Читаю «Слово о полку...»

Вражда

Однажды я проснулся от нестерпимой боли. И пока медсестра делала обезболивающий укол, я вдруг представил себя в той степи со стрелой в боку. Вокруг — распоротые шатры, затоптанные в грязь шелка и овчины. Только раненые, русские и половцы, стонут одним стоном. И вот со своей звериной болью я ползу, сам не знаю куда. Ни врачей, ни лекарств... Какие же страдания переносили люди в те времена! Боль еще не утихла, и я думал о тех, кому удавалось выжить. С полуотрубленными руками, с рваными дырами в теле, на подпрыгивающих телегах добирались они в свои города и села. Огненная боль отнимала ум. Даже знахарей не было под рукой, да и что они могли? Каждая секунда дня — мука. И так десятки дней, сотни километров.

Тем обиднее было принимать страдания от своих, когда новгородцы шли на киевлян или киевляне на черниговцев. «Брату брат молвит: это мое, и то мое тоже. И стали малое называть великим». Отчаяние автора «Слова...» — на многие века.

Сколько он жил? Как выглядел? Что с ним стало после написания «Слова...»? Темно.

Может, он погиб на медвежьей охоте, спасая друга или князя. Ведь он был человеком редкой храбрости: сказал все, что думал. У князя — дружина, да и стены, а поэт — беззащитен.

Может, его оклеветали. Почуял беду — ночью ушел от князя. Затерялся в людях, в туровских болотах или в северных лесах. А может, его лодку затерли льдины. Чудом выбрался на берег и уже в горячке, умирая, кричал: «Со всех сторон обступили и кликом поля перегородили...»

На несколько столетий предсказал он несчастья Русской земле. Припал к ней пророческим ухом и услышал тупой гул ордынских коней, которые до дна выпивали ручьи. Он не знал, что в далеких степях набирала силу империя Чингисхана, но, как великий поэт, был одарен политической интуицией.

Тревожно в «Слове о полку Игореве». Восемь столетий прошло, а тревога осталась. Как запах гари в послевоенных развалинах. Он пробивался даже сквозь снег. Преследовал нас от первого до десятого класса, пока не снесли руины.