Чёрная сотня

ГЛАВА II Погромы в дни свободы

Манифест 17 октября 1905 г. был призван умиротворить страну. Однако авторы манифеста напрасно рассчитывали на быстрое успокоение. Опубликование манифеста привело к взрыву насилия и ознаменовалось массовыми погромами. Русское слово «погром* вошло в международный лексикон. Оно так и пишется «pogrom* и не нуждается в переводе. Однако следует задаться вопросом, что подразумевает этот общеупо-требимый термин? Англоязычная Википедия дает следующее определение: «Погром — это насильственное нападение толпы в основном на евреев, совершаемое зачастую при попустительстве законных властей и характеризующееся убийствами и (или) уничтожением жилищ, имущества, торговых заведений и религиозных центров». Данное определение отражает наиболее типичное представление о погромах, укоренившееся в западной и в российской литературе. Однако события второй половины октября 1905 г. не укладываются в рамки подобного представления. Прежде всего нельзя утверждать, что нападению толпы подверглось в основном еврейское население. Кроме того, в ряде случаев имело место не одностороннее нападение, а взаимные столкновения противоборствующих сторон. Наконец, основная причина октябрьских погромов лежала не в плоскости национальных или религиозных, а скорее, политических и до некоторой степени экономических противоречий.

В две октябрьские недели оказалось спрессовано множество разнообразных событий. Крайне сложно вычленить погромы из водоворота насилия, охватившего страну. Отсюда большие расхождения между количественными данными, характеризующими масштаб явления. Самая большая цифра — 660 приводится в «Еврейской энциклопедии»¹⁹⁰, тогда как наиболее полный перечень населенных пунктов, в которых произошли погромы, включает 102 населенных пункта^{191 192}. Все зависит от того, что подразумевать под погромом. Говоря о погромах, было бы неправильно ограничиться исключительно конфликтами на национальной почве, тем более что в чистом виде они никогда не проявлялись. Столь же неправомерно было чрезмерно расширять представление о погромах, включая в них все столкновения, имевшие место в октябре 1905 г.

На наш взгляд, октябрьские погромы представляли собой массовые выступления под монархическими лозунгами, направленные против демократических сил и евреев, которых огульно зачисляли в пособников революции. В ряде случаев погромы носили характер социального протеста, выраженного в извращенной форме и сопровождавшегося проявлениями национальной и религиозной вражды. Чтобы восстановить картину погромов, пришлось привлечь множество документов: от судебно-следственных материалов до периодической прессы. Были просмотрены практически все русскоязычные газеты, выходившие в октябре — ноябре 1905 г. Из архивных документов наиболее ценным оказался комплекс дел о помиловании погромщиков⁵.

По нашим подсчетам, в период с 17 октября по 1 ноября 1905 г. погромы произошли в 358 населенных пунктах. Погромы начались в городах (108), посадах и местечках (70), а затем перекинулись в села, деревни и хутора (180). Большинство погромов (292) пришлось на черту еврейской оседлости, причем внутри черты почти все погромы прокатились по 15 русским губерниям, тогда как в 10 польских губерниях было отмечено всего 2 погрома. Вне черты оседлости произошло 66 погромов, в том числе в Сибири — 7 погромов, на Кавказе — 2, в Средней Азии — 1.

Сколько человеческих жизней унесли погромы? Современники упоминали о 985 убитых и 1442 изувеченных¹⁹³. По другим данным, было убито 810 и ранено 1770 человек¹⁹⁴. Но наибольшее распространение получили сведения о 4 тыс. убитых и 10 тыс. раненых. Именно эти цифры вошли во все учебники по истории КПСС¹⁹⁵. Произошло это потому, что о 4 тысячах убитых упомянул В.И. Ленин в «Докладе о революции 1905 года*¹⁹⁶. В советскую эпоху любая ленинская цитата воспринималась как истина в последней инстанции. На самом деле данные о жертвах погромов были взяты В.И. Лениным из книги ЛД Троцкого «Россия и революция*, изданной на немецком языке в 1909 г., откуда он и почерпнул сведения о жертвах погромов¹⁹⁷. ЛД Троцкий в свою очередь использовал сведения В. Обнинского, который также не обращался к первичному материалу, а привел данные из журнала «Право*. Редакция этого юридического издания располагала только корреспонденциями с мест — зачастую весьма преувеличенными.

По нашим подсчетам, во время октябрьских погромов погибли 1622 и были ранены 3544 человека. Разумеется, указанные цифры нельзя считать окон-нательными и бесспорными. В частности, статистика учитывала только раненых, обратившихся за врачебной помощью. Лица, получившие легкие ранения и побои, не регистрировались документами. В ряде случаев статистика пострадавших не вызывает сомнений, поскольку подтверждена документами из нескольких источников. Это касается погромов в Баку (51 убитый и 83 раненых), Кишиневе (53 и 87), Вильно (9 и 27), Екатеринославе (68 и 231), Минске (52 и 100, из них 63 тяжелораненых), Орше (28 и 23), Саратове (8 и 78 плюс 53 легкораненых), Симферополе (42 и 68), Томске (68 и 86), Тифлисе (36 и 66), Туле (22 и 65), станции Раздельная (13 и 27). В Киеве, по данным сенаторской комиссии, было убито 47 и ранено 205 человек. Однако с добавлением сведений из отчета киевской скорой медицинской помощи¹⁹⁸ можно подсчитать, что за время киевского погрома 68 человек погибли и 301 человек был ранен. Самым кровопролитным был погром в Одессе. Подытожив рапорты полицейских чинов и охранного отделения, начальник одесского жандармского управления сообщал, что к 22 октября насчитывалось свыше 900 раненых и более 200 убитых. Газеты писали о 800 убитых и 5000 раненых¹⁹⁹. В докладе сенаторской комиссии А.М. Кузминского приводятся сведения о 618 убитых и 561 раненом. Однако можно согласиться с выводом комиссии, что «число убитых и раненых частных лиц даже приблизительно не может быть определено»²⁰⁰.

Октябрьские погромы часто называют еврейскими, что не совсем справедливо. Определение национальности пострадавших было сложной задачей, для выполнения которой были привлечены судебные материалы, дела департамента полиции и сообщения прессы. Учитывались прямые указания на национальность или вероисповедание пострадавших, сообщения о погребении на кладбище, сведения о лечении раненых в больницах, фамилии и имена пострадавших. Удалось установить национальную принадлежность двух третей пострадавших. Среди них евреи составили 711 убитых и 1207 раненых; русские, украинцы и белорусы — соответственно 428 и 1246; армяне — 47 и 51; грузины — 8 и 15; азербайджанцы — 5 и 7; поляки — 4 и 6; латыши — 2 и 1; немцы — 1 и 7; греки — 1 убитый; караимы — 1 убитый; молдаване — 7 раненых; литовцы — 2 раненых; лица кавказской национальности (в источниках «кавказцы», «туземцы» и тд.) — 10 убитых и 53 раненых. Национальность 404 убитых и 932 раненых осталась невыясненной. Разумеется, следует оговориться, что эти данные не претендуют на исчерпывающую полноту.

Погромы начались после получения известия о манифесте 17 октября. Анализируя факторы, способствовавшие быстрому распространению погромов, следует отметить дезорганизацию представителей власти, для которых царский манифест стал полнейшей неожиданностью. Подготовка манифеста проходила в глубокой тайне. К его разработке и обсуждению было привлечено всего 11 человек из ближайшего царского окружения, а также из числа сотрудников С.Ю. Витте. В полном неведении находились министры и члены царствующего дома. Военный министр А.Ф. Редигер лишь по громким голосам, доносившимся из-за закрытых дверей царского кабинета, догадался, что там идет важное совещание²⁰¹. Осведомленные источники утверждают, что «сам министр внутренних дел узнал о манифесте одновременно с прочими столичными обывателями»²⁰². Министр финансов В.Н. Коковцов также вспоминал, что узнал о манифесте из газет.

Неудивительно, что смена правительственного курса застигла врасплох местные власти, особенно на окраинах, куда вести доходили с перебоями. Наместник Кавказа граф И.И. Воронцов-Дашков запрашивал столицу: «Сегодня получил указ о свободе слова, союзов и прочее, подписанный 17 октября. Считать ли его действительным? Отвечайте шифром»²⁰³. Сибирь и Дальний Восток были отрезаны забастовкой от центра страны. В пограничную Кяхту весть о манифесте быстрее дошла через Пекин, чем из глубин России. Иркутский губернатор граф П.И. Кутайсов через четыре дня после подписания манифеста объявлял населению: «По городу распространяется слух о получении какого-то манифеста. Считаю своим долгом известить, что лично я ничего подобного не получал по самой простой причине, что телеграфное сообщение между С-Петербургом и Иркутском не восстановлено»²⁰⁴.

В городах, где действовал телеграф, сообщения о манифесте были получены 18 октября. Несколько строк манифеста резко повысили пульс общественной жизни. Диапазон мнений был весьма широк Консерваторов ошеломил отказ царя от самодержавного принципа. Либералы восприняли манифест со смешанным чувством. В эти дни в Москве проходил учредительный съезд конституционно-демократической партии. В зал заседания вбежал журналист либеральной газеты, потрясая корректурным листком, на котором непросохшей типографской краской был напечатан текст манифеста. Лидер кадетов П.Н. Милюков вспоминал: «Этой беспримерной сенсации не ожидал никто из нас. При нашем общем настроении этот текст производил смутное и неудовлетворительное впечатление... что это такое? Новая хитрость и оттяжка или в самом деле серьезные намерения? Верить или не верить?»²⁰⁵ Левые силы дали однозначный ответ: «Не верить!» В прокламации орехово-зуевских социал-демократов говорилось: «...когда народ восстал, когда пронесся клич рабочего класса: «К оружию!», самодержавие сочло нужным бросить возмущенному народу огрызки гражданских прав»²⁰⁶. Лидер эсеров В.М. Чернов писал о всеобщей забастовке: «Она заставила правительство выпустить Манифест 17 октября, что, конечно, было не бог весть каким приобретением; но все же она дезорганизовала правительство, заставила его фактически распустить вожжи и в то же время в огромных размерах подняла уверенность в своих силах, активность и решительность всех враждебных правительству слоев»²⁰⁷.

В обстановке дезорганизованности и растерянности власти в столице и на местах явочным путем вводились провозглашенные манифестом политические свободы. Газеты выходили без цензуры, прокламации с самыми радикальными призывами распространялись беспрепятственно. «Самодержавие разбито, но не уничтожено! Царские уступки не обманут рабочий класс! Он должен бороться до конца!» — говорилось в этих прокламациях. Повсеместно собирались митинги, на которых прозвучали призывы к свержению самодержавия. Объявленная 21 октября амнистия привела к освобождению ряда политических заключенных, причем зачастую ворота тюрем распахивались силой. В ряде городов коалиционные комитеты взяли на себя всю полноту власти. Даже некоторые городские думы (Казань, Томск и др.) попытались устранить губернскую администрацию.

Но одновременно с этим в борьбу вступила черная сотня. Осенью 1905 г. черносотенцы являлись неорганизованной стихией. Простые обыватели, вышедшие на улицы, не состояли в партиях и вряд ли имели представление о политике. В первых же выступлениях черносотенцев проявилось отрицательное отношение к чуждым им идеям. Они не хотели слышать о манифесте разрушавшее привычный порядок вещей. На железнодорожной станции Ставрополь-Кавказский местные жители сочли, что манифест о свободах подложный и выдуман учащимися железнодорожного училища. Толпа окружила училище, и только вмешательство железнодорожников предотвратило его разгром²⁰⁸. Даже при отсутствии сомнений в подлинности царского манифеста попытка публично зачитать его была сопряжена со смертельной опасностью. Например, в Екатеринбурге «одной из первых жертв разъяренной черни стал сотрудник газеты «Уральская жизнь» ПА Соловьев, который хотел прочитать перед толпой манифест 17 октября. Его окружили какие-то темные личности, ударом дубины по голове сшибли с ног и ножами нанесли ему несколько ран»²⁰⁹.

Большинство столкновений вызвал даже не сам Манифест 17 октября, а последовавшие за ним противоправительственные митинги и демонстрации. Участник революционного митинга, состоявшегося 19 октября в Костроме, делился своими впечатлениями: «Появилась шайка мясников, лабазников и др. темных личностей и с криком «ура» бросилась на нас.. Ломовики, извозчики распрягали лошадей, оставляли их у телег и оглоблями и дугами били учащихся»²¹⁰. В Курске толпа напала на демонстрацию, шедшую под красными флагами. После этого черносотенцы разделились на две части. «Первая партия, — сообщали очевидцы, — не исполнила своей задачи, а вторая «на славу» поработала»²¹¹.

В противовес противоправительственным митингам и демонстрациям прошли патриотические манифестации с хоругвями и царскими портретами. 1905 год начался с подобного шествия, расстрелянного войсками.

После Кровавого воскресенья 9 января 1905 года священник ГЬоргий Гапон, организовавший шествие рабочих к Зимнему дворцу, объявил, что солдатские пули расстреляли веру народа в царя. Его слова стали популярными в революционной среде. Но хотя авторитет самодержавия изрядно пошатнулся, октябрьские события показали, что значительная часть населения по-прежнему оставалась приверженной монархии. Девять месяцев революции не могли полностью разрушить убеждения, складывавшиеся веками.

В оппозиционных кругах утверждали, что патриотические манифестации организуются с одобрения и по инициативе властей. Показательна прокламация Виленской группы анархистов-коммунистов, выпущенная ввиду слухов, что губернатор замыслил организовать манифестацию: «До сих пор эта дикая оргия воздержалась устроить в Литве и Польше погромов, опасаясь смелого отпора наших крестьянских товарищей, всего польского и литовского населения. Но новоприбывший губернатор — этот типичный и безмозглый черносотенец — думает, что ему удастся и здесь в Вильне устроить погром, и с этой целью разрешил патриотическую манифестацию»²¹². Как видим, анархисты ставили знак равенства между черносотенной манифестацией и погромом, возлагая всю ответственность на власть.

В действительности мысль о противодействии революционерам исходила от рядовых людей. В.В. Шульгин вспоминал, как в редакцию газеты «Киевлянин», имевшей репутацию консервативного органа, явилась делегация рабочих с предложением устроить патриотическую манифестацию в ответ на революционные шествия: «Они с красными флагами, а мы с хоругвями. Они портреты царские рвут, а мы их, так сказать, всенародно восстановим». Редактор газеты профессор ДИ. Пихно уговаривал рабочих не предпринимать никаких шагов, но слесарь, возглавлявший рабочих, сделал из его речи неожиданный вывод: «Правильно, бей их, сволочь паршивую!!!»²¹³ Местные власти в лице губернаторов традиционно настороженно относились к любым инициативам снизу, тем более когда они могли накалить и без того раскаленную обстановку. В Баку генерал-губернатор С.А. Фадеев запретил всякие сборища. Но вот к его дому явились черносотенцы с требованием разрешить патриотическую манифестацию. «После долгих и настойчивых просьб и требований толпы генерал-губернатор уступил, заявив, что слагает с себя ответственность за последствия»²¹⁴.

Сведения об организаторах манифестаций противоречивы. Современники указывали, что в Томске отстраненный от должности полицмейстер и несколько купцов собрались на тайное собрание и решили: «Утром 19-го переодеть несколько городовых, которые должны будут идти на базар и приглашать чернь устроить «патриотическую» манифестацию, а после устроить избиение студентов и евреев, и если найдется на это дело мало желающих, то предложить им плату от 1 р. 50 коп. до 4 рублей, каковые деньги обязались уплатить названные выше купцы»²¹⁵. Однако материалы судебного процесса о погроме в Томске свидетельствуют о стихийном характере манифестации: «Стали собираться кучки народа, по-видимому, состоящие из рабочего люда и мелких торговцев, причем из их среды слышались возгласы, что надо бить евреев, поляков, студентов, железнодорожных служащих и забастовщиков»²¹⁶. К томскому губернатору В.Н. Азанчееву-Азанчевскому была направлена депутация в составе ломового извозчика И. Богуна и сидельца пивной лавки И.М. Трофимова. В.Н. Азанчеев-Азанчевский уверял, что призвал делегатов от толпы к спокойствию, однако черносотенцы после беседы с губернатором объявили: «Нам разрешили, и мы три дня будем гулять».

Поводом для верноподданнических шествий стали очередная годовщина восшествия на престол Николая II (21 октября) и праздник иконы Казанской бого матери (22 октября). К этим дням были приурочены особые церковные службы, крестные ходы, а там, где позволяла обстановка, — церковные парады. Участники шествий шли с пением гимна «Боже, царя храни!», несли иконы, хоругви и царские портреты. Плакатов с политическими лозунгами почти не было видно. Только во Владимире в пику революционерам подняли белое знамя с красной надписью «Долой республику!». Современники засвидетельствовали, что на монархические манифестации вышли массы людей: в Красноярске — до 30 тыс., Нежине — 5 тыс., Тифлисе — до 25 тыс и тд.

Монархические манифестации начинались у стен храмов, однако участники шествий были далеки от христианского смирения. В Вятке «...в самом начале шествия, как рассказывают очевидцы, стали выделяться из толпы группы лиц, которые останавливали каждого встречного, шедшего в шапке, и предлагали снимать пред портретом Государя. От требований группы стали переходить к насилию над теми, кто не подчинялся»²¹⁷. Типичный погром, начавшись с патриотической манифестации или сразу после нее, охватывал весь город и продолжался от нескольких часов до нескольких дней.

Зачастую поводом для насилия становились различные слухи, которые возбуждающим образом действовали на участников монархических шествий. Народная молва заменяла и бездействующий телеграф, и выходившие с перебоями газеты. Из уст в уста передавались рассказы о сожженных церквях и поруганных иконах. Между тем единственный документально установленный поджог церкви в октябре 1905 г. имел место в селе Семеновки Черниговской губернии, причем при расследовании дела о пожаре полицейский урядник засвидетельствовал, что «поджог церкви был произведен злоумышленниками с целью именно вызвать погром»²¹⁸. В Киеве рассказывали о Голосеевском монастыре, якобы взорванном злоумышленниками. Однако сенаторская комиссия, расследовавшая обстоятельства киевского погрома, установила, что этот слух возник из-за того, что несколько еврейских семей укрылись от погромщиков за стенами Голосеев-ского монастыря.

Еще большее распространение получили слухи о том, что крамольники уничтожают царские портреты. В отличие от измышлений об осквернении православных икон уничтожение царских портретов было документально установлено. Портреты императора и его царственных предков имели символическое значение. Закон относил умышленное уничтожение императорского портрета к разряду «преступлений против Священной Особы Государя Императора и Членов Императорского Дома». Снисхождение допускалось лишь в случае случайного повреждения без заранее обдуманных намерений. Для монархистов портреты императора являлись святыней, столь же почитаемой, как лики угодников. Впрочем, рассказывали, что известный консерватор и член Русского Собрания граф СД Шереметев, ознакомившись с текстом манифеста 17 октября, велел своей прислуге вынести на чердак портреты Николая II, а портрет, висевший в его кабинете, повернул к стене, чтобы не видеть лица императора, предавшего самодержавные заветы. Что касается революционеров, то они в силу своих республиканских и социалистических убеждений презрительно относились к атрибутам монархической власти. В революционных кругах Николая II после Ходынки и Кровавого воскресенья прозвали Николаем Кровавым.

Для борцов с самодержавием уничтожение портрета тирана являлось доблестным поступком, а возмездие за этот акт представлялось жестокой расправой со стороны темной и обманутой толпы. Большевик Иван Косарев вспоминал, что 23 октября 1905 года в Иваново-Вознесенске состоялась черносотенная манифестация. Навстречу черносотенцам попались несколько местных социал-демократов во главе с Василием Морозовым, могучим мужчиной по прозвищу Ермак. Толпа потребовала, чтобы они сняли шапки перед царским портретом. Морозов в ответ назвал царя сволочью, выстрелил в портрет и убил портретоносца и еще одного торговца»²¹⁹. Разъяренная толпа избила его до полусмерти. Феноменальная физическая сила позволила Морозову выжить. С больничной койки он был отправлен под суд и приговорен к десятилетней каторге.

Среди черносотенцев было распространено мнение, что уничтожение царских портретов было делом рук евреев. Самый громкий случай, связанный с участием евреев в надругательстве над монархическими символами, произошел на балконе киевской городской думы, перед которой прошла демонстрация под красными флагами. Однако сенаторская комиссия, специально расследовавшая этот эпизод, собрала противоречивые свидетельства. Согласно одним показаниям, неизвестный демонстрант, по виду еврей, сорвал царский портрет, украшавший зал заседания городской думы, и выбросил его на балкон, а «другой еврей, вырезав в портрете Государя голову, высунул свою в образовавшееся таким образом отверстие и с думы кричал толпе: «Теперь я Государь!» Несколько человек еврейского обличья ломали императорские вензеля на балконе городской думы. Впрочем, один из очевидцев показал, что когда он выбежал на балкон, то увидел русского рабочего, сбивавшего корону над царскими вензелями²²⁰. Тем не менее народная молва однозначно приписывала эти действия евреям.

Жандармские донесения также указывают на виновность евреев. В Вязьме около пятисот железнодорожных рабочих прошли по городу с патриотической манифестацией и вошли в Ильинскую церковь для участия в молебне. Вокруг церкви собрались группы революционеров, один из которых — «еврей Баевский» — призвал «евреев и гимназистов* к действию. Совместно они с криком: «Долой этого дурака!» — втоптали в грязь портрет Николая II, которого патриоты, присутствовавшие на молебне, оставили у стены храма. После этой акции была сформирована революционная демонстрация, ворвавшаяся в тюрьму и освободившая всех заключенных. Однако большая часть уголовных арестантов, по замечанию полиции, добровольно вернулась в камеры. «Железнодорожные служащие и горожане, узнав, что портрет государя уничтожен, направились в город с криками: «Бей жидов!» — и разгромили еврейские лавки и их квартиры», —докладывало Смоленское губернское жандармское управление²²¹.

В Николаеве также распространялся слух, что евреи стреляли в царский портрет. Слух был немедленно опровергнут, но это не остановило погромщиков: «Когда толпа собралась на площади служить молебен, городской подрядчик г. Саввин (каменщик) в сопровождении нескольких человек вбежал в городскую управу и потребовал ему выдать портрет Государя. Получив портрет, Саввин сказал: «Теперь, братцы, пойдем с ним бить жидов!»²²² В Уфе царский портрет пострадал по вине одного из манифестантов, который, в нетрезвом виде, случайно задел лик императора трехцветным знаменем. Раздались возмущенные крики: «Царя ударили! Держи злодея!» Неосторожный манифестант был избит, а заодно досталось нескольким реальным и мнимым революционерам²²³. В Томске, по словам очевидцев, толпа с царским портретом подошла к магазину: «Один из стоящих впереди толпы, обращаясь к портрету царя, зычно кричит «Ваше Величество, разрешаете громить?* Держащий в руках портрет отвечает «Разрешаю»²²⁴.

Впрочем, выражение верноподданнических чувств со стороны евреев не помогало избежать погрома. В этом отношении показательны события в Балте, о которых вспоминал X. Миронер. Он был членом социал-демократической организации «Искра», что объясняет его саркастический и даже злорадный тон по отношению к буржуйской затее: «Еврейская знать с казенным раввином во главе решила навстречу крестному ходу выйти с музыкой и со свитками торы. Тут должно было произойти братание благомыслящей и верноподданнической части еврейского народа с патриотами из черной сотни. Этим еврейская знать думала искупить грех еврейских рабочих и предотвратить погром*²²⁵. При виде еврейской демонстрации с царским портретом и трехцветными национальными знаменами черносотенцы оцепенели от неожиданности. Затем в толпе раздались крики: «Как вы смеете погаными руками держать царский портрет!» Дальнейшее описано уже не социал-демократом, а министром юстиции И.Г. Щегло-витовым в докладе императору Николаю II: «С этими возгласами часть русских манифестантов бросилась на раввина и еврея, несшего портрет Вашего императорского величества, и нанесла им побои, а также изодрала и затоптала в грязь свитки торы»²²⁶.

Участники погромов единодушно утверждали, что действовали исключительно в целях самообороны, поскольку мирные патриотические манифестации подверглись нападению революционеров и евреев. Полицейские рапорты почти всегда поддерживают эту версию, тогда как оппозиционная пресса категорически ее отвергала. По всей видимости, истина лежит посередине. Обстановка тех дней была настолько накаленной, что насилие стало нормой. На улицах лицом к лицу встречались патриотические манифестации и революционные демонстрации. Неудивительно, что такие встречи заканчивались побоищами. Еще чаще происходили стычки манифестантов с революционными дружинами, состоявшими из членов левых партий. В условиях бездействия власти некоторые городские думы сформировали отряды народной милиции, которые как общественные и добровольные образования противопоставлялись полиции. Милиция считалась беспартийной и нейтральной, но фактически действовала против полиции. Открыто шел сбор денег на оружие. ВА Маклаков вспоминал о митинге в здании московской консерватории 18 октября: «В вестибюле уже шел денежный сбор под плакатом «на вооруженное восстание». На собрании читался доклад о преимуществах маузера перед браунингом»²²⁷.

Большевик Н. Дианов сокрушался, что дружинники в Иваново-Вознесенске были вооружены допотопными револьверами системы «Бульдог», пули которых даже при стрельбе в упор не пробивали солдатских шинелей: «И лишь ближе к осени 1905 г. появились револьверы «Смит-Вессон» и винтовки «Бердан»²²⁸. Херсонская дружина «имела несколько заржавленных револьверов, с которыми никто почти толком не умел и обращаться». В Одессе дружинники располагали 350 револьверами, «из которых было легче самому искалечиться, чем застрелить другого». Излюбленным оружием террористов были бомбы. Их изготавливали кустарным способом в подпольных лабораториях. Самодельные бомбы часто взрывались при неосторожном обращении и транспортировке. Впрочем, даже у эсеров, слывших партией террора, бомбы были дефицитом. Член Томского комитета партии социалистов-революцио-неров СЛ. Швецов досадовал: «Достаточно было двухтрех бомб, чтобы разогнать черносотенцев. Но бомб у эсеров не было... Техники-студенты так и не сумели подготовить бомбы. Поэтому боевые дружины, организованные эсерами и социал-демократами, не смогли противостоять черносотенцам*²²⁹.

Участники патриотических шествий не имели огнестрельного оружия. Только в Речице Минской губернии черносотенцы потребовали вооружить их для «самозащиты», угрожая в противном случае разбить арсенал. Перепуганный воинский начальник приказал выдать 120 винтовок и по 5 патронов каждому желающему²³⁰. Позже винтовки были изъяты, но черносотенцы успели убить 7 и ранить 24 человека.

Во время столкновений они действовали кулаками, дубинами, металлическими прутьями и всем, что подвернулось под руку. На их стороне было многократное численное превосходство и гнев против крамольников. Почти всегда многотысячная толпа даже без оружия одолевала небольшие по численности дружины. Большевистский деятель Емельян Ярославский вспоминал: «Во главе демонстрации шла «боевая дружина*. Но что это была за дружина! Большинство дружинников не умели даже обращаться с оружием, стреляли в первый раз. Нет ничего удивительного, что эта дружина была разбита организованными хулиганами, уголовными преступниками»²³¹. Конечно, автор, для которого черносотенцы были хулиганами и преступниками, весьма преувеличивал организованность противоборствующей стороны.

В Тифлисе одна местная газета утверждала, что поводом для погрома послужили несколько камней, которыми местные гимназисты были вынуждены отбиваться от наседавшей на них толпы²³². Однако другая газета сообщала, что патриотическую манифестацию обстреляли сразу из нескольких домов, в том числе из здания гимназии²³³. Более того, рядом прогремели взрывы, в результате которых, впрочем, погибли сами террористы. Из полицейских донесений следует, что взрыв действительно был, но жандармы смогли установить только характерную кавказскую внешность террористов; «Двое туземцев несли в корзине бомбы, которые по неосторожности взорвались, причем оба туземца были убиты, а один из проходивших ранен»²³⁴.

В Туле произошло кровопролитное столкновение монархистов с дружиной временного объединенного комитета социал-демократов и социалистов-револю-ционеров. 20 октября в Туле состоялся революционный митинг, после которого на улицах начали собираться рабочие оружейного завода, выражавшие возмущение крамольными речами. На тульского губернатора М.М. Осоргина внешность и речь верноподданных произвели невыгодное впечатление: «На Киевской улице меня встретила какая-то группа полупьяных людей, отрекомендовавшаяся мне как депутация правых рабочих, с заявлением, что они меня ищут, чтобы сказать мне, что они полицией довольны и чтобы я не верил бы революционерам. С полупьяными людьми нельзя было и разговаривать, и я им посоветовал идти по до-

мам»¹. Однако монархисты отправились к вице-губернатору А.Н. Хвостову, человеку крайне правых взглядов, впоследствии ставшему одним из вождей черносотенного движения. Вице-губернатор разрешил монархическую манифестацию.

Слухи о готовящемся выступлении монархистов дошли до эсеров и социал-демократов. М.М. Осоргин вспоминал, как дружинники ночью явились в губернаторский дом: «...навстречу мне из парадной двери вошли четверо в кожаных куртках с браунингами в руках. И швейцар, и вестовой, и постовой городовой совершенно растерялись. Не подымая головы, я спросил их, что им нужно. Один из них с ясно выраженным еврейским акцентом начал говорить. Во-первых, он заявил мне, что он уполномочен мне заявить, что революционные и либеральные элементы до сих пор вполне довольны моим корректным и лояльным образом действий. (Благодарю покорно за комплимент! Нечего сказать — удружили!) События же нынешнего дня вызывают в них опасения возможности погрома, с которым я не в силах буду справиться, а потому они требуют от меня двух распоряжений — первое, удалить из города казаков, а второе — передать охрану города в руки народной милиции, которую они обязуются организовать»².

губернатор отказался выполнить требования революционеров. На следующий день, 21 октября, в тульском кремле состоялся парад местного гарнизона, который привлек многочисленную любопытствующую публику. После парада началось монархическое шествие. По свидетельству современника, «сначала настроение «патриотических» манифестантов на ходу было мирное, но скоро под влиянием насмешек со стороны публики, заполнявшей тротуары, оно круто изменилось. При встрече с лицами, не желающими снять

¹ Воспоминания М.М. Осоргина // ОР РГБ. Ф. 215. К. 2. Д. 7. Л. 64 об.

² Там же. Л. 86.

юз

шапки, толпа выделяла из себя добровольцев, которые окружали «протестантов», задерживали их и обыскивали. Если при этом находили оружие или красный бант, обыскиваемого били сначала без особой жестокости, а затем, по мере того как громилы входили во вкус, росло их озлобление и жестокость²³⁵. В дело вступила революционная дружина, обстрелявшая манифестантов. Были убиты 9 человек Однако дружинникам не довелось праздновать победу. На помощь черносотенцам пришли казаки, открывшие огонь по дружинникам и убившие 13 человек

Войска и полиция часто принимали сторону черносотенцев. Так было в Казани, где городская дума сформировала народную милицию из студентов и гимназистов. В милиционную комиссию наряду с гласными городской думы вошли представители левых партий, в частности член местного комитета РСДРП Н.И. Дамперов. Социал-демократы влились в народную милицию после неудавшейся попытки нападения на штаб военного округа. Вероятно, наличие радикальных элементов в составе народной милиции привело к тому, что во время прохождения монархической манифестации мимо здания городской думы в нее был брошен разрывной снаряд. Манифестанты и солдаты осадили думу. К месту столкновения прибыл губернатор. «Оставшимся в думском зале он заявил, что если они через 1/4 часа не выйдут из здания с поднятыми руками, он прикажет пустить в ход артиллерию»²³⁶. Милиционеры проявили благоразумие и сдались.

В Томске подобное столкновение закончилось трагедией. В этом сибирском городе давно назревал конфликт между передовой общественностью и губернскими властями. Томская городская управа состояла в своем большинстве из гласных, которые относили себя к «прогрессивным» элементам. ГЬродской голова А.И. Макушин считался отчаянным революционером, хотя на самом деле его взгляды были умеренно либеральными и позже он примкнул к кадетской партии. Характерно, что русского городского голову черносотенцы называли «генералом» евреев и студентов Томского университета. Решение гласных управы сформировать городскую милицию было воспринято как доказательство, что «демократы» намереваются поднять мятеж против законной власти. 19 октября в театре Королевой прошли довыборы в городское самоуправление, инициированные левыми партиями. В тот же день у моста близ полицейского управления собрались люди. В толпе носились слухи, «что полицию отменили и хотят назначить губернатором еврея».

В столь накаленной обстановке столкновение было неизбежным. 20 октября в городе состоялась патриотическая манифестация. Кто первым открыл огонь, так и не удалось выяснить, поскольку предполагаемых виновников не осталось в живых. Черносотенцы, как и во всех подобных случаях, заявляли, что городская милиция обстреляла патриотическое шествие. Странно, что жертв среди манифестантов не было, разве только предположить, что милиционеры стреляли поверх голов или не сумели ни в кого попасть. По утверждению левых, милиционеры попросту не успели получить оружия, причем большевики винили в этом меньшевиков, доминировавших в местном комитете РСДРП: «Вся организация была засажена за очинку карандашей к предстоящим выборам, черносотенцы же в это время заостряли колья в полицейских участках и на пожарных дворах*²³⁷.

Не устрашившись городской милиции, манифестанты погнали ее назад, по пути разгромив пивную

Рейхзелигмана. Под натиском толпы милиционеры укрылись в здании службы пути и тяги Сибирской железной дороги. На площадь прибыла рота солдат под командованием штабс-капитана Осепьянца, затем казачья сотня и еще шесть рот солдат. Черносотенцы и солдаты окружили и подожгли здание управления тяги, а заодно пустой театр Королевой, где собирались демопаты. Один из участников отряда городской милиции, блокированный в здании, вспоминал: «Мы не отходили от телефона, забрасывали просьбами всех, с кем можно было перезвониться, в ответ нам получались уверения, обещания»²³⁸. А в это время «многих показавшихся в окнах, вылезавших на крышу и спускавшихся по водосточным трубам солдаты, принявшие сторону толпы, пристреливали из винтовок»²³⁹. Здание управления тяги и театр сгорели, но многие из укрывшихся в здании смогли уйти через задние выходы. Некоторых выводили дружинники, прибывшие со станции Тайга. Ими руководил С.М. Костриков, больше известный по партийному псевдониму Киров. Впрочем, участие Кирова в спасении жертв погрома могло быть революционной легендой.

В советское время на месте трагических событий установили мемориальную доску: «Вечно будет жить память о первых борцах и мучениках за дело рабочего класса. В здании Сиб. Жд. погибло от руки черносотенцев 1354». Конечно, эта цифра многократно преувеличена. В сгоревшем здании из-под руин извлекли тела 68 погибших Вряд ли их можно было назвать борцами за дело рабочего класса. Большинство погибших были не членами городской милиции, а служащими железной дороги, на свое несчастье пришедшими в тот день за жалованьем. Впоследствии полиция признала, что только один погибший в томском пожаре имел отношение к революционному движению, причем его дело было прекращено ввиду маловажности²⁴⁰.

Казаки чаще, чем солдаты, оказывали поддержку патриотическим манифестациям при их столкновении с противоправительственными демонстрациями. Манифестанты с хоругвями и портретами были понятнее и ближе казакам, чем студенты, требующие политических свобод. В Москве вечером 20 октября группа студентов и курсисток встретилась с патриотическим шествием по Моховой улице. Среди студентов были члены боевой дружины, вооруженные револьверами. Они открыли огонь поверх голов и потеснили черносотенцев. Неожиданно из окон Манежа началась стрельба залпами, заставившая студентов бежать с поля боя. На следующий день ректор Московского университета АА Мануйлов отправился в Манеж, «где казачий офицер заявил, что он не давал приказания стрелять. Произведенный подсчет боевых винтовочных патронов показал, что около 80 их израсходовано». Допрошенные казаки «все сознавались, что стреляли в толпу демонстрантов, некоторые по одному, а другие — по два-пять раз»²⁴¹.

Полицейские, особенно низшие чины — городовые и урядники, по своему происхождению и образу мыслей мало отличались от простонародной толпы, участвовавшей в избиениях крамольников. В Симферополе полицейские сами участвовали в побоище. Беспристрастный язык обвинительного заключения запротоколировал действия городового С.Н. Ермоленко, который «ударил шашкой Исаака Левчика, оказавшегося затем убитым, ударил два раза обнаженной шашкой по рукам Якова Кравца, схватил за косу одну девушку и топтал ее ногами; в участке бегал от одного раненого к другому и наносил им удары, между прочим раскровянил нос Хаиму Берлину и с криком «вот, жид, тебе свобода!», а также по животу бил Марию Рохлин»²⁴². Справедливости ради следует сказать, что городовой действовал, очевидно, в состоянии умоисступления. Терзаемый муками совести, он повесился.

Вместе с тем следует отметить, что в Аккермане, Измаиле, Кривом Роге, Херсоне и в ряде других городов порядок был восстановлен при помощи войск, беспощадно расстреливавших погромщиков. Самым решительным образом были подавлены беспорядки в Саратове, где губернатором был ПА Столыпин. Когда начался погром, саратовский губернатор отсутствовал в городе. Погромщики осадили редакцию либеральной газеты «Приволжский край», выворачивали камни из мостовой и бросали их в окна редакции. Журналисты бежали от толпы через черный ход. Прослышав, что семьи евреев пытаются спастись на пароходе, погромщики с кольями и камнями прибежали на пристань, желая совершить самосуд, но пароход уже успел отвалить от берега. Спешно вернувшийся в город ПА Столыпин обратился к толпе с требованием немедленно разойтись, пригрозив, что прикажет открыть огонь по участникам беспорядков. Погромщики по-своему истолковали речь губернатора- «Сказал, успокойтесь, все будет по-вашему. А жидов я выселю из Саратова в три дня — такие получены мною сегодня правила». Однако губернатор не шутил. По его приказу солдаты расстреляли погромную толпу, убив 3 и ранив 18 человек. Саратовский социал-демократ В.П. Антонов признавал; «По приезде Столыпина (он был в отпуске) 21 октября войска были приведены в действие и стали разгонять громил. Получилось впечатление, что погром был прекращен Столыпиным*²⁴³.

Особого внимания заслуживает позиция священнослужителей. Сразу оговоримся, что Русская православная церковь в лице Святейшего Синода осудила разгул насилия. Синод разослал «Пастырское поучение народу православному», в котором призывал верующих одуматься, пока еще есть возможность не запятнать свои руки кровью. Порицание погромщикам прозвучало в воззвании архиепископа Херсонского и Одесского Димитрия: «Жертвой насилия оказались честные труженики и торговцы, большей частью бедняки, которых вы своим буйством и разорением их убогого имущества лишили крова и куска хлеба»²⁴⁴.

В Киеве перед погромом распространялись печатные воззвания от имени «великого отшельника лавры». В этих листках призывали «учить своим судом смутьянов, посылаемых жидами и поляками». Однако настоятель Киево-Печерской лавры архимандрит Антоний сразу же заявил, что воззвания являются фальшивкой, а «сам отшельник нелепой выдумкой»²⁴⁵. Уже упоминалось, что Голосеевский монастырь в Киеве предоставил убежище нескольким еврейским семьям. То же самое было в Афанасьевском монастыре по распоряжению викария ярославской епархии епископа Угличского Сергия. Правда, один из советских авторов еще в 20-х годах упоминал, что от погрома в Ярославле пострадали исключительно ремесленники и мелкие торговцы «Крупные же врачи и купцы находились в Афанасьевском монастыре под защитой архиерея Сергия. Имущество их было сложено в кладовых монастыря»²⁴⁶.

Были случаи, когда представители духовенства пытались преградить дорогу погромщикам. В селе Обухове (Киевская губерния) «из местной церкви выходил в полном облачении и с крестом в руках священник, который уговаривал толпу образумиться и не грабить чужого имущества, но толпа не обращала внимания»²⁴⁷. Священник Н. Владимирский из Феодосии, подняв крест, также призывал погромщиков разойтись по домам. «Люди подходили к кресту, целовали его, но все-таки оставались на своих местах*²⁴⁸. В Елисаветграде священник Ирыгин увещевал паству прекратить погром, за что получил от своих прихожан камнем в бок. В Егорьевске (Рязанская губерния) была разгромлена квартира священника Богословского.

Вместе с тем общественное мнение называло нескольких архиереев вдохновителями погромов. Такое обвинение было брошено митрополиту Московскому Владимиру (Богоявленскому), который в самый канун Манифеста 17 октября произнес слово в Успенском соборе. По его распоряжению это слово было также оглашено по всем московским храмам. Слово митрополита не содержало призывов к погрому. Митрополит призывал каждого верующего к повиновению властям: «Исполни то, чего от тебя потребуют слуги царевы, что скажут тебе пастыри церкви»^{249 250}. Однако в слове имелись грубые выпады в адрес евреев, что вызвало негативный отклик среди интеллигенции и даже части священнослужителей и привело к вмешательству Синода. Впоследствии митрополит Владимир сожалел «о двух-трех неосторожных выражениях, допущенных из-за спешки».

Некоторые церковные иерархи отказывались увещевать погромщиков. По свидетельству одного из прислужников томского архиепископа Макария, «во время пожара два священника пришли к владыке и умоляли его, стоя на коленях, выйти и уговорить черносотенцев и губернатора прекратить все, но владыка не только им отказал в просьбе, но даже выгнал вон, обещая их лишить места»⁵. Отмечены случаи, когда духовные лица не гнушались насилия, правда, били своих же русских. Так, часть костромских семинаристов пострадала от рук священнослужителей. Семинарист Покровский был избит толпой до полусмерти, «и когда он, спасаясь от преследований, забежал в часовню, то находившаяся там монахиня выгнала его, избив палкой. Семинариста Груздева бил попавшийся ему навстречу священник А. Поспелов»²⁵¹.

Состав жертв погромов был многонациональным. В Уфе перед погромом распространялось воззвание несуществующего монархического общества с подробным перечнем виновников российских бед: «интеллигенция, земские предатели, жиды, поляки, гимназисты и студенты». Выше уже указывалось, что в нашем распоряжении имеются данные о национальной* принадлежности 1082 человек из 1622 погибших во время октябрьских погромов. Около 40% погибших не были евреями, а среди раненых доля неевреев составляла больше половины. Объектами ненависти для толпы были участники революционных выступлений, интеллигенты и учащиеся, независимо от их вероисповедания и национальной принадлежности. Для черносотенцев все эти люди, имевшие самые различные политические взгляды, сливались в одну враждебную массу «демократов». Этот термин постоянно фигурирует в полицейских сводках и газетных корреспонденциях о погромах. В Нежине, по сообщению полиции, «народ всех русских демократов ловил по улицам, выводил из квартир, заставлял публично становиться на колени перед портретом, присягать, а в процессии идти и петь гимн»²⁵². «А давайте сюды список усих демокра-тив!» — говорили участвовавшие в нежинском погроме малограмотные люди, которым слово «демократы», на все лады произносимое на митингах, прочно запало в память. В Орше черносотенцы на вокзале обсуждали между собой: «Вот сейчас с этим поездом демократы едут, мы им дадим»²⁵³.

В разряд демократов попадали люди, имевшие связи с революционерами. Полицейские документы сообщали, что в селе Веркиевка Черниговской губернии «были разгромлены дома 23 лиц, заподозренных во враждебном отношении к правительству, причем были нанесены побои учителю казаку Еаврилею, считавшемуся главою местных социал-демократов*²⁵⁴. Впрочем, полицейские чины сами плохо разбирались в партийной принадлежности демократов. В жандармском донесении из Барнаула говорилось: «Толпы избивали представителей революционных партий и их сторонников. Разрушены дома Пэродского головы и еще двух лиц*²⁵⁵. Разумеется, городской голова не принадлежал к революционному подполью, но жандармы, а уж тем более погромщики, не делали различий между либералами и социалистами. Газета «Сибирская жизнь» сообщала, что в Барнауле одинаково пострадали и лавки богатых купцов, и дома ра-бочих-пимокатов, словом, всех «так или иначе причастных к общественной или политической жизни города»²⁵⁶.

Острую неприязнь у погромщиков вызывали интеллигенты, даже в тех случаях, когда они имели самые умеренные взгляды. Присяжный поверенный, врач, учитель, журналист, земский служащий — вот далеко не полный перечень профессий, вызывавших подозрение в противоправительственной деятельности. Человек интеллигентного вида, попавшийся навстречу патриотической манифестации, непременно подвергался издевательствам. Лидер кадетской партии профессор П.Н. Милюков вспоминал, как в октябрьские дни встретил на Малой Никитской улице людей в картузах и чуйках, толпу, «которую мы в те времена так и называли «охотнорядцами», разумея под этим очень серого обывателя черносотенного типа». Опасаясь за судьбу своего интеллигентского котелка, лидер кадетов поспешил свернуть в ближайший переулок²⁵⁷. Из Архангельска сообщали: «Много раненых политиков, ранены мореходные техники и гимназисты... Толпа хотела убить Переверзева, но тот успел убежать с Ивановым, а на другой день они уехали в Петербург. Тартаков-ского, присяжного поверенного, поймали и заставили встать на колени перед портретам, поцеловать его, пропеть «Боже, Царя храни»²⁵⁸.

Упоминание о гимназистах не случайно. Учащаяся молодежь в первую очередь становилась объектами нападения для черносотенцев. На протяжении десятилетий российское студенчество немедленно отзывалось на малейшие перемены в общественной жизни. Студенческие волнения, как правило, предшествовали крупным революционным событиям, а высшие учебные заведения превращались в революционные клубы. В бурном 1905 г. революционным брожением оказались охвачены учащиеся не только высших, но и средних учебных заведений. Неудивительно, что в глазах толпы учащиеся выглядели зачинщиками крамолы. В Москве стычки студентов и черносотенцев происходили регулярно, что отчасти объяснялось территориальной близостью Московского университета и Охотного ряда. В настоящей осаде оказались Харьковский и Новороссийский (г. Одесса) университеты. В Нежине нападению подвергся лицей. Местные жандармы телеграфировали, что черносотенцы явились в лицей, «потребовали там большой царский портрет, заставив таковой нести студентов, каковая процессия с пением гимна ходила по городу до 7 вечера». Профессора и студенты нежинского лицея бежали в Киев, но, прибыв на киевский вокзал, узнали, что в городе идет жестокий погром. В Ярославле, по словам корреспондента «Ярославского вестника», после нападения на Демидовский лицей «появление семинаристов, гимназистов и в особенности студентов стало опасным, почему учащейся молодежи в форменной одежде почти совсем на улицах не встречается»²⁵⁹.

В Костроме гимназисты старших классов устроили митинг учащихся. Как утверждали участники митинга, вдруг «появилась шайка мясников, лабазников и других темных личностей и с криком «Ура!» бросилась на нас... Ломовики, извозчики распрягали лошадей, оставляли их у телег и оглоблями и дугами били учащихся»²⁶⁰. Оправдывая свои действия, погромщики заявляли, что на митинге прозвучали оскорбительные призывы. Однако, согласно докладу министра юстиции, «предварительным следствием было установлено, что со стороны учащихся никаких возгласов или криков или иных действий, оскорбляющих чьи-либо патриотические чувства, допущено не было»²⁶¹. На примере костромских событий видно, насколько опрометчиво называть все октябрьские погромы еврейскими, так как избиению подверглись семинаристы костромской православной семинарии, где в принципе не могло быть учащихся иудейского вероисповедания. Один семинарист был убит, трое — тяжело ранены.

В глазах черносотенцев революционер был тождествен еврею. Однако два самых видных революционера — ФА Афанасьев и Н.Э. Бауман, погибшие во время погромов в октябре 1905 г., не являлись евреями. Федор Афанасьев (подпольная кличка Отец) был уже немолодым человеком. Он родился в крестьянской семье в деревне Язвищи Ямбургского уезда Петербургской губернии. С детских лет он трудился ткачом на Крен-гольмской мануфактуре, потом по чужому паспорту скитался по России, повидал множество городов и сменил много занятий, работал грузчиком в Одесском порту, был выслан по этапу на родину, где познакомился с социалистами и организовал кружок ткачей. Его несколько раз арестовывали, он перешел на нелегальное положение и стал секретарем северного комитета РСДРП. В революционных кругах Отец и Тфифоныч (Михаил Фрунзе) были известны как руководители стачки рабочих в Иваново-Вознесенске. В мае 1905 г. бастующие создали совет уполномоченных, который стал первым советом рабочих депутатов и прообразом будущей советской власти. На «Красной Талке» регулярно собирались революционные сходки.

22 октября, когда на реке Талке началась очередная революционная сходка, на противоположном берегу показался казачий отряд. Федор Афанасьев и Павел Павлович отправились через мост на переговоры с казаками. Один из участников сходки писал: «В это время от станции с пьяными криками бежит толпа черносотенцев: «Дай нам евреев!» Громилы входят в круг казаков и зверски избивают П. Павловича и ФА Афанасьева... Насытившись кровью беззащитных людей, казаки отъехали на несколько сажень. Павел Павлович поднял голову и встал. Бежит, шатаясь из стороны в сторону, по направлению к нам. Мы его встретили. Товарищ Афанасьев, когда побежал Павел Павлович, поднял голову, но встать не мог. Это движение заметили черносотенцы, подбежали и добили его»²⁶². Другой очевидец, депутат совета уполномоченных Ф.Н. Самойлов, вспоминал: «Невыносимо мучила кипевшая в нас бессильная злоба; в особенности сильно волновался М.В. Фрунзе («Трифоныч-Арсений»), Он все время, держась за рукоятку револьвера, покушался кинуться к мостику, чтобы подоспеть помочь товарищам; но все считали это безумием, преградив ему дорогу, всеми силами удерживали от этого шага, который послужил бы непременно лишь причиной новых тяжелых потерь»²⁶³. В советское время на месте гибели революционера, принятого черносотенцами за еврея, был установлен бронзовый памятник в стиле классицизма. Скульптурная группа из трех человек облачена в одеяния наподобие античных. Полуобнаженный Федор Афанасьев, похожий на героя

Ахилла, возлежит на коленях скорбящих товарищей, в одном из которых можно узнать М.В. Фрунзе.

Большим авторитетом в социал-демократических кругах пользовался Николай Бауман (подпольные клички Грач, дядя Коля, Балерина). Он был родом из остзейских немцев. Ветеринарный врач по образованию, Н.Э. Бауман с молодых лет примкнул к революционному движению, был членом Союза борьбы за освобождение рабочего класса, потом членом РСДРП, а при расколе партии принял сторону большевиков. Он занимался транспортировкой партийной газеты «Искра» и возглавлял московский комитет и северное бюро ЦК РСДРП. Н.Э. Бауман неоднократно подвергался арестам и был отпущен под залог за несколько дней до Манифеста 17 октября. Сразу же после опубликования царского манифеста, даровавшего политические свободы, московские большевики потребовали немедленного освобождения политических заключенных, содержавшихся в Таганской тюрьме. 18 октября к тюрьме направилась демонстрация под революционными лозунгами. Поход к тюрьме носил символический смысл. Великая Французская революция началась со штурма Бастилии, и, по замыслу револ юционерюв, Таганка должна была стать русской Бастилией. В биографии Н.Э. Баумана, изданной в советское время, говорится: «Демонстрация направилась на Немецкую улицу (ныне улица Баумана). Николай Эрнестович шел в первых рядах демонстрации. Он очень сожалел, что не удалось присоединить к рабочей колонне и солдат-резервистов. Впереди, у фабрики Дюфурмантеля, виднелась группа рабочих.

«Они пойдут вместе с нами!* — воскликнул Николай Эрнестович и быстро направился к фабрике. Он сильно торюпился, чтобы не отстать от двинувшейся дальше демонстрации. В это время по улице прюезжал извозчик — большая редкость в те дни, когда, при объявлении всеобщей забастовки, бастовали и извозчики. Бауман на ходу вспрыгнул на пролетку, торюпясь к толпе рабочих. Один из демонстрантов передал Николаю

Эрнестовичу красное знамя. «Не пройдет и пяти минут, как я буду с вами!» — крикнул, уезжая, Бауман»²⁶⁴.

Полицейские документы описывают дальнейшие события: «...18 числа в различных частях города проходили также и патриотические манифестации;., во время такой манифестации, происходившей в 3 часа дня около технического училища, убит одним из манифестантов ударом чугунной водопроводной трубы обратившийся к манифестантам с речью революционного содержания хорошо известный департаменту полиции ветеринарный врач Николай Эрнестович Бауман»²⁶⁵. По воспоминаниям члена московского комитета РСДРП С. Черномордика, в рядах демонстрантов находились вооруженные дружинники. Они увидели, что Бауман упал от удара. «Наши дружинники побежали и начали беспорядочную стрельбу среди демонстрантов еще не обстрелянных, а многие даже не видели, в чем дело, началась паника — бросились бежать в соседние дворы. Когда через минут пять паника улеглась, принесли бездыханный труп дяди Коли, убитого черносотенцами»²⁶⁶. Следует обратить внимание на то, что в полицейском донесении упоминается патриотическая манифестация, к которой имел неосторожность обратиться руководитель московских большевиков. Возможно, донесение неточно, и на Немецкой улице собралась стихийная группа рабочих. В любом случае они не разделяли революционных взглядов, и красное знамя в руках Н.Э. Баумана подействовало на них как красная тряпка на быка.

Убийцей революционера оказался рабочий Щапов-ской мануфактуры Николай Михалин, чья фамилия приводится в документах в разных вариантах: Михалин, Михайлин и даже Михальчук Он добровольно явился в полицейский участок и рассказал, что проломил голову крамольнику. Кстати, ни одним из свидетелей он опознан не был, а единственным доказательством его вины стало добровольное признание. Мотивы явки с повинной не совсем понятны. Совесть его точно не мучила, так как на суде он заявил, что лишил жизни Н.Э. Баумана из ненависти ко всем, кто ходит с красными флагами. Вероятно, он рассматривал свой поступок как патриотический подвиг. По словам Махалина, сообщников он не имел. В советское время появился свидетель, утверждавший, что Н.Э. Баумана якобы добили сыновья владельца мясной лавки Буданова: «Выскочили на улицу такие здоровые да краснорожие и прямо к этому извозчику, в пролетке которого сидел в полусогнутом состоянии и с повисшей вниз размозженной головой, из которой лилась алая кровь, и вот эти два брата «с Арбата» — гады Будановы схватили валявшиеся на мостовой у фанагорийских казарм старые ржавые водопроводные трубы и давай ими добивать уже убитого». Но, скорее всего, это фантазия свидетеля, которому в 1905 году было всего четырнадцать лет.

Смерть Н.Э. Баумана вызвала громкий отклик в Москве. Он был положен в Инженерном училище, рядом с которым он был убит. К его телу шли поклониться как к мощам святого мученика. «В Техническом Училище в нижнем этаже (кажется, в столовой) лежал Николай Эрнестович, лежал на большом столе, покрытый белой простыней. Рядом со столом, где лежал Бауман, стоял небольшой столик, весь покрытый медной монетой, какая-то странная гора медных «копеечек», которые клали на стол совсем серые люди, когда подходили и кланялись в ноги убитому Бауману. Про назначение этих медяков тут же в толпе шепотом говорили, что это дается на большую, большую свечку, которая будет поставлена Николаю Угоднику, так как имя пострадавшего за народ Баумана — Николай, другие говорили, что деньги эти даются на оружие, что из народных копеечек сложится сумма, необходимая рабочим, чтобы вооружиться, прогнать царя, помещиков и фабрикантов»²⁶⁷.

Похороны Баумана 20 октября 1905 г. вылились в грандиозную революционную демонстрацию. По свидетельству современников, проводить в последний путь борца с самодержавием пришло столько москвичей, что, когда похоронная процессия свернула на Большую Никитскую, хвост процессии был еще на Красных воротах По данным полиции, в похоронах приняли участие около 30 тысяч человек, по данным революционных кругов — в десять раз больше. В.И. Ленин откликнулся на смерть товарища некрологом: «Вечная память революционеру, павшему в первые дни победоносной революции! Пусть послужат почести, оказанные восставшим народом его праху, залогом полной победы восстания и полного уничтожения проклятого царизма!»²⁶⁸.

Однако нельзя утверждать, что Н.Э. Баумана «хоронила вся Москва». Одни москвичи устраивали паломничество к телу убитого революционера, другие спасали его убийцу. 23 октября состоялась патриотическая манифестация, направившаяся к Кремлю, на территории которого располагались судебные учреждения. Несколько тысяч человек, собравшихся у Никольских ворот, угрожали штурмовать Кремль, если не будут выполнены их требования. На переговоры с прокурором судебной палаты направилась делегация. По сообщениям газет, «толпа манифестантов осадила окружной суд и потребовала у прокурора судебной палаты немедленного освобождения убийцы Баумана. Прокурор согласился и отдал распоряжение о немедленном освобождении арестованного. Манифестанты отправились в тюрьму и торжественно вывели оттуда убийцу, устроив ему овацию». Прокурор судебной палаты Клуген доложил вышестоящему начальству, что был вынужден подчиниться угрозам и отпустить Михалина, так как не имел никакой защиты: «Толпа направилась в неприсутственный день в камеру Прокурора с ведома Градоначальника, который предупреждал меня об этом по телефону и, несмотря на мою просьбу оградить судебную власть от толпы, не признал возможным препятствовать шествию манифестации. При таком положении исполнение прокурорским надзором своих обязанностей поставлено в совершенно невозможные условия». Освобожденный своими единомышленни-. ками Николай Махалин скрылся, но через некоторое время вновь был задержан и в июне 1906 г. осужден на небольшой срок «за убийство в состоянии раздражения» и по совокупности за кражу самовара. В советской литературе его называли охранником, черносотенцем, переодетым «убийцей из союза Михаила Архангела» и даже «фашистом»²⁶⁹.

Н.Э. Бауман занял почетное место в пантеоне героев революции. В советское время имя жертвы черносотенцев было увековечено в названиях улиц, районов, фабрик, совхозов и учебных заведений. Императорское Московское Инженерное училище переименовали в Высшее техническое училище имени Н.Э. Баумана. Сейчас это знаменитое учебное заведение преобразовано в Государственный технический университет, но по-прежнему называется Баумановкой. Студенты, плохо знакомые с революционной историей, считают, что Н.Э. Бауман являлся основателем или, по крайней мере, выпускником этого учебного заведения, и бывают очень удивлены, узнав, что он никогда там не учился. Как отмечалось на сайте одного студенческого сообщества: «Так что мы теперь учимся в МГТУ им. Н.Э. Баумана, расположенном на Второй Бауманской улице, рядом с просто Бауманской, в Бауманском районе Москвы, недалеко от станции метро Бауманская, сада имени Баумана, фабрики имени Баумана, памятника

Бауману (не университетского) и Бауманского рынка. И все это названо в честь не пойми кого, который просто огреб на районе трубой по черепу»²⁷⁰.

ФА Афанасьев, Н.Э. Бауман и еще несколько революционеров составляли незначительную часть жертв погромов в октябре 1905 г. Подавляющее число пострадавших не имело никакого отношения к революционной деятельности и даже не было вовлечено в политическую или общественную жизнь. Несколько десятков человек пали жертвами национальной розни на Кавказе, в которой не щадили ни детей, ни стариков. В Баку подожгли богадельню армянского человеколюбивого общества. «Слепые старики и старухи, — писала местная пресса, — несомненно отчаянные революционеры»²⁷¹. Вслед за Баку резня между армянами и азербайджанцами («татарами» по терминологии того времени) произошла в Тифлисе. После погрома по городу распространялись листовки, обращенные к мусульманскому населению: «Пролитая до сих пор со стороны мусульман и армян невинная кровь и разорение имущества не удовлетворяют подлых провокато-ров-шайтанов. Они хотят превратить в Баку и другие города и наш спокойный до сих пор и мирный Тифлис... Знайте, что слухи распространяются среди нас теми хулиганами, цель которых при случаях народных бедствий — грабеж и воровство»²⁷².

Львиная доля столкновений на национальной почве пришлась на города и местечки черты еврейской оседлости. Из 358 октябрьских погромов 292 погрома (81,5%) произошли в черте оседлости. Печальное первенство удерживала Черниговская губерния — 90 погромов, за ней шли Киевская — 45, Екатеринославская и Полтавская — по 29, Херсонская — 26, Бессарабская — 20. Чуть больше 60% убитых и чуть меньше 50% раненых, чью национальную принадлежность удалось установить, были евреями. Эти данные относятся к погромам по всей стране. В черте еврейской оседлости доля евреев среди пострадавших, естественно, была выше. Отсюда и укоренившееся представление о погромах как о насилии, которым подверглись в основном или даже исключительно одни евреи, что расходится с приведенными выше цифрами.

Отчасти высокий процент пострадавших евреев объясняется тем, что в черте оседлости они составляли значительную, а иногда и подавляющую долю тех самых «демократов», которые подверглись избиению во время погромов. В русских городах адвокаты, врачи, газетчики были русскими, тогда как в городах и местечках черты оседлости — в основном евреями. Необходимо отметить, что манифест 17 октября с энтузиазмом был воспринят еврейской общественностью, видевшей в манифесте первый шаг на пути к полному равноправию еврееа Ликование в еврейской среде по поводу манифеста резко контрастировало с настроением монархистов.

Посильный вклад в раздувание розни вносило еврейское национальное движение, набиравшее силу в черте оседлости. В некоторых случаях действия сио-нистов-социалистов нельзя было квалифицировать иначе чем циничной провокацией. Так, в мае 1905 г. в Нежине, уездном городе Черниговской губернии, были задержаны Янкель Брук, Израиль Тарнопольский и Пинхус Кругерский, которые разбрасывали воззвания на русском языке: «Народ! Спасайте Россию, себя, бейте жидов, а то они сделают вас своими рабами»²⁷³. Одновременно с этим в губернском городе Чернигове сионисты-социалисты распространяли воззвания на еврейском языке, призывавшие «израильтян* вооружаться. В октябре 1905 г. сионисты-социалисты шли в рядах революционных демонстраций под знаменами с надписями «Наша взяла!» и «Сион».

Ортодоксальные круги еврейского общества, остававшиеся аполитичными, осознавали, что радикальная молодежь, вовлеченная в революционное движение, ставит под удар все еврейское население. После прокатившихся по стране погромов астраханский раввин Шухер благодарил Николая И, «которому мы, евреи, в особенности должны быть признательны за все эти благи человеческие». В речи раввина, обращенной к радикально настроенной части еврейского населения, звучало предостережение: «Участие немногих из вас в демонстрациях может погубить всех нас, всю еврейскую нашу общину, так как в лице двух-трех участников социал-демократических демонстраций или одного несущего красный флаг неразвитая чернь видит всю еврейскую общину»²⁷⁴. В.В. Шульгин, который в октябре 1905 г. командовал отрядом саперов в Киеве, вспоминал слова старого еврея с киевской окраины Димиевки. Старик спросил, сколько по всей России «мальчишек паршивых», бросающих бомбы? В.В. Шульгин ответил, что революционеров, наверное, не больше десяти тысяч. Его собеседник разразился гневной тирадой: «Я — старый еврей. Я себе хожу в синагогу. Я знаю свой закон... Я имею бога в сердце. А эти мальчишки! Он себе хватает бомбу, идет — убивает... На тебе — он тебе революцию делает... Ваше благородие... И вы поверьте мне, старому еврею: вы говорите — их нет десять тысяч. Так что же, в чем дело?! Всех их, сволочей паршивых, всех их, как собак, перевешивать надо».

Однако увещевания не действовали. Еврейская молодежь ходила с красными флагами, погромщики нападали на евреев с флагами или без них. Во всех без исключения погромах сильнее всего пострадало еврейское население, чуждавшееся революционных митингов и демонстраций. Справедливость этого правила подтверждалась как в черте оседлости, так и за ее пределами. В Ярославле поводом для погрома послужили выстрелы по черносотенной манифестации, произведенные из окон общежития православной духовной семинарии. После чего толпа вне всякой логики бросилась громить еврейские магазины на Власьевской улице и разгромила синагогу В крупных городах черты еврейской оседлости беспорядки начинались со стычек черносотенцев с участниками революционных митингов и демонстраций, а завершались погромом торговых заведений и домов тех самых «буржуев», которых обличали на своих митингах революционеры.

Немалая часть погромов являлась извращенной формой классовой борьбы, которую проповедовали марксисты. Причин для недовольства торговцами и купцами еврейского происхождения было более чем достаточно. В Вознесенске (Херсонская губерния) гнев вызвала низкая плата за перевозку хлеба на пристань, установленная владельцами складов. В городе Кроле-вец (Черниговская губерния) торговцы обвинялись в повышении цены на керосин. Таких примеров можно привести десятки и даже сотни.

Гнев против эксплуататоров трудового народа проявился выборочным образом, обрушившись на торговцев еврейского происхождения и обойдя русских купцов. Томские блюстители нравственности разбили публичный дом, который содержал Хаим Захир, оставив нетронутыми такие же заведения, принадлежавшие русским. Екатеринославские домовладельцы, как сообщали газеты, «повесили на ворота национальные флаги и иконы. Стены домов испещрены крестами, и на некоторых воротах надписи — «дом русский»²⁷⁵. В Саратове, по словам очевидца, погромщики подготовились заранее, раздобыв домовую книгу. Толпа подошла к дому и начала расспросы, чей дом и кто в нем живет: «Из толпы громил кто-то нетерпеливо закричал главарю ее: «Да что спрашивать-то, давай сюда книгу и посмотрим в ней». Главарь раскрыл объемистую книгу и, перелистав ее, сказал: «Да, да, это дом Шубиной, внизу живет сама хозяйка, вверху Неверов, служит в Управлении, православные Пойдем дальше»²⁷⁶. Впрочем, такой подход выдерживался далеко не всегда. В селе Окны (Балтский уезд Подольской губернии) были разгромлены дома русских владельцев, а купец Соколов едва откупился от громил²⁷⁷. В Баку был разгромлен дом вице-губернатора Ледоховского²⁷⁸.

Погромы в Киеве охватили весь город, от центра до самых отдаленных окраин. Киевский погром характерен полным самоустранением местных властей от прямых обязанностей по обеспечению спокойствия и порядка. Отчасти это объяснялось дезорганизацией административного аппарата. Сразу же после манифеста 17 октября в киевском генерал-губернаторстве последовала череда отставок и новых назначений. Новое начальство еще не прибыло, старое умыло руки. И все-таки бездействие властей носило настолько демонстративный и вызывающий характер, что даже товарищ министра внутренних дел Д.Ф. Трепов, сам ушедший в отставку, но продолжавший руководить полицейским аппаратом до передачи дел преемнику, докладывал императору: «По моему мнению, главным виновником, допустившим вышеупомянутые беспорядки, является и. д. киевского губернатора д. с. с. Рафальский»²⁷⁹. Один из свидетелей описывал свой разговор с генералом Бессоновым, отвечавшим за военную охрану Киева: «Ваше превосходительство! Идет погром, меры не принимаются — как прикажете понимать это? — Какой же это погром? — был ответ мне. — Я вас не понимаю, генерал: ведь вот грабят магазины на наших глазах; это ли не погром? — Нет, это манифестация»²⁸⁰.

Киевские громилы недоумевали после погрома, когда сыскная полиция начала производить обыски и изымать награбленные вещи: «Сами призывали громить, а теперь обыскиваете!» Впрочем, складывается впечатление, что полицейские чины все же принимали меры предосторожности. От внимательных наблюдателей не укрылось, что заповедным островком в киевском погроме остался Лукьянове кий базар: «Существует мнение, что причиной того, что громилы не были допущены на Лукьяновский базар, была боязнь полиции, как бы хулиганы не пробрались к тюрьме, где могли освободить в помощь себе большее число уголовных арестантов»²⁸¹.

В.В. Шульгин писал, что его саперная команда защищала евреев от погрома: «Во дворе нас встречает еврейская семья, которая не знает, как забежать и что сделать, чтобы нам угодить. Это понятно: наше присутствие обеспечивает им безопасность. «Гашпадин солдат, вот сюда, сюда пожалуйте*. Они ведут моего унтер-офицера куда-то, и я слышу его голос, который бурчит из темноты: «Вчера был «москаль паршивый», а сегодня «гашпадин солдат»... Эх, вы!..» С другой стороны, согласно отчету киевской скорой медицинской помощи, во время погрома были подобраны и доставлены в больницы 199 раненых. Из них 114 человек получили побои, то есть можно предположить, что они попали в руки погромщиков. Однако 71 человек имел огнестрельные раны, 6 человек были ранены шашками, 8 — штыками²⁸². Таким образом, 85 человек, скорее всего, пострадали от рук полицейских и солдат, так как погромщики не имели огнестрельного оружия.

Во время погрома единственными евреями, о ком бездействующие власти попытались проявить заботу, были обитатели богатого района Липки. По свидетельству киевского вице-губернатора, как только он узнал о появлении погромщиков в этом районе, то «приказал полицмейстеру прекратить доклад и экстренно отправиться в Липки, чтобы на месте принять соответствующие меры к охране как дома Бродского, так и других расположенных там еврейских домов-особняков»²⁸³. Однако солдаты без энтузиазма охраняли дома еврейских негоциантов. Особняки Бродских, Гйнцбурга, Ландау, Марголина и других были полностью разгромлены. Сыновья сахарозаводчика А.И. Бродского вооружились винтовками, чтобы защититься от погромщиков, но по ошибке застрелили помощника пристава, присланного охранять их дом. Впрочем, убийство полицейского сошло с рук, власти ограничились лишь мягким порицанием.

В Киеве погром затронул все слои еврейского населения, от самых богатых до самых бедных. Вот описание центра города, где располагались роскошные торговые заведения, кафе и рестораны: «Что из себя представлял Крещатик, я даже не могу вообразить, это был какой-то ад, где все посмешалось и подверглось разгрому. Вся улица была в дорогих коврах, перьях; валялись рояли, чудные стоячие лампы, разбитые зеркала и домашняя утварь. Извозчику трудно даже было проехать»²⁸⁴. Из 26 еврейских магазинов на Крещати-ке уцелело лишь торговое заведение Людмера, который употребил хитрость, выставив в витрине иконы. Но столь же жестокому погрому подверглись бедные киевские окраины. В.В. Шульгин увидел следующее: «Страшная улица... Обезображенные жалкие еврейские халупы... Все окна выбиты... Местами выбиты и рамы... Точно ослепшие, все эти грязные лачуги. Между ними, безглазыми, в пуху и грязи — вся жалкая рухлядь этих домов, перекалеченная, переломанная...»²⁸⁵

Еще более ожесточенные формы приняло избиение евреев в Одессе. Маленький поселок на берегу Черного моря за одно столетие превратился в четвертый по величине город Российской империи, после Петербурга, Москвы и Варшавы. В крупнейшем торговом центре богатство и нищета соседствовали бок о бок В 1905 г. Одесса пережила ряд революционных событий, потрясших всю страну. В июне 1905 г. на внешнем рейде появился мятежный броненосец «Потемкин». Таинственные подпольщики толковали о провозглашении Южнорусской республики, основанной на принципах пролетарской справедливости. Город был вотчиной анархистских групп, вообще отрицавших всякое государство, даже самую демократическую республику, и проповедовавших безмотивный террор. Напряжение в Одессе нарастало с каждым месяцем. Еще летом в городе видели городовых, упражнявшихся в рубке чучел с надписями «забастовщик», «студент». Новороссийский университет вызывал особое опасение властей, так как являлся центром революционной агитации. За день до подписания манифеста распоряжением градоначальника доступ посторонней публики в университет был закрыт. В ответ на улицах появились баррикады и начались стычки с полицией и солдатами. Были задержаны 214 человек (из них — 187 евреев), а также почему-то 13 детей в возрасте от 12 до 14 лет, очевидно, также строивших баррикады и кидавших камни в полицейских.

После получения известий о манифесте события в Одессе развивались примерно по такому же сценарию, как и в других городах. Следует, правда, отметить отсутствие обычных слухов о надругательстве над царским портретом. Зато всю Одессу облетели заносчивые слова, приписываемые евреям: «Мы дали вам Бога, дадим и царя!» Впоследствии один публицист, опубликовавший работу о погромах, пытался доискаться до источника этой фразы: «Один инженер 3-в, встретив в дни свобод еврея П-ца, обменялся с ним поздравлениями, заметив, что евреи немало поработали для завоевания свобод. Искаженные слова 3-ва и вложены были, кому надо, в уста евреям»²⁸⁶.

19 октября в разных частях города прошли несколько патриотических манифестаций. Самая многочисленная вышла из района морского порта и прошла по центральным улицам. В монархическую манифестацию были брошены три бомбы, убившие 6 человек, причем одной из жертв стал сам террорист. Охранное отделение установило личность террориста: «...была брошена еще одна бомба известным охранному отделению анархистом Яковом Брейтманом, который, убегая от преследования, сам был случайно убит разорвавшеюся при его падении и находившеюся у него бомбою». Данный факт подтверждается другими источниками. О Яше по кличке Портной, метнувшем бомбу в черносотенцев и погибшем при взрыве, сообщает в своих воспоминаниях лидер одесских анархистов ДИ. Новомирский²⁸⁷.

После первых столкновений начался массовый погром. Военные и гражданские власти Одессы действовали столь же двусмысленно, как власти в Киеве. В русскую и заграничную прессу попал дневник чиновника по особым поручениям, присутствовавшего на совещании командующего войсками барона А.В. Каульбарса с подчиненными. В дневнике цитировалась речь А.В. Каульбарса, который с военной прямотой заявил: «Будем называть вещи их настоящими именами. Нужно признать, что все мы в душе сочувствуем этому погрому. Но мы не должны переносить злобу, которую мы, может быть, имеем против евреев, в нашу служебную деятельность»²⁸⁸.

Градоначальника Одессы генерала Д.Б. Нейдгардта обвиняли в том, что перед погромом он удалил полицию с городских улиц и тем самым развязал руки погромщикам. Впрочем, многие полицейские сами участвовали в беспорядках. Сенаторская ревизия, изучавшая обстоятельства одесского погрома, пришла к выводу, что нижние полицейские чины стреляли в воздух, а затем показывали войскам на дома, откуда якобы прозвучали выстрелы²⁸⁹. Один из чиновников вспоминал, что

градоначальник был удручен телефонными известиями о начавшемся погроме и говорил подчиненным: «Новая беда, господа: мне сообщают из такой-то части — он назвал при этом одну из отдаленных частей города, что готовится еврейский погром. Этого еще недоставало! По озабоченному виду его можно было заметить, что это неожиданное известие произвело на него сильное впечатление»²⁹⁰. Однако евреям, избиваемым на одесских улицах, запомнилось другое поведение градоначальника. На мольбы прекратить погром Д.Б. Нейдгардт ответил: «Я ничего не могу сделать, вы хотели свободы, вот вам жидовская свобода»²⁹¹.

Вообще для чиновников различного ранга, служивших в Херсонской губернии, к которой принадлежала Одесса, было характерно сочувствие погромам, даже когда они безукоризненно выполняли свой служебный долг. В поселке Бирзула Херсонской губернии погромщики загнали евреев в уборную на железнодорожной станции, где они провели три дня и были освобождены херсонским вице-губернатором, прибывшим в поселок с воинской командой. Когда спасенные начали жаловаться на погромщиков, вице-губернатор прочитал им нотацию: «То, что произошло с евреями в Бирзуле, является ответом на действия их братьев в Одессе, провозгласивших южно-русскую республику и кричавших о свободе. С евреями только сквитались — не больше»²⁹². Несомненно, точно так же думали многие чиновники в черте оседлости и за ее пределами.

Избиения людей сопровождались разнузданным грабежом. В Одессе было разграблено 1632 помещения²⁹³, в Киеве — около 1500²⁹⁴ (по сведениям полиции — 1800). Вслед за Киевом и Одессой наибольший ущерб понесли Ростов-на-Дону — 580 жилых и торговых помещений, Богополь и Голта — 374, Умань — 350, Херсон — 330, Екатеринослав — 250, Нежин — 250, Измаил — 220, Аккерман — 183, Кривой Рог — 129, Саратов — 117. Всего, по нашим подсчетам, пострадало 10 093 дома. В это число входят также магазины, лавки и квартиры. Значительные трудности возникают при попытке определить ущерб в денежном исчислении. Современники называли различные цифры. Наивысшая — 52 119 703 р. (за год — с 17 ноября 1905 г. по 17 октября 1905 г.)²⁹⁵. По нашим подсчетам, за две октябрьские недели был нанесен ущерб в 25 641 451 р. 88 к Хотя сумма вычислена с точностью до копейки, ее следует рассматривать как достаточно условную. Мы располагаем сведениями о денежных потерях лишь по 97 погромам. Отсутствуют сведения об убытках от крупных погромов в Баку, Аккермане, Кишиневе, Саратове, Симферополе, Феодосии, Тифлисе, Туле и других городах. Невелика достоверность имеющихся данных. В одних случаях приходится использовать весьма приблизительные, сделанные «на глазок» оценки. В других случаях убытки, подсчитанные самими потерпевшими, чрезвычайно завышены.

Евреи пытались защищать свои жизни и имущество. В ходе погромов спешно создавались отряды самообороны, в которые записывались не только евреи. В Новороссийском университете в Одессе был организован коалиционный совет из представителей различных партий. Совету подчинялись 15 отрядов самообороны, именовавшихся по буквам греческого алфавита: альфа, бета и т.д В самооборону вступали не только люди революционных убеждений. Участник ростовской самообороны М. Милованов рассказывал о своем сослуживце: «Он все время и всегда был против наших выступлений, забастовок Рабочее движение он рассматривал как происки японцев и англичан при посредстве евреев, которых он иначе как жидами не называл. Но когда начался погром, железнодорожниками была организована самооборона для борьбы с черной сотней, он один из первых вступил в эту самооборону и в первый же день ее выступления был убит пулей охранника или черносотенца»²⁹⁶.

Чаще всего отряды самообороны несли караулы на окраине еврейских местечек и были призваны оповестить соседей в случае угрозы. Реже подобные отряды выступали с оружием в руках. Население Богополя, узнав о погроме в расположенном на другом берегу Буга местечке Голта, развело мосты и организовало оборону. Одновременно с этим часть богопольцев переправилась на лодках через реку, чтобы помочь своим соотечественникам. Но ни спасти Голту, ни уберечь Богополь не удалось. Более удачно действовала самооборона в Стародубе: «...к месту погрома явилась еврейская организация самообороны, состоящая из 150 человек молодых евреев, и револьверными выстрелами разогнала толпу громил и рассеяла по улицам города»^{297 298}.

Для черносотенцев еврей с револьвером и бомбой представлялся исчадием ада. В реальности наспех организованная самооборона из юнцов, не имевших опыта конспирации, была легкой добычей. Полоцкая самооборона по неосторожности выдала свое местонахождение в гостинице «Золотой якорь» и была разоружена солдатами. После этого в гостиницу вломились черносотенцы и железными брусьями из разграбленной скобяной лавки разделались с задержанными⁵. Кровавые события разыгрались в Орше. 22 октября в город прибыл отряд рабочих ткацкой фабрики в Ду-бровне. Отряд был обнаружен еще на окраине и укрылся в чьей-то хате. Черносотенцы окружили убежище и убили 10 дружинников. Оставшиеся в живых 13 человек спрятались в другом доме и утрюм 23 октября попытались покинуть Оршу. На сей раз черносотенцы убили семерых. На этом череда убийств не кончилась. В тот же день из Шилова прибыл еще один отряд самообороны численностью в 11 человек При отправлении он был выслежен жандармами, которые телеграфировали об этом в Оршу. Черносотенцы поджидали отряд самообороны на вокзале и прямо на перроне забили насмерть еще семь человек Схожий случай вспоминал большевик Яков Шумацкий. Когда бундовский отряд из Гомеля отправился в Речицу, его руководитель Лейба по кличке Страдалец вызвал подозрение тем, что приобрел в кассе билеты сразу на всех членов отряда. С поезда бундовцы попали в руки черносотенцев. Сам Страдалец погиб, получив 11 штыковых ран²⁹⁹.

Пока одни убивали, другие спасали. Во время погромов не было недостатков в ярких примерах человеколюбия. Русские жители еврейских местечек нередко с опасностью для жизни спасали соседей. Капитан речного парохода Замиховский, «несмотря на угрозу, принял на борт евреев, бегущих в Каховку»³⁰⁰. Несколько пострадавших семейств из Кривого Рога нашли убежище у крестьянина А. Федоренко, «который предоставил им свой дом, потребовал для него казачью охрану, и он же в течение трех дней доставлял безвозмездно пострадавшим провианты»³⁰¹. Иногда на защиту избиваемых вставали целые селения. Крестьяне села Голая Пристань (Таврическая губерния) «с дубинами в руках встретили падких до лакомого куска хулиганов других сел и, когда те начали громить магазины, вступили с ними в борьбу»³⁰². В Елисаветграде 13 русских пекарей отнимали у громил захваченное: «Были случаи, когда рабочие эти, отнимая грабленое, подвергались избиению нагайками со стороны казаков; и под ударами этих казацких нагаек они отнимали грабленое имущество»³⁰³. Факты дружественной поддержки были многочисленными. Елисаветградские газеты напечатали письма-благодарности евреев 337 русским соседям, которые помогли им во время погрома. Нерусское население по-разному реагировало на мольбы о помощи. В Херсонской губернии, по сообщению газет, евреи пытались найти защиту немецких и чешских колонистов, но не встретили ни малейшего сочувствия³⁰⁴.

В демократических кругах высказывалось подозрение, что октябрьские погромы были организованы высшей властью: «Самая грандиозность всероссийской организации контрманифестаций со всеми их возмутительными вариантами доказывает, что это дело властной руки, имеющей возможность распоряжаться государственными, но не слабыми частными средствами»³⁰⁵. Непосредственным вдохновителем и руководителем погромов общественное мнение с редким единодушием называло ДФ. Тфепова. Утверждалось, что товарищ министра внутренних дел хотел «посильнее хлопнуть дверью» после ухода в отставку из-за несогласия с манифестом 17 октября. Однако эти обвинения представляются беспочвенными. Д.Ф. Трепов был одним из инициаторов подписания манифеста, настойчиво предлагая императору пойти на уступки в целях сохранения монархии.

ДФ. Тфепова обвиняли в том, что он закрыл глаза на незаконную деятельность своих ближайших сотрудников, которые оборудовали тайную типографию в здании Департамента полиции. Типография, печатавшая провокационные листовки, действительно существовала. Но она начала свою работу в декабре 1905 г., т.е. после отставки ДФ. Т^эепова и октябрьских событий. Правда, в литературе высказывалось предположение, что «наличие такой организации после октябрьских дней делает весьма вероятным существование ее и в предоктябрьские дни»³⁰⁶. И хотя это лишь ничем не подтвержденное предположение, оно зачастую выдается за установленный факт.

Александр Солженицын с сарказмом замечал в своей книге «Двести лет вместе»: «Однако лжеверсии присохли так присохли, а особенно на отдаленном Западе, откуда Россия виделась всегда в черном тумане, а пропаганда против нее звучала отчетливо... какую энциклопедию ни возьми, вот израильскую на английском языке: «С самого начала эти погромы были инспирированы правительственными кругами. Местные власти получили инструкции дать погромщикам свободу действий и защищать их от еврейской самообороны». Вот нынешнюю израильскую на русском языке: «Организуя погромы, русские власти стремились™»; «Власти хотели физически уничтожить как можно больше евреев». Так не местных властей преступное попустительство, а хитрейшая задумка центральной власти?» Писатель дал свой ответ: «Там, где царь оказался слаб защитить свою власть законно, а правительство вовсе смялось, — мещанство, мелкое купечество, но даже и рабочие, железнодорожные и фабричные, самые-то устройщики всеобщей забастовки, — возмутились и стихийно стали на защиту того, во что оставалась вера, — а пляска изде-вателей была им оскорбительна. По неруководимости, покинутости и отчаянию этой толпы — ее гнев и разряжался яростью жестокого, уничтожающего погрома»³⁰⁷.

В дореволюционной прессе также появились сведения, что погромы были делом рук черносотенных организаций, среди которых называлось русское собрание и общество хоругвеносцев. На этих сведениях следует остановиться особо. Обвинения были выдвинуты в записке горнопромышленника ФА Львова, составленной для С.Ю. Витте. Не дождавшись ответа от тогдашнего главы правительства, ФА Львов передал свои разоблачения петербургской газете «Наша жизнь»³⁰⁸. В записке говорилось, что «адский план огнем и мечом утвердить на Руси самодержавие» был составлен «генералом от Исаакиевского собора» Е.В. Богдановичем при содействии членов Русского Собрания, причем прямыми пособниками являлись 103 представителя бюрократической верхушки. В записке утверждалось, что Е.В. Богданович полтора года разъезжал по всем главным городам страны. Он создал из членов общества хоругвеносцев боевую дружину, делегаты которой («сотейники») в начале октября съехались в Петербург, чтобы получить инструкции. «Сотейников* задержала в столице всеобщая забастовка. По сообщению ФА Львова, хоругвеносцам помог случай. 14 октября забастовщики выпустили санитарный поезд, на который охранное отделение тайком посадило «сотейников». Хоругвеносцы прибыли в Москву, откуда и начались погромы, «...где по телеграфу с лозунгом «За царя» и дополнительными, по вдохновению и глядя по обстоятельствам».

Поскольку ФА Львов не раскрыл источников своих разоблачений, проведем собственное расследование. Факты, приведенные в его записке, частично подтверждаются. Летом 1905 г. староста Исаакиевского собора генерал ЕВ. Богданович действительно совершил длительную поездку по южным губерниям «в целях отдыха» — не очень убедительное объяснение в устах 75-летнего старца. Судя по черновикам писем Е.В. Богдановича царю, генерал еще в августе прозрачно намекал на предстоящие погромы: «..л вынес такое впечатление, что каждая минута на юге и юго-западе может ознаменоваться такими побоищами, перед которыми совершенно побледнеют все прежние еврейские погромы»³⁰⁹.

Не относится к вымыслу и поездка хоругвеносцев в Петербург. В делах Департамента полиции сохранилась переписка о поездке в столицу делегации московской добровольной народной охраны. Напомним, что она была создана после убийства народниками императора Александра II и часто называлась хоругвеносной по одному из своих подразделений. В дневнике Николая II от 10 октября имеется следующая запись: «Принял на ферме депутацию в 10 чел. от Московской добровольной охраны. Трогательные люди непременно хотели увидеть Алике и маленького — и достигли своего*³¹⁰. Действительно, хоругвеносцев задержала в Петербурге железнодорожная забастовка. Сохранилось письмо одного из ближайших сотрудников Д.Ф. Трепова заведующего особым отделом Департамента полиции Тимофеева от 15 октября к генералу Н.Н. Левашеву, в котором излагалась следующая просьба: «По имеющимся сведениям сегодня в 1 час. ночи в г. Москву отправляется санитарный поезд... смею попросить не отказать в зависящем распоряжении о разрешении приема на означенный поезд 10 депутатов Московской добровольной охраны... которым необходимо быть завтра в Москве*³¹¹. Нет сомнений, что просьба была выполнена, так как газеты сообщали, что уже 18 октября хоругвеносцы докладывали о беседах с царем на собрании московской монархической партии.

Однако в записке заметны явные преувеличения. Генерал Е.В. Богданович имел обширные связи во властных сферах, однако никоим образом не являлся всемогущим человеком, который по мановению руки мог начинать и прекращать погромы. Столь же преувеличенными были представления о возможностях хоругвеносцев. По логике записки выходило, что погром должен был прежде всего начаться в Москве, где хоругвеносцы имели массовую опору. В Москве прошел ряд патриотических манифестаций и столкновений с революционерами, но черносотенцы не стали хозяевами города. Два месяца спустя, когда Москва оказалась охваченной декабрьским восстанием, на забаррикадированных улицах древней столицы не было замечено хоругвеносцев, которые оказали бы сопротивление вооруженным мятежникам. Это говорит о том, что хоругвеносцы на самом деле не являлись сплоченной и боевой организацией, какой они выглядели в глазах посторонних. Что касается телеграфных депеш начинать погромы, то таковые не зафиксированы ни в одном из сотен населенных пунктов, переживших погромы. Впрочем, бастующие телеграфно-почтовые служащие вряд ли пропустили бы подобные приказы. То же самое относится к мифическим эмиссарам из центра. В Киевской, Черниговской и некоторых других губерниях отмечались случаи прибытия погромных агитаторов, но они всегда приезжали из ближайших городов, уже подвергшихся разгрому. На наш взгляд, погромы имели стихийный характер. Об этом свидетельствовали многие современники вплоть до Льва Толстого. Писатель, который стал для черносотенцев одним из главных врагов, говорил о погромах: «Это грубое выражение воли народа»³¹².

Из кого же состоял этот народ, столь грубо выразивший свою волю и совершивший расправу, которая даже на сухом языке судебно-следственных документов именовалась «проявлениями нечеловеческой жестокости»? В памяти современников остались диаметрально противоположные воспоминания о погромщиках. Для одних погромщики были толпой хулиганов и преступников, для других — богобоязненным народом, вставшим на защиту поруганных святынь. Например, сравним воспоминания двух женщин — НД Санжарь и З.В. Араповой. Первая имела демократические убеждения и вспоминала о погроме с содроганием: «Пьяные, дикие толпы перебегали от дома к дому. И свое делали. Брань, вой, свист, треск выбиваемых стекол. Крики избиваемых и убиваемых И нет нигде полиции, только стражники на лошадях изредка и безучастно разъезжают... И артель киевских мясников вся была на погром и приглашена и мобилизована»³¹³. Автор вторых воспоминаний была аристократкой, урожденной княжной Голицыной, дочерью черниговского губернского предводителя дворянства. Когда в поместье предводителя пришла весть о погроме в соседней деревне, все члены семьи князя Голицына «...как безумные завопили «ура». Чувство гордости за мужика, которого евреи и агитаторы совращали с пути истинного... это чувство, чувство гордости за мужика охватило нас... «Молодцы, вот так молодцы!», «Вот тебе и революция!», «Вот вам монархический народ!» кричали мы все наперерыв, охваченные, как дети, восторженным порывом»^{314 315}.

Монархический народ состоял не только из русских по крови. В Иркутске, по сообщениям газет, «среди черносотенцев был замечен переодетый полицейский урядник, носящий итальянскую фамилию. Встав в театральную позу, урядник-итальянец взывал: «Кто за русский народ, переходи на нашу сторону!»³¹⁶ В Казани в патриотической манифестации участвовали татары во главе с муллой Г. Баруди³¹⁷. Патриотические чувства выражали также джанкойские цыгане, правда, проявили их в основном в грабеже имущества ремесленников-евреев, проживавших в Карасубаре. Это вызвало неодобрение у мусульман: «К вечеру один из представителей местных мусульман Аджи Джепар во главе нескольких человек своих друзей обошел дома всех джанкойских цыган, принимавших участие в грабеже, и без сопротивления отобрал награбленный товар, который тут же был передан беднякам»³¹⁶. И уж совсем анекдотический случай отмечен в Твери, где в погроме участвовал часовой мастер — еврей Э. Зильберман³¹⁸.

В фонде министерства юстиции сохранились сведения об осужденных за насильственные действия и грабежи во время погромов. Разумеется, это неполные сведения. К тому же они касаются только тех осужденных, кто обратился за помилованием. И все-таки даже на основании этих данных можно составить представление о погромной толпе в целом. Удалось выявить I860 лиц, причастных к бесчинствам в октябре 1905 г.³¹⁹ Подавляющее большинство — мужчины, женщин всего 12. Самому старшему из погромщиков исполнилось 75 лет. Ни преклонные лета, ни телесная немощь не препятствовали участвовать в погромах. Так, 66-летний житель Орши И.Ф. Битюков поднялся чуть ли не со смертного одра и приковылял к месту побоища. Не имея сил убивать, он наслаждался тем, что ковырял костылем в мозгах убитых³²⁰. Погромы не были делом рук легко возбудимой и податливой на посторонние влияния молодежи. Только десятая часть погромщиков не достигла совершеннолетия (21 год), тогда как 63% осужденных за погромы были в возрасте 21-40 лет.

По отзывам очевидцев, еврейские магазины в Киеве разбивали «мужчины разных возрастов и не только простые, но даже и в красных околышках (так называемых дворянских шапках), попадались солдаты в шинелях нараспашку и в сюртуках, ученики городских училищ, и изредка встречались и гимназисты с ломами. Среди женщин преобладал тип кухарок и торговок, но участвовали и в шляпах и ротондах, нагруженные всяким магазинным товаром до смешного»³²¹. Однако документы министерства юстиции рисуют иную картину. К ответственности за погромы были привлечены всего три дворянина, среди них — полтавский помещик П. Кривошеин, который поднял ночью работников в своем имении и с обнаженной шашкой руководил разгромом. Дело прекратили, так как П. Кривошеин «признан был учинившим преступление в состоянии болезненного беспамятства на почве хронического алкоголизма»³²².

Более отчетливо прослеживается участие купцов. В Кременчуге газеты обвиняли в натравливании и подпаивании хулиганов владельца винного магазина Мищенко. В Николаеве погромщиков возглавляли владелец писчебумажного магазина Пархоменко и городской подрядчик Савин. Впрочем, из первогильдийных купцов к ответственности было привлечено всего двое. Таким образом, участие представителей привилегированных классов в погромах было незначительным: три дворянина, пять потомственных почетных граждан, несколько купцов.

Вопреки распространенному мнению, обитатели дна оказались в стороне от погромов. Среди осужденных за погромы всего семь человек, которых можно причислить к бродягам и уголовникам. С другой стороны, от внимательных наблюдателей не укрылась профессиональная сноровка многих погромщиков. Криворожские жандармы «указывали на наличие в толпе громил со специальными приспособлениями для взлома, которыми и открывали лавки»³²³. В Екатеринославе «к каждому дому, где производился грабеж, подъезжал фаэтон, нагружался, куда-то уезжал с какими-то субъектами и затем вновь возвращался»³²⁴. Ростовские громилы спешили за бесценок спустить награбленное: золотые часы продавались по рублю, швейные машины — по полтине. Возможно, опытные уголовники, принимавшие участие в грабежах, просто не попали в поле зрения правосудия.

Впрочем, в грабежах и убийствах принимали участие вполне добропорядочные люди, не имевшие уголовного прошлого. В киевскую сыскную полицию обратился статский советник Федор Шиповский с заявлением, что его повар А.И. Щигленко спрятал в квартире награбленные вещи. Сыщики произвели обыск и обнаружили никелированные часы, большое количество серебряных вещей, золотые булавки, музыкальный ящик и два галстука. Вещи были опознаны владельцами. Допрошенный после обыска повар заявил, что «все эти вещи он спрятал в квартире Шиповского, имея намерение представить их в полицейский участок, но сделать этого не успел, так как 20 октября был аресто-. ван по подозрению в убийстве во время беспорядков какого-то еврея»¹.

251 (13,5%) человек, осужденный за погромы, принадлежали к сословию мещан, а свыше 1660 человек (86%) были крестьянами. Следует сделать оговорку, что к началу XX века сословная принадлежность далеко не всегда соответствовала социальному положению и роду занятий. Многие жители городов, занимавшиеся ремеслом, промыслами и розничной торговлей, по паспорту являлись крестьянами. Например, к ответственности за участие в ярославском погроме привлекли 4 мещан и 9 крестьян. Между тем все они жили в городе. Крестьяне, переселившиеся в город или приехавшие на сезонную работу, были теми самыми ломовыми извозчиками, мясниками, лабазниками, дворниками, лотошниками, половыми и даже «полотерами», которые собирались толпами для расправы с крамольниками.

Большинство рабочих, трудившихся на фабриках и заводах, также официально считались крестьянами. Участие рабочих в погромах зафиксировано в 14 горо-дах и поселках. В одних случаях беспорядки устраивали сезонники, в других — рабочие крупных предприятий. Например, в Таганроге в монархической манифестации шли рабочие металлургического, котельного и кожевенного заводов, а также железнодорожных мастерских³²⁵. Камнем преткновения в рабочей среде были забастовки. Рабочие завода Новороссийского общества в Юзовке отказались примкнуть к забастовщикам, а когда в стычке с демонстрантами, несшими красные флаги, погиб рабочий-подросток, начали избивать революционеров³²⁶.

Впрочем, забастовщики порой тоже участвовали в погромах. Бастующие шахтеры из окрестностей Кривого Рога сочли начавшийся в городе погром удобным случаем поправить свое положение. 25 октября они разбили лавки торговцев в селе Веселые Терны, а затем направились к Кривому Рогу. «Проходя мимо рудников Колачевского, Брянских, Цыбульки, Новороссийского, Ростовского, Дубовой Балки, Шмаковского, Галковского, Карнаватского и других, рабочие требовали прекращения добычи и уводили с собой людей»³²⁷. «27 октября в м. Кривой Рог из соседних местностей прибыли толпы шахтеров, в числе около 5 тыс. человек, и погром еврейских жилищ вспыхнул с новой силой»³²⁸. Помимо Кривого Рога, погромы охватили четыре шахтерских поселка в Славяносербском уезде Екатеринославской губернии³²⁹.

Особенно активно в погромах участвовали грузчики. В Одесском порту грузчики так называемой московской артели были костяком патриотической манифестации, а потом участвовали в побоищах на городских улицах. В Рыбинске крючники на пристани были крайне недовольны железнодорожной стачкой, оставившей их без средств к существованию. Еще 15 октября жандармский доклад предупреждал: «Так как вагоны для погрузки не подаются, то грузчики остались без работы, а стало быть, без хлеба, и сейчас слышится недовольство на забастовавших»³³⁰. 20 октября крючники устроили засаду на пути демонстрации железнодорожников и избили ее участников.

Свою роль сыграло прямое натравливание со стороны хозяев. В Горбатове (Нижегородская губерния) земские служащие Романов и Горбунов пытались создать среди прядильщиков кредитное товарищество. Местные богатеи решили расправиться с мутившими воду интеллигентами. «Поднес хозяин водки, сказал: «Вон «земские» бунтуют против царя, от этого плох промысел стал, платить вам нечем, бей их», — и одичавшие от темноты, нужды и проклятой водки люди окончательно озверели»³³¹.

Октябрьские погромы повергли в замешательство российских социал-демократов. Согласно марксистской теории, пролетариат являлся единственным революционным классом. Между тем рабочие, еще вчера шедшие за социал-демократами, в октябре 1905 г. демонстрировали свои монархические настроения. Если в мае 1905 г. в Иваново-Вознесенске верховодил совет уполномоченных, то в октябре 1905 г. в городе властвовали черносотенцы. Большевик Иван Косарев с горечью вспоминал: «24 октября, т. е. когда погром достиг кульминационного пункта, наша организация была парализована Порвались всякие организационные связи. Каждый партийный товарищ очутился в одиночестве»³³². Иваново-Вознесенский комитет РСДРП выпустил обращение к погромщикам: «Товарищи рабочие! Нет, впрочем, не товарищи! После всего происшедшего вы не достойны этого имени»³³³.

На ряде предприятий рабочие раскололись на несколько партий в зависимости от отношения к погромам. Рабочие железнодорожных мастерских юго-западной дорюги в Киеве решили на митинге «требовать немедленного увольнения тех из рабочих, у которых будут обнаружены какие-либо вещи, награбленные во время погрома*³³⁴. Рабочие елисаветградского завода Эльворти избили революционную демонстрацию, но после этого мнения рабочих разделились. Одна часть рабочих призывала выйти в город для продолжения погрома, другая уже начала раскаиваться в содеянном. «Третья партия сильно порицала товарищей за необдуманный поступок Один из этой партии кричал: «Вы как разбойники заманили народ в завод, вы — черная сотня, убийцы! Как вы смели не посоветоваться с товарищами о встрече братьев? Они шли к нам с открытой душой*. Кто-то из рабочих крикнул, что черную сотню нужно выдать прокурору и т. д»³³⁵

Что касается сельских жителей, то они в меньшей степени участвовали в погромах. Надо учитывать, что погромы в основном затронули города и поселки. Отклик деревни на царский манифест был менее бурным, чем в городе. Князь ПД Долгоруков, либерал по убеждениям, передавал свои впечатления от реакции на манифест курских крестьян: «В большинстве случаев чтение манифеста вызывало у слушателей некоторое разочарование, так как там ничего не говорилось о наделении землей, и манифест получил наименование «господского»³³⁶. В деревне не видели революционных демонстраций, соответственно не устраивали и ответных патриотических манифестаций. Интеллигенты в деревне были редкостью, а евреям не позволялось постоянно проживать в сельской местности. Столкновения на национальной почве чаще всего происходили в местечках и селах, где устраивались ярмарки и куда приезжали торговцы и перекупщики. Поэтому большинство деревенских погромов пришлось на воскресный базарный день. Поводом служили ссоры между продавцами и покупателями, которые в обычные ярмарки заканчивались мирными сделками, но в октябрьские дни завершались побоищами.

Иногда сельские жители проявляли своеобразную предприимчивость. Очевидцы наблюдали в Курске такую сцену: «На Московской улице к офицеру подходит деревенский мужичок в полушубке и лаптях. «Ваше благородие, — спрашивает он офицера, — где здесь нанимают?» «Куда нанимают?» — переспрашивает офицер. — «Да, значит, сказывали, нанимают еврейские лавки бить... Хочется заработать, да не знаем, — к кому, в какую контору»³³⁷.

Подстрекательскую позицию занимали низшие сельские власти. Появившиеся в г. Орше крестьяне, вооруженные железными прутьями, объясняли: «Мы ничего не знаем, нам сказал староста явиться в город с каким-нибудь орудием, кто с чем может. Если же кто не пойдет, то должен будет заплатить 30 рублей штрафа»³³⁸. В селе Лычищи (Черниговская губерния) волостной судья И. Дюба уговорил односельчан устроить погром. На следующий день из Стародуба приехал сельский староста Л. Михалдык, который рассеял последние сомнения и пояснил, что в город пришло распоряжение бить евреев. Поскольку евреев в селе не имелось, крестьяне отправились к мельнику П. Гречихе, опрометчиво принимавшему зерно для помола от всех желающих, независимо от национальности. «Михалдык стал бранить Гречиху за то, что он прячет еврейское добро, и ударил его гирею в грудь, тогда Гречиха указал мешки с зерном, а толпа разорвала их и высыпала зерно в грязь»³³⁹.

Власть, по крайней мере губернаторы, градоначальники и полицмейстеры, не занималась организацией погромов, в чем их безосновательно обвиняла оппозиционная общественность. Несомненно, однако, что представители власти на всех ее уровнях почти всегда сочувствовали участникам беспорядков. Такое же сочувствие высказывал император Николай II, чьи портреты несли участники патриотических манифестаций. В понимании царя погромщики являлись простым русским народом, который самоотверженно поднялся на защиту престола, но увлекся, вразумляя революционных агитаторов. 27 октября 1905 г. Николай II писал матери, вдовствующей императрице Марии Федоровне: «...народ возмутился наглостью и дерзостью революционеров и социалистов, а так как 9/10 из них жиды, то вся злость обрушилась на тех — отсюда еврейские погромы. Поразительно, с каким единодушием и сразу это случилось во всех городах России и Сибири. В Англии, конечно, пишут, что эти беспорядки были организованы полицией, как всегда — старая, знакомая басня! Но не одним жидам пришлось плохо, досталось и русским агитаторам: инженерам, адвокатам и всяким другим скверным людям. Случаи в Томске, Симферополе, Твери и Одессе ясно показали, до чего может дойти рассвирепевшая толпа, когда она окружала дома, в которых заперлись революционеры, и поджигала их, убивая всякого, кто выходил...»³⁴⁰ Генерал Д.В. Драчевский, назначенный после погрома градоначальником Ростова-на-Дону, сообщил: «Его величество в разговоре о новом месте моей службы изволил сказать мне: «У вас там и в Ростове и в Нахичеване очень жидов много!» На это я доложил, что я думаю, что их погибло много во время подавления войсками революционного восстания и затем во время погрома. На что его величество ответил: «Нет, я ожидал, что их погибнет гораздо больше!»³⁴¹

Двойственное отношение к участникам погромов проявилось в ходе полицейского дознания и судебного следствия. Характерно, что в архиве департамента полиции дела о погромах фигурировали под следующим названием «Об антиеврейских беспорядках и проявляемых евреями насилиях к христианам по такой-то губернии». Масштаб и жестокость преступлений, совершенных во время погромов, не позволили предать их забвению. В Одессу и в Киев, где погромы приобрели особый размах, были направлены сенаторские комиссии. В Одессе расследование вел сенатор А.М. Кузмин-ский, в Киеве — сенатор Е.О. Турау. Доклады сенаторских комиссий были опубликованы и до сих пор являются ценным источником для историков и предметом яростных споров для публицистов.

Большинство погромщиков были привлечены к ответственности по статье 269 п. 1 Уложения о наказаниях, предусматривавшей ответственность за участие в толпе, которая учинила насилие над личностью и похищение либо истребление имущества. Показательно, что данная статья была включена в Уложение о наказаниях после погромов в начале 80-х гг. XIX в. Впоследствии указанная статья широко применялась для участников аграрных волнений. По точному смыслу статьи привлечению к ответственности подлежали все участники толпы. Но поскольку в погромы были вовлечены тысячи людей, то под суд отдали только зачинщиков и предводителей.

Состоялось по меньшей мере 205 судебных процессов по погромным делам. Обвиняемые предстали пред судами с участием сословных представителей. Этот вид суда был выделен для особых категорий преступлений, к каковым относились дела о государственных преступлениях, преступлениях по должности и т.п. В состав суда к трем профессиональным судьям присоединялись четыре сословных представителя: губернский и уездный предводители дворянства (или их представители), городской голова и волостной старшина, имевшие те же права при вынесении приговора, какие имели судьи. По сравнению с судом присяжных заседателей суд сословных представителей считался более консервативным. С другой стороны, при массовом характере погромов сложно было бы подобрать беспристрастных присяжных заседателей, особенно в небольших городах.

Впрочем, вопросы о беспристрастности судей возникали и при суде с участием сословных представителей. Адвокат П.И. Корженевский вспоминал о суде над погромщиками в городе Сгародубе «Выяснилось, что погром был вызван речью городского головы, после которой толпа непосредственно бросилась громить. А этот городской голова сидел в составе этого же суда, а мы вынуждены были перед ним обвинять их... Обвиняемым дали чуть ли не арест на несколько дней и присудили с них гражданский иск, а у них не было даже штанов целых»³⁴².

Консервативная печать указывала, что судят лишь несчастных бедняков, тогда как истинные виновники, вынудившие народ устроить погромы, ушли от ответственности. По поводу процесса над участниками погрома в Томске одна из местных газет вопрошала: «Обывателей в настоящее время волнует то обстоятельство, что всех ли виновных судят?.. Будут ли судить только тех, кто попался с шубой, с мешком муки, кожей и т.п., то есть, как говорится, хвосты, последствие злой воли других людей, преследовавших совсем иные цели, или же будут фигурировать на суде и главные виновники октябрьских событий, т.е. та группа людей (часть которой за четыре года до событий попала даже в заправилы городского общественного управления), которая, посредством устройства забастовок и бойкотов всех видов, закрытием торговли всех наименований, прекращением подвоза жизненных припасов, устройством митингов, топтанием в грязь святого Имени Царя и тд. — без конца — добивалась ниспровержения существующего государственного строя, устройства демократической республики, разных автономий»³⁴³.

Руководители черносотенных союзов внимательно следили за ходом судебных разбирательств, тем более что иногда они напрямую касались членов Союза русского народа, вступивших в организацию после погромов. Приговоры вызвали возмущение черносотенцев. Так, в феврале 1907 г. состоялся суд на участниками столкновений между черносотенцами и членами революционной дружины в Туле. Как уже отмечалось, в Туле погибли 22 человека, были ранены 65 человек. По этому делу арестовали и черносотенцев и дружинников, но большая часть последних ускользнула из рук правосудия. Во всеподданнейшем докладе министра внутренних дел Николаю II говорилось: «В описанных беспорядках были изобличены 20 лиц, из коих 8, принадлежащие к революционерам, скрылись, не будучи еще допрошены, и ныне разыскиваются через публикацию»³⁴⁴. Несколько дружинников находились на излечении после полученных ранений и были осуждены по выздоровлении. Таким образом, пред тульским окружным судом с участием сословных представителей предстали только те дружинники, против которых имелись слабые улики, а также черносотенцы, твердо рассчитывавшие на снисхождение за свой патриотизм. Однако окружной суд приговорил трех черносотенцев к различным срокам наказания, от 1 до 4 лет заключения в исправительном отделении.

Председатель суда П.П. Юшневский признавал: «Для людей несведущих, для незнакомых подробно с обстоятельствами дела и уликами против привлеченных к суду и для злостных клеветников приговор суда представлялся невероятным скандалом. В самом деле: из преданных суду лиц все черносотенцы были обвинены, а все революционеры оправданы»³⁴⁵. На следующий день после вынесения приговора к председателю суда приехал губернатор и сообщил, что Союз русского народа требует освободить осужденных. П.П. Юшнсв-ский отказался выполнить это требование, но за черносотенцев представили залог в 5 тыс. рублей, и они были выпущены из-под стражи. В Петербург выехал председатель тульского отдела Союза русского народа, добившийся помилования осужденных. Интересная юридическая деталь — как правило, помилование даровалось лишь после вступления приговора в законную силу, поскольку до этого осужденный еще не считался преступником. Для тульских черносотенцев сделали исключение. Николай II помиловал их до вступления судебного приговора в силу.

Изучение комплекса дел, отложившихся в архиве министерства юстиции, показывает, что в основном наказания по погромным делам были сравнительно мягкими и зачастую ограничивались тремя неделями или месяцем содержания при полицейском участке. Из I860 человек, осужденных за участие в погромах и подавших прошения о помиловании, более половины осужденных получили сроки до 8 месяцев арестантских отделений. Максимальное наказание, вынесенное судами за убийства во время погромов, составляло 10 лет каторжных работ.

Черносотенцы рассматривали судебные приговоры как промежуточный этап. Основные надежды они возлагали на царскую милость, и она была оказана. Анализ дел о погромах свидетельствует, что был налажен почти бесперебойный механизм помилования. Вероятно, немалую роль сыграло то обстоятельство, что министр юстиции И.Г. Щегловитов был человеком крайне правых взглядов и впоследствии примкнул к черносотенному движению. Отправляясь с докладом в царскую резиденцию, министр юстиции брал с собой кипу всеподданнейших записок, составленных по одному трафарету и различавшихся только фамилиями осужденных. В записках вкратце излагались обстоятельства погрома, причем упор делался на смягчающие обсто-

ятельства. Указывалось, что осужденные «впали в преступление вследствие невежества и неразвитости, будучи увлечены злонамеренными лицами». В черновиках всеподданнейших записок имеются многочисленные исправления, сделанные И.Г. Щегловитовым. Министр юстиции собственноручно правил канцелярские фразы, оттеняя смягчающие обстоятельства и подчеркивая, что преступления были совершены под влиянием «племенной вражды» к евреям. Примечательно, что черносотенцы не всегда были согласны с такими стандартными формулировками. Херсонский отдел Союза русского народа ходатайствовал о помиловании члена совета отдела т. Г. Кобелева и других осужденных за участие в погроме В ходатайстве, составленном председателем отдела Иваном Фоменко, подчеркивалось: «Мы боролись с еврейством не вследствие племенной вражды, а ввиду революционного их похода»¹.

По нашим подсчетам, из I860 осужденных в помиловании было отказано лишь 78. Судьба 147 прошений неизвестна, 1713 человек были сочтены достойными царской милости. Однако для некоторых царская милость запоздала — они полностью или частично отбыли наказание. Точнее говоря, полностью отбыли определенный судом срок 446 человек, две трети срока — 348, половину срока — 210, одну треть срока — 436. Только 195 погромщиков не отбывали наказания совсем. Среди осужденных как зачинщики погрома были костромской купец К Русин и владелец известной табачной фирмы В.К. Месаксуди из Керчи. Впоследствии оба были помилованы и стали председателями отделов Союза русского народа.

Погромы явились своеобразной пробой сил, дебютом черной сотни на политической арене. Они показали, что сторонники неограниченного самодержавия имеют поддержку в достаточно широких слоях населения. Черносотенная стихия проявила себя. Дело было за ее организационным оформлением.