Четверо с базарной площади

Казна растет

В среду Слива наколдовал себе своим подозрительным насморком что-то похожее на ангину.

Если учесть, что в первую половину дня среды, то есть в то время, когда приятели должны сидеть на уроках, на базаре шумит точно такая же, как в воскресенье, толкучка, то станет понятным, что ангина Сливы была драгоценнее всех насморков на земле.

Хорошо быть болезненным.

Долго объяснять Сливе его задачу не пришлось. Генка, забежав утром и выслушав объяснение Сливиной матери, что болезни происходят от долгих блужданий по вечерам, незаметно ткнул пальцем в сторону базара.

Слива кивнул, выглядывая из-под одеяла. Уж до начала занятий он пролежит — на то и везет человеку, чтобы не упускать везенья.

В школе Фат и Генка сели за одну парту, гадая потихоньку, увидит Слива кого-нибудь, или ему просто-напросто не удастся сбежать из дому.

К занятиям они на этот раз чуточку подготовились и почти хотели, чтобы их вызвали к доске. Но, как оказалось, труд их пропал даром.

Мысли обоих на предпоследнем уроке вертелись то вокруг Сливы, то вокруг мужика в болотных сапогах, то около дома № 8, где проживал Дроля…

А на переменке вбежала принаряженная Тося с красными полосками председателя на рукаве и, потряхивая своим голубым бантом, объявила, что после уроков состоится сбор: выборы делегатов на городской слет.

На лице Фата появилось кислое выражение.

— Всем быть обязательно! — сказала Тося и глянула почему-то на заднюю парту, словно бы только здесь могли скрываться желающие убежать.

«Это быстро», — написал Генка на оборотной стороне тетради по алгебре.

Фат прочитал и не ответил.

Во время голосования они сидели на самой последней скамейке, но дружно тянули руки за каждую новую кандидатуру еще до того, как начинали голосовать остальные. Это чтобы их присутствие было замечено, раз уж они пришли.

Своих фамилий, как и следовало ожидать, ни тот, ни другой не услышал.

Генка боялся, что выдвинут Сливу, который почти напросился, говоря тогда с Тосей о первомайском транспаранте. Но Генкино опасение оказалось напрасным. Избрали других, и опять Лию с Тосей.

А вот что тем временем происходило со Сливой.

Туго обмотав горло бинтами и ватой, Слива часам к двенадцати дня доказал матери, что больным совершенно необходим свежий воздух, и даже нашел в учебнике по литературе какую-то цитату в подтверждение своей правоты.

Мать не выдержала и разрешила прогуляться «одну секунду».

И скоро Слива уже толкался на базаре, выискивая знакомые лица. Теперь ему не надо было то и дело задирать голову, так как толстый медицинский ошейник вовсе не давал опускать ее.

Дроля, возможно, и появлялся на толкучке, но Слива в прошлый раз как следует не разглядел его.

Банника не заметил.

Вдруг показалось, что мелькнул впереди мужик в телогрейке с разорванным хлястиком, но Слива его тут же потерял. Ничего не оставалось, как вернуться на прежний пост — у карт.

— Салют студенту! — радостно приветствовал его щербатый. — Не учишься разве?

— Учусь, — ответил Слива. — Горло заболело.

— Фортуна помогает! Это правильно… На базаре часто бываешь?

— Бываю, — неопределенно ответил Слива. И показал на бывший монастырь: — Живу вот здесь.

— Тогда ясно! — ответил парень, как будто его вполне удовлетворило объяснение Сливы. — Гляди пока. Скоро я сматываю удочки.

И Слива глядел.

Потом щербатый, посмотрев на тяжелые карманные часы, решительно убрал карты и поднялся.

— Бери! — кивнул он на табурет и скамейку, как если бы договорился уже, что Слива будет постоянно носить их за ним.

Пятидесятилетняя Машутка не впустила их на этот раз, с трудом подыскали другой киоск.

Принимая от щербатого парня новую рублевку, Слива уже не мучился угрызениями совести: не для себя ведь — для общей казны, на общее дело.

— Хочешь заработать еще пару хрустов? — неожиданно спросил парень.

Слива заморгал.

Щербатый снова поглядел на часы.

— У меня сейчас есть еще кое-какие дела… А вот, ну примерно как начнет темнеть, приходи на угол Капранова и Салавата Юлаева… Знаешь? Надо тетушке отнести кой-что, а мне несподручно. Лады?

Слива кивнул, насколько это позволял ему ошейник.

— Ну и добро. Пока!

Слива думал, он опять побежит к Арсеньичу, но щербатый пошел сразу на выход. Возможно, потому, что возле Арсеньича еще толпился народ.

Занятый мыслями о предстоящем вечере, Слива забыл даже на всякий случай потолкаться еще между спекулянтами.

Поглядел от ворот на улицу, по которой должны были вернуться из женского монастыря Генка и Фат, сходил домой, чтобы отметиться у матери в собственном благоразумии. Но матери — его и Генкина — скоро ушли на завод во вторую смену, и впереди у Сливы появились девять часов абсолютной свободы.

Он ждал друзей у ворот.

Прошли, по его подсчетам, все сроки, а Генки и Фата не было.

Запыхавшиеся избиратели появились, когда Слива уже отчаялся увидеть их.

Свое опоздание Генка и Фат объяснили в нескольких словах.

— Я так и знал, — комментировал Слива. — Тоську изберут, Лийку… Да… — споткнулся он, глянув на Генку. — В общем-то, правильно. Но я заранее знал… — Слива хотел распространиться по поводу своей прозорливости, Фат перебил его:

— Говори, что видел. Это потом.

— А-а… — протянул Слива, сразу возвращаясь к загадочному предложению щербатого. — Вот. В казну. — Он протянул Генке свой рубль, Генка передал его Фату. — В общем, сегодня я поработал за троих… — начал Слива и с многочисленными подробностями рассказал о своем дежурстве возле щербатого.

Фат сдвинул брови. Генка взад-вперед покрутил свою кепку.

— Тетушка… — сказал Фат. — Какая же она у него, тетушка, что надо в темноте навещать?.. Я пойду за тобой.

Слива подумал немного, поморгал из-под челки.

— Нет. Заметит — мне же хуже будет.

Сливина осторожность иногда оказывалась благоразумной.

— Не побоишься?.. Если один? — спросил Генка.

— А что мне? Я — за деньги! Я ничего не знаю. А там — в казну или для себя — кому какое дело?

Тут Слива был прав. С одной стороны, будущее предприятие казалось загадочным, а с другой — все могло быть именно таким, каким представил это щербатый.

— Ну, давай, — благословил Генка. — Хотя нет — рано еще…

— Рано, — согласился Слива.

— А мы? — спросил Фат. — К Дроле?

Генка помялся.

— Катя одна дома… Идемте навестим хотя, а то батька мне…

И Генка первым двинулся по направлению к лестнице. Слива вторым. Фат, мрачный, завершал процессию: «Даст бог людям сестер — одна морока… Нянчись с ними, нянчись… А дела стоят».

Катя сидела с ногами на подоконнике, глядя во двор в щелку между занавесками.

Она всегда, оставаясь одна дома, убирала подальше от окна табуреты, чемоданы, материну швейную машинку — словом, все предметы, по которым могли подняться к ней таракан или мышь; сама, поджав ноги, взбиралась на подоконник и несколько часов подряд, не отрываясь, глядела в окно. Потому что боялась глядеть в комнату: тени лежали под кроватями, под столом, через всю комнату — от фанерной перегородки между двумя кроватями, и, если не отвлечься, всюду слышались шорохи.

— А почему вы так долго? — спросила она, соскочив на пол.

Генка вздохнул.

— Ко мне не подходи, — предупредил Слива, усаживаясь на табурет у входа. — Я больной.

— Почему же ты не лежишь?

— А больным тоже ходить надо.

Фат, оглядев комнату, пристроился рядом со Сливой.

— Кать… — сказал Генка. — Может, ты посидишь еще одна?

Радость с Катиного лица как ветром сдуло.

— Долго?.. — спросила она.

— Ну, может… Ну, час… Ну, я не знаю, как.

— Ты, это, оставайся. Сегодня мы одни… — вдруг сказал Фат. Мол, обзавелся сестрой, так не отлынивай от своих обязанностей. — Пойду почитаю немного к завтрашнему. А ты жди нас — расскажем, если что…

И они ушли со Сливой, оставив Генку в этот полный событий вечер коротать время с Катей.

Часа через три он уложил ее спать, а сам занял ее место у щелки между занавесками.