Черный мотылек

23

В ответ Сара получила письмо, адресованное миссис С. Кэндлесс: «Дорогая миссис Кэндлесс…» Такое обращение сперва удивило Сару, но она быстро сообразила, что, по мнению дяди, ее девичья фамилия тоже Райан, а Кэндлесс она по мужу. Стивен писал, что счастлив будет с ней познакомиться — после пяти вечера он дома. Хотя Сара ничего не спрашивала, Стивен рассказал о себе.

Он овдовел четыре года назад. Трое детей давно выросли, переженились и обзавелись внуками. Сын остался в Плимуте, одна дочь переселилась в Корнуолл, другая — в Йорк. Стивен преподавал в школе, в апреле ему исполнилось шестьдесят, и он рассчитывал проработать еще пять лет, до пенсии. Упоминание о книге заинтересовало Стивена, поскольку и сам он написал две: одну — о прогулках в Дартмуре, а другую — в форме дневника пастора, проводящего лето в Дорсете и разыскивающего окаменелости. Если миссис Кэндлесс решит его навестить, она может оставить сообщение на автоответчике — днем мистер Райан на работе.

Саре показалось, что Стивен боится этой встречи — стесняется, даже не хочет говорить по телефону, пока не увидит ее своими глазами и не поймет, что она за человек. А может быть, ей кажется, и дядя просто привык к подобным формулировкам. В любом случае, такая сдержанность ее устраивала. В одиннадцать утра, когда Стивен наверняка был на работе, Сара набрала номер и оставила сообщение, что заглянет во второй половине дня в пятницу.

В субботу в Барнстепл приезжает Адам Фоли.

Высокий каменный монумент на холме, словно перст, вздымавшийся в небо, подсказал, что Сара въезжает в Девон. Она немного успокоилась. Дорога показалась ей слишком долгой.

От Джейсона Тэйга — ни слова. Сара, собственно, ничего и не ожидала, но его молчание все равно ее злило. Мог бы написать, подтвердить получение чека. Не умер бы, если бы извинился. Но чего ждать от человека из такой семьи? Ее отец был снобом и воспитал Сару в таком же духе. И меняться она не собиралась.

Джоан Тэйг она вспоминала с содроганием. Слава богу, эта женщина не приходится ей теткой. Зато теперь менее чем в двадцати милях ее ждал дядя, который мог оказаться не лучше. Она проехала вдоль побережья и через Доулиш. Начинало темнеть. Уже декабрь, через неделю ей исполнится тридцать два, через две недели — самый короткий день в году, а там и Рождество. Первый день рождения без отца, первое Рождество, которое она не ждет с радостным предвкушением. На праздники она не поедет домой, это точно. И Хоуп тоже. А где проведет Рождество Адам?

После пяти она въехала в Плимут. В городе горели все огни, супермаркет «Сейнсбери» с крышей в форме парусов казался флотом белых каравелл. Она свернула направо, в район Матли, припарковалась возле тротуара, где не было желтой запретительной полосы, выключила зажигание и посмотрела в зеркало. А потом сделала то, чего никогда раньше не делала, — припудрила нос и подкрасила губы, как старуха, как бабушка Вик. Слегка пригладила волосы, провела влажным пальцем под каждым глазом, убирая лишнюю тушь.

И все это — ради старого школьного учителя. Похоже, она сходит с ума. Если сравнить ее ДНК с ДНК Стивена Райана, обнаружится заметное сходство. Такое же, как с отцом, размышляла она, или нет? Его дети, у которых есть уже собственные дети, приходятся ей кузеном и кузинами. Она могла столкнуться с ними на улице в Фоуи или Труро и ничего не заподозрить. Вторая дочь живет в Йорке — там Сара писала несколько глав диссертации. Она могла каждый день проходить мимо двоюродной сестры, встречаться с ней взглядами, замечать даже, что женщина отдаленно похожа на нее.

Все дома в районе Стивена — большие и маленькие — были построены в конце викторианской эпохи. Три комнаты наверху, две внизу, ванная, кухня, «буфетная». Где-то здесь жила одноклассница Сары, бабушка которой называла «буфетной» темную кухоньку с печкой-чугункой. За каждым коттеджем расположился сад. Вдоль высоких стен параллельно основной улице шли небольшие переулки — мощенные камнем проходы. И тут Сара что-то вспомнила. Недавно она читала о таком вот каменном туннеле, который кто-то видел во сне. Но кто?

Дома, сложенные из темно-серого гранита, казались неколебимыми, как скалы Дартмура. Она прошла по дорожке и позвонила в дверь. На крыльце вспыхнул свет. Сара сделала глубокий вздох и попыталась расслабиться, распрямила плечи и разжала кулаки. Дверь открылась. К тому, что случилось дальше, Сара была явно не готова.

Перед ней стоял настоящий Джеральд Кэндлесс.

Только моложе. Таким Джеральд был, когда Саре исполнился двадцать один год и его густые вьющиеся волосы еще не поседели. Этот человек казался тоньше, стройнее и выше. Не таким огромным, как отец, с его крупной головой, широкими плечами и медвежьей фигурой. Зато черты — широкий рот с тонкими губами, крупный нос с горбинкой, широкий лоб, такая же грива волос… На секунду голова у Сары пошла кругом, и маленькая прихожая пустилась в пляс. Сжав кулаки, женщина сглотнула и произнесла с наигранным оптимизмом:

— Спасибо, что согласились принять.

— Можно подумать, вы увидели привидение, — голос тоже почти как у Джеральда.

— Да, — кивнула она, — вы очень похожи на отца.

Стивен провел ее в помещение, которое некогда служило прихожей, а теперь стадо частью гостиной, растянувшейся до задней стены. Стивен разжег камин, и Сара почувствовала, как здесь уютно: в этом слегка неопрятном доме явно жил интересный и деятельный человек. Она посмотрела на дядю: он даже одевался как отец — мешковатые вельветовые штаны, клетчатая рубаха, свитер, какие носят на острове Файр.

— А почему он сам не приехал?

Тут Сара поняла, что ничего ему не сказала. Будет ли это для него ударом? Вряд ли, сорок шесть лет прошло.

— Отец умер.

— А! — отозвался Стивен.

— В прошлом июле.

— Вот как. Ну, что ж. Очень жаль. Сочувствую. Сколько лет ему было?

— Семьдесят один.

— Глупый вопрос. Он на одиннадцать лет старше меня.

— Это случилось неожиданно. Ему собирались делать шунтирование, и тут он умер.

— Проходите, — кивнул он. — Садитесь.

Сара опустилась на диван. На подлокотнике громоздилась стопка книг, на сиденье лежала «Гардиан» и еще какая-то газета левого крыла.

— Как к вам обращаться? — спросила Сара.

— Только не «мистер Райан». И не «дядя». Боже упаси. — Он широко улыбнулся. — Друзья зовут меня «Стефан». Так меня называла жена, она была полячка.

Человек, которого представляла Сара — нечто среднее между Джоан Тэйг и Фредериком Киприаном, — попросил бы называть его «дядюшка Стив».

— Я Сара. Вы уже знаете. Но я не миссис Кэндлесс…

Она заколебалась. Напротив нее вдоль стены тянулись стеллажи с книгами. Сара отвернулась, поборов соблазн найти обложку с черным мотыльком. Она чувствовала, что, в отличие от Тэйгов, этот человек слышал псевдоним отца.

— Я Сара Кэндлесс, — повторила она. — Мой отец — ваш брат, Джеральд Кэндлесс.

— Как писатель? Он взял имя в честь него?

— Он и есть этот писатель.

Стефан резко втянул воздух и пробормотал:

— Господи. Тот романист? Джеральд Кэндлесс?

— Да.

— Джеральд Кэндлесс — мой брат?

— Да.

Он поднялся, подошел к окну, затем обернулся:

— Невероятно.

— Не спорю.

— Я читал его книги. Почти все собрал. Правда, в мягкой обложке. Погодите-ка, погодите. Поразительно. Моя дочь защитила магистерскую диссертацию по его творчеству.

— Отец был бы счастлив узнать об этом.

— Но как так? Каким образом Джон Райан превратился в Джеральда Кэндлесса?

— Надеюсь, это вы мне объясните, — и Сара рассказала ему все, что знала. — Теперь ваша очередь.

— Давайте, я налью нам по стаканчику. А позже сходим поужинать, если вы не против. Но сперва — семейная история.

Он надолго отлучился. Откупорить бутылку вина и поставить бокалы на поднос — намного быстрее. За это время Сара прочла статью в «Нью Стейтсмен», прошлась вдоль стеллажей. Нужно было подбросить угля в огонь, но Сара в жизни не топила камин. Странно, ведь ее дед трубочист. Возле очага лежали поленья. Женщина неуверенно подняла одно, потом второе и положила на угасающие угли. Стефан вернулся как раз тогда, когда огонь снова занялся.

— Извините. Мне нужно было побыть одному. Надеюсь, вы понимаете.

— Конечно.

— Я думал о нем, — пояснил Стефан. — И о том, что могу вам рассказать. Давайте, налью вина.

Он выключил верхний свет, оставив только бра над столом. По комнате разливалось золотистое приглушенное сияние, и все равно Сара старалась не глядеть на человека, столь похожего на Джеральда.

— Отец умер, когда я был еще маленьким, — начал Стефан. — От туберкулеза. Похоже, угольная пыль повредила легкие, хотя врачи это отрицали. Ума не приложу, как мама со всем справлялась. Одна, с шестью детьми, старшему из них тринадцать. Она была католичкой, и мы воспитывались в вере. Ваш отец был алтарным служкой. Удивительно, что у родителей нас было всего шесть. Мы снимали дом, скорее лачугу. Мама подрабатывала уборщицей, на это мы и жили. Разумеется, сам я ничего не помню, мне рассказывали братья и мать. Кода мы вели себя плохо, она любила повторять — в шутку, конечно, — что сейчас наденет шляпу, пойдет и утопится в Оруэлле. Так называлась местная речка. А когда отец умер, то и впрямь хотела наложить на себя руки — ей казалось, Господь наказал ее за глупые угрозы. Бедная мама была очень набожной. Разумеется, ничего такого она не сделала — ей приходилось кормить шестерых детей.

— А Кэндлессов вы помните? — спросила Сара.

— Даже не знаю, кто это.

— В Ипсвиче жила семья Кэндлессов. Мой дед, — она впервые улыбнулась, произнося это слово, — чистил у них трубы. Припоминаете?

Стивен покачал головой:

— Джон взял их фамилию?

— Их сын, ровесник отца, умер в детстве.

Стефан призадумался:

— Вот как.

— Расскажите, Стефан, — теперь, когда Сара произнесла имя вслух, оно уже не казалось таким нелепым. — Как вы приехали в Лондон?

— Родственник матери позвал ее к себе. Правда, в основном он общался с ее сестрой.

— С Кэтрин О'Дрида?

— Вы хорошо осведомлены, — усмехнулся Стефан. — Тетя Кэтрин рассказала ему о положении сестры, и он предложил матери переехать к нему со всеми детьми. Думаю, из христианского милосердия и по доброте душевной. Он был хороший человек, только очень строгий и замкнутый. Еще он слишком носился со своей добродетелью, хотя тогда я этого, разумеется, не понимал. Звали его Джозеф. Мы, дети, называли его «дядя Джозеф». Бездетный вдовец. Наверное, не стоило говорить, что он носился со своей добродетелью, впрочем, сказанного не воротишь. Хотя если бы не он, Джон бы не учился в школе в Лондоне, а пошел работать в четырнадцать, а мы бы и вовсе остались без образования. Дядя нас спас.

— Вы переехали перед войной?

— Да, за несколько недель до Второй мировой. Лейтон, конечно, далеко от центра, но его тоже бомбили. Троих братьев и старшую сестру эвакуировали, вывезли загород вместе со школой. Мама, дядя Джозеф, Мэри и я остались в городе. Нам некуда было бежать.

— Лейтон? — переспросила Сара.

— Восточный Лондон. Е10 на карте. Мы жили там, на Гудвин-роуд. Там был наш дом.

Сара молчала, но Стефан словно прочел ее мысли:

— Вы хотите сказать, дом был не наш. Вы не правы. Дядя Джозеф женился на маме. Много лет спустя, уже после его смерти, сестра Маргарет объяснила мне: они обвенчались только потому, что в те времена считалось неприличным, когда неженатые мужчина и женщина живут под одной крышей. Соседи бы начали сплетничать.

— Как это по-викториански, — сказала Сара.

— Что ж, после войны мировоззрение людей изменилось. Не думаю, что мама любила его или он ее — дядю Джозефа трудно любить, хотя он был хорошим человеком.

— Он ваш родственник, но его фамилия не Райан и не О'Дрида. Как же его звали?

— Джозеф Эади. Моя мать в замужестве стала Анной Эади.

Ужинали они в итальянском ресторане недалеко от дома. Стефан сказал владельцу:

— Принесите нам кувшин домашнего белого. У нас праздник.

Заметив свое отражение в зеркале за спиной Стефана, Сара в очередной раз убедилась, что пошла в мать, а Хоуп — в Райанов. Только теперь она обратила внимание на то, как Стефан похож на Хоуп. Мысленно она добавила к его лицу длинные темные кудри, косметику и, конечно же, огромную черную шляпу — и рассмеялась. Стефан вопросительно приподнял изогнутые, как у Хоуп, брови.

— Знаете, моя сестра — ваша точная копия.

— Так, кроме вас, у Джона есть другие дети?

— Только сестра, на два года младше. Она юрист.

Стефан кивнул, погрузившись на миг в какие-то мысли или воспоминания, потом улыбнулся сам себе и посмотрел на Сару. В его взгляде читалось изумление:

— Вы, пожалуй, не поверите, скажете — додумываю, но, когда я читал книги вашего отца, я то и дело натыкался на знакомые вещи, словно списанные с нашей семьи. Разумеется, мне и в голову не приходило, что автор — мой брат. Но именно поэтому мне так нравились его книги. Джеральд Кэндлесс, наверное, мой любимый писатель. Он на многое смотрел так же, как я, писал о людях, похожих на тех, кого я знал. Например, Хлоя Рул из «Пурпура Кассия» — вылитая мать, а Джекоб Мэнли в… забыл название…

— «Глаз на закате».

— Вот именно, в «Глазе на закате». Очень похож на Джозефа. И, конечно же, в самой первой книге, «Центре притяжения», тот парень, который ушел на флот, его имени я тоже не помню…

— Ричард Вебер.

— Точно, Ричард Вебер. Прямо мой брат Джон: тоже служил в Северной Ирландии, потом его отправили на Филиппины, и он думал, что атомная бомба спасла ему жизнь, и терзался угрызениями совести.

— Это мой отец?

— А разве нет?

— Вам лучше знать. Но ведь он приезжал в Плимут, выступал здесь, подписывал книги. Лет двенадцать или пятнадцать назад.

— Помню. Я хотел пойти на его лекцию, но уехал в отпуск с семьей.

— Вы бы его узнали?

Стефан пожал плечами:

— Когда он исчез, мне было четырнадцать. Фотографий его у нас нет — разве что какой-нибудь групповой снимок. За тридцать лет люди сильно меняются — к тому же с чего мне подозревать, что он мой брат? Наверное, я бы уловил сходство, но порой его замечаешь и в случайном прохожем.

Сара пила вино, размышляя, что ей еще садиться за руль и ехать через все графство. Впрочем, об этом пока можно не думать. Принесли еду. Стефан подлил вина.

— Вы… — Сара хотела спросить, любил ли дядя отца, но не смогла, — были к нему привязаны?

Стефан, несмотря на разницу в возрасте, оказался более раскрепощенным:

— Я очень любил его, — бесхитростно ответил он и добавил: — Джон мне был как отец.

— Он, а не Джозеф?

— Джозеф? Нет. Отчим был добр, тратил на нас деньги, следил, чтобы мы ходили в церковь, ели досыта, были прилично одеты, учились, «корпели над книгами», как тогда говорили. Но он не любил общаться с детьми и не знал, о чем с ними говорить. Просто выполнял свой долг. Как Джекоб Мэнли, — с улыбкой добавил Стефан.

— А мой отец делал нечто большее?

Стефан отложил вилку, отломил кусок хлеба и раскрошил в пальцах.

— Он любил детей. Любил всех нас. Знаете, зачастую старший сын в большой семье считает несправедливым, что ему приходится возиться с малышней — это же не его дети, ему их навязали. Но Джон — ваш отец — никогда не жаловался. Он был совсем не такой, как Джеймс, второй брат. Джеймс ненавидел сидеть с нами, со мной и Мэри, а Джону мы никогда не надоедали. Он рассказывал нам истории, чудесные сказки… — И снова в глазах Стефана промелькнула догадка. — Да, конечно, теперь понимаю. Вам он их тоже рассказывал?

— О да!

— Он обожал нас. Поэтому его исчезновение оказалось неожиданным и ужасным.

— Вы не едите, — негромко сказала Сара.

— Нет. Я слишком… слишком разволновался. — Он отпил вина, закусил хлебом и, покачав головой, сложил нож и вилку. — Было тяжело, когда Джон — когда он исчез. Сорок шесть лет прошло, а все так, будто случилось вчера. Отчетливо и болезненно. Вы уж извините.

Сара ждала, пока собеседник придет в себя. Стефан пил вино небольшими глотками, словно лекарство. Потом встряхнулся — так встряхивается кошка, спрыгнув с большой высоты, чтобы восстановить равновесие.

— Разумеется, он уже два года не жил с нами. А с сорок третьего по сорок пятый и вовсе служил во флоте. Но все свободное время он проводил у нас дома.

— Учился в университете?

Этот вопрос удивил Стефана:

— Разве что после исчезновения. Джон окончил школу в семнадцать и утроился телефонистом в «Ассошиэйтед Пресс».

— Кем-кем? Телефонистом?

— В те времена каждого репортера сопровождал телефонист, который передавал его статьи в редакцию. Других средств связи не было, электронную почту еще не изобрели.

— И что дальше?

— Это открыло ему путь в журналистику. Но вскоре Джон записался во флот. Мы скучали, но, по крайней мере, знали, где он, и его ждали. Потом Джон вернулся, снова поселился с нами, получил работу в местной газете. Мама им очень гордилась. Первый человек в нашей семье, занимающийся… как бы это сказать… умственным трудом. «Белый воротничок», как говорят американцы.

— Он работал на «Уолтамстоу Геральд»?

Стефан покачал головой:

— На их конкурента, «Уолтамстоу Индепендент». Журналистом широкого профиля. Занимался репортажами из зала суда, с заседаний местных властей и совета графства. К тому же он отлично стенографировал.

— Неужели? — переспросила Сара — она об этом понятия не имела.

— Дома Джон всегда рассказывал о своих приключениях. Даже в Лейтоне и Уолтамстоу происходят порой удивительные вещи. А потом Джон снял комнату в Уолтамстоу.

— Почему он переехал, если был так привязан к вам?

— Наш брат Джеймс женился. Ему было всего двадцать один, но девочка забеременела.

Сара непонимающе посмотрела на дядю — одно никак не вытекало из другого. Стефан невольно рассмеялся, а когда перестал хохотать — словно избавился от тяжкого бремени, даже помолодел и разрумянился.

— Ох, как изменился мир, моя дорогая Сара! Ну как вам объяснить? В сорок девятом году такое считалось страшным позором. Мне было всего двенадцать, но даже я это ощущал. Не мать, а Джозеф мне объяснил, что произошло и будет дальше: Джеймс должен как можно скорее жениться на этой девушке. Матери и Джозефу она не нравилась, да и Джеймс ее не то чтобы любил, но выхода не было. Им пришлось пожениться и поселиться у нас. Жилья в стране не хватало, идти им было некуда. Джон (наверное, правильнее называть его Джеральдом) решил съехать. Он единственный из нас не делал трагедии, даже посмеивался. Заявил, что подобные истории — сплошь и рядом. Джеймс не совершил ничего страшного, разумный человек его не осудит. Удивительно, насколько четко я помню этот разговор. Джон сказал, что некоторые преступления невозможно простить, но грех Джеймса не из их числа, как бы ни возмущался Джозеф. Главное — позаботиться о ребенке, который появится на свет. У него должны быть оба родителя, нормальная семья, и об этом нельзя забывать. Семья — это святое. Самый страшный грех — разрушить семью. Я на всю жизнь запомнил его слова.

— То есть, святое?

— Я не понял, Сара. Мне было всего двенадцать. Меня больше беспокоило, что с нами поселится чужая женщина и брат, который заменил мне отца, уезжает, а я ничего не могу поделать.

— Но он часто вас навещал?

— Три-четыре раза в неделю, иногда оставался на выходные и спал в кресле внизу. Нам и без него было тесно. Джеймс с Джекки и новорожденным поселились в бывшей комнате матери и Джозефа, родители перенесли кровать в столовую, вторая спальня досталась сестрам, а я переехал в кладовку с двумя койками. — Тут Стефан спохватился: — Заказать еще что-нибудь?

— Кофе, — сказала Сара.

— И все? Может, еще полграфинчика вина?

— Почему бы и нет?

Еще Сара хотела задать один необязательный, но очень интересный вопрос. Она знала, что многие люди, у которых было счастливое детство (и не только они), воспринимают мать и отца бесполыми и не представляют сексуальных отношений между ними. И Джеральд, такой сильный и «земной», казался Саре каким-то асексуальным. Она не помнила, чтобы он целовал мать или хотя бы касался ее руки. И тут в сознании всплыло то утро, в доме на Холи-маунт, когда Сара по обыкновению вбежала в комнату отца и застала его не в одиночестве, а с матерью — оба спали, крепко обнявшись.

— А у Джона была девушка? — резко спросила Сара.

Они возвращались из ресторана в свете фонарей. Стефан пожал плечами:

— Была какая-то. Кажется, тоже работала в газете. Шейла или Шерли. Тогда я в таких вещах еще не разбирался, но, кажется, ничего такого между ними не было. Домой Джон ее не приглашал. Не помню даже, как я узнал о ее существовании. Наверное, встретил их вместе на улице.

— Расскажите, как он исчез.

Стефан отпер дверь, и они прошли в дом. Часы в холле пробили один раз. Половина девятого.

— Чего-нибудь хотите? — предложил дядя. — Вина?

— Не стоит. Мне еще машину вести. — Голова и так плыла, но от глотка бренди она бы не отказалась. — Разве что капельку бренди, если найдется.

— Конечно.

Присев на диване в гостиной, Сара размышляла об отце, его юности, любимых братьях и сестрах. Сегодня она точно не уснет. Нет смысла мчаться домой и мучиться всю ночь бессонницей. Лучше остаться дослушать повесть до конца, не откладывая на потом. Стефан вернулся с бокалом и отнюдь не «капелькой» бренди.

— Спасибо, — поблагодарила Сара и неожиданно для себя подняла бокал. — За Райанов!

— Да, мы еще живы, — улыбнулся Стефан. — Я и мои дети. Двое — Джеймса, двое — Маргарет.

— А у Мэри детей не было?

— Мэри ушла в монастырь.

— Ой! — по-детски вскрикнула Сара.

— Точно, «ой». Я сам долго не мог привыкнуть. Но это действительно было ее призвание, по-другому и не скажешь. Джозеф это сразу понял и обрадовался. Мэри умерла пять лет назад. Видите ли, мы не долгожители. Кажется, я собирался рассказать, как исчез Джон.

— Да.

Стефан уселся напротив, откинулся в кресле, созерцая потолок, а потом выпрямился, словно готовясь к тяжелому испытанию.

— Это случилось летом 1951 года. Второго июля Мэри праздновала день рождения. Джон пришел к нам, он бы в жизни не пропустил такой праздник. Гостей не звали, это нам было не по карману. Мэри пригласила только двух одноклассниц на чай. Ей исполнилось шестнадцать. Все собрались — Джеймс, правда, работал в ночь, зато Джекки и малыш Питер сидели с нами. Твой отец, Джон, подоспел к восьми — заканчивал репортаж о ежегодном собрании какого-то общества. Какого именно, не помню. Джон принес Мэри подарок, даже два: коробку шоколадных конфет (шоколад выдавали по карточкам, целая коробка была роскошью) и сборник стихотворений «Юный Пегас». Мэри его долго хранила. Книг у нас было мало, и эту я запомнил. Потом мы играли в Игру. Даже мы с Мэри считали ее слишком детской, но в семье всегда в нее играли, когда собирались вместе. Мы обожали проверять ее на одноклассниках — сообразят ли они, в чем загвоздка. Смешная игра: ты говоришь…

— Я передаю ножницы закрытыми, — тихо продолжила Сара.

— Ага, — Стефан кивнул, подумал и снова кивнул. — Значит, он и вас научил?

— Да.

— А я научил своих детей, а Маргарет — своих. Насчет Джеймса сомневаюсь. Кстати, Маргарет жива, а вот Джеймс умер — от инфаркта, как и твой отец. Только мы с Маргарет и остались. Так, о чем я? Точно, о дне рождения. В тот день мы последний раз видели Джона. Он пожелал всем спокойной ночи и поспешил на автобус в Уолтамстоу. Автомобилей тогда почти не водилось. Ни у кого из наших знакомых машины не было. Когда Джон уходил, он выглядел веселым и бодрым, как обычно. Был понедельник, он пообещал маме заглянуть в среду и попить у нас чаю перед очередным заданием. Может быть, речь шла о собрании городского совета Лейтона, не помню. Еще Джон хотел нам что-то рассказать, но это, сказал, не к спеху.

— Рассказать? Но что?

— Мы так и не узнали. Он не пришел. Джон был очень обязательным, всегда держал слово. Если такие люди подводят, значит, случилось что-то серьезное. Мама сразу заволновалась, а когда Джон не явился и на следующий день, то чуть с ума не сошла.

— Она не звонила ему?

— У нас не было телефона, Сара. И у Джона не было. В пятницу мама попросила Джеймса сходить в офис «Индепендента» — там размещалась типография — и все разузнать. На работе Джона тоже не видели. Он исчез, даже не попрощавшись. Впрочем, коллег это не удивило: оказывается, за несколько недель Джон подал заявление об увольнении — ему оставалась всего пара дней. Мама решила, об этом он и хотел рассказать: Джон перешел в другую газету и уезжал от нас.

— Так и случилось, — подтвердила Сара. — А когда вы перебрались в Плимут, Стефан?

— В 1971 году. А что?

— Отец работал в Плимуте, в «Вестерн Морнинг Ньюс» с 1951 по 1957 год.

— Но уже не как Джон Райан?

— Нет, как Джеральд Кэндлесс.

— А! — в который раз воскликнул он и замолчал. Потом продолжил: — Джозеф заявил в полицию об исчезновении пасынка, но власти не проявили интереса. Молодой человек, живущий отдельно от семьи и не представляющий угрозы для общества…

— А вы? Кто-нибудь из вас пытался его найти?

— Наша семья не детективное бюро, — сухо ответил Стефан. — Мы не знали, с чего начать. У нас и телефона-то не было. Джозеф — не помню, говорил ли я вам — работал почтальоном. Джеймс — автомехаником. Мы с сестрами были еще слишком молоды, к тому же Маргарет готовилась к университету — тоже чудо в глазах мамы и Джозефа. Постепенно мы все смирились с уходом Джона. Мы горевали, нам очень его не хватало — но что мы могли поделать? Кажется, спустя какое-то время Маргарет разослала в провинциальные газеты запросы, не работает ли там наш брат, Джон Чарльз Райан, но везде ей ответили отказом. Ничего удивительного, судя по тому, что вы рассказали. Это все, что я знаю. С тех пор прошло сорок шесть лет, но Джона мы не видели. Никто из нас не видел.

— Насколько вам известно.

— Да, — согласился Стефан с некоторым удивлением. — Насколько мне известно.

Пора ехать. Разумеется, она еще заглянет. Им со Стефаном есть что обсудить. Саре хотелось узнать, как жила семья потом, после исчезновения старшего брата, но времени не было. Они и так просидели больше шести часов. Стефан устал, щеки ввалились от напряжения и горестных воспоминаний. У Сары разболелась голова. Она чересчур много выпила, а теперь еще нужно ехать много миль через болота до Тавистока, а потом до Окхэмптона и Бидефорда. Остался всего один вопрос. Сара уже стояла в прихожей, Стефан подал ей пальто.

— Вы рассказали обо всех членах семьи, кроме одного. Третьего брата, Десмонда. О нем вы ни не проронили ни слова.

— Да, — согласился он.

— Насколько я понимаю, он тоже умер. Вы сказали, в живых остались только вы с Маргарет. Что же случилось с Десмондом?

Стефан проводил Сару до выхода, открыл дверь и на минуту сжал руку племянницы. Ей показалось, что дядя хотел ее поцеловать, но не стал.

— Не сегодня, — сказал он. — В следующий раз. Мы оба слишком устали. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Стефан, — попрощалась она.