Что сердцу дорого

27

В этот вечер, больше, чем когда-либо, ему не хотелось оставаться одному. Сразу после окончания смены он направился в модельное отделение. «Позову Зинку в кино», — думал он, убеждая себя, что именно ради Зины Огарковой спешит к модельщицам.

На самом деле бедная Зинка вовсе не была ему нужна. Взглянуть на склоненную Сонину головку. Поймать взглядом ревнивый румянец на ее щеках. Почувствовать, что она страдает, страдает из-за него — вот что ему было нужно.

Сонька еще вернется. Она мучается, раскаивается. Только не хочет смирить свою гордость. Но этот миг придет, скоро, быть может, сегодня…

Оказалось — нет, не сегодня. У модельщиц вышла какая-то заминка с составом, и их отпустили с работы на полчаса раньше. Ни Сони, ни Зинки. Аркадий сам не ожидал, что это так огорчит его. А впереди — долгий вечер. Куда же? К Левке?

И вдруг он подумал, что если бы не Левка, они не поссорились бы с Соней. «Вот далась мне эта Сонька! — одернул себя Аркадий. — Приворожила, что ли?»

Он никак не мог освободиться от странной ее власти.

Скорее назло Вадиму, чем на самом деле, Аркадий подружился с Андреем. Часто виделся и с Левкой. Не пропускал ни одной кинокартины. Однажды даже позвонил своей прежней знакомой Талочке и назначил ей свидание. Но все это только раздражало его и усиливало бессмысленную, неотвязную тоску о Соне.

Левка и Борис — они до тошноты надоели своими однообразными разговорами о девочках, о серости жизни и о том, как бы раздобыть денег. Кинокартины Аркадий всегда смотрел со скептической усмешечкой. Талочка со своими ужимками, резким голосом и ненатуральным, часто беспричинным смехом была ему неприятна. И потому на вопрос, когда они встретятся вновь, Аркадий грубо ответил: «Никогда», и Талочка, обиженно поджав губы, поплелась домой одна. Андрей…

Да, пожалуй, самое лучшее все-таки Андрей. Забавный малый. Как мальчишка, мечтает о каких-то подвигах. Говорит — ни разу не был влюблен, ждет чего-то необыкновенного. Угощает Аркадия всякими идейными речами, не понимая, что не в коня овес.

А все-таки чем-то он нравится Аркадию. То ли своей новизной — Аркадий никогда прежде не дружил с людьми, которые больше живут мечтами, чем земными радостями. То ли добротой. Все они там, на бюро, рычали на него, один Андрей подошел по-человечески. И вообще в общежитии весело. Люба с Сашкой, готовясь к заводскому фестивалю, часто поют дуэтом под гитару. Люба чувствует себя в общежитии свободно, иной раз ворчит на Сашку, словно жена. Аркадий не позволил бы, а Сашка чуть ли не гордится этим. Случается, Аркадий, взяв гитару, тоже поет. У него порядочный запас грустных романсов — о разбитой жизни, о безответной любви. Он может петь даже под Вертинского и порою, увлекшись, томится искренней грустью, будто что-то потерял в жизни. На самом деле он ничего не потерял. Стоит ему захотеть… Но нет, пусть она еще помучается, тогда больше будет ценить и перестанет ломаться.

«К черту! — подумал Аркадий, заметив, что мысли его опять непроизвольно соскользнули к Соне. — Не буду о ней думать. За целый вечер не вспомню ни разу!»

С этим твердым намерением он, поужинав в столовой, направился в общежитие.

Своим появлением Аркадий прервал, видимо, интересный разговор. У всех были оживленные лица, даже Карасик не спал, а просто лежал на кровати с приоткрытыми глазами.

— Помешал? — спросил Аркадий.

— Нет, проходи, — приветливо пригласил Андрей. — Даже помочь можешь, а то напали на меня — трое на одного.

Вадим взял со стола раскрытую книгу, поднялся было, чтобы уйти, но Аркадий, вдруг обозлившись, спросил:

— Что ты от меня бегаешь, как черт от ладана?

— Запах твой не нравится, — отпарировал Вадим, но не ушел, а сел на прежнее место у окна.

— Мы вот о чем говорили, — поспешил Андрей замять назревавший инцидент. — Я хочу поехать куда-нибудь, только обязательно далеко. В Сибирь, например. Или на Чукотку. Я же нигде не был, всю жизнь в одном городе. Детдом, ремесленное, завод — и все. А хочется весь мир увидеть.

— В мире нам отводится узенькая тропочка, — сказал Аркадий. — Надо идти по этой тропочке и не рыпаться.

— Кому тропка, а кому и магистраль, — не глядя на Аркадия, вставил Вадим.

— Я летом хотел уехать в Сибирь, никто не знает, — продолжал Андрей.

— Знаем, — хитро подмигнув, возразил Сашка.

— Ну да?

— Вот тебе и «ну да». Минаев говорил, как он тебе хвост защемил. «От трудностей бежишь?» Ты и сел, испугался.

— Нет, я не испугался, — горячо возразил Андрей, — но я не хочу, чтобы обо мне так думали. Мне эта работа у печей не нравится, я прямо говорю, Вадиму — по душе, он как-то сразу освоился, а мне — нет. Но все равно, не могу я. Вот перейдем в новый цех, где все механизировано, тогда…

— Уедешь? — не то подсказал, не то возмутился Сашка.

— Тогда, может, уеду. Вы знаете, гудок паровозный услышу — прямо в сердце что-то переворачивается… Аркадий, поедем вместе, а?

Андрей сидел у стола, подперев рукою голову; мечтательно, с улыбкой глядели из-под густых, сросшихся бровей его глаза.

— Аркадий тебе не попутчик, — вызывающе сказал Вадим.

— Почем тебе знать? — усмехнулся Аркадий. — Вот возьму и поеду в Сибирь. Буду жить в общежитии, спать на жесткой койке…

— У тебя от жесткой койки бока заболят, — перебил Вадим.

— Ты неправ, Вадим, — упрекнул Андрей.

— А я никуда не поеду, — объявил Сашка. — Буду на заводе работать, квартиру с Любой получим…

— В Сибири, говорят, заработки хорошие, — подал голос Карасик, и все засмеялись.

Сашка встал и начал одеваться, чтобы пойти к Любе. Андрею пора было на заседание бытсовета. Он с беспокойством поглядывал на Аркадия — как бы у них с Вадимом не вышло серьезной перепалки. Аркадий заметил его тревогу, насмешливо успокоил:

— Иди, иди, а мы с Вадимом посидим, поговорим, молодость вспомним.

Вадим никак не отозвался на эти слова, но Аркадий, как только они остались вдвоем, опять сделал попытку завязать разговор:

— Ты зря на меня злишься, Вадим. Мы теперь оба в одинаковом положении отвергнутых влюбленных.

Вадим смерил его тяжелым, угрюмым взглядом, точно раздумывая, стоит ли отвечать. Потом все-таки ответил.

— Соню ты не любил, — убежденно проговорил он.

— Ты уверен?

— Уверен. Легко смотришь на все, — исподлобья, в упор глядя на Аркадия, продолжал Вадим. — Хочешь не пройти по жизни, а протанцевать.

— Ну, какой я танцор, — усмехнулся Аркадий, — хромой-то.

— Одному себе хочешь радости. До других тебе дела нет. Толкнешь — не заметишь, с ног собьешь — руки не протянешь.

— Уж не тебя ли я сбил с ног? Ну, что же ты? Договаривай.

— Соню за что обидел? — спросил Вадим очень тихо, почти шепотом.

— Это она…

— Не ври! Закрутил голову девчонке и рад, что она мучается.

— Правда, Вадька, я не виноват, — вдруг поддавшись какому-то искреннему порыву и забыв на минуту все, что было между ними, сказал Аркадий. — Хочешь, расскажу, что у нас вышло?

— Нет уж, избавь, ничего я не хочу про нее знать. И про тебя тоже. Ничего… Ссорьтесь, миритесь — дело ваше. А мне зачем же…

Вадим, видимо, не очень ясно соображал, о чем говорит, просто произносил слово за словом, стараясь убить, заглушить какую-то внутреннюю боль. Губы его шевелились с трудом, как у человека, который долго пробыл на морозе.

Аркадию вдруг сделалось неловко, точно он подсмотрел то, чего никому не надо видеть.

— Пойду я, — сказал он.

Вадим не ответил. Аркадий, не простившись, вышел. «Вот кто по-настоящему любил Соню», — подумал Аркадий. И сам собою явился вопрос: «А я?»

Первый раз он серьезно подумал об этом. Он старался ответить себе честно, отбросив все мелкое, поверхностное, ничтожное, что всегда сопутствовало его отношениям с девушками. Ему казалось сейчас очень важным понять правду. И как только он сумел по-новому, забыв об их ссоре, подумать о Соне, острая тоска сжала его сердце. «Завтра же, — подумал Аркадий, — увижу ее. И скажу… Скажу ей все».