Что сердцу дорого

11

Вадим возвращался домой в приподнятом настроении человека, выдержавшего трудный экзамен. Черт возьми, он теперь настоящий литейщик! Сам разливал сталь. Оказывается, это не так уж страшно. А, впрочем, тут не всякий сможет… Нужна сила. И выдержка. Вот в новом цехе, ребята говорят, все будет механизировано.

Вадим совсем не чувствовал усталости, хотя день был нелегкий. Его радовал и холодный осенний ветер, и светлые гирлянды уходящих вдаль фонарей, и звонки трамваев, и то, что на улице так много народу. Но едва он вошел в подъезд дома, где жил Аркадий, и начал подниматься по мрачноватой лестнице со сбитыми ступенями и шаткими перилами, как настроение его изменилось. Он поднимался медленно, словно желая отдалить тот момент, когда надо будет войти в квартиру. В чужую квартиру. В чужой мир.

Нет, не стали друзьями бывшие однокашники.

Уже в тот вечер, когда побывала у них в гостях Соня, пробежала между Аркадием и Вадимом черная кошка. Оба постарались забыть стычку, но то и дело возникали новые. Поводы были все пустяковые. То Вадим неуважительно отозвался о друзьях Аркадия. То слишком шумно, как показалось Аркадию, собирался утром на работу, мешал спать. То Аркадий был недоволен тем, что Вадим дал ему взаймы пятьдесят рублей, в то время как он, не вернув прежнего долга, требовал сто.

Вадим несколько раз пытался просить место в общежитии. «Вот погоди, достроим новый корпус — дадим», — обещали ему. Вадим с неудовольствием выслушивал этот ответ. «Я и в старом согласен жить, — говорил он, — только бы поскорее…»

Но однажды ему пришло в голову, что, может, он не прав. Спешит убежать от Аркадия. А тот неверный путь выбрал в жизни. По-честному — помочь ему надо разобраться во всем.

Вадим решил устроить настоящую мировую и поговорить по душам. С получки купил пол-литра водки, сели вдвоем. Первый тост провозгласил Вадим за хорошую мужскую дружбу.

В тот дождливый вечер, и правда, разговорились. Спорили чуть не до рассвета. И ни в чем не сошлись. Понял только Вадим, что нет для Аркадия ничего святого.

— Будущее? — Аркадий насмешливо щурил красивые черные глаза. — Всем нам земляные черви одинаковое будущее готовят.

— Ты о живом говори, — требовал Вадим.

— И о живом. Мои уважаемые предки ради будущего чертомелят. Дрожат над каждой копейкой, жадничают, собираются жить и не видят, что жизнь прошла. Старые кости и под атласным одеялом не согреешь. Жить надо, пока молодой. Торопиться. Вырвать, что успеешь.

— Вырвать, — повторил Вадим. — А другой цели ты не видишь?

— Не вижу.

— Чем же ты от своих «предков» отличаешься?

— Тем, что живу. Тем, что не скуп. И свободен.

— За их счет.

— А это уж — кому за чей удастся. Ты-то, учить меня берешься, а сам счастлив?

Вадим подумал и твердо сказал:

— Счастлив.

— Без семьи, без своего угла, на тяжелой работе — счастлив? И ничего не хочешь?

— Я много чего хочу, — возразил Вадим. — Это счастью не помеха. Счастливый человек тот, который сердцем на все отзывается, а не просто хлеб жует. Я вот в родной город рвался, приехал — и тем счастлив. Я работу свою полюбил — что ж, что она тяжелая? Лишь бы по силам была. Я и горд, что могу трудное дело делать. Что людям нужен. Я… я девушку люблю. Жизнь готов отдать за нее — вот как люблю. И от этого вся моя жизнь по-новому повернулась. «Без своего угла…» Без своего угла плохо, да это дело поправимое, угол будет. А вот настоящее место в жизни завоевать — это не просто. И ты его… Я не затем, чтобы обидеть тебя, наоборот… Ты его не нашел, Аркадий, все сидишь в своем углу. Хоть он и богатый у тебя, а тесен.

— Слова все, — раздраженно сказал Аркадий. — Место в жизни, труд, любовь… Я все испытал. Я работал, не всегда так жил. И любовь знаю. Ты, поди, свою девчонку и обнять боишься, а я все испытал. И женился, и развелся, и ребенка имею.

— Ты?! Что ж не говорил?

— Потому и не говорил, — отчего-то все более злобясь, продолжал Аркадий, — что ни перед кем не обязан отчитываться. И это в жизни ценю. Человек волен сам собою распорядиться.

Он говорил что-то еще, но Вадим плохо слушал. Все это было несущественно, а вот ребенок… У Аркадия — ребенок? Вадим был удивлен и чувствовал даже что-то похожее на зависть.

— Сын? — спросил он.

— Что?

— Я говорю: сын? Или дочка?

— Девчонка.

— Ну и как же ты?

— Да никак. Тоже был дурачок вроде тебя. Вообразил, что любовь. «Ты моя, я твой» — и готово. Оказался в цепях. Пришел не вовремя — слезы, зарплату не додал — скандал, в театр без нее сходил — ревность. Теперь в суд таскают, как злостного неплательщика алиментов.

— Значит, и не помогаешь?

— У самого не всегда на хлеб есть, — вяло сказал Аркадий.

— Вот уж этого я не могу понять, — с возмущением проговорил Вадим.

— Поймешь, придет срок, — пообещал Аркадий.

На том и оборвался их разговор. Тем более, что водка давно была выпита, и головы прояснели. Пошли спать.

С тех пор они держались еще более отчужденно. «Мне общежитие скоро дадут, уйду», — сказал Вадим Аркадию, беспокоясь, что он стесняет хозяина. «Разве плохо тебе? Живи, вдвоем веселее», — отозвался Аркадий и стал после этого как-то особенно предупредителен и любезен. Вадим удивился. Невдомек ему было, что при всей своей приверженности к свободе Аркадий тяготился одиночеством.

…Впрочем, у Аркадия были друзья. Вадим еще за дверью услышал голос Левки и помедлил. Не погулять ли лучше по городу? Но все-таки решил идти домой.

Гости сидели в проходной комнате. Левка небрежно развалился в кресле, закинув ногу на ногу. Одет он был ультрамодно и безвкусно: узкие голубоватого цвета брюки, коричневый пиджак, вишневая шелковая рубашка и зеленый галстук с желтыми птицами.

На Левкины наряды уходила почти вся зарплата отца. Родители никогда ни в чем ему не отказывали. Если не хватало денег, мать шла к соседям занимать. «У сына хороший вкус, — оправдывалась она, — он не может одеваться во что придется, как другие».

Борису форсить было не на что: отец погиб на фронте, а мать зарабатывала немного. На нем была полинявшая футболка, мятый, потертый костюм, казавшийся особенно убогим в сочетании с вычурной прической его обладателя: высокий хохолок надо лбом и длинные, как у женщины, волосы на затылке. На лице Бориса застыло выражение уныния, тоски, пресыщения жизнью — та же самая маска, к какой давно приучил себя и «вечный студент» Левка.

Вадим вошел, поздоровался. Левка и Борис ответили едва заметными кивками. Аркадий был более любезен — улыбнулся, с деланной приветливостью спросил:

— Как дела, Вадим? Какие новости?

Перекинув между столом и спинкой стула гладильную доску, он через мокрую тряпку утюжил свой рябой пиджак.

Вадим знал, что заводские новости не интересуют ни Аркадия, ни его друзей, но все-таки ответил:

— Будем строить новый цех. Учиться решил. Вот книги принес.

— И охота тебе корпеть? — сказал Аркадий, мельком взглянув на заголовки книг.

— Что, в новом цехе платить будут больше? — покачивая ногой, насмешливо спросил Левка.

— Вадим — бессребреник, — осторожно водя утюгом, заметил Аркадий. — Он готов работать вовсе без зарплаты, лишь бы работа была самая трудная. По его понятиям, трудная и интересная — это одно и то же.

Пока Вадим раздумывал, стоит ли возражать на эти насмешки, Борис сказал:

— Ну и что дальше, Левка?

— Конечно, я ее не любил, — продолжал Левка разговор, прерванный появлением Вадима. — Это я так просто сказал ей, в порядке эксперимента. Девчонкам вообще нравится, когда им объясняешься в любви. И эта оказалась такой же. А потом…

— Ладно, хватит врать, — внезапно оборвал Левку Аркадий и, обращаясь к Вадиму, сказал: — Там чай горячий, ты пей.

— Спасибо.

Вадим встал и направился в кухню, прихватив с собой брошюру, которой успел заинтересоваться.

— Узость! — сказал Левка.

Относилось ли это замечание к героине его рассказа, которой нравилось выслушивать признания в любви, или к Вадиму, — трудно было понять, но Вадим принял на свой счет. И, чувствуя, как давно копившаяся неприязнь разом всколыхнулась и тяжело подступила к горлу, он резко обернулся.

— Узость — это когда такие лоботрясы, как ты, сидят на отцовой шее, — стоя в дверях, хриплым, прерывающимся голосом заговорил он. — Узость — это когда насмехаются над девушкой. Узость — это когда весь мир закрывают от человека его голубые штаны… Это… это…

Скучающее выражение вдруг исчезло с Левкиного лица. В светлых глазах остро вспыхнули злые огоньки, толстые губы задрожали.

— Ну, еще скажи, скажи еще… — сквозь стиснутые зубы процедил он.

— Ты что, Вадим, с цепи сорвался? — недовольно проговорил Аркадий.

— Дармоеды! — выкрикнул Вадим и, круто повернувшись, вышел. Последнее, что он заметил, был любопытный, выжидающий взгляд Бориса — видимо, тот надеялся на настоящий, большой скандал.

В кухне на плите бурлил чайник. Вадим выключил газ, сел за стол и неподвижно просидел до тех пор, пока за Аркадием и его друзьями не захлопнулась дверь. Потом, выпив чаю, он вновь открыл «Точное литье», но читать не смог. Раздражение его не остыло, наоборот, захотелось всерьез поругаться с Левкой и Борисом. Да и с Аркадием тоже. Ему стало невыносимо тоскливо в этой чужой квартире. А куда пойдешь? Обычно по вечерам он бывал с Соней, но вчера ее неожиданно перевели во вторую смену.

«Пойду, поброжу по городу», — решил он и уже взялся было за кепку, как в дверь постучали.