Черный мотылек

27

Плотный туман вползал в сны Сары, ей казалось, что она где-то за городом, но не на морском берегу. Сон был черно-белый, без красок. Даже не черно-белый, а серый — темно-серый и светло-серый. Они шли навстречу друг другу, Сара и Адам Фоли, выступили из тумана, встретились, разошлись. Он сказал:

— Это не я говорил. Это все мой двойник.

— У тебя нет двойника, — возразила Сара, не испытывая никаких чувств к Адаму — ни сексуального влечения, ни задора враждовать. Туман сгущался, обволакивая руки и ноги. Опустив глаза, Сара увидела, что все ее тело усыпано мелкими каплями, похожими на осколки разбитого окна.

— У него нет двойника. Он один такой, — проговорил отцовский голос, и на месте Адама Сара увидела отца, она узнала его, хотя он стал моложе, выглядел как Стефан, как другой брат, который погиб страшной смертью еще до ее рождения.

— Я бежал, оставил все в прошлом, — проговорил Стефан-Десмонд-отец, — но в тумане я каждый раз вижу его.

Она осталась в одиночестве, без исцеления. Нужен ли ей Адам, спросила себя Сара и откровенно ответила: нет, не нужен, она видеть его больше не хочет. Дом продадут, она больше не вернется сюда, не увидит Рози, Александра и Викки. Не увидит густую пелену тумана, поднимающегося над морем. Не увидит рододендроны и острые, похожие на бритвы, ракушки, и ракушки, истолченные в черный песок, и остров, застывший вдали на плоских серых водах.

Есть ли у нее друзья? Множество знакомых — да. Коллеги-преподаватели. Сестра и ее приятель. Дядя, у которого своя жизнь, свои дети. Тетя, с которой она так и не встретилась, двоюродные братья и сестра, с которыми она и не собирается знакомиться. Как обычно — Сара была достаточно честна, чтобы не скрывать этого, — мать она поставила на последнее место, чуть не забыла о ней.

Прошлое Джеральда Кэндлесса расследовано — настолько, насколько это возможно. Сара пролистала собранный в папке материал — фотокопии газетных статей, свои записи, фотографии, привезенные из Ланди-Вью-Хауса, краткие аннотации его книг, составленные ею самой, наброски ее мемуаров, отчеты Джейсона Тэйга, отчеты Фабиана — скучные, приземленные, — родословное древо Кэндлессов, родословное древо семьи Райанов. Теперь она знала об отце все, кроме одного: почему? Стефан рассказал ей о детстве ее отца, о его родителях, отчиме, братьях и сестрах, о школьных днях и первой работе, о службе в армии и работе после войны, о том, как он покинул семейный дом и как исчез.

Но она не знала одного: почему он исчез, зачем сменил имя.

Придется обойтись в своих мемуарах без ответа на этот вопрос. За неделю до начала нового семестра Сара поднялась с утра пораньше и села за компьютер. Напечатав две тысячи слов, она прервалась, чтобы написать письмо Роберту Постлю — извинилась за задержку, ей требовалось собрать материал, но теперь она взялась за дело всерьез и назначила крайний срок — май. Конец мая, поспешила добавить Сара.

В тот момент, когда она писала на конверте адрес издательства, позвонила Урсула. Полагая, что мать звонит из дому, Сара спросила, идет ли там снег. Вроде синоптики обещали снегопад в Западных графствах. Урсула ответила: Блумсбери не в Западных графствах. Сару настолько удивило это совпадение — ее мать находится как раз в том районе, куда отправлялось ее письмо, — что она не сразу поинтересовалась целью ее звонка.

Но тут пришло в голову, что Урсулу надо наконец познакомить с результатами расследования, рассказать о вновь обретенных родственниках. По правде говоря, мать имела право заранее узнать об этом, а не прочесть в опубликованных мемуарах.

— Слушай, если ты задержишься в Лондоне на несколько дней, может, заглянешь завтра вечером? Хоуп тоже придет. Мне нужно кое-что тебе рассказать.

Обычно матери воспринимают такие слова как предупреждение о грядущей помолвке или даже свадьбе — в общем, о чем-то сексуальном, — но Сара до такой степени убедила себя, что на сексе поставлен крест, что не обратила внимания на ответ Урсулы: мать тоже хотела чем-то поделиться с ней.

— Дом еще не продала?

— Рано. Всего две недели, как он выставлен на продажу.

Вместо шляпы Хоуп обвязала голову шарфом — Фабиан заявил, что в меховой шапке она смахивает на Бориса Ельцина.

— Мама, наверное, думает, что у меня помолвка.

— Но ведь ты ни с кем не помолвлена, верно?

— С кем я могла бы обручиться, по-твоему?

Открывая бутылку вина, Хоуп сообщила, что они с Фабианом как раз подумывают о помолвке.

— Как всегда. Вы уже десять лет «подумываете».

Хоуп села за стол и уставилась на стакан, словно в магический кристалл.

— Если мы обручимся, надо будет поселиться вместе. А потом, года через два, если притремся, можно будет и пожениться.

— Вы здорово спешите.

Приехала Урсула в меховой шляпе, которую Фабиан не одобрил на Хоуп, но которая вполне устраивала Урсулу. Насколько Сара заметила, мать с головы до пят оделась во все новое. Она снова подстриглась, причем явно не в Барнстепле.

Урсула тоже принесла бутылку — шампанское.

— Дом продала или что? — спросила Хоуп.

— Риэлтор звонил утром. Есть покупатель.

— А к чему шампанское? — спросила Сара, поцеловав мать (главным образом, как она призналась себе позднее, потому, что от Урсулы восхитительно пахло Римом, то есть, «Биаджотти»).^[22] — Впрочем, можем выпить его вместо твоего вина, Хоуп.

— Погляди на бутылку, — возразила Хоуп. — Мое вино мы уже выпили.

Отец удивительно ловко открывал шампанское, без хлопка, не проливая ни капли. Хоуп справилась почти так же хорошо, но все-таки пришлось сходить на кухню за тряпкой, чтобы вытереть стол.

— Я собираюсь рассказать вам все, что выяснила о папе.

— Что-нибудь ужасное? — Хоуп, подумалось Саре, выглядит точь-в-точь как двадцать лет назад, когда боялась перелистнуть страницу, чтобы не наткнуться на какой-нибудь ужас, или когда папина сказка принимала зловещий оборот. И тогда папа должен был пообещать, что ничего плохого не случится, бояться нечего, — и всегда держал слово. — Ты же не хочешь расстроить меня? — настаивала сестра.

— Нет. Мне кажется, ничего страшного.

Она не могла дать ей слово, как отец. Сара попросту рассказала все, что известно, следя за эмоциями на подвижном лице Хоуп: та прикрывала ладонью рот, роняла голову на руки, постанывая, то ли горестно, то ли протестующе. Урсула сидела неподвижно и бесстрастно. Она так и не притронулась к шампанскому. Сара выпила и налила себе еще, чувствуя, как пересыхает в горле.

Слова Хоуп будто помимо воли вырвались из груди:

— Но почему? Зачем он это сделал?

— Этого я не знаю.

— Но ты должна знать! — Хоуп набросилась на мать, точно следователь на подозреваемого. — Ты тридцать пять лет была его женой. Неужели он тебе не рассказывал?!

— Нет. Да, я была его женой. И понятия не имела, что он не тот, за кого себя выдавал. Откуда мне было знать?

— Вот в чем вопрос, — вставила Сара. — Следует ли рассказать об этом Роберту Постлю?

— Постлю? Какого дьявола?

— Я пишу книгу о папе, не забыла? Постль был его редактором, теперь он собирается издавать меня. Надо ли заранее предупредить его, что на самом деле отца звали Джон Райан и обо всем прочем, или сначала закончить рукопись?

Урсула ничего не отвечала. Она слушала молча. Потом взяла бокал шампанского, отпила глоток. Потянувшись в свою очередь за бутылкой, Хоуп сказала:

— Если ты предупредишь его, все станет известно. Роберт разволнуется, это же очевидно, скажет кому-нибудь, хотя бы своей жене, или секретарша прочтет почту. Не забывай, через две недели выйдет «Меньше значит больше». Произойдет утечка, так всегда бывает, подхватят газеты, и нам придется спасаться от репортеров.

— Что ж, это не совсем честно по отношению к Роберту, но ты права. Не будем ничего ему говорить, пока я не отошлю рукопись. Ты согласна, мам?

— Да, разумеется, если ты так решила. Репортеры все равно явятся, когда твоя книга выйдет.

— К тому времени мы успеем приготовиться, — сказала Сара, не поясняя, каким образом это произойдет, — она и сама не знала.

Она тяжело вздохнула. Ей думалось, что, как только она поделится с родными, станет легче, но этого не произошло. Теперь с внезапной ясностью Сара осознала: скоро мать и сестра уйдут, а она снова останется наедине с непонятными ей самой чувствами. Выпивка на этот раз не помогла. Ничего, когда родственницы уйдут и бутылки опустеют, она проверит, что еще из спиртного осталось в квартире. Ночь она продержаться сумеет.

— Я говорила, что хочу кое-что сказать тебе, Сара, — начала Урсула. — Тебе и Хоуп.

Неужели говорила? Сара не помнила. Наверное, речь шла о продаже дома. В честь чего же шампанское?

— Помнишь, когда ты отвозила меня в Лондон, я сказала, что еду повидаться с другом?

— Ну да. Я отвезла тебя в гостиницу. Ты ведь и сейчас там живешь?

— Нет, сейчас я не там. Я живу с одним человеком — с тем другом. Ты спрашивала, где она живет, а я тебе сказала: не она, а он. Помнишь?

Сара кивнула. Спорить не хотелось.

— Я живу у него. То есть — я живу с ним. Его зовут Сэм Флеминг, и мы будем жить вместе. Либо у него, либо купим что-то, когда продадим дом, — не решили пока.

— Почему ты нам ничего не говорила?

— Я много раз пыталась сказать тебе, Сара, но ты не слушала. Ты никогда не слушаешь. Я начала объяснять, когда ты отвозила меня в гостиницу. Ты подходила к телефону, когда он звонил. И вот наконец я решила приехать сюда и сказать вам обеим. Вот так. Это все.

Мать сбилась с дыхания, покраснела.

— Извини, что я сказала, будто ты меня не слушаешь, — поспешно добавила она. — У вас обеих достаточно своих проблем и забот. С какой стати вы станете меня слушать? Но сейчас я все сказала. Скоро я познакомлю вам с Сэмом. Он хотел приехать со мной уже сегодня, но я сказала — не в этот раз.

Сара не отрывала глаз от раскрасневшегося лица матери, удивляясь тому, как Урсула смущается, удивляясь каждому ее слову. При этом Сара не смотрела на Хоуп, даже на какой-то миг забыла о ее присутствии. Когда Хоуп испустила яростный вопль, Сара так и подскочила.

— Нет! Ты не можешь так поступить!

Урсула вжалась в кресло, приподняла руку, словно защищаясь. Сара впервые поняла, что этот жест давно стал для матери привычным, но прежде она отгораживалась от нападок отца. Теперь ей приходилось обороняться от Хоуп.

— Почему это так задевает тебя, Хоуп? Ты знала, что я продаю дом. Тебя это устраивало.

— Не устраивало!

— Ты не возражала. Я буду жить в Лондоне, с человеком, к которому очень привязана. Рядом с вами. Мы сможем чаще видеться…

— Видеться?! Я в жизни не захочу видеться с тобой. Ты была папочкиной женой! Забыла? Ты была его женой!

Разом избавившись от неловкости и смущения, Урсула строгим, полным горечи голосом ответила:

— Тебе об этом ничего не известно. Кто знает, что творится между супругами? Ты ничего не знаешь. Ничего.

— Я знаю одно: я тебя ненавижу. — По щекам Хоуп катились слезы. — Ты была замужем за папой, а теперь решила жить с каким-то человеком, с каким-то ужасным человеком, кто еще захочет жить с тобой! Лучше бы ты умерла! Лучше бы ты умерла вместо папочки!

Ей снова было восемь лет, лицо по-детски припухло. Сара не на шутку испугалась. Что делать, она не знала, и сделала единственное, что могла: попыталась обнять сестру. Хоуп ее оттолкнула.

— Не смей! — продолжала она вопить. — Я тебе запрещаю. Папочка запрещает.

— Как ты верно заметила, Хоуп, твой отец умер, — произнесла Урсула.

Хоуп с трудом натянула пальто, резко отбросила лезущие в глаза волосы, кулаками утерла слезы. Урсула, откинувшись на спинку кресла и побледнев, следила за каждым движением дочери. Хоуп резко распахнула дверь и помчалась по ступенькам. Когда внизу грохнула дверь, дом содрогнулся.

Сара потерла руку — Хоуп в ярости ушибла ее. Покосилась на мать в надежде, что та сейчас выпрямится, усмехнется, скажет, что Хоуп ведет себя как ребенок, какой бес в нее вселился, и на этом инцидент будет исчерпан. Но Урсула ничего подобного не сказала. Лицо ее казалось лицом тяжело больного человека. Все померкло — яркая внешность, красивая новая одежда, изысканная прическа и счастье — да, счастье, — которым мать так и лучилась, переступая порог. Она была убита, ее словно поразила молния, сбила с ног, отняла жизненные силы.

— Мам! — окликнула ее Сара. — Мама!

Наконец Урсула пошевелилась. Приподняла плечи — и вновь опустила. То ли встряхнулась, то ли ее пробрала дрожь.

— Мне пора.

— Послушай, она… — Сара собралась оправдывать Хоуп, у которой вырвались эти слова, но тут вспомнила, что точно так же извинялся Адам, и его извинения ничего не изменили. — Пусть сейчас она и хотела тебя обидеть, потом привыкнет, переживет. Ты как, нормально?

— Нет. Я оправлюсь. Со временем. Я тоже переживу. Мне пора.

— Давай, вызову тебе такси.

Урсула отвечала разумно и спокойно:

— Я могу поймать такси на улице, Сара. Это не так сложно. Конечно, я мало бывала в Лондоне, но сумею поймать такси или дойти пешком до станции, потому что здесь оставаться не хочу. Не хочу больше говорить, во всяком случае — не сейчас. Осталось сказать только одно. Я никогда прежде этого не говорила, и, вероятно, не следовало бы сейчас, но все-таки скажу. Я была глубоко несчастна с вашим отцом. У нас не было настоящего брака. После рождения Хоуп он отвергал меня и унижал всеми мыслимыми способами. Он не прибегал к физическому насилию, но постоянно бичевал меня словами. А теперь мне пора.

Сара лишь растерянно смотрела на мать. Машинально она поднялась, подала Урсуле пальто. Мать обернулась, их лица почти соприкоснулись, взгляд матери был усталым и печальным. Сара приложилась губами к холодной, словно окаменевшей щеке. Урсула не ответила на поцелуй. Они молча спустились по лестнице. Слишком поздно Сара спохватилась, что не поздравила мать, не пожелала счастья в ее новой жизни. Но — поздно.

— Мам, ты не пропадай. Я ведь даже не знаю, где ты сейчас живешь, по какому телефону звонить.

— Я хотела дать вам обеим адрес и телефон, — сказала Урсула. — Но с этим стоит подождать, верно? Спокойной ночи.

Вернувшись в квартиру, Сара посмотрела в окно. Еще не было восьми часов. Она видела, как под обнаженными ветвями деревьев мелькает высокая фигура матери. Зажглись фары свернувшего из бокового переулка такси. Мать отошла слишком далеко, и Сара не видела, села она в такси или нет. Поэтому, когда через пять минут раздался звонок домофона, она решила что мать вернулась. Что-то забыла или пожалела о своих прощальных словах. Схватив трубку, Сара крикнула:

— Открываю, мама!

Молчание, легкий щелчок и ответ:

— Только это не мама. Это Джейсон.

— Я думал, ты меня не впустишь, — проговорил он.

Джейсон тоже подстригся и выглядел получше, как будто начал нормально есть. Исчезли прыщи. Он протянул Саре конверт:

— Твой чек. Возвращаю. Я больше не работал, не за что и платить.

— Выпить хочешь? — спросила она.

— Я принес бутылку вина. В кармане пальто. А ты думала, я растолстел в одночасье? Я работу нашел. Не на полную ставку, конечно. Дело в том, что я вернулся в колледж.

— Ты снова учишься?

— Начну с нового семестра. Не в Ипсвиче, а здесь, в Лондоне. Выпьем вина?

Сара и так выпила немало. Она покачала головой, отказываясь, и Джейсон улыбнулся, забавно приподнимая брови:

— Припаси на завтра. Ты выяснила все-таки, почему отец сменил имя?

Она рассказала ему про Стефана, показала новые бумаги из папки, затем — те две тысячи слов, которые успела написать.

— Больше искать нечего, верно? — сказал он.

— По-моему, нечего.

— Ты так и не выяснишь, зачем он это сделал. Знаешь, что сказала моя старушенция, когда об этом услышала? Он сделал что-то ужасное кому-то из близких. Или кто-то из родных что-то сделал ему.

Сара кивнула и еле слышно ответила:

— Если бы мне нагадали, что я буду рада видеть человека, который называет свою бабушку «старушенцией», я бы не поверила.

— Ты сноб, Сара.

— Конечно.

Джейсон рассмеялся:

— Ладно, мне пора. Я пока еще живу в Ипсвиче, последний поезд в одиннадцать.

Сара мгновение колебалась. Ей разом представилось все: умерший отец, обиженная мать, Хоуп, заигравшийся в оскорбительную игру Адам, — и слабым голосом, отводя взгляд, она выговорила:

— Хочешь остаться на ночь?