Черный мотылек

7

Разлука со взрослыми детьми — не обязательно утрата. Если они счастливы, хоть и живут далеко, если они преуспевают, строят свою жизнь, рожают детей — этого для матери достаточно. Ведь не для того рожаешь их на свет, чтобы они заботились о тебе в старости. Ни о чем таком, по правде сказать, родители и не помышляют. И вообще, заводят детей не по плану — они просто появляются, и все. Но как появятся, понимаешь, что они должны расти крепкими и здоровыми, удачливыми, счастливыми, зарабатывать себе на жизнь так, как им по душе, занять свое место в мире.

Такова философия Джоан Тэйг. Одного из ее сыновей занесло в Австралию, другого — в Шотландию, дочь жила в Беркшире. Они виделись раз в год, порой чаще. Раз в две недели заглядывал внук, учившийся в Лондонском политехническом университете, и Джоан прекрасно знала, зачем мальчик приходит — вкусно поесть. Морин, жена ее двоюродного племянника Джона Джорджа, заглядывала на чай и возила Джоан за покупками на собственной машине в «Мартлсхэм Теско», лучший супермаркет в округе. В семьдесят восемь лет Джоан Тэйг все еще могла похвастаться здоровьем и силой и считала, что в жизни ей повезло.

Если бы получалось говорить по телефону, она бы могла раз в неделю пообщаться с детьми и внуками, но глухота усложняла дело. Врачи говорили, она оглохла от шума на шелкопрядной фабрике, где работала в молодости. С медиками Джоан не спорила — они все равно ничего не слушают. Нет смысла объяснять, что в цеху особого шума не было, к тому же дядя Эрнест был глух как пень, и отец тоже оглох под старость. Конечно же, она унаследовала свой недуг, но врачи терпеть не могут, когда больной сам ставит себе диагноз.

Ее снабдили какой-то приставкой к телефону и слуховым аппаратом. С аппаратом в ухе, глядя все еще зоркими глазами на губы собеседника, она могла разобрать каждое слово, даже произнесенное негромко, но приставка к телефону ничего не давала. Звук, доносившийся из трубки, Джоан сравнивала с лаем огромного пса, который свалился на дно колодца. Ларинголог рассмеялась и сказала: очень точное описание. Но помочь ничем не смогла. Джоан не стала отключать телефон на случай, если придется когда-нибудь вызывать «скорую», но для разговоров им не пользовалось. Вот почему молодой женщине, только что потерявшей отца, придется навестить ее, а не беседовать со старухой по телефону.

В субботу. Во второй половине дня. Морин заехала накануне и сообщила, что мисс Кэндлесс звонила еще раз и спрашивала, устроит ли ее суббота около трех. Морин сказала, вполне устроит, и съездила предупредить тетю. Потом они наведались в «Мартлсхэм», Джоан купила шоколадное печенье и кексы «Кунцль» (после сорокалетнего перерыва они снова появились в продаже), чтобы подать к чаю. К счастью, Фрэнк не оставил ее без средств, а сама Джоан всегда умела экономить, так что деньги для таких случаев оставались.

Протирая пыль и проходя с пылесосом по своему безупречно чистому домику, Джоан прикидывала, кем же ей приходится визитерша. Быть не может, чтобы человек по фамилии Кэндлесс и родом из Ипсвича не принадлежал к их семье. Она пыталась сообразить, к какой ветви рода принадлежал покойный отец этой девушки — Морин назвала его имя и что-то еще прибавила, — но как раз в тот момент отвернулась к окну, и Джоан не разобрала несколько слов. Она убрала пылесос и выложила на только что протертый журнальный столик в гостиной четыре альбома с фотографиями — все, что у нее было.

В какой-то момент, примерно во время Второй мировой или чуть позднее, изжелта-коричневые фотографии сменились черно-белыми. Кому-то известна точная дата, когда произошла эта перемена, — кому-то, но не Джоан. Коричневые снимки нравились ей больше, жаль, что они навеки вышли из моды. А потом другой поворотный момент: вместо черно-белых фотографий — цветные. В одном альбоме коричневые фотографии, в двух — черно-белые, в последнем — цветные. Та девушка захочет посмотреть фотографии, постарается опознать своего отца среди множества кузенов и племянников.

Не устояв перед соблазном, Джоан раскрыла более старый из черно-белых альбомов, тот, где хранились ее свадебные фотографии. Она тогда жила в Садбери, а венчаться хотела в церкви Святого Григория и святого Петра, в симпатичной церковке у самого Стоура, где в мае зеленее трава на лугах и цветут белые ромашки. Но мать звала ее венчаться домой, в Ипсвич, и Джоан решила уступить. Фрэнк был в ту пору красавцем, самый красивый мужчина, какого она видела в жизни. Ей хотелось прижаться губами к фотографии Фрэнка, но Джоан одернула себя и запретила подобные глупости.

Сначала они поселились в Садбери, в белом кирпичном домике — всего две комнаты — на Мелфорд-роуд, там у дяди Фрэнка имелась собственная зеленная лавка. До рождения Питера Джоан тоже работала в магазине, а вскоре Фрэнка призвали. В годы войны ей пришлось нелегко с двумя малышами на руках, а муж — в Западной Пустыне. Зато потом Фрэнк открыл в Ипсвиче собственное дело, и если не богачами, то, по крайней мере, зажиточными и довольными жизнью людьми они стали. Достаточно взглянуть на фотографию, где Фрэнк запечатлен с огромным кабачком в руках перед входом в магазин.

Джоан снова закрыла альбом и задумалась, каким чаем поить мисс Кэндлесс. Предпочитает ли она «Дарджилинг» или «Эрл Грей»? К «Эрл Грей» молоко не годится, а лимона в доме нет, так что придется заваривать индийский. «Около трех» — это до или после? Джоан отличалась редкостной пунктуальностью и ни за что не стала бы назначать встречу «около» какого-то часа, но мисс Кэндлесс, понятное дело, едет из Лондона и опасается пробок. «Около трех» — скажем, минут десять четвертого. Но без двух минут три она уже заняла позицию около окна, высматривая гостью.

В двадцать минут четвертого машина наконец подъехала. Джоан извелась — то выходила в столовую, то возвращалась к окну, ставила чайник на огонь и снимала, думала, что перепутала день, даже заглянула в газету, чтобы убедиться — сегодня суббота. Она бы позвонила племяннику Джону Джорджу и переспросила Морин, действительно ли речь шла о субботе, но телефон — не для ее глухих ушей. Но вот подъехала машина, и Джоан проворно отскочила от окна, чтобы молодая леди не заметила, как ее ждут.

И дверь второпях открывать не годится. Тебя могут неправильно понять, подумают, что тебе скучно одной или сидишь как на иголках. Когда прозвенел звонок, Джоан сосчитала до двадцати, а потом неторопливо направилась к входной двери, спокойно открыла ее.

Молодая женщина вошла, с порога протягивая руку:

— Я Сара Кэндлесс. Как поживаете? Спасибо, что согласились встретиться со мной.

Симпатичная рыжеволосая девушка с темно-красной помадой на губах. И какой глубокий траур — черный костюм, черная блуза, черные чулки и туфли, черный плащ на плечах. Носит траур по умершему отцу. Одобрительно оглядев Сару, Джоан повесила в шкаф ее черный блестящий макинтош и провела посетительницу в гостиную.

Джоан не из тех людей, кто торопится перейти к делу. Сначала надо поболтать, обменяться мнениями насчет погоды и состояния дороги от Лондона досюда. Похолодало, отметила Джоан, осень вступает в свои права, день убывает. Так оно и есть, согласилась Сара Кэндлесс. Она ехала по шоссе М25 и по А12, а на подступах к Колчестеру все еще продолжаются дорожные работы.

— Выпьете чашечку чая?

— Я вообще не пью чай, — решительно ответила Сара.

Джоан очень удивилась. Она никогда не встречала человека, который не пьет чай. У Джоан была в запасе маленькая баночка растворимого кофе без кофеина, купленная племянником и припрятанная в кухонном шкафчике.

— Что же вы будете пить? — поинтересовалась Джоан.

— Ничего не надо. Спасибо.

— После такой тяжелой дороги из Лондона, — сокрушалась Джоан.

— Все в порядке. Мне ничего не нужно.

— Столько часов за рулем!

— Вода у вас найдется?

Что она, собственно, имела в виду? Разумеется, в доме есть вода. Всю жизнь, и у родителей, и когда они с мужем обустроились, Джоан жила в доме с центральным водопроводом. Когда она открыла кран и спустила воду, чтобы стала похолодней, то сообразила, что вода бывает и другая, она видела бутылки в супермаркете «Мартлсхэм», но поверить нельзя, чтобы разумный человек стал платить деньги за воду в бутылке. Нет, мисс Кэндлесс просто скромничает.

Она поставила стакан на поднос, вместе с кексами и печеньем. Сама она попьет чай позже. От кекса мисс Кэндлесс отказалась. Джоан знала, что она откажется, едва взглянула на нее. Такие девушки все поголовно страдают от этой напасти — «нервной анорексии». Она читала в газете.

— Полагаю, теперь мы можем поговорить о моем отце.

Слишком деловито. И папка, извлеченная мисс Кэндлесс из черного кейса, выглядела пугающе официально, как и сам кейс, словно к Джоан явилась не родственница, а представительница газовой компании подписывать очередной контракт. Джоан закивала и села очень прямо, сложив руки на коленях и внимательно глядя на девушку.

— Я принесла копию свидетельства о рождении, — Сара предъявила документ. — Отца звали Джеральд-Фрэнсис Кэндлесс.

Джоан уставилась на нее во все глаза. На миг она отвела взгляд и, наверное, плохо поняла. Холодный пот выступил на коже. Неужели ей не послышалось? Теперь она пристально смотрела на полные губы, покрытые блестящей темной помадой, слегка раздвинутые и обнажавшие белые блестящие зубы — такие же белые и блестящие, как фарфоровая тарелка, на которой лежало печенье.

— Прошу прощения, — пробормотала она. — Какое имя вы назвали?

— Джеральд Фрэнсис Кэндлесс.

Красные губы вылепили это имя, зубы слегка прикусили нижнюю губу, произнося первое «р», а затем второе. Нет, она не ошиблась.

— Разве вы никогда о нем не слышали? — спросила Сара. — Он был известным писателем. Автором знаменитых романов.

Это ничего не значило. Чепуха какая-то. Почти беззвучно Джоан произнесла:

— В нашей семье не было никого с таким именем.

— Позвольте, я еще кое-что скажу, миссис Тэйг. Отец родился в 1926 году. Десятого мая. Его родители — Джордж и Кэтлин Кэндлесс. Это все записано здесь, в свидетельстве о рождении. Если вы хотя бы…

Ничего подобного с Джоан в жизни не случалось. Она была до смерти напугана — и сама еще не понимала чем.

— Нет! — вырвалось у нее непроизвольно, в попытке остановить этот поток слов.

— Нет?

— Нет, нет! — Джоан стиснула кулаки. — Нет, говорю вам!

— Что случилось? Что я такого сказала?

Гнев, давно забытый гость. Сколько лет прошло с тех пор, как Джоан пришлось «показать» кому-то, как она это называла, но сейчас она готова была вновь это сделать. Никому не позволено издеваться над старухой. Эта девчонка, бог знает почему, явилась к ней домой, чтобы поиздеваться, чтобы поковыряться в давней ране.

— Вы сами знаете, что вы сказали. Вы знаете, кто такие Джордж и Кэтлин Кэндлесс, — это мои родители. Вы знаете, кто родился десятого мая 1926 года. — Джоан чуть не задохнулась, резкость давалась ей с трудом. Руки тряслись. Но она собралась с духом и «показала»: — А теперь уходите!

Девушка тоже поднялась на ноги:

— Простите, если расстроила вас, миссис Тэйг. Я не хотела.

— Уходите! Уходите, прошу вас!

— Я не понимаю, в чем виновата. Поверьте, я не знаю, что я сделала не так. Что я сказала?

— Дайте взглянуть.

Джоан протянула руку к метрике. Девушка рассталась с документом не без сожаления. На лице гостьи недоумение, рот слегка приоткрыт. Никаких примет жестокости, издевки. Джоан чувствовала, как бешено колотится ее сердце. Ноги подкосились. Это действительно свидетельство о рождении Джеральда, вот его имя, вот имена мамы и папы и адрес того дома на Ватерлоо-роуд, где родилась она сама, а семью годами позже — Джеральд, и дата, десятое мая 1926 года, совпадает с днем его рождения.

— Откуда у вас это? — спросила Джоан.

— Прошу вас, миссис Тэйг, не надо сердиться. Я ничем не хотела вас задеть и не знаю, в чем провинилась. Это метрика моего отца. Она хранилась у матери вместе с другими свидетельствами о рождении.

— Это не вашего отца метрика, — возразила Джоан.

— Простите, мне не хотелось бы с вами спорить, но это его метрика. Его звали Джеральд Кэндлесс, день рождения у него был в мае, в прошлом году, за два месяца до смерти, ему исполнился семьдесят один год.

Теперь Джоан знала, что нужно делать. Заглянуть в жестянку. Давно уже она не заглядывала в нее, с тех самых пор, как осторожно приподняла крышку и уложила поверх всех бумаг свидетельство о смерти Фрэнка. Теперь эта бумага первой бросится ей в глаза, но тут уж ничего не поделаешь. Если она не сумеет доказать этой девице с бледным лицом, красными губами и крашеными рыжими волосами — у них в семье рыжих никогда не было — и с таким же фальшивым трауром, что Джеральд умер, умер давно, целую жизнь назад, ей не знать покоя, так и станет изводить себя и этой ночью, и завтрашним днем, и до бесконечности. Она должна защитить его от этой девчонки, от ее родни, от тех, кто покушается украсть его жизнь и смерть.

— Подождите, — велела она.

Жестянка стояла в столовой. Столовая предназначалась для еды, хранения двух графинчиков с шерри и бренди для медицинских целей, и здесь же казалось правильным сложить документы. В спальне такие вещи не спрячешь, в гостиной — несерьезно как-то. Зато в столовой, где нет мягких удобных кресел и стоит строгий стол красного дерева, редко видевший гостей, где ковер застилал лишь часть пола, и окна, выходившие на север, тускло освещали комнату, — здесь, в этом торжественном сумраке ее сокровища по праву занимали свое место. В верхнем ящике буфета — столовое серебро, в среднем — скатерть и салфетки дамасского полотна, наследство от матери, в нижнем — жестянка.

Джоан хранила все документы в черно-оранжевой коробке из-под печенья, по примеру матери, которая верила, что металл убережет бумагу от пожелтения. Она ошибалась: даже свидетельство о смерти Фрэнка уже приобрело тот густой охряной оттенок, что и много лет пролежавшие свидетельства о смерти Джорджа и Кэтлин Кэндлесс, супругов, сошедших в могилу один за другим. Нужная ей бумага на самом дне.

Сначала свидетельства о рождении детей, потом свидетельство о браке и свидетельство о смерти отца Фрэнка. Куда подевалось свидетельство о смерти его матери, она не знала. Наверное, осталось у кого-то из золовок. Два документа на самом дне лежали не в том порядке — свидетельство о смерти оказалось поверх свидетельства о рождении. Джоан вытащила верхнюю бумагу, бросила взгляд на вторую и невольно произнесла:

— Джеральд.

Она не заплачет. Только не перед этой девчонкой. На коричневатой, выцветшей бумаге и так остался влажный след слезы, упавшей на нее много лет назад. Мама? Джоан снова услышала детский голос: «Голова! Голова болит!» Слеза размыла последнюю букву в диагнозе: «Причина смерти: менингит». Раньше, до его смерти, она и не слышала такого слова. До сих пор оно казалось уродливым, угрожающим, ползучая тварь, нечто крокодилообразное, кошмарное видение. Джоан быстро перевернула бумагу обратной стороной, пряча от себя медицинское заключение. Перечитала свидетельство о рождении, слово в слово совпадавшее с тем, которое показала ей девушка, и понесла обе бумаги в гостиную.

Мисс Кэндлесс успела выпить всю воду, осушила стакан до дна. Джоан уже не чувствовала гнева, только печаль и огромную усталость. Выложив документы на стол, она сказала негромко:

— Это мой брат.