Чёрная сотня

ГЛАВАIX Первая мировая война

ОТ ПАТРИОТИЧЕСКОГО ЕДИНЕНИЯ К КОНФРОНТАЦИИ

Трехсотлетие дома Романовых, широко и торжественно отмеченное монархистами в 1913 г., было омрачено ощущением надвигавшейся военной грозы. Европа была разделена на два военно-политических блока — Тройственный союз и Антанту, которые в лихорадочном темпе готовились к кровавой схватке. Две войны на Балканах, вспыхнувшие одна за другой в 1912-1913 гг., были предвестниками мировой войны. Можно с уверенностью сказать, что крайне правые в России не стремились к обострению международной обстановки, потому что хорошо осознавали ту смертельную опасность для монархии, которой грозило обернуться вступление России в войну. Особенно наглядно эти настроения были выражены в записке председателя правой группы Государственного совета П.Н. Дурново¹. Записка Дурново легла на стол царю в феврале 1914 г., но не возымела никакого действия и была отправлена в архив. Между тем записка бывшего директора департамента полиции и министра вну-

тренних дел представляла собой поразительный и редчайший в истории пример политического прогноза, сбывшегося во всех главных своих компонентах. Как отмечал американский историк и политолог Ричард Пайпс, «этот документ, обнаруженный и опубликованный после революции, так точно предсказывает ход грядущих событий, что, не будь столь несомненно его происхождение, можно было бы заподозрить позднейшую подделку»⁹³⁵.

П.Н. Дурново подчеркивал, что «война для нас чревата огромными трудностями и не может оказаться триумфальным вхождением в Берлин». Неизбежны и военные неудачи, те или иные недочеты в нашем снабжении. Он предвидел, что «при исключительной нервности нашею общества этим обстоятельствам будет придано преувеличенное значение», причем все неудачи будут приписаны правительству. По его прогнозу, в случае военных неудач «социальная революция, в самых крайних ее проявлениях, у нас неизбежна», и «Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддается предвидению». По мнению Дурново, всех этих бед можно было избежать, если бы Россия избежала противостояния с Германией. «Жизненные интересы России и Германии нигде не сталкиваются и дают полное основание для мирного сожительства этих двух государств. Будущее Германии — на морях, то есть именно там, где у России, по существу, наиболее континентальной из всех великих держав, нет никаких интересов». Мысль о том, что для России было бы выгоднее иметь иных союзников, была характерной для крайне правых. При этом они исходили не только из военностратегических и экономических, но прежде всего из политических соображений. Если либералы в основном ориентировались на республиканскую Францию и конституционную Великобританию, то монархисты полагали, что российскому самодержавию куда ближе кайзеровская Германия и императорская Австро-Венгрия. Лидеров черносотенных организаций тревожил кури: правительства на упрочение связей со странами Антанты.

В январе 1912 г. по случаю прибытия в Россию английской делегации Главная палата Союза Михаила Архангела приняла обращение к министру иностранных дел, в котором выражалась надежда, что приезд дорогих гостей «ни в каком случае не повлияет на ухудшение старинных наших отношений с Германией, в которых Союз видит могучий оплот монархических принципов среди кругов бушующего моря революции...». В другой телеграмме, адресованной министру внутренних дел, черносотенцы подчеркивали, что если бы правительство вернуло национальную политику в ее исконное историческое русло, «не было бы надобности искать опасных союзов, направленных против искони дружественных нам соседних держав». Даже в мае 1914 г., буквально в канун войны, лидер союза русского народа Н.Е. Марков говорил с думской трибуны: «Я думаю, что лучше вместо большой дружбы с Англией иметь маленький союз с Германией, это будет проще, и здесь нам будет гораздо легче договориться»⁹³⁶.

Крайне правым пришлось резко переменить фронт после 1 августа 1914 г., когда Германия объявила войну России. Союз Михаила Архангела был вынужден в срочном порядке изъять из своего устава § 17, в котором было выражено особое доверие немецкому населению империи. Н.Е. Марков, совсем недавно восхищавшийся германскими порядками, провозглашал: «Мы ведем теперь борьбу не только с Германией и Австрией, мы ведем борьбу с Иудо-Пгрманией». В.М. Пуришкевич, ранее изобличавший британские дипломатические интриги, теперь просил позволения выразить «глубокое восхищение Англии, нашему доблестному союзнику». Напротив, немцы на страницах черносотенных газет из культурного и цивилизованного народа немедленно превратились в орды «гуннов» и «варваров»: «Ради алчного захвата русской земли корыстолюбивый злобный немец издавна готовился к внезапному на державу Российскую нападению и, выждав удобное время, всеми силами ринулся на мирную Россию»⁹³⁷.

Пожалуй, единственным правым деятелем, оставшимся верным прежним позициям и осмелившимся открыто заявить об этом, был адвокат П.Ф. Булацель. Когда в Англии заговорили о том, что необходимо объявить Вильгельма II военным преступником, подлежащим суду за свои злодеяния, Булацель откликнулся статьей в «Российском гражданине», указывая, что с точки зрения монархических принципов особа любого монарха, будь он царем или кайзером, является священной и неприкосновенной. Выступление Булацеля вызвало единодушное осуждение со стороны представителей всех политических сил, включая ею соратников по правому лагерю. Он был исключен из членов Киевского отдела Союза русского народа, а Главная палата Союза Михаила Архангела приняла специальное заявление, в котором говорилось, что защита русского монархизма отнюдь не тождественна германофильству: «отсюда до рабского преклонения перед злодейскими династиями Гогенцоллернов и Габсбургов целая пропасть. Наш Союз будет приветствовать уничтожение и унижение этих династий как радостное для России и для всего христианского мира торжество»^{938 939}. Кадетская «Речь» сообщала мнение председателя фракции крайне правых профессора С.В. Левашова об условиях будущего мира: «Мы должны сломать только угнетающий Европу немецкий империализм. Для этого нужно превратить 1Ърманскую империю в прежний союз немецких государств...»⁵

Насколько искренним было желание крайне правых увидеть Германию поверженной и расчлененной? Один из исследователей правого движения Ю.И. Кирьянов полагает, что черносотенцы лишь формально были за продолжение войны до полного изгнания вражеских солдат с территории России. «Однако скрытно часть правых во главе с А.И. Дубровиным уже в 1915 г. стала склоняться к прежней ориентации, желая скорейшего заключения сепаратного мира с Германией ради спасения двух главных монархических держав в Европе»⁹⁴⁰. Действительно, современники сомневались в патриотизме вождей «истинно русских». Н.Е. Маркову на протяжении всей войны припоминали его опрометчивые слова о «маленьком союзе с Германией». Департамент полиции имел агентурные сведения о том, что немцы пытаются использовать правых депутатов для агитации в пользу прекращения военных действий — «при содействии также и члена Думы Пуришкевича». В справке Департамента полиции объяснялось: «Правыми в этом случае руководит будто бы опасение, что окончательный разгром германии вызовет в последней государственный переворот, который в свою очередь неблагоприятно отразится и на монархических устоях в России, где — под влиянием соседней германской республики — может тогда вспыхнуть вторичное революционное движение*⁹⁴¹. Дубровинское «Русское знамя» подозревали в скрытом восхвалении немецкой культуры. В архиве А.И. Дубровина сохранилось письмо руководителя «кружка архангельских патриотов», который возмущался действиями местной цензуры (привожу с сохранением орфографии подлинника): «даже к нам в Торговлю нарочно заходил военный цензор г-н Советник Всеволжский который не советывал выписывать Русское Знамя говоря что неметскими деньгами пахнет»⁹⁴².

Вместе с тем надо учитывать, что ярлык германофильства был удобным средством дискредитации политических оппонентов и к нему часто прибегали представители либеральной оппозиции. И монархистов, и царское окружение, вплоть до самой императрицы, обвиняли в стремлении заключить сепаратный мир с Германией. Никаких фактических доказательств, подкреплявших столь серьезные обвинения, не было приведено ни до, ни после революции. Будет справедливо отметить, что лидеры черной сотни, вне зависимости от своих личных пристрастий, в годы войны не предприняли никаких шагов, которые могли быть истолкованы как пособничество врагу.

В вопросе о возможных территориальных приобретениях России после победоносного завершения войны черносотенцы пошли дальше самых смелых планов, которые вынашивали лидеры либеральных партий во главе с Милюковым — Дарданелльским. Они не ограничивались мечтами о Царьграде и проливах. Антоний Храповицкий говорил в своих проповедях: «Но и этого мало. Невозможно могущественной России сносить, чтобы величайшая наша святыня — Господень Гроб и Голгофа и Вифлеем оставались в руках неверных магометан»⁹⁴³. Б.В. Никольский писал в своем дневнике: «В мои студенческие годы у меня висела карта Европы, где наша западная граница шла по Эльбе. Теперь я согласен даже на Одер. Наконец, если мы проведем ее по Висле, так и то я согласен стерпеть. Но не меньше»⁹⁴⁴.

В годы войны В.М. Пуришкевич стал председателем «Общества русской государственной карты», созданного для того, чтобы с научной точки зрения обосновать новые границы империи. Пуришкевич считал, что российские дипломаты еще со времен Нессельроде забыли, какой они национальности, и легко поступятся интересами русского народа на будущем мирном конгрессе. С другой стороны, он вспоминал, что ему все время приходилось обрывать полеты фантазии славянофилов, заседавших в Обществе, и возвращать их на почву реальной политики, указывая, что русские приобретения должны быть приемлемы для союзников по Антанте.

Черносотенные союзы старались внести свою лепту в дело победы. Среди добровольцев, ушедших на фронт, был прапорщик Владимир Голубев, один из руководителей киевского молодежного общества «Двуглавый орел», известный по делу Бейлиса. Он заслужил георгиевский крест и пал на поле брани через несколько месяцев после начала войны. Похороны героя-чер-носотенца превратились в грандиозную патриотическую манифестацию. Кстати, по некоторым сведениям, смертельно раненного прапорщика Голубева вынес из-под огня санитар-еврей

Черносотенцы собирали пожертвования для раненых воинов. Обновленческий союз русского народа открыл в Петрограде лазарет для раненых воинов русской армии. Дубровинский Главный совет призвал свои местные отделы устроить сбор денег в патриотических целях. Провинциальные монархические организации содержали на свой счет так называемые «койки с национальной лентой» в военных госпиталях. С головой погрузился в санитарное дело В.М. Пуришкевич. Он руководил головным поездом Красного Креста. Вождь Союза Михаила часто выезжал на театр военных действий. По общему признанию, в его санитарных поездах был образцовый порядок, хотя кое-кто справедливо отмечал, что Пуришкевич, используя свои связи в высших кругах, добивался лучших условий для своих докторов и сестер милосердия.

Участие провинциальных черносотенных отделов организации снабжения армии и тыла носило очень скромный характер. Например, бакинское общество обывателей русских людей получило в просторечии название «противогазного общества», поскольку взяло подряд на изготовление защитных масок для фронта. В Астрахани черносотенцы предотвратили поставку в действующую армию партии гнилых сапог, о чем незамедлительно поспешили доложить самому Верховному Главнокомандующему великому князю Николаю Николаевичу. В связи с этим случаем астраханская народно-монархическая партия и отдел Союза русского народа потребовали примерно наказать плутов-под-рядчиков: «..для ограждения нашего солдата-страсто-терпца должна быть применена в подобных случаях угроза самым суровым наказанием всем тем участникам поставок и работ для нужд армии, которые окажутся недобросовестными»⁹⁴⁵. Правда, если верить сообщениям либеральной печати, черносотенцы и сами попадались на злоупотреблениях. Так, киевские черносотенцы создали артель русских кустар>ей и объявили набор рабочих для строительства фортификационных сооружений. Поскольку такая работа давала право на освобождение от призыва, в артель записалось множество местных ювелирюв, заплативших по 300-400 руб.⁹⁴⁶.

Черносотенцы говорили о войне как о всенарюд-ном деле, в котором принимают участие все граждане России. Председатель фракции крайне правых С.В. Левашов называл войну «настоящей отечественной войной по примеру 1812 г.», а в черносотенных пропагандистских брошюрах она именовалась «Вторюй Отечественной*. Однако говоря об общем для всех нарюдов отечестве, черносотенцы не отказывались от лозунга «Россия для русских!». Дубрювинцы даже полагали, что война будет способствовать реализации этого принципа. «Нынешние дни надлежит считать временем могучего пробуждения национальной гордости и самосознания русского народа, — писало «Русское знамя». — Немец — это только повод. России пора освободиться от всякой иноземщины»⁹⁴⁷.

Ни на один день не прекращались антисемитские выпады. Консервативная пресса угощала своих читателей нелепыми выдумками о сплошной еврейской измене и шпионаже. Типичный образчик — корреспонденция «Нового времени», с готовностью перепечатанная «Русским знаменем»: «Оказалось, в гробу, вместо покойника еврея, — 1.500.000 руб. золота, которое таким образом евреи хотели перевезти немцам. Евреи ведут себя возмутительно. Масса среди них шпионов»⁹⁴⁸. Среди членов Союза Михаила Архангела были сторонники смягчения враждебности к евреям, но их взгляды не находили понимания среди большинства черносотенцев. Весной 1915 г. почетный член московской палаты Союза Михаила Архангела ВА Бернов пытался прочитать перед харьковскими черносотенцами доклад «Перемещение точек зрения по еврейскому вопросу*. Реакция слушателей была описана в письме харьковских черносотенцев: «Бернов заявил, что нам, союзникам, давно пора переменить точку зрения на евреев, стал распинаться за них, восхваляя пользу, ими приносимую России, заявил, что мы должны все меры употребить к тому, чтобы устроить евреям отмену черты оседлости и выхлопотать равноправие. Поднялся в зале неимоверный скандал...» Харьковские черносотеш;ы обеспокоенно запрашивали В.М. Пуришкевича, не изменил ли он своим взглядам, «так как мерзавец Бернов действует в связи с распускаемыми слухами о вашем мнимом жидофильстве»⁹⁴⁹.

На самом деле Пуришкевич не одобрял позицию, занятую новаторами во главе с В.Г. Орловым, председателем московской палаты Союза Михаила Архангела. Летом 1915 г. Орлов и ряд его единомышленников из последователей Союза Михаила Архангела и Союза русского народа создали Отечественный патриотический союз. Устав этой организации, утвержденный в сентябре 1915 г., запрещал прием немцев в Отечественный союз. Однако этот запрет не распространялся на представителей других национальностей и вероисповеданий: «инородцы и иноверцы принимаются в члены Союза по единогласному решению советов отделов, каждый раз представляя о сем на утверждение Главного совета»⁹⁵⁰. Этот пункт устава вызвал такую бурю среди черносотенцев, что Орлов вынужден был обратиться с открытым письмом к монархистам, разъясняя цели и задачи Отечественного союза: «В уставе этой партии нет вызова инородцам, не допускается травля их, ибо, отвечая современным повелительным запросам жизни нашей родины, было бы негосударственно и несправедливо действовать против тех народностей, кои сражаются за честь, славу, мощь и величие России»⁹⁵¹. Разъяснение не помогло, и вскоре по решению Главной палаты Союза Михаила Архангела московская палата Союза Михаила Архангела была распущена, а Орлов исключен из ее рядов как «ставший защитником еврейского равноправия в России».

Не менее острой для истинно русских была польско-украинская проблема. В начале войны стремительное наступление русских армий в Восточной Пруссии обернулось тяжелым поражением. Крайне правые призывали не впадать в отчаяние. «Борьба с таким серьезным противником, каким является Германия, требует с нашей стороны колоссального напряжения энергии, силы воли, величия духа и полного спокойствия», — предупреждала «Земщина»⁹⁵². Зато сводки с Юго-Западного фронта вселяли надежду на скорую победу. Вступив в пределы Галиции, русская армия разбила во встречных боях австро-венгерские войска и заняла Львов. Черносотенцы выражали уверенность в том, что эти земли, населенные славянами, навсегда войдут в состав империи. «Галицкой Руси вещается о грядущем присоединении ее к исконной своей Родине — Руси Великой, которая объединилась уже давно с Малой Русью и Белой и жаждала завершения великого исторического дела...» — провозглашало «Русское знамя». Черносотенцы надеялись, что не только украинцы, но и поляки с радостью превратятся в верноподданных православного царя: «Ныне, после полуторастолетнего плена поляков у кельтской и мадьярской расы, настала возможность освободиться от тевтонских тисков — стоит лишь признать главенство над собой сильнейшего из славянских племен, протягивающего ему руку спасения»⁹⁵³. Встречая во Львове императора Николая II, новый волынский архиепископ Евлогий обратился к нему с торжественным словом: «Ваше императорское величество, вы первый ступили на ту древнерусскую землю, вотчину древних русских князей — Романа и Даниила, на которую не ступал ни один русский монарх». С благословения архиепископа в Галиции началось массовое возвращение униатов в лоно православия. По утверждению Евлогия, этот переход был стихийным и добровольным, униатские священнослужители имели на сей счет иное мнение.

Если в России рассчитывали на поддержку русофилов, то правительства 'фойствсч и юго союза делали ставку на поборников украинской независимости, или «мазепин-цев». Черносотенцы выражали крайнюю озабоченность успехами этого политического движения, утверждая, что оно всецело создано, субсидируется и направляется австрийцами и немцами На монархических совещаниях осенью 1915 г. украинофильство характеризовалось как опасное явление, «имеющее целью расчленение Руси и создание несуществующей «украинской» народности, воспитанной в ненависти ко всему русскому». Истинно русские наметили ряд мер, которые должны были поставить барьер перед распространением украинского сепаратизма: «недопустимо существование украинской литературы, украинских книжных магазинов (книга-рен), комитетов помощи беженцам-украинцам и каких бы то ни было учреждений, поддерживающих и развивающих это пагубное движение»⁹⁵⁴.

Еще одной из национальных проблем, по которым довелось высказаться черносотенцам в период войны, было отношение к армянскому населению, ставшему жертвой резни в турецких владениях. Русское общество выражало сочувствие единоверцам и высказывало мнение о необходимости активизировать боевые действия в Закавказье, чтобы взять под защиту армянское население. Черносотенцы, по крайней мере дубро-винцы, весьма сдержанно относились к этим планам, утверждая, что армянские националисты пытаются устроить свои дела за счет России: «Если группа армянских шовинистов мечтает о восстановлении какого-то армянского государства, то почему русский народ должен последовать их приглашению и для этого пожертвовать сотнями тысяч жизней русских воинов»⁹⁵⁵.

Крайне правые заявляли о своей готовности сотрудничать со всеми политическими партиями, которые выдвинули лозунг защиты Отечества. Они с одобрением восприняли «патриотическое единение», которое было продемонстрировано почти всеми политическими группировками в начале войны. «Как только вспыхнула война, все политические партии у нас как рукой сняло, — писал обновленческий «Вестник Союза русского народа». — Возьмите любую газету за первые две недели войны и поищите хоть одну строчку, под которой не подписался бы любой, самый строгий союзник»⁹⁵⁶. Черносотенная «Земщина» призывала крайне правых депутатов: «Мы, русские люди, должны перестать подозревать и даже открыто обвинять друг друга в своекорыстии и предательстве за одно только, что мы принадлежим к различным политическим партиям». Конечно, продолжала газета, борьба неизбежна, «но пусть хоть отныне борьба эта не доходит до лютой ненависти одних русских людей к другим, пусть клевета, брань, презрение, злорадство не насыщают более своими миазмами Таврический дворец»⁹⁵⁷. Наиболее последовательно придерживался этой линии В.М. Пуриш-кевич. По воспоминаниям ВА Маклакова, вождь Союза Михаила Архангела даже попросил «познакомить» его с лидером кадетов П.Н. Милюковым. Для дубровинцев подобные деловые контакты с кадетами были совершенно неприемлемы. В их глазах кадеты, несмотря на их патриотические декларации, оставались «партией политических воров, мошенников и убийц, добивающихся установления в России республиканского режима»¹.

Впрочем, и дубровинцы, и обновленцы были едины в своем непримиримом отношении к левым, особенно социал-демократам большевистского толка, единственной фракции IV Государственной думы, которая проголосовала против военных кредитов. В ноябре 1914 г., когда пять членов большевистской фракции были арестованы за участие в подпольной конференции, черносотенцы потребовали казнить изменников: «Петля на шею — вот единственная расправа со всеми злодеями, продавшими свою совесть за немецкое золото», — требовали обновленцы². После того как большевистские депутаты были осуждены на вечное поселение в Сибири, дубровинцы заявили, что левым партиям, какую бы окраску они ни имели, вообще не должно быть места в Думе: «Или эти социал-демократы и трудовики сумасшедшие, и тогда они должны быть помещены в больницу, или же они сторонники Вильгельма, и тогда им не место в России. Прекрасная мысль иметь в законосовещательных учреждениях представителей всех оттенков общественных течений, но таковые интересны только здоровые, а отнюдь не уродливых форм. В каждой стране имеются и профессиональные воры, но не придет же никому на мысль предоставить и ворам представительство в законосовещательном устроении»³.

«Патриотическое единение» продержалось недолго. Весной и летом 1915 г. русская армия пережила затяжную полосу военных неудач. Отдавая себе отчет в опасности войны на два фронта, германское командование приняло решение перейти к стратегической обороне на западе, чтобы нанести сокрушительный удар по России и принудить ее выйти из Антанты. С Западного фронта на Восточный были переброшены отборные корпуса, которые в мае 1915 г. развернули широкое наступление. Русская армия была вынуждена оставить недавно взятую крепость Перемышль, покинуть Львов и продолжала отступать на восток Для черносотенцев особенно болезненным был тот факт, что австрийцы заняли Почаев, оплот самого многочисленного отдела Союза русского народа. С возмущением говорили, что в зимнем соборе Почаевской лавры устроили синематограф для австрийских солдат, а в одной из церквей — кантону, где офицеры устраивали попойки, празднуя свою победу.

Первые известия о неудачах на фронте вызвали взрыв антинемецких настроений в Москве, которые в конце мая 1915 г. вылились в трехдневные погромы торговых и промышленных заведений, принадлежавших людям с немецкими фамилиями. Всего пострадало 688 домовладений, включая квартиру консула Нидерландов, где погромщики разодрали флаги этой страны, приняв их за германские. Антинемецким погромам посвящены специальные исследования⁹⁵⁸, не давшие, однако, окончательного ответа на вопрос, кто стоял за бесчинствующими толпами. Ряд видных ораторов черной сотни, в частности АА Хвостов, в ту пору правый депутат Государственной думы, прославились резкими выступлениями против «немецкого засилья», что могло способствовать разжиганию межнациональной розни. Однако непосредственного участия черносотенцев в московских событиях обнаружено не было. Громилы были молодыми людьми, о чьем нравственном облике можно судить по частному письму, перехваченному полицией: «Мы с Петушком пошли на Ильинку к Виль-борну; напились в лоскутики; много принесли домой, а также продали рублей на 25. Мы большей частью пили и тащили коньячок.. Арестованных очень много, много также раненых и мертвых, прямо напивались до смерти, а некоторые просто захлебнулись в бочке, потому что пили прямо из бочек»⁹⁵⁹. Следует отметить серьезное отличие погромов 1915 г. от погромов 1905 г. В 1905 г. все начиналось с патриотических манифестаций, которые несли царские портреты. Десять лет спустя монархических настроений не наблюдалось. Заведующий дворцовой охраной А.И. Спиридович вспоминал: «В Петербург долетели слухи о том, что при погроме чернь бранила членов императорского дома. Бранили проезжавшую в карете великую княгиню Елизавету Федоровну. Кричали, что у нее в обители скрывается ее брат великий герцог Гессенский. Хотели громить ее обитель»⁹⁶⁰.

В конце лета 1915 г. германское наступление было остановлено, но Россия потеряла Галицию, Польшу, Литву, часть Прибалтики и Белоруссии. Лишь после этих неудач высшие власти начали осознавать, что мировая война не похожа ни на одну из предыдущих войн, что она приняла затяжной характер и потребует мобилизации всех сил и средств на военные нужды. Одним из шагов, предпринятых для перестройки управления народным хозяйством, было образование нескольких Особых совещаний. В их деятельности с правом совещательного голоса принимали участие депутаты Государственной думы, Государственного совета и общественных организаций. Н.Е. Марков был включен в состав Особого совещания по обороне, причем неожиданно для многих из своих коллег, знавших его только как незаурядного демагога, зарекомендовал себя человеком, хорошо разбирающимся в самых сложных вопросах.

Одной из причин тяжелого положения русской армии была острейшая нехватка боеприпасов. Перед войной русское военное командование было уверено в том, что заготовленных запасов снарядов из расчета тысяча штук на одно орудие хватит по крайней мере на год Но уже первый месяц войны поглотил половину всех припасов, а дальше начался настоящий «снарядный голод», из-за которого русская артиллерия на десять выстрелов немцев могла ответить лишь одним-двумя выстрелами. Перед Особым совещанием по обороне была поставлена задача увеличить производство снарядов до 50 «парков* (полутора миллионов снарядов) в месяц. Ряд членов Совещания, опираясь на мнения экспертов, считал эту цифру избыточной, тогда как Марков, наоборот, называл ее заниженной. В.В. Шульгину запомнилась его резкая речь: «Относясь со всем уважением к про изведенным в Ставке Верховного Главнокомандования подсчетам, я тем не менее должен заявить, — не в обиду будь им сказано, — что настоящая война совершенно доказала нижеследующее. Со всякими вообще «подсчетами специалистов* нужно поступать так, как поступил восточный мудрец со своей женой: выслушать эти подсчеты... а поступить наоборот. Я убежден, что к тому времени, когда мы сможем довести наше производство до 50 «парков», мы получим новое заявление, в котором будет сказано, что «в силу сложившихся условий техники» все прежние подсчеты оказались недостаточными и требуется увеличить норму вдвое. Я предлагаю, не дожидаясь этого неизбежного заявления, а сразу, теперь же увеличить расчет Ставки вдвое»¹. Дальнейший ход военных действий доказал правоту депутата от крайне правой.

Призыв сплотиться в годину тяжелейших испытаний прозвучал в «поучительном слове», произнесенном протоиереем Иоанном Восторговым по поводу оставления русским воинством Перемышля и Львова: «Если бы что и было достойно осуждения в действиях и ошибках правителей, то теперь не время заниматься такими счетами, для того будет мирное время и законом открытые и разрешенные пути и средства для обсуждения действий и мероприятий правительства. Теперь же одно должно быть у всех правило: все для войны — и армия, и флот, и фабрики, и заводы, и труд рабочих, и государственная производительность, и частная предприимчивость, и все наши средства духовные и материальные. И притом все — в единении, все в доверии к правительству и все в помощь правительству*.

Высшая власть постаралась смягчить накал страстей. В отставку были отправлены несколько министров, непосредственно отвечавших за плохую подготовку армии или имевших стойкую репутацию консерваторов. Среди них были министр юстиции И.Г. Щегловитов и министр внутренних дел НА Маклаков. Однако либеральная оппозиция считала недостаточными простые перестановки в правительстве. В августе 1915 г. был создан так называемый Прогрессивный блок, объединивший шесть думских фракций Пзсударственной думы (236 из 422 членов IV ГЪсударственной думы) и три группы Государственного совета. Вне Прогрессивного блока остались только крайне левые (фактически же меньшевики и трудовики следовали общей тактике блока) и крайне правые. В блок вошла даже часть националистов, получивших наименование «прогрессивных националистов». Поскольку Прогрессивный блок состоял из весьма различных по своим убеждениям политических деятелей, программа блока была умеренной. Самым радикальным пунктом программы было требование «министерства доверия».

Черносотенцы восприняли создание Прогрессивного блока как мобилизацию антимонархических сил. В окружном послании Главного совета Союза русского народа за подписью Н.Е. Маркова и других черносо-генных вождей говорилось; «Пользуясь временными и преходящими затруднениями в деле снабжения нашей доблестной армии снарядами и вооружением, внутренние враги нашей родины: конституционалисты, парламентарии, революционеры, а в особенности немцы и жиды, всячески стремятся обмануть русский народ... С необычайной наглостью они требуют от царя назначения министров из их среды, министров, ответственных перед стакнувшимися политическими партиями, а не перед царем, министров, поставленных инородцами и жидами, а не помазанником Божиим, государем императором»⁹⁶¹. Крайне правые обрушились на Московскую городскую думу, поддержавшую требования блока о формировании правительства доверия: «Зашевелилась вся обирающая народ плутократия, представители банков жидовских, синдикатов, общеземского и городского союзов, неторгующие купцы Гучковы, менялы Рябушинские*.

В крайне правых кругах возникла идея создать в противовес Прогрессивному (или «желтому», как они его прозвали) блоку патриотический — «черный» блок. Однако давней бедой черной сотни являлась разобщенность, которую не так-то просто было преодолеть. Прежде чем договориться о совместных действиях, черносотенцам пришлось созвать три предварительных совещания. Первое из таких совещаний состоялось в Саратове 27-29 августа 1915 г., сразу же после возникновения Прогрессивного блока. Совещание называлось «частным», и действительно круг его участников был весьма узким. В Саратов приехали уполномоченные от 14 монархических организаций. Председателем совещания был избран почетный член Саратовского отдела Союза Михаила Архангела Н.П. Тихменев. Вместе с тем в совещании принимали участие руководители провинциальных организаций, тяготевших к дубро-винскому направлению.

Прежде всего саратовское совещание продемонстрировало свои верноподданнические чувства, одобрив принятие Николаем II должности Верховного Главнокомандующего — решение, которое вызвало несогласие даже в правительственных кругах Царя пытались предостеречь, указывая, что в обстановке военных неудач весьма рискованно брать на себя ответственность за командование войсками, так как скорых побед не предвидится, а любые поражения будут бить по авторитету монарха и монархии. Кроме того, отъезд царя из столицы в Ставку, которая размещалась в Могилеве, не позволит императору руководить правительством. Восемь министров пошли на беспрецедентный шаг для самодержавной монархии, подписав коллективное письмо, в котором пытались отговорить Николая П от опрометчивого поступка. Участники Саратовского совещания заверяли царя: «Узнали с чувством глубокого благоговения о принятии Тобой, Государь, воительст-во бранными силами России*. Одновременно с этим черносотенцы заявляли: «Но боимся мы, государь, что за время твоего отсутствия правительство не справится с предательством интеллигенции и промышленных классов, стремящихся ради своей корысти использовать тяжелое положение России и вырвать из рук твоих самодержавную власть». Во избежание вакуума власти крайне правые предлагали назначить доверенного сановника, облеченного чрезвычайными полномочиями. «Государь, власть нуждается в сильных и твердых руках человека, который сумел бы, по Твоему приказанию, во время Твоего отсутствия пресечь яд революционной смуты...»¹ Крайне правые не называли имя государственного деятеля, которого они прочили на роль диктатора. Возможно, имелся в виду А.Н. Хвостов, вскоре ставший министром внутренних дел.

Одновременно с назначением сановника, облеченного неограниченными полномочиями, черносотенцы предлагали распустить Государственную думу, которой вменялось в вину произнесение митинговых речей, вселявших недоверие населения к власти. «Государственная дума была пособницей нашему врагу, лучшим, чем вся его артиллерия...» — подчеркивали черносотенцы. Что же касается думского «Прогрессивного блока», то, по словам черносотенцев, осуществление его программы «все немцы эвдут с затаенным, радостным трепетом, как верную победу свою». Крайне правые обрушились на военно-промышленные комитеты, созданные летом 1915 г. для мобилизации промышленности на военные нужды. Комитеты заявили о себе как оплот либеральной оппозиции. Хотя комитеты успели проработать чуть больше месяца, участники Саратовского совещания безапелляционно заявляли, что их слабость и неспособность к делу уже полностью выяснилась. Черносотенцы требовали взять в руки казны все частные заводы, фабрики и мастерские, могущие изготовлять оружие, снаряды и все необходимое для снабжения войск боевым материалом. «Рабочие и служащие казенных заводов должны быть также милитаризованы», — подчеркивалось в решениях Совещания В «Обращении» Саратовского совещания к правительству монархисты предупреждали об опасности новых революционных выступлений: «Все поведение левых указывает на то, что вожаки их рассчитывают воспользоваться несчастьем родины и повторить 1905 год». Черносотенцы ободряли министров, утверждая, что враги самодержавия оторваны от народной почвы: «Правительство должно помнить, что в России нет силы, могущей открыто побороть царскую власть, что все так называемые «народные движения» искусственны, поддерживаются наихудшими людьми и подавить их ничего не стоит. Фрондирующая кадетствую-щая интеллигенция дерзка, но труслива; социалисты более смелы, но их такая ничтожная кучка, что только растерянностью и бездеятельностью правительства может быть объяснено их влияние на учащуюся молодежь и на рабочих, с которыми оно находится в неестественной связи». Для предотвращения революции, уверяли крайне правые, необходима твердость, «так как от уступок левые еще больше смелеют и предъявляют еще большие требования». Крайне правые выражали готовность встать на защиту монархии, если правительство пойдет им навстречу: «Если левые опять затеют смуту, по примеру октября 1905 года, то правительство не только не должно мешать правым поднять противосмутное движение, как оно это делало в 1905 г., а, напротив, оно должно вооружить всех монархистов; а теперь, не медля, сделать распоряжение выдавать им свидетельства на право ношения оружия беспрепятственно».

Саратовское совещание решило создать бюро для содействия взаимному общению монархических организаций и рассылки им руководящих сообщений. Бюро возглавил председатель астраханской народно-монархической партии Н.Н. Тиханович-Савицкий. Монархисты пришли к соглашению о необходимости скорейшего созыва всероссийского совещания, подготовка которого была возложена на председателя Одесского союза русских людей Н.Н. Родзевича.

Почин провинциальных отделов был подхвачен в столице. Правда, черносотенцам так и не удалось скоординировать свои действия, что привело к созыву в ноябре 1915 г. сразу двух монархических совещаний. Петроградское совещание 21-23 ноября 1915 г. было подготовлено правой фракцией Государственной думы и правой группой Государственного совета. На совещание прибыли 250 человек: высшее духовенство, депутаты, сенаторы, деятели объединенного дворянства. Само совещание было приурочено к съезду объединенного дворянства. В провинции ревниво следили за подготовкой аристократического столичного форума. Н.П. Тихменев писал Н.Н. Родзевичу: «Провинция будет, нужно думать, представлена на съезде весьма бедно, да устроители за этим едва ли гонятся — им нужна не организация сил, а демонстрация своего собственного могущества и великолепия»⁹⁶². Если инициаторы совещания стремились продемонстрировать свою близость с властью, то эта задача была выполнена. Почетным гостем совещания был отставной министр внутренних дел НА Маклаков, а с действующим министром АН. Хвостовым уполномоченные монархических организаций советовались по всем программным вопросам. Председателем совещания был избран бывший министр юстиции И.Г. Щегловитов. Предполагалось, что перед его авторитетом и высоким положением склонятся черносотенные лидеры, погрязшие во взаимных интригах. Но как вспоминал впоследствии сам Щегловитов, «председательствование это возбудило во мне глубочайшее разочарование: я увидел, что достигнуть объединения, по крайней мере в пределах, для меня желательных, нет никакой возможности»⁹⁶³.

Устроители монархического совещания постарались привлечь на него черносотенцев всех оттенков и направлений. На совещание пригласили лидера Отечественного патриотического союза В.Г. Орлова, считавшегося среди крайне правых сторонником равноправия инородцев. Но участие Орлова привело к отказу от участия в совещании уполномоченных от Союза Михаила Архангела. Что касается дубровинцев, то их отношение к Петроградскому совещанию было весьма настороженным. А.И. Дубровин в частной переписке называл его «бутафорским марковским съездом». Тем не менее верхушка всероссийского дубровинского союза решила принять участие в Петроградском совещании. По словам товарища министра внутренних дел

С.П. Белецкого, «боясь разборов на съезде, АН. Хвостовым и мною было устроено примирение АИ. Дубровина с Марковым»⁹⁶⁴. На одном из заседаний давние враги демонстративно обменялись рукопожатием. Однако примирение на публике отнюдь не означало преодоления разногласий. В докладе столичного охранного отделения указывалось, что на совещании существовала скрытая оппозиция: «Видную роль в означенном течении недовольных играла на совещаниях группа «дубровинцев» с самим доктором Дубровиным во главе. Чувствуя себя здесь, в присутствии видных деятелей Государственного совета и Государственной думы, как бы на втором месте и не решаясь открыто выступить со свойственной им резкостью выпадов и резолюций, эта среда крайних и неумеренно правых монархистов все время сдерживалась надеждами развернуться вовсю именно на съезде в Нижнем Новгороде, одним из видных организаторов коего и является Дубровин*⁹⁶⁵.

0 существовании подспудных течений свидетельствовала борьба вокруг решений Петроградского совещания. В первоначальном варианте резолюций фигурировало почти ультимативное требование удалить неугодных черносотенцам министров. Это встревожило председателя правой группы Государственного совета АА Бобринского, который немедленно направил Щегловитову письмо. Граф Бобринский писал: «Возражения мои зиждутся на том соображении, что Съезд монархистов представляет из себя как-никак — улицу; правую улицу — но все же толпу... Но улица, хотя бы и совсем правая, не должна бы, по моему мнению, позволять себе давать указания государю или критиковать его действия»⁹⁶⁶. Предупреждение Бобринского было принято к сведению, из резолюций изъяли наиболее резкие пассажи.

Петроградское совещание обрушилось на Прогрессивный блок, причем особенный гнев вызвало желание некоторых сановников наладить контакты с консервативной частью блока. Монархисты предупреждали: «В особенности обращает на себя внимание и деятельность министров, членов Государственного совета по назначению и придворных чинов, которые вступили в соглашение с прогрессивным парламентским блоком, покусившимся для достижения своих политических домогательств преступно использовать тяжелые военные обстоятельства»⁹⁶⁷. Монархическое совещание подчеркнуло, что главное требование Прогрессивного блока о создании объединенного правительства из лиц, пользующихся доверием страны и согласившихся с Законодательными учреждениями относительно выполнения в ближайший срок определенной программы, «есть требование, определенно нарушающее основные законы Российского государства и явно направленное к покушению на права Верховной Самодержавной Власти».

В постановлениях Петроградского совещания была дана развернутая критика всех положений программы Прогрессивного блока, особенно касавшихся изменения национальной политики. Гневную отповедь вызвало осторожно сформулированное предложение блока о необходимости вступить на путь отмены некоторых ограничений в правах евреев. Монархисты подчеркивали: «Это требование Прогрессивного блока явно направлено против самого бытия России, как самобытного Русского Государства. Именно теперь, во время мировой войны, точно и непреложно установлено, что еврейство ведет войну против России в союзе с Германией». Не менее болезненной была реакция крайне правых на предложения проводить более примирительную политику в финляндском вопросе: «эти требования сводятся к тому, чтобы русские власти в Финляндии перестали исполнять закон о равноправии русских с финляндцами...» Как саркастически отмечали черносотенцы, «ныне, требуя равноправия для иудеев в России, Прогрессивный блок стремится отнять равноправие у русских в Финляндии». Важное место в решениях Петроградского совещания заняла борьба с «немецким засильем». В постановлениях совещания выдвигалось требование: «Неуклонно и немедленно конфисковать все предприятия, фабрики, магазины, капиталы, денежные документы и прочее имущество, принадлежащие подданным воюющих с нами держав, даже в том случае, если эти лица действуют под личиной акционерных обществ, учрежденных в России, или же прикрылись именем подданных России, а также союзных или нейтральных государств (фиктивность передачи)». В то же время монархическим организациям предлагалось остерегаться «огульного и бездоказательного обвинения всех лиц, носящих иностранную или немецкую фамилию».

Сравнивая решения «частного» совещания монархистов в Саратове и совещания в Петрограде, нельзя не заметить существенных различий. Если в Саратове, где преобладали радикальные элементы, говорилось о настоятельной необходимости поголовного вооружения черносотенцев, дабы они смогли своими силами расправиться с крамолой, то на Петроградском совещании, более строгом и официальном, подобные вопросы даже не поднимались. Как отмечалось в уже упомянутом докладе столичного охранного отделения, «наличность среди участников совещания видных и авторитетных правых деятелей в достаточной степени гарантировала «приличный» исход таковых без демонстративных и резких эксцессов, на которые в одинаковой мере способны особенно крайние — левые и правые элементы вообще». Однако самые крайние из крайне правых намеревались отвести душу на собственном совещании в Нижнем Новгороде, куда они отправились сразу же после завершения заседаний в столице.

Нижегородское совещание проходило 26-29 ноября 1915 г. Место его проведения имело символическое значение, так как Нижний Новгород был родиной Козьмы Минина, первого истинного черносотенца, по представлениям крайне правых. Из Нижнего Новгорода, где триста лет назад прозвучал знаменитый призыв

Минина объединиться в борьбе против иноземных завоевателей, черносотенцы вновь собирались призвать русский народ встать на защиту православия и самодержавия. Нижегородское совещание, несмотря на название «всероссийское», оказалось менее представительным, чем Петроградское. В нем участвовало не более сотни делегатов, в основном из провинциальных организаций дубровинского толка. В отличие от блестящего столичного собрания, это были малообеспеченные люди, приехавшие на свои скромные средства. Демонстрируя приверженность к курсу на объединение, дубровинцы пригласили на свое совещание Н.Е. Маркова и других обновленцев. В то же время руководителю Отечественного патриотического союза В.Г. Орлову приглашение послано не было. По сообщениям газет, Орлов прибыл в Нижний Новгород, но убедившись, что черносотенцы шарахаются от него как от зачумленного, предпочел уехать.

Речи почетного председателя совещания А.И. Дубровина и почетного гостя Н.Е. Маркова дополняли друг друга. Словно отвечая на подозрения в тайном германофильстве, оба черносотенных вождя обвиняли в измене своих политических противников. Дубровин ознакомил делегатов с решениями Циммервапьдской конференции представителей европейских социалистических партий, выступивших против империалистической войны.

Заодно лидер Союза русского народа призвал не доверять Г.В. Плеханову и другим социал-демократам, занявшим оборонческие позиции: «Не верьте им, так как они говорят неискренне. На самом деле все социал-демократы, руководимые германскими социалистами, хотят отдать немцам завоеванные ими земли, чтобы заключить мир и начать гражданскую войну внутри». Следует признать, что Дубровин оказался провидцем если не в отношении Плеханова, то применительно к Ленину, принимавшему активное участие в Циммер-вальдской конференции.

Н.Е. Марков, развивая дубровинские тезисы, подчеркивал: «Наши социал-демократы в большинстве случаев рабочие, люди невежественные, совращенные с истинного пути учителем, евреем-немцем Карлом Марксом. Они находятся в духовном плену у него, который хуже насилия немецкого плена. Они потеряны для родины и прежде всего для самих себя». Но основной удар лидер обновленцев обрушил на либералов из Прогрессивного блока. Указывая на историческое полотно Константина Маковского «Воззвание Минина», вождь черной сотни говорил: «Посмотрите на картину Маковского. Тогда Минин боролся с ворами, но теперешние воры-прогрессисты — прямые наследники прежних воров, и с ними нужна борьба иными средствами, ибо они просветлились и стали хитрее».

Нижегородское совещание обсуждало насущные вопросы по пяти секциям: о взаимном объединении правых организаций, борьбе с дороговизной, национальном вопросе, немецком засилье и современном политическом положении. Секция, обсуждавшая национальный вопрос, в основном посвятила свои труды еврейскому вопросу и приняла несколько постановлений, которые граничили с прямым умопомешательством. В качестве примера можно привести следующий пункт: «просить Государя Императора в законодательном порядке чрез Государственный совет и Государственную думу провести закон об обязательном изучении науки по обличению талмудического жидовства во всех низших, средних и высших учебных заведениях российской империи, особенно же в православных духовно-учебных заведениях, с обязательным изучением жидовского языка». До идеи обязательного изучения талмуда и древнееврейского языка во всех русских учебных заведениях вряд ли бы додумались самые ортодоксальные раввины.

В отличие от своих коллег по Петроградскому совещанию, участники Нижегородского совещания при обсуждении мер против немецкого засилья сделали упор не столько на экономическую, сколько на религиозную сторону вопроса. Черносотенцы предлагали исключить протестантов из семьи христиан: «Желательно признать необходимость особого отношения со стороны Государства русского к протестантству не как к христианству, а как к религии, еретически упорно отвергающей совершенно христианство и св. церковь, к подготовительной форме или состоянию пред принятием христианства, т.е состоянию оглашения в истинах христианства... Состояние оглашения есть состояние полуязыческое или даже языческое, что доказывают немцы служением золотому тельцу, милитаризму...» Помимо кар духовных черносотенцы предусмотрели светское наказание: «Все состоящие на государственных должностях протестанты должны быть уволены от них».

Не осталась в стороне от национального вопроса и секция по борьбе с дороговизной. Черносотенцы предлагали сосредоточить всю хлебную торговлю в руках правительства, «так как евреи, засоряя умышленно скупаемый ими русский хлеб для вывоза за границу, разоряют этим земледельческую Россию». Кроме того, предлагалось ввести казенную монополию на керосин, чай, табак и спирт. Монархисты призвали правительство обратить самое серьезное внимание на то, «что администрация на местах совершенно не принимает никаких реальных мер для борьбы с эксплуататорами-торговцами и оптовиками, грабящими население на почве безнаказанного произвола».

Оценивая итоги работы двух монархических совещаний в ноябре 1915 г., следует отметить, что крайне правые все-таки не сумели добиться главной цели, ради которой, собственно, созывались эти совещания, а именно — создать монархический блок На Петроградском совещании был избран Совет монархических совещаний во главе с И.Г. Щегловитовым. Совету поручался контроль за выполнением принятых постановлений и подготовкой всероссийского монархического съезда. В Совет вошли члены Государственного совета АА Бобринский, АА Римский-Корсаков, члены ГЪсударственной думы С.В. Левашов, Н.Е. Марков, Г.Г. За-мысловский, а также СА Кельцев, В.Г. Орлов, В.П. Соколов, Г.М. Шинкаревский. Нижегородское совещание выразило желание делегировать своих представителей в состав этого органа. В результате Совет пополнился Н.Н. Родзевичем и Н.Н. Тихановичем-Савицким. Однако Совет монархических совещаний не стал тем центром, вокруг которого могли бы объединиться крайне правые. Председатель Отечественного патриотического союза В.Г. Орлов жаловался И.Г. Щегловитову на несправедливый характер выборов в Совет: «Выборы эти прошли под знаком партийной кружковщины: почти все члены Совета принадлежат к одной монархической организации, а именно к Союзу русского народа..» Он также отмечал присутствие в Совете «прекрасных незнакомцев» — «Что знает Россия о г. Шинкаревском, каков его удельный вес среди правых?»

Вскоре И.Г. Щегловитов, которому наскучили дрязги среди черносотенцев, сложил с себя председательские полномочия. Пост председателя предложили бывшему министру внутренних дел НА Маклакову, но он отклонил эту честь. С середины 1916 г. исполняющим обязанности Временного совета стал С.В. Левашов (он же руководил фракцией крайне правых в Государственной думе). Сколько-либо активной деятельности Временный совет не вел, заседания его были редкими и нерегулярными. Более того, вместо объединения крайне правых произошел очередной раскол. Когда Отечественный патриотический союз провел свой собственный съезд в Москве, Временный монархический совет выступил с разъяснением, что собравшиеся в Москве деятели не имеют никакого отношения к монархистам: «Союз именует себя «Союзом Отечественным и Патриотическим»... Однако при этом нагромождении наименований союз упустил отметить, что он не только отечественный и патриотический, но и борющийся за еврейское равноправие Назови он себя союзом отечественным, патриотическим и еврействующим — и все было бы ясно...»⁹⁶⁸

В то же время Временный совет не получил разрешения созвать монархический съезд, намеченный на ноябрь 1916 г. Официальная причина отказа — недопустимость каких-либо политических съездов в тяжелых условиях войны, истинная причина, очевидно, состояла в том, что в правительственных кругах окончательно разуверились в способности крайне правых оказать действенную поддержку властям.

ЧЕРНАЯ СОТНЯ ПРОТИВ ТЕМНЫХ СИЛ

Монархисты с отчаянием наблюдали за неуклонным падением престижа монархии, ставшим очевидным в последние годы Первой мировой войны. Решающую роль в дискредитации монархии сыграли так называемые «темные силы», которые в общественном мнении ассоциировались с Григорием Распутиным. О тобольском «старце» написано множество книг, но феномен его воздействия на императорскую чету по-прежнему остается загадкой. Следует отметить, что некоторые из церковных деятелей, близких к крайне правым, например саратовский епископ Гермоген, способствовали появлению «божьего человека» в царских чертогах. Позже Гермоген глубоко сожалел о том, что оказался невольным пособником темных сил и вместе с иеромонахом Илиодором пытался устранить старца от влияния на царскую чету. Кстати сказать, другой крайне правый церковный деятель — архиепископ Антоний Волынский с самого начала был враждебно настроен к Распутину.

Некоторые из правых деятелей пытались использовать старца в своих целях. Так, Б.В. Никольский тайно встречался с Распутиным на своей квартире и предлагал сотрудничество: «Я готов и впредь Вам помогать, предостерегать Вас, но, конечно, с тем условием, что и Вы, при случае, окажетесь нам полезным». Одновременно с этим он от имени своего покровителя генерала Е.В. Богдановича писал Николаю II письма о вредном влиянии Распутина. В итоге Богданович получил через дворцового коменданта В.А. Дедюлина высочайшее повеление более вопроса о старце не касаться. «Явно, что Распутин бесповоротно забрал полную власть и силу», — констатировал в своем дневнике Никольский⁹⁶⁹.

Сам старец весьма неприязненно отзывался о черносотенцах: «Всякая политика вредна... Все эти Пуриш-кевичи, Дубровины беса тешат, бесу служат»⁹⁷⁰. Вероятно, на этом отзыве сказалось, что он подозревал черносотенцев в причастности к покушению на его жизнь, совершенному в канун войны в селе Покровском. Рана была тяжелой, и Распутин провел несколько недель между жизнью и смертью. Позже он очень сокрушался, что в момент объявления войны был вдали от царской резиденции: «Коли не та бы стерва, что меня тогда пырнула, был бы я здесь и уж не допустил бы до кровопролития... А тот тут без меня все дело смастерили всякие там Сазоновы да министры окаянные; сколько беды наделали!»⁹⁷¹

Крайне правым деятелем, ставшим злейшим врагом Распутина, был А.Н. Хвостов, чье имя неоднократно упоминалось на страницах этой книги. Он был и вице-губернатором, и губернатором и всегда демонстративно подчеркивал свою близость к черносотенцам. В Туле, вспоминали местные жители, в числе приближенных к вице-губернатору был не чиновник, а булочник Парме-ныч (И. Колоколин): «Через него Хвостов осведомлялся о настроениях в низах и через него действовал на низы в желательном для правительства духе»⁹⁷². В Вологде Хвостов запомнился тем, что наказал не участников черносотенной манифестации, избивших в кровь прохожего, а самого пострадавшего за то, что он не снял шапку перед царским портретом. Однажды во время аудиенции в царской резиденции Хвостов вызвал недоумение царя тем, что надел на мундир партийный значок Союза русского народа — это было воспринято как бестактность. В 1912 г. А.Н. Хвостов ушел с государственной службы и был избран в IV Государственную думу, где стал одним из лидеров фракции крайне правых.

Новый виток карьеры Хвостова был связан с Распутиным. Их первая встреча состоялась незадолго до покушения на Столыпина в августе 1911 г. Распутин по дороге в Киев заехал в Нижний Новгород, где губернаторствовал Хвостов, и неожиданно предложил ему занять пост министра внутренних дел. Поскольку Столыпин на тот момент был жив и здоров, Хвостов отнесся к словам старца весьма скептически. Он вспоминал, что «на прощание сказал Распутину, что если бы царю я понадобился, так он сам бы сделал мне это предложение, вызвав меня к себе или подняв вопрос об этом при последнем моем личном докладе, а что рассматривать его, Распутина, как генерал-адъютанта, посланного мне царем с таким поручением, я не могу»⁹⁷³. Как видно, провинциальный губернатор еще не догадывался ни о том, что дни Столыпина сочтены, ни о том, что благосклонный отзыв сибирского старца при дворе ценится выше, чем протекция любого свитского генерала. Распутин после визита в Нижний Новгород выразился в том смысле, что Хвостов, конечно, всем хорош, но в министры пока не годен — больно молод и горяч.

Позже Хвостов осознал степень влияния Распутина на царицу. До войны императрица Александра Федоровна была погружена в заботы о воспитании детей и почти не вмешивалась в государственные дела. Но с началом войны, особенно после отъезда Николая II в Ставку, двор императрицы стал политическим центром, откуда ревниво присматривали за правительством и законодательными учреждениями. Находясь в Ставке, царь в основном узнавал о столичных делах из писем царицы. Близкий к царской чете генерал АА Мосолов признавал: «Николай II видел лишь то, что ему позволяла видеть в своей переписке государыня. Письма эти при всей своей страстности и искренности грешили исключительной односторонностью»⁹⁷⁴. Судя по переписке, Александра Федоровна была настроена более решительно и непреклонно, чем ее августейший супруг. Императрица, в девичестве принцесса Алиса Гессенская, считала своим священным долгом защищать русское самодержавие и православие, в лоно которого она перешла из протестантства. Она не допускала мысли об ограничении царской власти, и любой, кто давал повод заподозрить себя в этом намерении, сразу же превращался в ее личного врага. Такими врагами для нее стали не только лидеры октябристов и кадетов, но и либеральные министры, а также некоторые великие князья, в которых она видела потенциальных заговорщиков, намеревавшихся устроить дворцовый переворот и лишить трона ее обожаемого супруга. Александра Федоровна (имевшая, кстати сказать, степень доктора философии) безоговорочно верила в сверхъестественные способности «нашего Друга», как она называла Распутина в письмах к императору, и всегда советовалась с ним о кандидатах на тот или иной пост.

С началом Первой мировой войны Хвостов обратил на себя внимание громовыми речами о «немецком засилье». О нем заговорили как о возможном министре внутренних дел. Но многих пугали личные качества черносотенного депутата. С.Е. Крыжановский, чье имя также называлось в качестве кандидата на министерский пост, отзывался о своем сопернике в следующих словах: «Это был человек очень неглупый, талантливый и ловкий, но какой-то неистовый, почти первобытный по инстинктам и вдобавок совершенно аморальный,

способный ради личных выгод и целей на какие угодно поступки»⁹⁷⁵. Действительно, ради власти Хвостов был готов на многое, в том числе на временный союз со старцем Григорием и его ближайшим окружением. Эта тактика возымела успех. «Теперь, когда и Гр. советует взять Хвостова, я чувствую, что это правильно», — писала императрица своему мужу.

26 сентября 1915 г. А.Н. Хвостов был назначен министром внутренних дел. В.Н. Коковцову, довоенному премьер-министру, запомнились слова Хвостова, в ту пору еще губернатора: «Вся наша беда в том, что мы не умеем или не желаем управлять; боимся пользоваться властью, которая находится в наших руках, а потом плачем, что другие вырвали ее у нас»⁹⁷⁶. Получив вожделенную власть, Хвостов без всякого стеснения использовал ее для субсидирования монархических организаций. Несмотря на военное время, на черносотенцев излился настоящий золотой дождь, за несколько месяцев они получили из секретных фондов министерства внутренних дел больше денег, чем за несколько предыдущих лет. Хвостов принимал деятельное участие в подготовке монархических совещаний и направлял их работу в нужное русло.

В обществе Хвостова называли ставленником распутинского кружка Отчасти так и было. Он демонстрировал полную лояльность и даже подобострастность в отношениях с фаворитом царской семьи, хотя и хвастал, что не поддается мистическому влиянию старца. «Гришка поразительный гипнотизер; на меня вот он не действует, потому что у меня есть какая-то неправильность, что ли, в строении глаз, и я не поддаюсь самому усиленному гипнозу». Распутинские кутежи оплачивались из казенных сумм, а для охраны старца были назначены жан дармские офицеры и филеры. Вместе с тем Хвостов осознавал ущерб, который наносила престижу власти череда скандалов вокруг тобольского старца. Воспользовавшись Распутиным для назначения на министерский пост, Хвостов полагал, что старец ему более не нужен. Министр исподволь старался уронить авторитет Распутина в глазах царской семьи, но это было бесполезно. Не сработал также план отправить Распутина в длительное паломничество по святым местам, чтобы удалить его подальше от столицы. Получив прогонные, Распутин ни по каким святым местам не поехал, а остался в Петрограде, радуясь, что обвел вокруг пальца «толстопузого», как он называл Хвостова.

Постепенно в черносотенных кругах начала вызревать мысль о том, как бы отправить «божьего человека» на тот свет. Близкий к черносотенцам ялтинский градоначальник ИА Думбадзе шифрованной телеграммой запрашивал разрешения утопить Распутина во время морской прогулки. Руководители Союза русского народа и других монархических организаций уговаривали Хвостова не стесняться в средствах. Товарищ министра внутренних дел С.П. Белецкий вспоминал свой разговор с лидерами думской фракции крайне правых- «Марков, в присутствии Замысловского, сказал мне, что они только что были у Хвостова и от него, с его ведома и согласия, пришли поговорить со мной о необходимости, до открытия Государственной думы, убрать Распутина, который всем своим поведением и афишируемой близостью к августейшим особам подрывает в корень все партийные начинания монархических организаций в деле борьбы с начавшимся антидинастическим движением в стране»⁹⁷⁷.

АН. Хвостов был готов к решительным действиям. «Я есть человек без задерживающих центров. Мне ведь решительно все равно, ехать ли с Гришкой в публичный дом или с буфера под поезд сбрюсить...» — говорил министр. Жандармский генерал АИ. Спиридович, которюму пр>едназначались эти откровения, изумлялся: «Я не верил ни своим глазам, ни своим ушам. Казалось, что этот упитанный, розовый, с задорными веселыми глазами толстяк был не министр, а какой-то бандит с большой дороги»⁹⁷⁸. Нравственная сторона вопроса Хвостова не смущала, но подготовка покушения оказалась непростым делом даже для всесильного министра внутренних дел. Жандармские офицеры, которым было дано строго конфиденциальное поручение ликвидировать старца, планировали заманить Распутина в глухое место под предлогом знакомства с великосветской дамой, задушить и труп сбросить в реку. Потом решили, что легче отравить старца. Одни планы сменялись другими, а дело так и не сдвинулось с мертвой точки. Наконец министр понял, что его подчиненные не собираются выполнять рискованное задание и попросту занимаются мистификацией.

В январе 1916 г. был отправлен в отставку престарелый ИЛ. Горемыкин. Наиболее вероятными претендентами на пост председателя Совета министров считались А.Н. Хвостов и И.Г. Щегловитов. Они оба рассчитывали на помощь Распутина. Министр внутренних дел был уверен, что Распутин ни о чем не догадывается, а бывший министр юстиции тайно встречался со старцем в надежде склонить его на свою сторону. Однако главой правительства стал Б.В. Штюрмер. Назначение непопулярного сановника с немецкой фамилией, словно подтверждавшей подозрения в германских симпатиях высших сфер, объясняли исключительно интригами распутинского кружка. Крайне правые были разочарованы тем, что царь отверг близких к ним сановников. Хвостов был в бешенстве. Он понимал, что его положение на посту министра внутренних дел пошатнулось, и решил пойти ва-банк

Министр направил в Норвегию доверенного человека с тайной миссией найти бывшего иеромонаха Илиодора и попросить его подобрать нескольких фанатиков, готовых расправиться с Распутиным. «Братья согласны», — телеграфировал Илиодор в Петроград. Однако заговор министра и беглого расстриги сорвался. Посланец Хвостова был задержан на границе и во всем повинился. Григорий Распутин был поражен открывшимся заговором. «Вот видишь — моя рука, — говорил он своему другу, — вот эту руку целовал министр, и он хочет меня убить». В марте 1916 г. А.Н. Хвостов получил отставку. Позже Распутин объяснял: «Мы ошиблись на толстопузом (так он называл Хвостова А.Н.), на толстопузом, потому что он только из этих дураков правых. Я тебе говорю, все правые дураки»⁹⁷⁹.

Лишившись дружественного министра, черносотенцы не оставили мысль о ликвидации Распутина. Знамя борьбы с Распутиным поднял В.М. Пуришкевич. В начале войны лидер Союза Михаила Архангела отошел от активной политической деятельности. Почти все время он проводил со своими санитарными поездами в прифронтовой полосе, в столице бывал наездами и каждый раз возмущался безобразиями, которые творились в тылу. Особенно тревожили Пуришкевича беспрерывные перемены в составе высших правительственных учреждений. За полтора года, прошедшие с начала войны, сменилось три председателя Совета министров, четыре министра внутренних дел, два министра юстиции и так далее. Выступая в Думе в феврале 1916 г., Пуришкевич назвал этот процесс «министерской чехардой», и его меткие слова впоследствии вошли во все учебники истории. В той же речи Пуришкевич пустил в ход другое популярное выражение, упомянув о «темных силах вокруг трона», имея в виду Распутина и его окружение — фрейлину Анну Вырубову, архимандрита Питирима и других. Однажды Пуришкевич, гуляя по ротонде Таврического дворца, сочинил экспромт под названием «Шпормерия», в котором издевался над новоиспеченными министрами:

Их жизни срок сейчас минутен.

Умрут, оставив серный дым;

И прочен лишь один Распутин Да долгогривый Питирим.

Весна 1916 г., начавшаяся с блистательного Брусиловского прорыва на Юго-Западном фронте, заставила отложить все счеты с правительством. Но наступление на других фронтах захлебнулось, и к осени 1916г. стало ясно, что коренного перелома в войне не произошло. Между тем кризисные явления нарастали. Армия страдала от людских потерь и окопной жизни, население устало от тягот военного времени. Глашатаем всеобщего разочарования стала Государственная дума. С открытием думской сессии в ноябрю 1916 г. депутаты Прогрессивного блока начали фронтальное наступление на правительство. Критикуя действия Б.В. Штюрмера и других министров, лидер кадетской партии П.Н. Милюков вопрошал: «Что это, глупость или измена?» Черносотенная пресса поспешила назвать чистейшей глупостью само выступление кадетского лидера. Фракция крайне правых заявила, что правительство, конечно, допустило много ошибок, но «ошибки правительства совсем в другом — в разрозненности, непоследовательности его действий, в отсутствии единой, решительной и твердой власти и, наконец, в боязни крутых мер, ко торые, однако, явно необходимы при обстоятельствах военного времени. Правительство повинно, скорее, в желании всем угодить, а вовсе не в том, что оно кого-то может угнетать»⁹⁸⁰. Попытки крайне правых оградить от критики правительство оказались бесполезными. Николай II решил заменить непопулярного Штюрмера на АФ. Трепова.

Оценивая шансы нового премьера, «Земщина» писала: «Если же правительству удастся обуздать мародеров, если ему удастся удешевить хлеб, мясо, сахар, масло, дрова, ткани, обувь и т.п. — смело можно сказать — вся страна будет его благословлять. Все дело не в Думе, а в хлебе»⁹⁸¹. Однако Государственную думу не удовлетворила замена одного высокопоставленного бюрократа другим бюрократом. Депутаты, принадлежавшие к Прогрессивному блоку, требовали сформировать правительство из лиц, пользующихся доверием страны. 19 ноября 1916 г., когда Тфепов выступил перед депутатами с правительственной декларацией, трудовики и социал-демократы устроили ему шумную обструкцию. Думским приставам пришлось одного за другим удалять из зала заседания Н.С. Чхеидзе, А.Ф. Керенского, А.С. Суханова. Только после долгого увещевания председатель Совета министров смог приступить к оглашению декларации. Тфепов сделал чрезвычайно важное заявление о согласии союзников по Антанте передать России черноморские проливы и Константинополь: «Свыше 1000 лет Россия стремилась к югу, к свободному выходу в открытое море. Ключи от Босфора и Дарданелл, Олегов щит на вратах Царьграда — вот истинные, заветные мечты русского народа во все времена его бытия. И это стремление теперь уже близко к осуществлению».

Однако этот день запомнился не правительственной декларацией, а речью В.М. Пуришкевича⁹⁸², пожалуй, самой известной из всех речей, какие ему довелось произнести под сводами Таврического дворца. Пуришкевич рассчитывал, что ему дадут слово как фракционному оратору. Но руководство фракции крайне правых не поддержало критический настрой Пуришкевича. Ему возражали, что Прогрессивный блок ведет небывалую критическую атаку на правительство и Пуришкевич только сыграет на руку врагам монархии, которые стремятся ввергнуть страну в хаос. Лидер Союза Михаила Архангела возражал, что все обстоит ровно наоборот — это трусливое молчание крайне правых дает козыри левым и кадетам. Пу-ришкевич писал: «Как мне памятно последнее заседание фракции перед моей речью, заседание 18 ноября в нашей фракционной комнате 36 в Государственной думе, где я конспективно изложил всю мою речь и просил сделать мне честь говорить в Думе от ее имени, в чем мне было отказано. По лицам сидевших я видел, что три четверти — мои горячие сторонники; но разве фракция у нас свободна в выражении своих взглядов: она в большей своей части терроризирована Марковым, который вкупе с Замысловским не дают ей думать самостоятельно и честно по-своему, обращая, в особенности крестьян, в какое-то думское быдло»⁹⁸³. В итоге возобладала точка зрения Н.Е. Маркова — не выносить сор из избы. Тем не менее Пуришкевич не изменил своего решения. Свое место в списке ораторов ему уступил один из депутатов центра.

Пуришкевич заявил, что министры проявляют полное бездействие: «В течение какого-нибудь последнего года кабинет представлял собой 12 спящих дев (Смех в зале)». Объясняя причины провалов в снабжении армии, Пуришкевич подчеркивал: «Дезорганизация тыла у нас составляет несомненную систему и создается твердой и непреклонной рукой. Эта система создана Вильгельмом и изумительно проводится при помощи немецкого правительства, работающего в тылу у нас, и тех элементов — подонков русского общества, которые считают возможным обслуживать врага». Лидер Союза Михаила Архангела назвал по именам нескольких высокопоставленных лиц, виновных в различных злоупотреблениях. И все же, подчеркнул Пуришкевич, дело не в отдельных сановниках: «Это мелкие в конце концов люди (Голоса слева: И жалкие!), без государственных горизонтов взлетевшие наверх... Речь идет о тех темных силах, о тех влияниях, которые двигают на местах теми или другими лицами и заставляют их взлетать на высокие посты, людей, которые не могут их занимать (Шум. Голоса слева: Верно! Позор!)*. Обращаясь к министрам, Пуришкевич призывал: «Если вы верноподданные, если слава России, ее могущество и будущее ее тесно и неразрывно связаны с величием и блеском царского имени, ваш долг — ступайте туда, в царскую ставку, киньтесь в ноги царю и просите позволить раскрыть глаза на грозную действительность (Предо. Родзянко: Еще раз прошу вас не развивать этой темы)*⁹⁸⁴. По цензурным соображениям газеты напечатали речь Пуришкевича в смягченном виде без последнего призыва, которым он закончил свое выступление: «Да не будет Гришка Распутин руководителем русской внутренней общественной мысли».

Речь Пуришкевича вызвала шквал аплодисментов. Ему впервые рукоплескали либералы и левые. Крики «браво!» не смолкали несколько минут. Подобного выражения энтузиазма Государственная дума еще не знала. Поразительно, что самая знаменитая речь Пуришкевича была построена на непроверенных слухах и подтасованных фактах. Он не смог привести никаких доказательств связи высших правительственных лиц с Германией. На это не замедлили указать бывшие соратники Пуришкевича: «Вот какими «проверенными фактами» зарядили человека, приехавшего с фронта, не следившего за внутренней жизнью и крайне легковерного. Милюкову и всяким главарям желтого блока зазорно было играть такими скользкими обличениями, и они в первую голову пустили Пуришкевича, чтобы заглушить впечатление, произведенное на Думу и всех присутствовавших деловым заявлением главы правительства»⁹⁸⁵.

Фракция крайне правых оказалась на грани раскола, шесть депутатов покинули ее ряды в знак солидарности с обличителем темных сил. Лидеры фракции попали в незавидное положение. Они ненавидели Распутина, но вынуждены были встать на защиту распутинцев в правительстве и при дворе, чтобы не допустить падения престижа государственной власти. Н.Е. Марков, выступивший через три дня в качестве фракционного оратора от крайне правых, указывал на непоследовательность своего бывшего коллеги: «Но, господа, вы же десять лет с ним сидите, с Пуришкеви-чем, вы же помните, что именно он говорил всегда о свободе слова, я же не буду вам напоминать, ведь это заявление опровергает его деятельность за 10 лет, его книги, написанные им, его заявления — все насмарку. Правда, тогда он не получал сотен телеграмм, а теперь он получает, но неужели ради этого эффекта надо отказываться от своей политической деятельности, от всей физиономии гражданина мыслящего и верного самому себе»⁹⁸⁶. Пытаясь перевести поток критики в другое русло, Марков обрушился на «мародеров тыла» в лице председателей военно-промышленных комитетов. Но подавляющее большинство депутатов не желало слушать разоблачений, касавшихся либеральных деятелей. Едва Марков начал называть фамилии, его речь была прервана председателем М.В. Родзянко. Председатель Государственной думы вспоминал: «Уходя с трибуны, размахивая бумагами и грозя кулаком, Марков совсем близко приблизился к председательскому месту и произнес почти в упор: «Вы мерзавец, мерзавец, мерзавец»⁹⁸⁷.

Марков подвергся почти единодушному осуждению за оскорбление председателя. Депутаты всех фракций, за исключением трудовиков и социал-демократов, постановили не подавать ему руки; левые же заявили, что к ним данный пункт не относится, так как они вообще никогда не здоровались с лидером Союза русского народа. Газете «Земщина», в одиночку защищавшей вождя обновленцев, оставалось лишь вопрошать: «Скажите, как отнеслись бы в лагере Тушинского вора к Кузьме

Минину, если бы ему пришлось держать там речь и призывать воров к патриотизму?»⁹⁸⁸

Пока Марков был подвергнут всеобщему остракизму, Пуришкевич принимал горячие поздравления за смелое обличение темных сил. Телефон в его кабинете трещал не переставая, один визитер сменялся другим. Из потока гостей Пуришкевичу запомнился князь Ф.Ф. Юсупов. «Ваша речь не принесет тех результатов, которых вы ожидаете, — заявил он мне сразу. — Государь не любит, когда давят на его волю, и значение Распутина, надо думать, не только не уменьшится, но, наоборот, окрепнет, благодаря его безраздельному влиянию на Александру Федоровну, управляющую фактически сейчас государством, ибо Государь занят в ставке военными операциями»⁹⁸⁹. На вопрос, что же делать, молодой аристократ процедил сквозь зубы: «Устранить Распутина».

Отпрыск трех аристократических родов, на что указывала его тройная фамилия и двойной титул — князь Юсупов граф Сумароков-Эльстон, — он не занимал никаких официальных постов и в тридцать лет только сдавал выпускные экзамены в Пажеском корпусе. Зато этот светский шалопай принадлежал к высшему свету и благодаря своему браку с племянницей Николая II великой княжной Ириной Александровной считался причастным к императорской фамилии. К этому времени между царской четой и их ближайшими родственниками наметился глубокий разлад, причиной которого был все тот же Распутин. Когда-то «божий человек» по имени Григорий попал в царский дворец по рекомендации некоторых великих княгинь, увлекавшихся мистикой. Но никто не мог и предположить, что Распутин заберет такую силу. И если Николай II еще сохранял долю скепсиса по отношению к предсказаниям безграмотного старца, то Александра Федоровна уверовала в них истово и безоговорочно, несмотря на свое европейское образование и ученую степень, полученную от одного из немецких университетов.

Попытки великих князей заговорить о вредном влиянии Распутина воспринимались царицей как стремление удалить от семьи единственного «Друга» с большой буквы — так она называла его в письмах императору. В ноябрю 1916 г. великий князь Николай Михайлович попытался предупредить Николая II: «Ты веришь Александре Федоровне. Оно и понятно. Но что исходит из ее уст — есть результат ловкой подтасовки, а не действительной правды... Если бы тебе удалось устранить это постоянное вторгательство во все дела темных сил, сразу началось бы возрождение России и вернулось бы утраченное тобой доверие громадного большинства твоих подданных»⁹⁹⁰. Царь переслал это письмо жене, которая весьма нелицеприятно отозвалась и об авторе, и о других членах императорской фамилии: «Он и Никол аш а — величайшие враги в семье, если не считать черных женщин и Сергея». Императрица имела в виду великих князей Николая Николаевича младшего и Сергея, а также великих княгинь Милицу и Стану, дочерей черногорского князя. Александра Федоровна заклинала мужа: «Милый мой. Ты должен поддержать меня ради блага твоего и Бэби. Не имей мы Его, все давно было бы кончено, в этом я твердо убеждена»⁹⁹¹.

В конце ноября члены императорской фамилии предприняли коллективный демарш. На семейном совете великих князей «было решено, что князь Павел как старейший в роде и любимец их величеств должен взять на себя тяжелую обязанность говорить от их имени», — вспоминала супруга Павла княгиня Палей. На аудиенции 3 декабря за чаем: «Набравшись мужества, Павел заговорил о Распутине. Царь молчал, а вместо него ответила императрица: Распутин — жертва клеветы*⁹⁹². Царя не смогла уговорить мать, вдовствующая императрица Мария Федоровна. Не подействовали на него и слова брата, великого князя Михаила Александровича, который пришел к убеждению, «что мы стоим на вулкане и что малейшая искра, малейший ошибочный шаг мог бы вызвать катастрофу для всех нас и для России». Бессильной образумить царицу оказалась ее родная сестра, великая княгиня Елизавета Федоровна. По свидетельству товарища министра внутренних дел С.П. Белецкого, старец знал, что великая княгиня постоянно поднимает вопрос о его удалении от царской семьи: «По словам Распутина, она добьется только того, что ее совсем не будут принимать»⁹⁹³. Елизавета Федоровна, ставшая монахиней после трагической гибели своего мужа от рук террористов, почиталась в царской семье как святая. Но даже ее авторитет не помог, и великой княгине было предложено покинуть Царское Село. Рассказывали, что на прощание старшая сестра бросила младшей, императрице: «Вспомни судьбу Людовика XVI и Марии Антуанетты». Архиепископ Евлогий вспоминал встречи с Елизаветой Федоровной в основанной ею Марфо-Мариинской обители: «Великая княгиня откровенно и неодобрительно отзывалась о Государыне. — Как это может быть, что Государыня, образованный человек, доктор философии, а нас не понимает? — спросил я. — Какая она образованная! Она решительно ничего не понимает, — сказала Великая княгиня».

Исчерпав все легальные возможности избавиться от Распутина, великие князья решили действовать нелегально. Конечно, Феликс Юсупов не имел официальной санкции на убийство царского фаворита, но несомненно действовал с одобрения членов императорской фамилии. Он привлек своего сверстника и друга великого князя Дмитрия Павловича: «Великий князь, как я и ожидал, сразу согласился и сказал, что, по его мнению, уничтожение Распутина будет самой последней и действенной попыткой спасти погибающую Россию...»⁹⁹⁴

Юсупов попытался вовлечь в заговор видных общественных и политических деятелей. Но если Пуришке-вич с готовностью откликнулся на это предложение, то кадет В А Маклаков, пожелав полного успеха, от непосредственного участия уклонился и ограничился тем, что подарил Юсупову резиновую дубинку: «Возьмите ее на всякий случай», — сказал он, улыбаясь. В думских кулуарах замыслы заговорщиков обсуждались почти в открытую. В заговор был посвящен председатель Думы М.В. Родзянко, которому Феликс Юсупов доводился племянником. В.В. Шульгин в разговоре с Пуришкеви-чем предупреждал, что физическое устранение Распутина вряд ли изменит ситуацию. Пуришкевич отвечал: «Так сидеть нельзя. Все равно. Мы идем к концу. Хуже не будет. Убью его, как собаку».

В ночь с 16 на 17 декабря 1916 г. Феликс Юсупов, обещая познакомить Распутина со своей женой, заманил его во дворец своих родителей на Мойке. События этой зимней ночи были описаны в дневнике Пуриш-кевича, который впоследствии был издан и приобрел широкую популярность. Между тем этот знаменитый дневник является не строго документальным, а литературным произведением. Автор излагал события задним числом, причем постарался представить себя в самом выгодном свете, предусмотрительным, распорядительным, решительным. На самом деле события с самого начала пошли совсем не так, как было задумано. Заговорщики собирались покончить с Распутиным без шума и огласки: накормить его отравленными пирожными, труп утопить, а одежду сжечь. Старец должен был бесследно исчезнуть, словно дурное наваждение.

Но сибирская натура Распутина выдержала лошадиную дозу цианистого калия. Когда выяснилось, что яд не оказывает на старца никакого видимого действия, Юсупов выстрелил Распутину прямо в сердце.

Пуришкевич писал: «Молча окружили мы затем труп убитого, которого я сейчас увидел в первый раз в жизни и которого знал до этой минуты только по фотографиям, из коих одну большую карточку, где Распутин был изображен в кругу своих поклонников из среды петроградской придворной аристократии за чайным столиком... я переснял в большом количестве экземпляров и с оскорбительной надписью для его поклонников раздал в конце ноября членам Государственной думы и разослал по редакциям всех петроградских газет.

Сейчас я стоял над этим трупом, и меня волновали самые разнообразные и глубокие чувства; но первым из них, как теперь помню, было чувство глубочайшего изумления перед тем, как мог такой, на вид совершенно обыденный и отвратительный, типа Силена или Сатира, мужик, влиять на судьбу России и на ход жизни великого народа, страна коего, в сущности, представляет часть света, а не государство.

Чем околдовал ты, негодяй, — думал я, — и царя и царицу?

Как завладел ты царем до такой степени, что твоя воля стала его волею; что ты был фактическим самодержцем в России, обратив помазанника Божьего в послушного, беспрекословного исполнителя твоей злонамеренной воли и твоих хищнических аппетитов»⁹⁹⁵.

Однако Распутин не был убит наповал. Едва Пуришкевич и великий князь Дмитрий Павлович вышли из комнаты, старец вскочил на ноги, оттолкнул Юсупова и с криком: «Феликс, Феликс, все скажу царице!» выскочил во двор. Прибежавший на крик Пуришкевич открыл беспорядочный огонь из пистолета, но никак не мог попасть в цель: «...Распутин подбегал уже к воротам, тогда я остановился, изо всех сил укусил себя за кисть левой руки, чтобы заставить себя сосредоточиться, и выстрелом в третий раз попал ему в спину. Он остановился, тогда я уже тщательно прицелившись, стоя на том же месте, дал четвертый выстрел, попавший ему, как кажется, в голову, ибо он сначала упал ничком на снег и задергал головой. Я подбежал к нему и изо всей силы ударил его ногой в висок»⁹⁹⁶. Когда труп Распутина вносили обратно в дом, Юсупов в истерике начал бить его по виску резиновой палкой, подаренной Маклаковым.

Громкие выстрелы переполошили всю округу. Немедленно появился городовой. С ним взялся объясниться Пуришкевич, вероятно, уповавший на свой ораторский талант. По мнению Юсупова, красноречие Пуришкевича только осложнил дело: «Ты слышал про Распутина? Это тот самый, который губил нашу Родину, нашего царя, твоих братьев-солдат... Он немцам нас продавал... Слышал?

Городовой стоял с удивленным лицом, не понимая, чего от него хотят, и молчал.

— А знаешь ли ты, кто с тобой говорит? — не унимался Пуришкевич. — Я — член Государственной думы Владимир Митрофанович Пуришкевич. Выстрелы, которые ты слыхал, убили этого самого Распутина, и, если ты любишь твою Родину и твоего царя, ты должен молчать...

Я с ужасом слушал этот разговор. Остановить его и вмешаться было совершенно невозможно. Все случилось слишком быстро и неожиданно, какой-то нервный подъем всецело овладел Пуришкевичем, и он, очевидно, сам не понимал того, что говорил»⁹⁹⁷.

В результате городовой немедленно доложил в участке о покушении, совершенном во дворце Юсуповых. Молодой аристократ все отрицал, но его по-детски наивные объяснения не убедили полицию. Убийцам не удалось скрыть труп жертвы. По признанию самого Юсупова, среди них царила полная растерянность. Сбрасывая тело в прорубь, заговорщики забыли привязать к нему гири и, окончательно потеряв голову, бросили в прорубь шубу и калоши убитого. Полиции не составило большого труда обнаружить труп и одежду- По отзывам юристов, расследовавших это дело, более бестолкового и неумелого преступления им не приходилось встречать за всю свою практику.

Впрочем, высокое положение убийц гарантировало их полную безнаказанность. Феликс Юсупов и Дмитрий Павлович на короткое время были посажены под домашний арест, а потом высланы — великий князь к месту новой службы в Персию, а князь и граф — в имение родителей. Пуришкевич сразу же после убийства выехал со своим санитарным поездом на фронт, и никто не чинил ему препятствий. Директор уголовного департамента министерства юстиции саркастически заметил, что следователю придется показать свидетелям такую фотографию Пуришкевича, чтобы они его ни за что не опознали.

Другое дело, что совершенное ими убийство оказалось бесполезным. Заговорщики питали иллюзии, что Александра Федоровна, оставшись без своего «Друга*, перестанет вмешиваться в политику, а Николай II в глубине души будет рад избавлению от старца. Однако царь повел себя иначе. За пять лет до этого он не посчитал нужным задержаться на один день, чтобы принять участие в похоронах первого министра ПА Столыпина. А вот проститься с Распутиным царь решил лично. Генерал Данилов вспоминал: «Случилось так, что известие об убийстве Распутина пришло в Ставку в день, назначенный для совещания специально вызванных в Могилев главнокомандующих фронтами и начальников их штабов. Предметом совещания должен был быть план военных действий на 1917 г. Несмотря на исключительную важность совещания, естественный председатель его — государь, добровольно принявший

1

2

3

на себя тяжесть предводительствования действующей армией, оставил последнюю и, неожиданно прервав совещание, уехал в Царское Село. Этот неосторожный поступок тяжелым камнем лег на души всех нас, вызванных на совещание»¹. Влияние императрицы не уменьшилось ни на йоту, а расправа с «божьим человеком» только укрепила ее убеждение в том, что вокруг одни враги.

Но самое главное заключалось в том, что убийство Распутина уже не могло восстановить престижа монархии. И в этом монархистам пришлось убедиться в ближайшие месяцы.