Труфанов бежал в Москву, а после победы большевиков в Гражданской войне вновь вернулся в Царицын и с разрешения революционных властей занял часть помещений Свято-Духовского монастыря.

Труфанов рассчитывал, что церковь порвет со своим прошлым, и мечтал приблизить ее к простому народу. Подобные планы вынашивали также некоторые другие представители православного духовенства, принявшие участие в так называемом движении обновленцев. Советская власть поддерживала обновленцев, но, по мнению чекистов, им не хватало пролетарской твердости. В декабре 1920 г. заведующий отделом ВЧК Самсонов докладывал Ф.Э. Дзержинскому: «Даже такой решительный и смелый вояка в рясе, как Илиодор Труфанов, даже он в паутине Церкви не нашел присутствия духа для того, чтобы открыто ударить церковной иерархии прямо в лоб»⁶⁶⁸. Вопреки пессимизму чекистов Т^уфа-нов решился на активные действия. На Пасху 1921 г. он объявил об основании им «Живой христовой церкви» и самолично рукоположил себя в епископы Царицынские и патриархи всея Руси. Свое служение патриарх Илиодор начал с провозглашения «многая лета» большевистским вождям: «Вы, опередившие толпу на три поколения, рейте кверху сквозь тучи и молнии, через широкие моря в светлое царство благословенного социализма». О выступлении патриарха Илиодора с одобрением отозвался Емельян Ярославский: «...Чрезвычайно интересная речь Илиодора, которая отражает настроения определенной части народных низов»^{669 670 671}.

Илиодор решил заручиться поддержкой вождя большевиков В.И. Ленина и в июне 1921 г. написал письмо, адресованное «Глубокоуважаемому товарищу — брату Владимиру Ильичу»⁶⁷². В этом любопытном документе Илиодор сообщал: «С тех пор, как я вышел из рядов попов-мракобесов, я в течение девяти лет мечтал о церковной революции. В нынешнем году (на Пасху) церковная революция началась в Царицыне. Народ, осуществляя свои державные права, избрал и поставил меня патриархом Живой христовой церкви*. Однако, жаловался патриарх Илиодор, дело пошло не так, как он предполагал, ибо церковная революция началась без санкции советской власти. По мнению Илиодора, такая санкция должна быть дана, потому что церковная революция имеет благую цель разрушения поповского царства и примирения народных масс с коммунистическим устройством жизни. «Вести русскую массу к политической коммуне нужно через религиозную общину. Другими путями идти будет слишком болезненно», — уверял Илиодор. В заключение он просил о личной встрече: «Как Вы, Владимир Ильич, смотрите на это? Признаете ли Вы, какое [-либо] значение за церковной революцией в деле достижения русским народом идеалов социальной революции? Если Вы интересуетесь затронутым мною вопросом, то не нужно ли будет приехать мне к Вам в Москву и лично побеседовать с Вами об этом, по моему мнению, весьма важном деле?»

В.И. Ленину было известно имя Илиодора. В период эмиграции он неоднократно упоминал о нем в своих статьях как о мракобесе и черносотенце. На обращение Илиодора глава советского правительства не ответил, возможно, даже не прочитал. Точно известно, что письмо дошло до приемной Совнаркома. Из приемной копию направили в Наркомат юстиции, который, в свою очередь, запросил Царицын о характере и размерах движения Илиодора. Председатель Царицынской губчека в своем ответе отметил: «В сущности, никакого движения массового нет».

У Илиодора оставались верные поклонники, которых в декабре 1921 г. запечатлели на пленке операторы, снимавшие по заказу АРА. Американская организация занималась помощью голодающим Поволжья и имела некоторую свободу рук в большевистской России. Американцы, хорошо помнившие Безумного монаха, посетили Царицын и были глубоко впечатлены рождественской службой в монастырском храме. Документальный фильм о русской миссии АРА был показан в кинотеатрах США, он включал съемку Илиодора, его жены и двоих детей. Панорама показала Илиодора среди толпы последователей. Сопровождающий текст назвал Свято-Духов монастырь «Коммуной вечного мира».

Однако деятельность Илиодора не имела такого размаха, как до революции. Наступили новые времена, и послушать проповеди Илиодора приходили уже не десятки тысяч, а только несколько десятков самых верных и стойких приверженцев. Возможно, Илиодор осознал, что обновленчество нужно советским властям исключительно для подрыва влияния православного духовенства. Атеистическое государство не нуждалось в живой христовой церкви. В 1922 г. патриарх Илиодор исчез из Царицына, то ли бежал, то ли был выслан. Память о нем еще долго сохранялась в Царицыне, переименованном в Сталинград. В отчете Сталинградского общества краеведения за 1927 г. отмечалось, что последователи Илиодора жили общиной в сельскохозяйственной коммуне «Добротолюбие» недалеко от станции Гумрак. Краеведы Я. Холщевников и его жена внедрились в общину, участвовали в радениях и записали две тетради песнопений⁶⁷³. Возможно, приверженцы Илиодора верили, что их духовный учитель вновь вернется в Царицын, как это было после революции.

Однако Цэуфанов окончательно покинул Россию. В Риге патриарх живой христовой церкви стал баптистом. Осенью 1922 г. он на пароходе прибыл в Нью-Йорк и подал заявление на получение американского гражданства. Пресса ждала сенсаций от Безумного монаха. Газета «Нью-Йорк Таймс» писала: «Трудно предсказать, что он будет делать; но что бы это ни было, это будет ярко и на это стоит посмотреть». Жизнь Илиодора в Америке сопровождалась такими же скандалами, как и в России. Его связывали с княгиней Кантакузен, а когда она рассорилась с ним, стали говорить, что Илиодор предлагал свои услуги Генри Форду. На мероприятиях русских эмигрантов он размахивал национальным флагом и провозглашал «Отечество в опасности!*, не уточняя, имел ли он в виду старую родину или новое отечество.

Говорили, что поначалу он неплохо жил на деньги, полученные за публикации о Распутине. Биржевой крах разорил его вместе с миллионами американцев. Обеднев, Илиодор пустился во все тяжкие, пытаясь поправить свое материальное положение. Как всегда, его планы отдавали грубым авантюризмом. Он предлагал правительству США отыскать мифические царские вклады на сумму в двести миллионов долларов и мечтал на комиссионные выстроить в Нью-Йорке народный дом «Американская Русь*. Кроме того, вспомнив о своем участии в фильме «Падение Романовых», он написал для голливудских студий четыре сценария, рассчитывая построить на гонорар «Храм Вечной Истины». Т£>уфанов уверял: «Из Холливуда шли для меня очень добрые вести... Обещали мне оттуда... золотые горы...» В итоге все закончилось судебной тяжбой с кинокомпанией Гилберта из-за отказа дать ему роль в фильме «Пять дней в аду».

Последний раз Сергей 1фуфанов громко напомнил о себе в 1943 г., выпустив книгу «Великая Сталинградская Марфа»⁶⁷⁴ о блаженной нищенке, с которой он повстречался в Царицыне. Она бродила по городским улицам и бросала в прохожих камни. Прохожим это не нравилось, но потом поползли слухи, что люди, в которых она попала камнем, чудесным образом исцеляются от хворей. Марфу стали почитать как провидицу. Рассказывали, что она предсказала смерить царской семьи и чуть ли не битву на Волге. Вообще-то юродивая была известна в народе как Маркса Царицынская, но Т^уфа-нов назвал ее Сталинградской, потому что после окружения и разгрома немецких войск под Сталинградом это слово стало самым популярным в мирт, фуфанов добавил свои воспоминания в копилку народных легенд о Марфе Блаженной, рассказав, что еще в 1918 г. она предсказала ему возвращение в Америку.

В своей последней книге фуфанов поведал о метаниях меящу различными конфессиями. Он регулярно проповедовал в баптистской церкви, но в 1940 г. вдруг решил примкнуть к старообрядцам-беспоповцам, чья община располагалась в Миллвилле, близ Атлантик-Сити. В глубокой яме, которую старообрядцы называли Мертвым Морем, «они окрестили меня, шестидесятилетнего старичка, и наставник их, Никон Панцырев из Ири Пенн, нарек меня Василием в память Блаженного Василия Московского». Но фуфанов не ужился со старообрядцами: «чрез некоторое время после отменного обмана и отменного надругательства надо мною бородатых и противозаконно бритых дикарей, отрекся уже и от староверов, и от староверия, и от их крещения в Мертвом Море, и от нового имени». Последние годы своей бурной жизни Сергей фуфанов, переменивший множество вер и имен, закончил нищим стариком. 1Ъ-ворили, что служил швейцаром дешевой гостиницы и умер от болезни сердца в 1952 г. в Нью-Йорке.

Конечно, Илиодор был гротескной фигурой. Но это не дает оснований отмахнуться от этой личности как от некоего исторического курьеза. Без него невозможно составить полную картину общественной жизни страны. Илиодор со всеми изломами его биографии был олицетворением черносотенного движения, вернее, его крайнего направления. Это прекрасно понимали современники, отмечавшие, что в черносотенстве имелась оригинальная черта — глубокий мужицкий демократизм, прикрытый националистическими и монархическими лозунгами. История черносотенного иеромонаха наглядно продемонстрировала все эти качества.