Что сердцу дорого

26

Аккомпанируя себе на гитаре, Аркадий пел «Отцвели уж давно», а Левка, развалившись в кресле, блаженно подремывал, когда в передней раздался звонок.

— Наверняка, Борис, — решил Левка. — Он коньячный запах за десять километров чует.

Аркадий с гитарой в руках отправился открывать. Увидев гостя, он растерянно отступил назад, но тут же оправился и любезно пригласил:

— Проходи, Костя.

— Кто там? — крикнул Левка.

— Наш комсорг.

— О, такой человек украсит наше немногочисленное общество, — расставшись со своим креслом и выходя из комнаты, нараспев проговорил Левка.

— Пьешь? — коротко и резко спросил Костя, на которого Левкин комплимент не произвел ни малейшего впечатления.

— Да, решил немного рассеяться. Если хочешь, можешь принять участие, — предложил Аркадий.

— Мне прогульщики не компания, — объявил Костя, не признававший никакой дипломатии.

Тогда и Аркадий решил действовать в лоб.

— Хватит нам стоять у порога, — сказал он. — Давай: или сюда, или туда.

— Завтра после работы придешь на бюро, — бросил Костя и вышел, с силой стукнув дверью.

…Заседание комсомольского бюро проводили в красном уголке нового цеха. Правда, он еще не был оштукатурен, днем здесь работали строители, но зато — свое помещение. Комсомольцы сами вымели строительный мусор, принесли из конторы стол и несколько стульев.

Члены бюро сидели за столом, Аркадий стоял, засунув одну руку в карман, а другой слегка придерживаясь за спинку стула. Он, казалось, ничуть не был смущен.

— Выпил с друзьями и проспал. Можете выносить взыскание, а что да почему — вас не касается, я никому не позволю копаться в моей душе.

— А я думаю — следует покопаться в этой самой душе, — возразил Костя.

Вадим молчал, положив на колени сцепленные в пальцах руки, и старался казаться спокойным. Он — член бюро, а тот — проштрафившийся комсомолец, и только об этом следует думать. Парень выпил и прогулял. Парень из его бригады. И никакого значения не имеет, что они когда-то сидели на одной парте. И то, что Соня… За что она его любит? Вот такого — худого, чуть скособочившегося, с залысинами на лбу. Чем приворожили ее эти черные нагловатые глаза? Или таким и надо быть, чтобы тебя любили девушки: уверенным в себе, беспечным, холодным… Да, он холоден, Аркадий. Душа его остыла, как выключенная печь с запекшейся на стенках серой коркой металла.

— Есть предложение — выговор.

Вадим усмехнулся. Толя Игнатов предлагает выговор, лишь бы скорее проголосовать и идти домой.

— Я не согласен, — задиристо восклицает Андрей. — Рогачев у нас в коллективе недавно, это его первый проступок. Надо перевоспитывать человека.

Вадим смотрит вниз, на старенький, в пупырышках дерматин, которым обит стол. Перевоспитывать? Нет. Гнать из бригады. Прочь, пусть работает, где хочет, только бы не видеть его, не говорить с ним…

— Почему молчишь, Вадим? Ты же, в конце концов, бригадир.

Вадим поднимает тяжелый взгляд.

— Ну и что же, что я бригадир?

— А то, что нельзя отмахиваться от человека!

— Погоди, Андрей.

Это ответственная работа. Бригада не может надеяться на человека, который прогуливает по пьянке. Он может наделать аварию, на такого пирометриста нельзя положиться.

Ничего этого не успел сказать Вадим, только подумал, и тут же налетели стремительным вихрем другие мысли, разметали его невысказанную речь. Нельзя положиться? А кто рекомендовал Аркадия на должность пирометриста? Тогда ты считал, что на него можно положиться. Наделает аварию? А по твоей вине не случилось ли не так давно аварии?

— Скажешь ты свое мнение, Вадим?

— Я… я скажу… Это позор для бригады — такие фокусы. И если еще случится… У Рогачева ответственная работа…

Аркадий кривит губы. Или это кажется? Он смеется над ним. Одурачил и смеется. Обещал работать честно, а теперь…

— Ты же обещал стараться, когда просил назначить тебя пирометристом. Говори: обещал или не обещал? — крикнул Вадим, теряя над собой власть от объявшей душу ненависти.

— Я прошу, чтобы на меня не орали.

— В самом деле, Вадим.

— Ну и решайте сами, и не спрашивайте моего мнения. Он будет гадости делать, а я должен молчать…

Вадим встал и огромными шагами вышел из красного уголка. На лестничной площадке трясущимися руками достал из кармана папиросы. «Идиот, — подумал он о себе. — Не мог сдержаться. Если его теперь оставят в бригаде…»

Вадим сам не знал, что будет, если Аркадия оставят в бригаде.

А его оставили. Объявили строгий выговор, потребовали дать слово, что больше не будет прогуливать. И на другой день Аркадий, как ни в чем не бывало, занял свое место у пульта управления.

Вадим замкнулся в себе, стал угрюмее, чем обычно, и молчаливее. И не только с Аркадием, с другими тоже. Ему всегда ближе всех членов бригады был Андрей, а теперь они стали почти врагами.

— Ты неправ, — сказал однажды Андрей Вадиму по пути на завод. — Я понимаю, он причинил тебе личные неприятности, но по-комсомольски…

— Ничего ты не понимаешь, — возразил Вадим. — Можешь воспитывать его, можешь с ним дружить, а с меня хватит. Я его понял.

— И буду дружить, — пообещал Андрей. — Выгнать из бригады проще всего. Надо найти к человеку подход.

И Андрей принялся искать подход к Аркадию. По вечерам они играли в красном уголке в шахматы. Если коллективно шли в кинотеатр, Андрей брал два билета — себе и Аркадию. Приглашал в общежитие. Даже пытался вовлечь его в самодеятельность, но не удалось.

Литейщики снова работали в старом цехе. Механизмы оказались несовершенными, капризничали, и теперь монтажники переделывали формовочный узел и холодильную камеру, в которой должны остывать отливки, устанавливали более мощные двигатели для конвейеров и толкателей.

Среди литейщиков первое место чаще всего занимала бригада Зуева. Зуев был мастером своего дела и умел вести плавку быстрее других. Но делиться опытом не любил и ворчал на Вадима, который нередко приходил на участок в его смену и подолгу упорно наблюдал.

— Чего смотришь? — угрюмо говорил Зуев. — В бригаде у меня был, так насмотрелся.

Но Вадим не уходил. У Зуева он был рядовым литейщиком и порой попросту не замечал многих важных моментов в работе бригадира. Теперь глаз у него стал зорче. Вадим видел, как Зуев старается поплотнее загрузить металл, каждую железку сам норовит поправить, чтобы не осталось между ними пустоты. Вниз литейщики Зуева насыпали мелочь, потом укладывали шихту покрупнее и снова все промежутки засыпали мелким ломом.

На следующий день Вадим заранее разложил шихту и загрузил печь так плотно, что между металлом совсем не осталось промежутков. Плавка прошла быстрее. Остальные тоже потребовали времени меньше, чем обычно.

Но догнать Зуева все-таки не удалось.

— Что такое, Петр Антонович, — с досадой обратился Вадим к мастеру, — уж, кажется, все делаю точно, как Зуев. А получается хуже. Удается только на десять — пятнадцать минут сократить время плавки, а Зуев — на двадцать пять, даже на полчаса.

— Пирометрист у него опытнее, — объяснил Петр Антонович. — А от управления пультом очень многое зависит.

Вадим нахмурился и сразу оборвал разговор. Но Петр Антонович, по обычаю помолчав и поразмыслив, обнадежил его:

— Я с Аркадием поговорю, чтоб пошел поучился у опытного пирометриста. Парень он смекалистый, поймет, что к чему.

— У Нади не научился, — хотел было возразить Вадим, но Петр Антонович перебил его:

— Что зря говорить, у Нади он научился. Только тогда он самую основу постигал, а теперь, поработавши, и в тонкости может углубиться. Ты ведь тоже у Зуева работал, а опять ходишь к нему, — наставительно добавил он.

На это нечего было возразить, и Вадим промолчал.

Аркадий выслушал Петра Антоновича без удовольствия. «Еще новости», — подумал он, но вслух согласился:

— Ладно, схожу.

Это была просто отговорка. Аркадий не собирался ни доучиваться, ни особенно стараться, полагая, что не век же ему торчать у этого пульта. Он сам не знал, чего ждал от жизни, не любил заглядывать в будущее, но в туманных мечтах мерещился ему иногда какой-то неожиданный и приятный поворот судьбы…

Однако мастер оказался настойчив. Он напомнил об их разговоре и раз, и другой, и не просто напомнил, а потребовал, чтобы Аркадий сдержал слово. В конце концов Аркадию пришлось задержаться в цехе — бригада Зуева работала в ту неделю во вторую смену.

Он остался по необходимости и, вместо того чтобы наблюдать за работой пирометриста, начал развлекать его беспечной болтовней о последних кинофильмах. Пирометрист слушал невнимательно, отвечал односложно, а иногда даже невпопад. Аркадию это не понравилось, он умолк и от нечего делать стал наблюдать за тем, как его коллега орудует у пульта.

Сначала Аркадию казалось, что тот действует точно так же, как он. Но вот едва заметно изменились показания прибора, Аркадий и внимания на это не обратил бы, а пирометрист сейчас же изменил емкость конденсаторных батарей. Он не отходил от пульта, был все время сосредоточен, будто выполнял дело необыкновенной государственной важности, и очень тщательно регулировал тепловой режим печи.

Теперь Аркадий убедился, что кое-что, действительно, упускал из виду. Правда, в основном он работал так же, но отдельные мелочи… Он еще не решил, насколько важны эти мелочи, и хотел даже уйти, не дожидаясь конца плавки, но пирометрист неожиданно начал ему объяснять свои секреты. Пришлось задержаться.

По технологическому процессу время плавки составляло час сорок пять минут, а фактически металл был готов к разливке через час шестнадцать минут.

— Неужели такая разница за счет этих пустяков? — удивился Аркадий.

— Это вовсе не пустяки, — насупившись, возразил пирометрист. — Годами опыт копил… Делюсь с тобой без утайки, а ты — пустяки!

— Ты не обижайся, — немного смутился Аркадий. — Правда, интересно, я даже хотел бы еще одну плавку проследить, да проголодался здорово, после работы ведь.

Пирометрист смягчился.

— Оставайся, — предложил он, — а закусить у меня найдется.

Признаться, Аркадий этого не ожидал. Но делать было нечего. Он съел угощение — хлеб с салом, выпил горячего чаю из термоса и задержался еще на два часа.

На другой день Аркадий попробовал применить у себя кое-какие увиденные приемы и вдруг открыл в своей довольно однообразной и поднадоевшей ему работе что-то новое, даже занятное. Он не отходил от пульта управления и поглядывал на часы, стараясь сэкономить на плавке побольше минут, словно эти минуты сулили ему какую-то личную выгоду. И когда оказалось, что плавка прошла на двадцать три минуты быстрее технологического срока, Аркадий был очень доволен.

Правда, никто не оценил его успеха. Но это не испортило его настроения — смешно было бы ждать похвалы от Вадима. И не для Вадима же он старался, а потому… просто потому, что ему самому этого хотелось.

Так же тщательно Аркадий провел в этот день остальные плавки.

Он не заметил, что Петр Антонович непрерывно и зорко наблюдал за ним всю смену, и поэтому удивился, когда в конце дня, анализируя работу бригады, Петр Антонович одобрительно проговорил:

— Поработали сегодня неплохо. И особенно хочу отметить — хорошо вел плавки Рогачев. Надо только этот успех закрепить.

То ли потому, что никогда раньше не хвалили Аркадия за работу, то ли по другой какой причине, но одобрение мастера радостно взволновало его. Эта радость ему самому казалась непонятной и даже как будто унизительной — ведь труд ничего не значил в жизни Аркадия, — и все-таки горделивое возбуждение не покидало его.