Плывем по Днепру в деревянной лодке-плоскодонке. Солнце уже за лесом, и скоро стемнеет. Надо пристать к берегу, развести костер, сварить уху, но место для стоянки неподходящее: левый берег — топкий, комариный, а правый — слишком крутой. Плывем дальше. Я еще не забыл свои московские дела и незаконченный перевод «Слова о полку...» — второй день на реке... Вот так же в своей ладье когда-то здесь проплывали Всеслав или Владимир Мономах: возвращаясь с охоты, выбирали место для ночлега. Я еще весь в «Слове...» — и черная камышина в заводи дрожит, как стрела. Левый берег — в сплошных кустах, не просматривается, опасный берег. Правый — уходит кручей. Сверху легко расстрелять из луков прижатых к воде дружинников...
Плывем дальше. Правый берег понижается, но к реке подступил сосновый бор — из-за деревьев могут ударить в спину стрелами. Дальше — берег подходящий, сухой и невысокий, но река не просматривается, впереди — крутой поворот; проплываем его. Впереди — опять поворот, а что за ним? Легко подплыть незамеченным и сверху, и снизу. Вот река выпрямилась, но берег опять вознесся круто над водой, да еще в зарослях, — нельзя здесь устраивать ночлег. А левый — сплошное болото. Меня увлекла игра воображения, мой друг злится, последние отблески солнца стекают с весла, есть хочется...
Но вот я вижу невысокий открытый берег: со всех сторон далеко просматриваются луга; стрела, выпущенная из леса, едва долетит, и река течет прямо, и на том берегу — болото, оттуда не подкрадешься, да и птицы выдадут, вон их сколько там на болоте; а здесь — сухой песок и ветер сдувает мошку. Сон у дружинников будет здоровый, подходящее место.
Пристали к берегу, и я говорю своему другу:
— Здесь горел костер Мономаха!
Вадим иронически спрашивает:
— А это его след?
На земле — родимое пятно от костра. Рыболов или пастух коротали июньскую ночь. Рассказываю другу, как глазами Мономаха я выбирал место для стоянки. Километров двадцать проплыли, пока нашел. Вадим говорит:
— Напиши об этом.
— Поверил?
— Поверил, но мы уже не умеем так думать.
— Нам это не нужно.
И вот мы сидим у костра. Шумит ветер, течет река, кричит на болоте унылая птица, текут бессловесные мысли, и я смотрю, смотрю из темноты в костер и не могу отвести глаза от света. Смотрю в огонь, смотрю на золотые угли и как бы продолжаю взгляд людей, которые когда-то сидели у костра, — беспрерывный тысячелетний взгляд...
Все изменилось на земле, но человек, сидящий у костра в XX веке, чувствует то же, что и человек X века. Великая тайна огня уже овладела его душой, заворожила глаза, и в такие мгновения он чувствует живую вечность — ему кажется, что он жил на Земле всегда...
Я засыпаю, но даже во сне слушаю ночь, все ее шорохи, всплески, всхлипы, все тревожные звуки, возникающие в пространстве.
— Горит костер Мономаха, а дальше что? — вдруг спрашивает Вадим.
— Часовых поставили: одного — метров за триста, другого — поближе. Договорились, какой сигнал будут подавать на случай тревоги, и залегли в кусты. Или с деревьями слились. Двое или четверо размотали бредень и уже рыбу ловят, другие доспехи сняли, дрова рубят, развели огонь, поставили котел с водой для ухи, гусей или уток щиплют, опаливают перья, еловых веток нарубили, накрыли их шкурами или рогожами, рыбу чистят, кидают в котел, туда же — чеснок луговой, на скатерти разложили вяленое мясо...
— А Мономах? О чем он думает?
— Не знаю. Может, о том, что скоро начнутся пороги, придется лодку волоком тащить, места коварные — жди засады. И чужие и свои могут ударить в спину. Один дружинник тихо лежит в стороне, на еду не смотрит, всё ему не в радость. Князь к нему подошел, утешает.
Горит у бедняги чрево — может, аппендицит. Выпил воды с солью — стало легче, а ночью опять скрутило, и никто ему не может помочь... Мы забываем об этом — как они мучились, как умирали от заражения крови, от аппендицита, от воспаления легких... Жили в среднем не больше сорока лет. А стрела в руке или в спине? Сломает ее и тянет.
— Жуть!
— И выживали.
— А мы ругаем свой век, мечтаем о прошлом.
— Зато они меньше болели.
— Еще бы, все время в движении!
— Вот бы пожить там недели две, но с лекарствами.
— Может, и с вертолетом?
— Люди или погибнут, или совместят...
— Что совместят?
— Прошлое и будущее. Закроют вонючие химические фабрики, дадут земле отдышаться, обрасти лесами, запретят моторные лодки, объявят воду святыней, каждое озеро, каждый ручей будут охранять, как Третьяковку.
Горит костер Мономаха...