В конце мая 1093 года утонул в реке Стугне юный князь Ростислав, брат Владимира Мономаха. Узкая речка с темной водой и вязким илистым дном. Темное за давностью веков событие. Темное место в «Слове о полку Игореве».
«Не тако ти, рече, река Стугна: худу струю имея, пожръеши чужи ручьи и стругы, рострена къ устью, уношу князю Ростиславу затвори дне прь темне березе плачется мати Ростиславля... уныша цветы жалобою...» — «Не такая река Стугна. Худую струю имея, пожрала чужие ручьи и потоки, расширилась к устью, юношу князя Ростислава затворила... На темном берегу Днепра плачет мать Ростислава по юному князю Ростиславу, приуныли цветы от жалости...»
«Слово..», как уже говорилось, в сборнике Спасо-Ярославского монастыря записано сплошной строкой: «...ростренакусту...» До сих пор существуют два разделения этого места: «рострена к усту...» (расширилась к устью) — и «ростре на кусту...» (затёрла под куст). Например, у профессора И. П. Еремина: рострена к усту. У профессора О. В. Творогова: ростре на кусту. У первооткрывателя «Слова» Мусина-Пушкина: ростре на кусту.
Но Еремин в своем переводе слово «куст» пропускает: «Потопила в омуте у темного берега...»
Устье или куст? И если куст, то почему?.. Щемящий вздох автора по загубленной юности Ростислава дошел до нас недосказанным.
Все сильнее волновало меня это темное место; казалось, что я знаю разгадку, что она не филологическая, а природная. Ведь во все времена люди тонули одинаково.
Тысячи костров разжег я на берегах Днепра, Сожа, Припяти. От истока до устья проплыл по рекам Русского Севера — Мегре, Сояне, Койде, Золотице. Рыбаки, браконьеры, рыбные инспекторы ночевали у моего костра. Рассказывали: «Мотор заглох на пороге, лодку под куст затерло. Перевернулись»; «Вода была большая, мутная, не нашли его... А потом вода спала, а он — под тем же кустом, где затонул...»
Старики, у которых от воды и ветра слезятся глаза, — поморы, артельщики, бакенщики — имеют особую память: большие паводки связаны с несчастными случаями. Так и вспоминают, когда Федор утонул, когда Иван в сетях запутался. Остались только грустные названия: «Иваков куст», «Григорьин омут»...
Что же произошло, считай, 900 лет назад с Ростиславом? Почему в узкой (даже во время паводка не шире ста метров) Стугне на глазах у брата утонул юный князь — воин, охотник, пловец?
Из «Повести временных лет» известно, что Мономах пытался спасти Ростислава и сам чуть не утонул. Не умели плавать? Оба брата выросли на Днепре. Нападая, отступая, спасаясь бегством, переплывали реку. Города стояли на берегах рек. На русской равнине, сплошь изрезанной реками, уже возник культ воды, поэзия воды (Купала). В «Слове о полку...» реки названы 23 раза. И не просто названы — одухотворены! И князья, и дружина — все любили воду, все умели плавать: поневоле научишься.
В ту весну Мономах и Ростислав потерпели поражение и переправлялись через Стугну в спешке. В спину кричала погоня, летели стрелы. Уворачиваясь от стрелы, Ростислав мог потерять равновесие и упасть с коня в воду. Нет, все равно, держась за повод, не утонул бы. Вероятно, переправлялись на челноке. Выгребли на куст, хотели выпрыгнуть, челнок перевернулся, ноги не достали дна... Ведь и Мономах чуть не утонул. Охотник, хладнокровный воин, однако чуть не утонул. Значит, была преграда. Значит, он тоже путался в затопленных кустах, кольчуга тянула на дно. Слово затворила подтверждает наличие преграды.
Затопленные кусты не пускали Ростислава к берегу, путались ветки и мысли, страх отнял волю... Ведь утопили его дружинники перед этим несчастным походом монаха Григория, как рассказывает Киевско-Печерский патерик. Григорий мыл сосуд, дружинники смеялись над ним, он ответил им не смиренно. И дружинники стали его топить. «Сами утонете», — сказал Григорий... Если это не легенда, Ростислав, оказавшись в холодной воде, вспомнил зловещее пророчество, хлебнул воды, тело опутал страх...
Жалко Мономаха. Каково ему было видеть тонущего брата и не спасти! Ведь это на всю жизнь: просящие глаза и последние усилия Ростислава.
А переправлялись, вероятно, в неудачном месте — закоряженном, заросшем лозой. Когда убегаешь, не до выбора...
Сторонники «устья» вправе возразить: но ведь Ростислав и Мономах могли переправляться в широком месте, в устье Стугны. А был там роковой куст или нет, неизвестно. Ответ один: если Ростислава нашли там, где он утонул, значит — куст. Если не нашли (или нашли ниже по Днепру), значит — устье. Течение Стугны должно была снести его в Днепр.
В «Повести временных лет» о паводке 1093 года сказано, что Стугна «наводнилась велми». Там же сказано, что Ростислава «поискав, нашли в реке и, взяв, принесли его к Киеву, и плакала по нем мать, и все люди печалились о нем сильно, юности его ради».
Нашли его в Стугне, иначе летописец назвал бы Днепр. Да и не найдешь весной в Днепре тело: за день снесет за десятки километров. И сейчас весенние паводки Днепра — лавина мутной воды. Тогда она была еще мощнее. А кругом рыскали половцы. Победив Мономаха и Ростислава, они собирались осадить Киев. Ростислава нашли под тем же кустом, где он утонул.
Оставалось для меня неясным слово «ростре». «Ростре на кусту...»
Однажды утром позвонил Андрей Николаевич Робинсон и говорит: «Вы правы, не рострена к устью, а ростре на кусту. Рострé — затереть. Столбец (уже не помню, какой) у Срезневского». Без лингвистики все-таки не обошлось.
Затянула (затерла) река под куст князя юного Ростислава, затворила на дне возле темного берега. Плачет мать Ростислава... После затворила — нет точки, и Днепра нет. Есть дно при темном береге. Темный, как я думаю, — не скорбный, а просто темный — мутный. Вода Днепра и его притоков — темная, берега большей частью глинистые. Потому и не спасли. Оправдательный эпитет. Ведь утонул на глазах князь! А что увидишь в мутной воде, да еще под стрелами половцев?
В строке «затвори днъ прь темнъ березъ» слышится Днепр, и географически он неподалеку, но это всего лишь звуковой мираж, свойство великой поэзии, когда слышишь больше, чем сказано.
В сентябре 1983 года в Киеве закончился международный съезд славистов, и мы поехали в Белую Церковь. Автобус остановился перед мостом. Еще не высохла утренняя роса, и не все пошли лугом к реке. В лодках сидели рыбаки.
— Вот и Стугна, — сказал Дмитрий Сергеевич Лихачев.
Мы стояли на берегу узкой темной речки, не так уж далеко от ее впадения в Днепр. Странно, ничто не шевельнулось в душе. Медленно текла Стугна, блестело на воде косое солнце, молчали в лодках рыбаки. У моста стояла целая дружина именитых славистов: Дмитриев, Панченко, Творогов, Колесов. И я подумал, что Стугна в «Слове...» — тревожнее, глубже: в нее смотрел великий поэт...
Вот и всё. Мы поехали дальше.
Эти догадки о гибели Ростислава заинтересовали ученых Пушкинского Дома, они решила напечатать статью в своем сборнике.
Прошел почти год, и однажды, перечитывая «Детские годы Багрова-внука», я нашел описание трагического случая с мельником. Во время весеннего разлива пьяный мельник (была Пасха) решил сократить дорогу и утонул в неширокой полой канаве: его затерло под куст... Вот как об этом пишет Аксаков:
«...Прискакал с лодкой молодой мельник, сын старого Болтунёнка. Лодку подвезли к берегу, спустили нá воду; молодой мельник замахал веслом, перебил материк Бугуруслана, вплыл в старицу, как вдруг старый Болтунёнок исчез под водою... Страшный вопль раздался вокруг меня и вдруг затих: все догадались, что старик Болтунёнок оступился и попал в канаву; все ожидали, что он вынырнет, всплывет наверх, канавка была узенькая, и сейчас можно было попасть на берег, но никто не показывался на воде. Ужас овладел всеми. Многие начали креститься, а другие тихо шептали: „Пропал, утонул...”
...До самого вечера искали тело несчастного мельника. Утомленные, передрогшие от мóкрети и голодные люди, не успевшие даже хорошенько разговеться, возвращались уже домой, как вдруг крик молодого Болтунёнка: „Нашел!” — заставил всех воротиться. Сын зацепил багром за зипун утонувшего отца и при помощи других, с большим усилием, вытащил его труп. Оказалось, что утонувший как-то попал под оголившийся корень старой ольхи, растущей на берегу не новой канавки, а глубокой старицы, огибавшей остров, куда снесло тело быстротою воды».