Что ты сделал

Глава тридцатая

Констебль Дивайн имел обыкновение смотреть на собеседника медленно моргая, и его взгляд лишал меня мужества. Я избегала зрительного контакта, поскольку в моей семье это не поощрялось. Следовало держать голову опущенной, справляясь с эмоциями.

Я отправилась к Дивайну на следующее же утро после возвращения из Бирмингема. Ночь прошла без сна, в борьбе с самой собой. Но к утру я уже знала, что готова. Иначе зачем мне было ездить к Карен? Она всегда просила чего-то взамен.

— Вы раньше говорили, что ничего не видели той ночью. Что Майк ничего не сказал вам.

— Наверное, от шока я не понимала значения того, что говорю. Карен была в таком ужасном состоянии, и я просто не осознавала, что произошло. Никак не могла осознать.

Мы находились в той самой мерзкой комнате для допросов, где с одной стороны стола был содран шпон, и грубая поверхность царапала пальцы. Перед Дивайном стоял ноутбук, но он не записывал то, что я говорила. Вместо этого констебль откинулся на спинку кресла:

— Расскажите снова.

— Ну, я вышла посмотреть, где Майк. Карен плакала и кричала, и я подумала, что произошел какой-то несчастный случай.

— Это было после того, как мисс Рэмплинг зашла в кухню и сказала: «Майк меня изнасиловал», так?

И как он все это держит в голове!

— Да, но я не могла… Я не поняла этого сразу. Майк сидел на крыльце, согнувшись, я подумала, что он спит, но он прошептал: «Прости меня. Я не хотел сделать ей больно».

Эту фразу я придумала ночью, пока лежала без сна. Слегка неопределенно, но достаточно для того, чтобы умаслить Карен.

— Теперь вы думаете, что он имел в виду мисс Рэмплинг?

— Предполагаю. Точно не уверена.

— Но все-таки: вы не упомянули об этом ни разу раньше, миссис Моррис.

— Да, но, как я сказала, у меня в голове все перемешалось. Как только я это вспомнила, сразу пришла к вам.

— Это подтверждает, что он напал на нее?

Я прижала руки к коленям, чтобы унять дрожь. Я должна была держаться, хотя вся моя жизнь разлеталась на части.

— Не знаю.

— Раньше вы были уверены, что такое совершенно невозможно.

Я уставилась на ободранный стол. Им следует выбросить его и купить новый, не такой страшный.

— Он мой муж. Желание защитить его естественно, не так ли?

— Вы имеете в виду, что солгали ради его защиты? Вам известно, что препятствовать ходу расследования — это преступление?

Я подумала о джемпере Майка, который сейчас уже лежал в гараже. Я не знала, как поступить. Уничтожение улик — преступление. Но если дом снова обыщут, его точно найдут. Сам ли он закопал джемпер в мусорную кучу, или кто-то надел его, а потом выбросил туда? Последнее казалось мне абсолютно неправдоподобным.

— Нет-нет, я просто не помнила. Наверное, так часто случается. Тебе отшибает память, потом проходит время, тебя отпускает, и все возвращается. Я читала какое-то исследование о том, как порой ненадежны показания свидетелей.

Адам постучал по ноутбуку.

— Миссис Моррис, а в девяносто третьем, после убийства девушки, когда Майка допрашивали в колледже, вы тоже общались с полицией, верно?

— Да, они говорили со всеми.

— И вы предоставили ему алиби. Сказали, что он всю ночь был с вами.

— Да.

Как же я, неопытная девчонка, смогла врать, глядя в глаза офицеру полиции? Мной двигали любовь к Майку, желание уцепиться за него, чтобы не возвращаться к прежней жизни, приступам ярости отца и его кулакам. И страх стать такой же, как мать, — бессловесной, побежденной.

— Не всю ночь, конечно, но большую ее часть.

— А про ту ночь вы, случайно, ничего больше не вспомнили?

Его язвительный тон удивил меня, ведь я считала, что у нас с ним сложились дружеские отношения. На глаза навернулись слезы. Как я могла быть такой глупой?

— Нет. Это было очень давно.

Он аккуратно сложил перед собой стопку бумаг. В другой жизни и в другой ситуации — будь я моложе или он старше, — я сочла бы его привлекательным.

— Судебные процессы, связанные с делами об изнасиловании, всегда очень трудны, — сказал он. — И процент осужденных довольно низок, даже если женщина сразу обратилась в полицию и улик достаточно. Но наличие свидетеля очень важно для вынесения окончательного приговора.

Мне, как ни странно, потребовалось достаточно много времени, чтобы понять, чего он от меня хочет. А когда я поняла, то чуть не рассмеялась.

— Но вы же не можете… Вы ведь не можете позволить жене давать показания против мужа?

— Принудить вас к этому никто, разумеется, не вправе. Другое дело — добровольно. Это внесет ясность. И даст определенный посыл.

Когда-то давно Викс говорила мне то же самое… Нет, не давно, а совсем недавно, но кажется, с тех пор прошла целая вечность. Что она подумала бы обо мне сейчас?

— Нет, я не могу этого сделать.

Я опять билась о барьеры, которые запретила себе пересекать, и не стану делать этого, если только меня не вытолкнут за них насильно. Жизнь неуклонно заворачивала налево.

Он долго смотрел на меня, потом встал.

— Я на связи, миссис Моррис. Если вы передумаете или вспомните что-то о смерти Марты, дайте мне знать.

Я никогда раньше не бывала в тюрьме. Я повторяла это про себя, словно нечто забавное. Вот, мне уже сорок три, а я ни разу не оказывалась в тюрьме! В комнате ожидания сидели и другие женщины, большинство моложе меня, но некоторые с внуками.

Матери ждали встречи с сыновьями, которых родили и вырастили и которые теперь попали за решетку. Я попыталась представить себе Бенджи в этой комнате с мигающими лампами и автоматами с едой, заляпанными отпечатками пальцев, с ящиком унылых игрушек в углу. Но не смогла. Бенджи никогда не окажется в таком месте! Именно для того, чтобы этого не случилось, и предназначены все эти уроки фортепиано, сказки на ночь и визиты к зубному. Но потом мне пришло в голову, что и Джейка я никогда не могла бы представить здесь.

Очень скоро после моего разговора с констеблем Дивайном пришла эсэмэска от Карен — платеж за оказанную услугу. «Он увидится с тобой» — вот и все, что она написала. Облегчать мне задачу она не собиралась. Я должна была убедить его сама.

Все-таки он находился не в той тюрьме, где содержат взрослых преступников. Мне никогда не приходило в голову, какое важное значение может иметь пара месяцев в ту или иную сторону при рождении человека. По сравнению со взрослой тюрьмой здесь была просто школа, где тебе давали по шее, демонстрируя своего рода суровую любовь. В этой тюрьме не было насильников, воров и убийц. Но Джейк рискует оказаться среди них, если его осудят. Ему уже исполнилось восемнадцать, и он ударил Майка ножом в печень, почти убил его. И Джейк это спланировал. Срок за такое точно будет долгим, если я не вмешаюсь.

Вдруг все женщины в комнате встали, словно по сигналу, которого я не слышала. Я тоже вскочила. И тут же застеснялась своих дорогих туфель, будто все непременно должны были обратить на них внимание. На лбу выступил пот, во рту пересохло. Появилось ощущение, что меня загнали в ловушку. Хотя после встречи с Джейком я смогу уйти домой. А вот он отсюда уйти не сможет.

Открылись двери, и охранница со скучающим видом выставила вперед детектор, как во время досмотра в аэропорту. Мы все выстроились в очередь, Я шаркала подошвами, держа в руках пластиковый пакет, моя сумка за шестьсот фунтов осталась в камере хранения. И само это место, и моя собственная реакция на него приводили меня в ужас.

Женщина, шедшая передо мной, была одета в штаны с щеночками, похожие на пижамные, и топик, из которого выглядывала грудь, обвисшая до талии. Волосы у нее были покрашены в фиолетовый цвет. А вот возраст определить было невозможно. Она вполне могла оказаться как моей ровесницей, так и на десять лет старше или моложе. Детектор среагировал на ее огромные золотые сережки, и ей велели отойти в сторону. Я передвинулась вперед, надеясь, что быстренько пройду, как обычно бывало в аэропорту, и чуть ли не подскочила от неожиданности, когда сработал детектор.

— Я… простите…

Охранница, тяжело вздохнув, стала автоматически прощупывать меня под мышками, вокруг грудей, между ног. Это было унизительно. Я стояла, широко расставив ноги в платье за сто шестьдесят фунтов, а ее пальцы блуждали по моему телу. Я с ужасом поняла, что плачу. Карен презирала бы меня за слабость. Ведь она побывала здесь уже много раз, хотя живет далеко отсюда и у нее нет машины. Она не могла бросить своего мальчика и делала для него все, что могла. Стискивая зубы, работала на идиотов, чтобы была возможность оплачивать дополнительные взносы за школу и тьюторов. Сражалась за то, чтобы сын общался с отцом, хотя никто, кроме нее, не знал о нем. Я восхищалась ею, пока не выяснилась моя роль во всем этом — роль обманутой жены.

Но я не собиралась думать о Карен.

Меня пропустили, я съежилась от страха, как будто сама совершила что-то ужасное, и попала в большую комнату, где стоял гул, как в школьной столовой.

В желтых робах, с бритыми головами, с татуировками на руках арестанты выглядели вполне взрослыми. Их мускулы вздувались, когда они обнимали своих родных — матерей, бабушек или младших братьев и сестер, — которые почти все впадали в истерику от смеси страха и радости.

В центре этой какофонии сидел Джейк в слишком большой для него робе, тощий и сгорбившийся, как человек, эвакуированный в военное время. Первое, что я подумала, увидев его: «Он всего лишь ребенок». Ненамного старше Бенджи или Кэсси. Тут же мне представилась моя дочь в женской тюрьме. Ведь она нарушила закон, отправив ту фотографию, хотя и не понимала этого.

Он смотрел на меня, а я на его руки. Руки Майка. Почему же я никогда не замечала этого раньше?

Потому что ты не хотела замечать, Эли.

Я чуть не погладила его по голове, как часто делала, когда он был маленьким, и у меня снова защипало в носу. Но плакать на виду у Джейка я не могла.

— Привет, — сказал он.

— Можно я сяду? — едва выговорила я.

Он кивнул.

— Купить тебе чаю или какой-нибудь напиток? Или поесть?

Он посмотрел на автоматы, и его лицо чуть просветлело.

— Сок. Я эту кофеиновую дрянь не пью.

Я была рада возможности отойти к автомату — это дало мне время взять себя в руки. Я ухватила выпавшую банку сока, который раньше давала Бенджи, да и сейчас иногда покупала. А Джейк был всего на восемь лет старше. Как же он может находиться здесь, если они с Бенджи пьют одинаковый сок?! Еще два года назад мой сын верил в Санта-Клауса. Ему задали в школе написать сочинение на тему «Как я узнал, что Санты не существует», и он целый день был на грани слез. Может, я слишком нянчусь с ним, подумала я тогда.

Джейк воткнул в банку трубочку, не поблагодарив.

— Как ты? — спросила я.

— Нормально, — ответил он, пожав плечами.

— Как другие? Они… агрессивные?

Он снова пожал плечами:

— Охранники пресекают все это… Почти никто не лезет ко мне.

— О господи. Ну, хорошо.

Мы смотрели друг на друга. Этот мальчик едва не зарезал моего мужа, едва не убил его. А я все равно почему-то чувствовала свою вину перед ним.

— Я хочу, чтобы ты знал. Я понимаю, почему ты сделал то, что сделал. Ты очень разозлился на него.

Не отвечая, он громко хлюпал соком. Я старалась не раздражаться.

— Но ты ранил его. И он при смерти. Джейк, врачи говорят, что ему нужна трансплантация печени.

Раньше я разговаривала с этим парнем как с ребенком, вроде Бенджи, и теперь не знала, как следует с ним общаться.

— Ты понимаешь, о чем я говорю? Он очень-очень плох.

Никакой реакции не последовало. Но разве я ожидала от Джейка сочувствия? Ведь он хотел убить Майка. Может быть, даже жалеет, что не получилось. Мне до сих пор не верилось, что это тот самый милый и добрый мальчик, который так горько плакал в день нашего переезда.

— Верю, ты не хотел этого, — рискнула сказать я и почувствовала подступающие к глазам слезы. — Джейк, мы подвели тебя, уехав тогда из города, и после слишком редко виделись с тобой. Прости. Можно было бы попробовать это изменить.

Джейк слегка наклонил голову.

— Почему вы здесь? — спросил он наконец.

— Потому что Майк плох, ему нужна трансплантация, но чтобы получить донорский орган, надо ждать целую вечность. У нас нет на это времени. Другой шанс — живой донор, у которого возьмут кусочек печени. Ты знаешь, наша печень может расти заново. Но донор должен быть родственником. Я не подхожу. Кэсси…

Ее имя слегка оживило его. Он чуть подался ко мне, сцепив руки — нежные, чистые. Я представила их покрытыми тюремными татуировками. Кэсси он любил, даже если и ненавидел нас с Майком.

— Она тоже не подходит по медицинским показаниям. — К горлу подступил комок.

Я надеялась, что к этому моменту Джейк все поймет и выскажется. Но он продолжал сидеть молча, и его глаза были темными и пустыми, как у акулы. Тогда я решила выпалить все одним махом:

— Дело в том, что подойти можешь ты. Не думаю, что ты хотел убить его. Просто был в состоянии аффекта. А если он умрет, случится худшее: тебе придется надолго застрять здесь. Помогая ему, ты тем самым поможешь и себе. Вероятно, срок заключения сократят. Понимаешь?

Меня изумило, как рационально и прямо я изложила Джейку суть дела. Наконец-то сказав нечто правдивое, я испытала облегчение. Отдай мне кусок своей плоти, позволь разрезать тебя. Искупи своей кровью то, что сделал, и тогда, если повезет, выберешься отсюда.

— Вот. Так что ты подумай об этом. Конечно, у тебя возникнут вопросы. Мы можем… Врач может позвонить и объяснить все подробно. Но решать нужно быстро.

Не знаю, кончилось ли уже время посещения и вообще как полагалось завершать свидание, но мне нестерпимо хотелось убраться подальше из этой комнаты, поэтому я встала, со скрежетом отодвинув стул.

— Просто подумай.

Джейк молча смотрел на меня, замерев. Он не рассмеялся мне в лицо, услышав, что часть его печени поможет спасти человека, которого он хотел убить. Его отца, того, кто, возможно, изнасиловал мать. Мне и этого хватило, чтобы не отчаиваться. Но уйти, не выступив в свою защиту, я не могла.

— Я хочу, чтобы ты знал… Я понятия не имела, что Майк… с твоей мамой… Правда понятия не имела.

Карен однажды говорила, что отец Джейка — иностранец. Наверное, испанец. А сейчас Джейк смотрел на меня такими же голубыми глазами, как у моих детей, и я узнавала глаза Майка. Все эти годы я была слепа, а истина находилась прямо передо мной.

— Тогда ты полная идиотка, Эли, — громко произнес Джейк.

Раньше он никогда не называл меня просто по имени и не говорил со мной так. Пораженная, я не знала, что сказать, а он встал и направился внутрь тюрьмы.

В машине меня начали сотрясать рыдания. Я не понимала, почему, увидев Джейка, почувствовала такую боль, словно он был моим ребенком. Хотя одно время так почти и было. Вероятно, мне было стыдно просить его о том, от чего я хотела избавить свою дочь, — дать вырезать у себя частицу органа, чтобы спасти отца. Человека, который вряд ли этого заслуживал. Но как же Майк не подозревал, что Джейк его сын? Наверное, как и я, просто прятал голову в песок.

Утерев слезы, я вспомнила, что надо включить телефон. Сразу же посыпались пропущенные вызовы и сообщения. На миг возникло искушение проигнорировать их. Наша нервная система выдерживает много бед и потрясений, пока не становится безразличной ко всему. Похоже, что я уже близка к такому состоянию. И тут телефон зазвонил. Мой домашний номер. Я ответила и услышала дрожащий от страха голос матери:

— Элисон?

Я уже заводила мотор, когда она сообщила мне, что случилось.

— Нам надо вернуться, — сказал Билл, — а то завтрак пропустим.

Мне же хотелось до полудня пить коктейль из шампанского с соком — это было бы так по-декадентски! Но я боялась разрушить то хрупкое, что возникло между нами. Мы долго бродили по паркам, я приподнимала подол платья над лужами, переходили мостики, смотрели на реку с плывущими по ней лодками с гребцами, слушали окрики рулевых. Будто мы попали в какой-то фильм о молодой оксфордской элите.

Я, как обычно, завидовала невероятно образованным детям исключительно заботливых родителей, которые подгоняли и везде пропихивали своих чад. Какой могла вырасти я, если бы воспитывалась так же? По крайне мере, знала бы латынь и, наверное, мыслила более взвешенно. Но теперь мое заурядное детство не имело значения. Сейчас я в шелковом платье гуляла с парнем, одетым в смокинг, и мы не спали всю ночь, обсуждая книги, музыку и все на свете. Я чувствовала себя вычерпанной до дна — такие беседы меняют жизнь.

Но вот наступило завтра, все изменилось и уже никогда не будет прежним. И я не обязана была оставаться той Эли, которой меня воспитали. Я могла стать какой угодно и кем угодно.

Мы направлялись обратно, мое платье чуть слышно шуршало. Билл — он был из числа галантных парней — отдал мне свой пиджак, и я все думала, как мы с ним выглядим, такие усталые утром выходного дня: он идет, засунув руки в карманы слишком широких брюк, а я иду, спрятав руки в рукавах его смокинга.

Я повернулась и посмотрела на него.

— Что? — спросил Билл.

— Ничего. Просто вижу тебя.

— Видишь меня?

— Ага.

Я смотрела, как красиво спадают ему на лоб волосы, какие у него классные подтяжки, как подвернуты рукава на запястьях и как сами эти смуглые изящные запястья хороши. Он щурился на утреннее солнце и поджидал меня, если я вдруг отставала. Майк всегда бежал вперед, и это меня бесило. Мы же с Биллом так естественно держались за руки. И молчали. Я почти чувствовала, как сказанное невпопад слово может все разрушить.

— А я всегда тебя видел, — произнес он.

— Я знаю.

Теперь я смотрела не на него, а только перед собой и размышляла. Дойдя до колледжа, мы впервые поцеловались. Мы должны были сделать это три года назад, а потом стереть Майка из моей жизни и начать все сначала — на этот раз правильно. Я поехала бы путешествовать с Биллом и так же легко пошла бы с ним по жизни, как шла сейчас. Не надо было бы делать выбор, решать, просить ли Майка взять меня с собой в Клэпхем, искать работу. Не сложнее, чем выбрать между двумя направлениями на перекрестке.

Пальцы Билла ласкали мою ладонь, его пиджак согревал тело. Вот так, рука в руке, мы подошли к колледжу и сразу поняли: что-то случилось. Слишком много людей собралось снаружи. Они толпились на тротуаре и даже на проезжей части. Кое-кто из девушек был в куртках, но некоторые мерзли и обнимали себя руками, пытаясь согреться. В воздухе висел гул голосов, но отнюдь не радостный. Возле ограды была припаркована желто-зеленая машина скорой помощи. Кажется, только тогда мы расцепили наши руки.

— Что происходит? — спросила я.

Билл не ответил. Он всегда молчал, если не знал, что сказать. Я увидела Карен, всю в слезах, и это было очень непохоже на нее.

Что случилось?! — бросилась я к ней.

— Кто-то пострадал. — Ее голос был еле слышным. — Нам не говорят. Велели всем оставаться здесь.

Но слухи уже распространились.

— Что-то нашли в саду Феллоуз. Вернее, кого-то, — испуганно произнес Джеймс Коллинс, белый, как его рубашка.

— Кого?

Никто мне не ответил.

Я поискала глазами Майка, сразу же подумав про него, хотя и ненавидела себя за это. Встав на цыпочки, принялась озираться, пока наконец не увидела их с Каллумом. И тогда мною овладело какое-то странное влечение к Майку. Они стояли возле ограды и перешептывались.

— Майк! — крикнула я очень громко.

Билл повернулся ко мне, но я уже пробиралась через толпу к парням.

— Майк! Что случилось?!

Тут я подумала о Джоди, но сразу же заметила ее неподалеку. Опустив голову, она куталась в шаль. Значит, все мы целы. Но я уже чувствовала: произошло что-то ужасное и оно связано с нами.

У Майка были странные глаза. Вроде как испуганные. Таким я его ни разу не видела. Это меня всякий раз трясло из-за комплекса неполноценности перед каждой нашей с ним встречей. И я старалась вести себя так же раскрепощенно, как звезда на телешоу, при этом все время ожидая, что меня расколют и освищут.

— Эли, — зашептал он, — ты должна мне помочь. Черт, это катастрофа!

— В чем дело?

— Они знают, что я болтал с ней, а теперь она… Черт! Понимаешь, как это выглядит? — Последнее он сказал Каллуму, и тот кивнул, бросив взгляд на Джоди.

Потом Майк придвинулся ко мне очень близко и быстро-быстро начал рассказывать. Оказывается, он немного посидел с ней, просто разговаривая. Они никогда раньше особенно не общались, а она грустила, и ему захотелось ее подбодрить. Честное слово, это все. Они взяли по бокалу шампанского, поболтали, а потом она сказала, что не очень хорошо себя чувствует и мечтает посидеть в тишине. Тогда он повел ее к скамейке в саду, где и оставил. Правда, Каллум? Да, ушел, а следовало бы проводить домой, но казалось, что с ней все нормально, просто выпила много. Он поверил, что она просто хочет побыть одна. Никто не мог туда проникнуть, ведь бал был только для студентов, для своих, но охранники, видно, рано свалили, и он надеется, что полиция будет разбираться с ними, а не со студентами.

— О ком ты говоришь? — Моя голова шла кругом.

Ответила Джоди, причем довольно злобно:

— О Марте. Марте Рэсби. Майк был с ней.

— Мы просто веселились, — пробормотал тот умоляющим тоном. — А потом я искал тебя, но не нашел. Ты ушла.

Он говорил так, словно провинился передо мной. Происходило что-то невероятное: у меня будто бы появились какие-то права на него! Но тут я вспомнила, как Майк отшил меня на лужайке. Он уже тогда что-то скрывал.

Я обвела всех взглядом:

— Ничего не понимаю. Что случилось? И почему это так важно?

— Да потому, мать его… — выпалил он и осекся, испугавшись своей резкости.

И снова заговорила Джоди, а Майк с Каллумом смотрели себе под ноги, и я заметила, что оба они бледны и нервничают.

— Говорят, что ее нашли мертвой. В саду Феллоуз. Марту.

— О боже! И ты был с ней?

— Нет! То есть был, но раньше. Я ушел, правда, Каллум? Я клянусь. Ты же видел меня до этого.

— Я была с Каллумом, но тебя не заметила, Майк, — вмешалась Джоди.

Каллум откашлялся:

— Вот в чем проблема, Эли: кое-кто заметил, как Майк говорил с Мартой, а потом она… пострадала.

— А я искал тебя, — добавил Майк. — Всюду искал. Каллум сказал, что ты с Биллом.

Билл. Где же он? Я повертела головой, но он не попадался мне на глаза. Зато попалась Карен с лицом, перепачканным потекшей тушью, испуганным и напряженным.

— Да, — подтвердила я, не потрудившись извиниться. Что-то новенькое для меня.

Я все еще не постигала связи между их бледными лицами, скорой помощью и Мартой, которую несколько часов назад видела довольной и смеющейся.

Джоди сухо и лаконично подвела итог:

— Тебе надо сказать полиции, что ты была с Майком. Всю ночь.

— Почему? — растерялась я.

Она посмотрела на меня, как на дуру:

— Потому что на кону всё, Эли. Наши жизни, наше будущее. Ты не понимаешь?

— Но… но я была с Биллом. Все видели, как мы возвращались вместе.

Майк затараторил:

— Скажи, что находилась здесь, когда кто-то позвонил в полицию… Скажи, что была со мной, а потом вы с Биллом пошли гулять. Ладно?

Но я не понимаю. Почему бы кому-нибудь другому не сказать это? Где ты сам-то был?

Он на мгновение замешкался.

Я же говорил — тебя искал. Всюду тут ходил. Вот в чем проблема.

«Вот в чем проблема». Наверное, они с Каллумом на пару придумали эту фразу. У меня слегка кружилась голова. Но куда же ушел Билл?

— Она ведь не сильно пострадала, да?

Прозвучало очень глупо, но мозг в такие моменты просто отказывается верить в случившееся.

В это время поднялся шум, и кто-то зарыдал. Думаю, Карен, хотя не знаю почему. Никто из нас не знал Марту близко. Она была из самых-самых, а мы — из второго ряда. Даже в таком небольшом колледже существуют своя иерархия, правила, клики.

Я проследила за взглядом Карен и в распахнутых воротах сада Феллоуз увидела двух медбратьев — одного молодого, другого старого, седого. На коленях рядом с ними стояла медсестра. А еще я заметила маленькую белую руку, которая была словно заляпана пятнами синяков. Женскую руку. Мертвую. Промелькнул испачканный грязью белый шелк. И в тот момент все изменилось для нас навсегда.