В муках стыда пришло к 34-летнему Игорю Святославичу прозрение. Словно уголек от горящего города Глебова запал в рубаху — жжет, и никак его не достать. Разорили Глебов, посекли защитников.
А тут еще распутица помешала в конце зимы присоединиться к Святославу Всеволодовичу и девяти русским князьям, которые выступили против половцев. Прискакал от них гонец, и велел Игорь дружине собираться, но сказали ему дружинники: «Князь наш, не сможешь ты перелететь, как птица; вот приехал к тебе муж от Святослава в четверг, а сам он идет из Киева в воскресенье, то как же ты сможешь, князь, догнать его?»
Досада на распутицу, глебовские кошмары, боязнь, что князья не поверят в его желание участвовать в походе (мол, сдружился с Кончаком), терзали Игоря.
Мучительно медленно таял снег. Желание искупить вину перед Русской землей, честолюбие и мужество торопили. Все смешалось — и нетерпение, и гордость, и даже зависть к чужим победам. В Ипатьевской летописи записана покаянная речь Игоря перед дружиной — уже в половецкой степи.
— И все это сделал я, — говорит Игорь с таким раскаянием, словно все раны глебовцев болят на его теле...
Торопливо и одиноко выступил он против Дикого поля.