Чудо. Встреча в поезде

33

Проект универмага приняли и высоко оценили — сначала Хортоны, а потом и заказчик, мистер Ховард Уиндхэм из Нью-Рошеля, который в понедельник в начале дня явился в офис посмотреть чертежи. Чтобы вознаградить себя, Гай весь остаток дня курил и листал Religio Medici в сафьяновом переплете — книгу, которую купил у Брентано для Энн, ко дню ее рождения. Что-то они поручат ему в следующий раз, спросил себя Гай. Он переворачивал страницы, вспоминая места, которые когда-то им с Питером нравились: «…человек без пуповины все еще живет во мне…» Какой нелепицы потребуют от него теперь? Один заказ он уже выполнил. Может быть, хватит? Он не вынесет второго такого универмага. Тут говорит не жалость к себе, а сама жизнь. Он все еще полон жизни, как бы ни клял себя за это. Гай вышел из-за чертежного стола, направился к пишущей машинке и принялся печатать просьбу об увольнении.

Энн настояла, чтобы они пошли в ресторан и как следует отметили этот день. Радость ее была такой бурной, бьющей через край, что и Гай почувствовал, как настроение у него поднимается — понемногу, с оглядкой, будто воздушный змей, который тяжело отрывается от земли в безветренную погоду. Гай смотрел, как Энн своими быстрыми, ловкими пальцами туго стягивает волосы на макушке и с боков и скрепляет их на затылке деревянным зажимом.

— И послушай, Гай, почему бы нам теперь не поехать в круиз?

Энн все еще мечтала о круизе вдоль побережья на яхте «Индия» — о свадебном путешествии, которое пришлось отложить. Гай рассчитывал пронаблюдать, как выполняются его чертежи для больницы, но сейчас не мог отказать Энн.

— Как ты думаешь, когда мы сможем отплыть? Через пять дней? Через неделю?

— Может быть, через пять дней.

— Ах, я вспомнила, — сказала Энн со вздохом. — Я должна оставаться здесь до двадцать третьего. Из Калифорнии приедет один человек, которого интересуют наши ситцы.

— А показ новых моделей в конце месяца?

— О, этим может заняться Лилиан. — Энн улыбнулась. — Как чудесно, что ты об этом вспомнил!

Он ждал, пока Энн надвинет капюшон леопардовой шубки, забавляясь мыслью о том, как отчаянно она станет торговаться на следующей неделе с тем человеком из Калифорнии. Это она не захотела оставить на Лилиан. Энн вела все коммерческие дела в магазине. Гай вдруг заметил на кофейном столике рыжие цветы на длинных стеблях.

— Откуда это? — спросил он.

— От Чарли Бруно. С извинениями за то, что он так напился в пятницу вечером. — Энн засмеялась. — Полагаю, это очень мило с его стороны.

Гай уставился на цветы.

— Как они называются?

— Африканские хризантемы. — Она придержала дверь, оба вышли и направились к машине.

Цветы ей понравились, подумал Гай. Но, с другой стороны, ее мнение о Бруно со дня вечеринки сильно изменилось к худшему.

Гаю опять пришло в голову, как они связаны теперь, он и Бруно, через те две дюжины людей, которые видели их вместе на вечеринке. Полиция со дня на день может заинтересоваться им. Наверняка заинтересуется, предостерег он себя. Но почему это заботит его не так сильно, как следовало бы? Он затруднился бы даже определить свое состояние. Отрешенность? Стремление погубить себя? Или просто тупое оцепенение?

В последующие полупраздничные дни, которые ему пришлось провести у Хортона, Хортона и Киза, оформляя чертежи интерьеров универмага, Гай даже спрашивал себя, а не повредился ли он рассудком, не овладело ли им исподтишка какое-нибудь скрытое безумие. Он вспомнил, что неделю или около того после памятной ночи с пятницы на субботу ему казалось, что его безопасность, само его существование висят на волоске, колеблются на чаше весов, и малейший срыв может в одну секунду все разрушить. Сейчас он ничего такого не чувствовал. Но продолжало сниться, как Бруно вторгается в дом. А просыпаясь на заре, Гай видел себя стоящим посреди комнаты с револьвером. Он все еще чувствовал, что должен, и как можно скорее, придумать, чем искупить содеянное, но служения и жертв, какие он до сих пор мог вообразить, оказалось недостаточно. Он ощущал, что в нем уживаются двое: один мог творить и, творя, быть в согласии с Богом, а другой — убивать. «Любой человек может убить», — сказал Бруно в поезде. Тот человек, который два года назад в Меткалфе объяснял Бобби Картрайту принцип свободнонесущих конструкций? Нет, — не тот человек, который спроектировал больницу, или даже универмаг; и не тот, который на прошлой неделе полчаса размышлял, в какой цвет выкрасить железный стул на лужайке за домом; но тот, что вчера вечером посмотрел в зеркало и увидел убийцу, тайного своего брата.

И как он может сидеть тут за столом, размышляя об убийстве, когда меньше, чем через десять дней, они с Энн поплывут вдаль на белой яхте. За что дана ему Энн и сила любить ее? И не согласился ли он так охотно на круиз лишь потому, что желал на три недели освободиться от Бруно? Бруно, если захочет, может отнять у него Энн. Гай всегда допускал это, стараясь смотреть правде в глаза. Но теперь осознал, что с того дня, как он увидел их вместе, с самого дня свадьбы, допущение превратилось в мучительный страх.

Гай встал и надел шляпу, собираясь на ленч. Проходя по коридору, услышал, как загудел коммутатор. Секретарша окликнула его.

— Если хотите, мистер Хейнс, говорите отсюда.

Гай взял трубку, уже зная, что это Бруно, зная, что придется сегодня согласиться на встречу. Бруно пригласил его на ленч, и Гай обещал прийти через десять минут к Марио, в «Вилла Эсте».

Бело-розовые, пестрые шторы на окнах ресторана были задернуты. У Гая возникло ощущение, что Бруно заманил его в ловушку, и не Бруно, а детективы прячутся за розово-белой тканью. И это Гая не беспокоило — ничуточки не беспокоило.

Бруно высмотрел его из бара и, ухмыляясь, сполз с табурета. Вот идет Гай, опять такой гордый, с высоко поднятой головой, — идет прямо к нему. Бруно положил руку Гаю на плечо.

— Привет, Гай. Наш столик в конце того ряда.

Бруно был в своем старом ржаво-коричневом костюме. Гай вспомнил, как он в первый раз следовал за этой длинной фигурой по качающемуся коридору поезда, направляясь в отдельное купе — но на сей раз воспоминание сопровождалось укором. Он действительно ощущал некую симпатию к Бруно, как это с ним иногда бывало ночами, но в дневные часы — никогда до настоящей минуты. Его не раздражало даже то, что Бруно весь светился удовлетворением: шутка ли, он пригласил Гая — и Гай пришел.

Бруно заказал коктейли и еду. Себе — вареную печень, — это новая диета, пояснил он, и яйца по-бенедиктински для Гая, потому что он знал, что Гай их любит. Гай пристально изучал людей за соседним столиком. Четыре хорошо одетые дамы лет под сорок, все — улыбающиеся, все — со сладко зажмуренными глазами, у каждой в руке стакан с коктейлем — показались ему смутно подозрительными. Еще дальше за ними хорошо упитанный, европейского вида мужчина улыбался через стол своему невидимому сотрапезнику. Ретиво семенили официанты. Может, все это задуманный и поставленный безумцами спектакль, где они с Бруно, безумнее прочих, исполняют заглавные роли? Ибо каждый помеченный жест и услышанное слово были освещены героическим сумраком предопределения.

— Нравятся? — говорил Бруно. — Купил сегодня утром у Клайда. У него лучшая коллекция в городе. Во всяком случае, для лета.

Гай опустил глаза на четыре коробки с галстуками, которые Бруно раскрыл у себя на коленях. Там были шерстяные, шелковые, льняные галстуки — среди них светло-сиреневая бабочка из плотного льна. Там был чесучевый галстук цвета морской волны, точь-в-точь такого, как платье Энн.

Бруно был разочарован. Гай, казалось, не оценил галстуки.

— Слишком кричаще, да? Они же для лета.

— Очень красивые, — сказал Гай.

— Вот этот мне нравится больше всех. Я никогда еще такого не видел. — Бруно взял в руки шерстяной галстук с тонкой красной продольной полоской по самому центру. — Сначала решил оставить себе, но потом мне захотелось, чтобы ты его носил, Гай. Именно ты. Это все — тебе.

— Спасибо. — Верхняя губа Гая предательски дрогнула. Будто он — любовник Бруно, внезапно подумалось ему, и Бруно купил подарок в знак примирения.

— Ну, попутного ветра, — Бруно поднял стакан.

Утром Бруно звонил Энн, и та упомянула о круизе. Бруно все говорил и говорил, задумчиво, с тоской, какая Энн замечательная.

— Она такая чистая. Нечасто встречаешь такую… такую добрую девушку. Ты должен быть потрясающе счастлив, Гай.

Он надеялся, что Гай произнесет что-нибудь: фразу, слово — и объяснит, почему же он все-таки счастлив. Но Гай молчал, и Бруно почувствовал отпор, и какой-то комок поднялся из груди к горлу, не давая дышать. Неужели Гай обиделся? Бруно очень хотелось сжать запястье Гая, покойно, свободно лежащее на самом краю стола — лишь на одну секунду, по-братски, но он удержался.

— Ты ей сразу понравился или тебе пришлось долго за ней ухаживать? А, Гай?

Бруно повторил вопрос, показавшийся древним-древним, предвечным.

— Зачем спрашивать о времени? Главное — то, что есть.

Гай взглянул на узкое, полнеющее лицо Бруно, которому вихор все еще придавал какое-то вопрошающее выражение — но глаза смотрели гораздо увереннее, чем в ту, первую встречу, и не так уязвленно. Это потому, подумал Гай, что у него теперь есть деньги.

— Да. Я понимаю, о чем ты. — Но Бруно понимал не совсем. Гай был счастлив с Энн, хотя мысль об убийстве еще преследовала его. Гай будет счастлив с нею, даже если потерпит полное крушение. Бруно содрогнулся при одной мысли о том, что решил было предложить Гаю денег. Он ясно представлял себе, как именно Гай скажет «нет», каким чужим сразу сделается взгляд, какое расстояние — мили и мили — проляжет между ними в одну секунду. Бруно знал: у него никогда не будет того, что есть у Гая, — и неважно, как много у него при этом денег и куда он собирается их употребить. То, что мать теперь принадлежала ему одному, вовсе не стало, как выяснилось, залогом полного счастья. Бруно заставил себя улыбнуться:

— Как ты думаешь, Энн хорошо ко мне относится?

— Да, хорошо.

— А что она еще любит, кроме рисования? Готовить, например, и все прочее? — Бруно заметил, что Гай схватил стакан мартини и осушил его в три глотка. — Понимаешь, я просто хочу знать, что вы делаете вдвоем. Гуляете, решаете кроссворды?

— Да, и это тоже.

— А вечерами?

— Вечерами Энн иногда работает. — С легкостью, как никогда еще в присутствии Бруно, Гай перенесся в студию наверху, где они с Энн часто работали вечерами, — Энн заговаривала с ним время от времени или показывала что-нибудь, словно труд не стоил ей ни малейших усилий. Когда она споласкивала кисточку в стакане, это было похоже на радостный смех.

— Пару месяцев назад я увидел ее рисунок в Харперс-Базар, вместе с другими. Хорошо, а?

— Очень хорошо.

— Я… — Бруно скрестил руки на столе. — Я очень рад, что ты с нею счастлив.

Конечно, рад. Гай почувствовал, как плечи у него расслабились, и стало легче дышать. Но сейчас стоило труда поверить, что Энн ему принадлежит. Она — богиня, которая спустилась на землю, чтобы вывести его из битвы, где бы он без нее обязательно погиб, — так богини в мифах спасали героев, привнося, правда, элемент, всегда, с самого детства, поражавший Гая как натянутый и нечестный. Бессонными ночами, когда он крадучись выходил из дома и поднимался к скале, набросив на пижаму пальто, — этими незыблемыми безжалостными летними ночами он не позволял себе думать об Энн.

— Dea ex machina[17], — прошептал Гай.

— Что ты сказал?

Зачем он сидит с Бруно, ест с ним за одним столом? Ему хотелось прибить Бруно, хотелось заплакать. Но проклятия потонули во внезапно прихлынувшем сострадании. Бруно не знает, что такое любовь, а любовь — единственное, что необходимо. Бруно слишком потерян, слишком слеп, чтобы любить или внушать любовь. И это вдруг показалось трагичным.

— Ты когда-нибудь влюблялся, Бруно? — Гай подметил, как в глазах Бруно появилось незнакомое жесткое выражение.

Бруно заказал еще выпить.

— Да нет, думаю, что по-настоящему не влюблялся. — Он облизал губы. Он не только не влюблялся, он и спал с женщинами довольно редко. Бруно всегда полагал, что это — довольно глупое занятие, и в такие минуты как бы наблюдал за собою со стороны. Однажды, о ужас, он даже начал хихикать. Бруно весь съежился. Вот в чем самое болезненное различие, вот где грань между ним и Гаем: Гай может все забыть ради женщины, он практически убил себя из-за Мириам.

Гай посмотрел на Бруно, и тот опустил глаза. Он словно ждал, что Гай сейчас расскажет, как нужно влюбляться.

— Знаешь, Бруно, самую великую в мире премудрость?

— Я знаю массу всяких премудростей, — осклабился Бруно. — Ты какую имеешь в виду?

— Что рядом с каждой вещью лежит ее противоположность.

— Противоположности сходятся?

— Это слишком просто. Я имею в виду — ну, вот, ты даришь мне галстуки. Но мне пришло в голову тоже, что ты мог пригласить сюда полицию и выдать меня.

— Господи Боже мой, Гай, да ведь ты же мой друг! — завопил Бруно с неожиданной страстью. — Я люблю тебя!

Я люблю тебя, во мне нет к тебе ненависти, подумал Гай. Но Бруно так не скажет, потому что он все-таки его ненавидит. Так же, как и Гай никогда не скажет Бруно: «Я люблю тебя», а скажет: «Я тебя ненавижу», потому что на деле любит его. Гай стиснул зубы и крепко потер пальцами лоб. Он предвидел уже то равновесие положительной и отрицательной воли, что станет сводить на нет всякое предпринимаемое действие еще до его начала. Вот и сейчас, например, что-то удерживает его здесь. Гай рывком вскочил с места, и только что принесенная выпивка выплеснулась на скатерть.

Бруно глядел на него с изумлением и ужасом.

— Гай, в чем дело? — Бруно бежал за ним. — Гай, подожди? Ведь ты не думаешь, что я так могу поступить, не думаешь, правда? Я… Никогда в жизни!

— Не трогай меня!

— Гай! — Бруно чуть не плакал. Почему люди так обращаются с ним? Почему? Он бежал по тротуару и кричал:

— Никогда в жизни! Ни за какие деньги! Верь мне, Гай!

Гай отпихнул Бруно и захлопнул дверцу такси. Он знал: Бруно никогда в жизни не предаст его. Но если, как он убедился, все на свете имеет двойственную природу, разве можно хоть что-нибудь знать наверняка.