Чудо. Встреча в поезде

24

Люди спят. Умерев, они пробуждаются.

Я пробудилась и увидела зарю над пустыней. Восточный край неба был бледно-лиловым. Волнистые пески, розовые и серые, тянулись во всех направлениях до самого горизонта.

Пустыня бесконечна. Она наполнена тишиной. Тишина так велика, что от нее может помутиться разум всего живого.

Вероятно, она не может повредить разум уже мертвого.

Я смотрела на зарю и спрашивала себя, что же делать дальше. Я могла бы пойти и посетить одну известную мне виллу в Рияде и до смерти напугать одних известных мне арабов. Но это того не стоило. Я не питала к ним ненависти, даже к Нагибу. В те последние мгновения в вертолете, когда близость смерти была столь очевидна, я заглянула ему в душу и увидела муку. Нагиб сам был своим злейшим врагом. Он ненадолго меня переживет.

Нет, я ушла с миром, и я не вернусь. Я пойду и найду свою маму. Я расскажу ей, как я жила и как умерла.

Я медленно поднялась на ноги. Я была почти полностью покрыта песком. Я вытряхнула его из волос и одежды, но он оставался повсюду — в ушах и ноздрях, на зубах и под веками. Тело мое замерзло и окоченело. Я двинулась к восходу. Солнце слепило. Спустя какое-то время я изменила направление и пошла на запад. Мне было все равно. Я прошла по собственным следам (оставляют ли призраки следы?) и увидела, что ветер медленно заносит их песком. Воздух быстро нагревался. Я почувствовала жажду. Из глаз выкатилась слеза и упала на иссохшуюся землю. Не плачь. Не трать влагу. Бедуины никогда не плачут. Что это? Еще один отрывок из забытого устава пустыни, услуга моего отца? Нет, призраки наверняка не плачут. И не чувствуют ни жары, ни жажды. Они не испытывают ни потерянности, ни одиночества, ни страха.

Руки мои были по-прежнему в наручниках, а это казалось абсолютно не подходящим для призрака. Призрак в цепях — это еще куда ни шло, но в наручниках?

Я больше не могла прикидываться. Я не была призраком. Я выжила после падения без парашюта — осталась целой и невредимой, без единой царапины. Должно быть, в какой-то момент потеряла сознание, но не совсем, потому что помнила удар о землю. Я не помнила самого падения, а лишь толчок средней силы. Да еще звук удаляющегося вертолета. В таком вот порядке. Чтобы в этом разобраться, не надо быть Шерлоком Холмсом. Али опустился на вертолете чуть ли не до самой земли. Он выключил огни, а луны не было, и я не могла увидеть, на какой мы высоте. Ради этой шуточки он здорово рисковал. Даже для опытного пилота непросто было бы выполнить такой трюк в полной темноте.

А может быть, это и не шутка, подумала я. Может, он хочет спасти меня. Если так, то ему бы лучше поторопиться. Без укрытия и воды, в августовской жаре, я к полудню буду без сознания, а к вечеру — мертвой. Так где же он? И как он меня найдет? Я и сама уже не нашла бы место своего падения. Горячий ветер гнал песок и заметал все следы. Вертолеты не оставляют следов, во всяком случае когда они в воздухе. Али выбросил меня наугад, где никто никогда меня не найдет. Он оставил меня в пустыне на медленную смерть. Это будет нелегкая смерть. Зачем? — подумала я. Зачем? Зачем? Зачем? Я попробовала снова помолиться, как тогда в вертолете, но на сей раз заклинание не помогло. Конечно же, Аллах велик, подумала я, и арабы народ богоизбранный. У них общее чувство юмора. Жестокое, изощренное и бессмысленное.

Температура уже поднялась за сотню градусов[12]. Раскаленный воздух выбрировал. Я почувствовала слабость и головокружение. Я продолжала идти. В конце концов я набрела на небольшой каменный выступ и забралась под него, чтобы укрыться в тени, которой хватало лишь для головы и плеч. И все-таки когда я спряталась, головокружение прошло. Я закрыла глаза и стала ждать. Чего? Я еще никогда не чувствовала себя такой одинокой. Солнце забиралось все выше. Тень становилась все меньше, дюйм за дюймом. Скоро она исчезнет. Никто не спешил спасать меня. И все же я ждала.

А затем я услышала какой-то звук, будто отдаленный радостный вскрик тысячи голосов. Должно быть, мираж, подумала я. Можно ли услышать мираж? Разве это не то, что видишь? Голубые озера, зеленые пальмы и хрустальные замки, манящие к себе заблудшего уставшего путника.

Порыв горячего ветра обдал меня песком и снова принес с собой эти звуки. Мне слышатся голоса, решила я. Это бывает, когда люди сходят с ума. Наверно, я теряю рассудок. Что в данных обстоятельствах не очень-то удивительно.

Я выбралась из-под камня и встала. Ослепительное солнце с жестокой яростью обрушилось на мою голову. Я пошла в направлении этого звука. Я снова и снова слышала его с порывами ветра. От жажды горло свело нестихающей болью. Язык казался огромным — он прилип к небу. Губы потрескались и кровоточили. Я слизывала кровь, но она не утоляла жажды. Наручники врезались в запястья. Металл раскалился и обжигал кожу. Волнами возвращалось головокружение. Я упала, поднялась, упала, снова поднялась. Затем, когда мои попытки встать оказались тщетными, я поползла. Глаза были забиты песком. Мне хотелось их выцарапать. Но звук теперь не смолкал, и он был ближе.

Возьмите меня на спортивную игру… Ледяное пиво и горячие сосиски. Потому что по звуку это было похоже на спортивную игру в мяч. Время от времени вскрик толпы, а между — один единственный голос. Я еще не могла различить ни слов, ни даже языка, но ошибки быть не могло. Он по всему миру одинаков — исступленный голос спортивного комментатора.

Должно быть я отключилась. Когда я открыла глаза, то надо мной висела тень. Черная тень в небе — стервятник. Стервятники выклюют твои глаза… Нет! Я хочу увидеть эту спортивную игру в пустыне. Для такой, как я, всегда ненавидевшей спорт, более чем странная галлюцинация. Я снова принялась ползти, ведомая этим звуком.

Небольшая песчаная дюна встала на моем пути. Казалось, играли прямо за ней. В футбол, и комментатор говорил по-арабски. Я осторожно подползла к краю дюны и выглянула из-за нее. Я увидела маленький шатер из черной козьей шерсти и возле него старенький грузовичок, пикап. Капот грузовичка был поднят, и бедуинский подросток наливал воду в радиатор. На коврике перед входом в шатер сидел, скрестив ноги, старик-бедуин с длинной седой бородой и смотрел по переносному телевизору футбол. Звук был включен на полную громкость. Должно быть, старик был глуховат. Оба были вооружены традиционными кривыми бедуинскими кинжалами на поясе.

Я встала и вышла из-за дюны.

— Салям алейкум, — попыталась сказать я, но вместо этого раздался какой-то ужасный скрип.

Старик оторвался от телевизора и увидел меня. Челюсть у него отвисла.

— Айа Аллах! — ахнул он. И тут же крикнул на удивление высоким голосом, обращаясь к подростку: — Айа, Карим!

Подросток выпрямился и тоже увидел меня. Рука его потянулась к кинжалу на поясе. Я повернулась, чтобы бежать назад, но земля бросилась на меня. Как жаль, успела подумать я перед тем, как наступила тьма, стоило ли столько пройти ради такого конца.

«Ллюва, ллюва, ллюва». Такое прохладное текучее слово, влекущее за собой, зовущее обратно в действительность. Ллюва означает вода. Я открыла глаза. Я лежала в шатре. Стоящий на коленях подросток наклонялся ко мне с фляжкой. «Ллюва», — снова сказал он и улыбнулся. Он приставил фляжку к моим губам и приподнял мне голову. Я пила долго, содрогаясь при каждом глотке. Никогда еще вода не была такой вкусной.

Подросток поглядывал на мои наручники с выражением изумления и испуга. Запястья у меня были покрыты волдырями. Подросток сочувствующе пощелкивал языком. Старик смотрел на нас, стоя в проходе. Он спросил, как меня зовут и что со мной случилось. Я озадаченно глянула на него. Само собой, я не могла сказать ему правду, и ни одно приемлемое объяснение не приходило мне в голову. Я решила сделать вид, что не понимаю по-арабски.

— Сними эти штучки с ее рук, Карим, — велел старик. Карим вышел, порылся в кабине грузовичка и вернулся с двумя отвертками. Используя то одну, то другую, он пытался открыть замки, бормоча, что именно он думает по поводу зверей, бросивших в пустыне девушку в наручниках. Я всем сердцем соглашалась с ним, хотя и не могла сказать это вслух по причине своего якобы непонимания арабского. Тем временем с замками у Карима что-то не ладилось. Отказавшись от отверток, он прибегнул к своему кинжалу. Тот соскользнул с замка, царапая по металлу. Я подумала, что порезать мне руки — это лишь вопрос времени. Но у него были ловкие и умелые пальцы, и он меня не поранил. Он снова сходил к грузовичку и принес проволоку, которую изогнул под разными углами. Старик следил за его действиями, одновременно наблюдая за футбольным матчем, который складывался не очень-то здорово. Мы (то есть саудовцы) продували египтянам.

В конце концов подростку удалось отомкнуть проволокой первый замок. После этого и второй замок поддался без особого сопротивления. Карим вынес наручники из шатра, бросил наземь и изо всей силы поддал ногой. Наручники пролетели чуть ли не половину длины футбольного поля и повисли на хилом и чахлом кактусе. Подросток передернул плечами и вскинул руки. Только так он мог выразить мне свое расположение.

Старик сказал, что им лучше развернуться и отвезти меня назад в деревню. Карим сказал, что они все равно никогда не доберутся до города с таким двигателем, который постоянно перегревается. Они собрали шатер. Меня устроили в кузове грузовичка вместе с шатром и коврами, сложенными так, чтобы от них была хоть какая-то тень. Подросток сел за руль. Грузовичок покатил, подпрыгивая, безо всякой дороги. Ехать было жарко и утомительно, но несравнимо легче, чем идти. Несколько раз мы останавливались из-за перегревающегося мотора. Оставшаяся вода была поровну поделена между мною и грузовиком. Бедуины в ней, кажется, не нуждались.

Почти три часа спустя мы наконец достигли места назначения. Едва ли его можно было назвать деревней. Всего навсего шатры и несколько саманных построек с навесами для домашнего скота. Были тут и другие видавшие виды грузовики и проржавевшие джипы. Вокруг поля с люцерной росли финиковые пальмы. Поле орошалось с помощью сети узких каналов. Картину дополняли несколько грязных верблюдов, отара овец да козы, пасшиеся поблизости на клочке земли, поросшей реденькой травкой.

Мои спасители передали меня кучке женщин, которые восклицаниями выражали удивление по поводу моих светлых волос, голубых глаз и общего плачевного состояния. Женщины отвели меня в одну из саманных построек, где я помылась и поела на ленч фиников, сыра из козьего молока, выпила чаю с мятой и верблюжьего молока, имевшего горьковатый привкус и очень жирного.

Тем временем женщины поставили для меня на дворе маленький шатер, и остаток дня я провела там, лежа на ковре. Занавеска над входом была приподнята, и я наблюдала жизнь деревни, по крайней мере, ту ее часть, которая была в поле моего зрения. Босоногий араб рыл на поле с люцерной новую канаву. Несколько женщин сидели в кузове грузовика и нарезали лук и помидоры. Два человека поймали ягненка и вскрыли ему горло. Они подвесили его к кузову грузовика, чтобы вытекла вся кровь. Раньше бы меня стало мутить при забое животного, теперь же я наблюдала за этим, как и за всем прочим, с каким-то отстраненным удивлением. У меня было странное чувство нереальности происходящего, я никак не могла избавиться от ощущения, что и стоянка бедуинов, и все остальное — это лишь сон, и что я по-прежнему лежу под камнем в пустыне и брежу от жажды и солнечного удара. Хотя вообще-то вид стоянки мало соответствовал буйной фантазии на арабскую тему. Не думаю, что в моих галлюцинациях мог бы, например, возникнуть рулон бумажного полотенца, подвешенный на стенке шатра. Коврик, на котором я лежала, был потертым и машинной вязки. Я отогнула один из его углов и прочла, что сделан он в Румынии.

Я наблюдала, как два араба, забившие ягненка, сделав надрезы на задних его ногах, одним профессиональным движением стянули шкуру через голову. Они выбросили шкуру подальше, чтобы отвлечь мух от туши. Я наблюдала, как они потрошат и разрубают ягненка, нарезая на куски для готовки. Я подумала, что мне надо помочь женщинам в приготовлении овощей, но я была слишком слаба, чтобы подняться. Жара угнетала. Хотя я уже год прожила в Саудовской Аравии, я так к ней и не привыкла, избалованная кондиционерами в Рияде.

Я наблюдала, как ягненка поджаривают над костром. Мужчины ели первыми, а женщины — то, что осталось. Еды хватало для всех, хотя оставшееся выглядело не очень-то аппетитным, поскольку все прямо руками разрывали куски, на которые садились мухи. Вообще-то я не очень привередлива, но к этой еде я не прикоснулась. Возможно, что я была еще слишком слаба.

Ночь я провела в том же самом шатре, а утром почувствовала себя достаточно крепкой, чтобы выйти наружу. Большую часть времени рядом со мной была девочка по имени Айша — она болтала без умолку, хотя я не единым жестом не выдала, что понимаю ее. Может, она меня раскусила, а может, ей было все равно. Она показала мне артезианский колодец и бензиновый насос, качавший воду. Она рассказала мне, что вся деревня представляет собой одну-единственную семью по имени аль-Хальди, что глава семьи — ее дедушка Абдулла, тот самый, что вместе с Каримом и подобрал меня в пустыне. Карим был ее кузеном, сказала Айша, и на следующий год они должны пожениться, сразу после праздника жертвоприношения. Я постаралась не выразить удивления. На вид этим детям было не больше четырнадцати лет. Айша также сказала мне, что их клан проводит в этом оазисе весь сухой сезон, а в самом начале весны они перегоняют свои стада для пастьбы на северную часть плато.

Насколько северную? — подумала я. Может, они доходят до самого Израиля? Если это так и если они позволят мне остаться с ними, тогда я смогу вернуться домой… На какой-то момент я отдалась этой мечте. Она была не такой уж безумной, как могло показаться. Бедуины пересекают пустыни по древним путям своих предков, пренебрегая государственными границами, и правительствам нет до этого дела. К несчастью для меня, аль-Хальди были не настоящими кочевниками. Они разбивали стоянку по крайней мере на полгода, и, судя по плачевному состоянию их грузовиков, далеко они никогда не забирались. И кроме того, они бы не позволили мне остаться. Бедуины известны своим гостеприимством, но даже оно имеет свои пределы. Точнее, пределы вполне определенные — три дня. Традиционный закон пустыни обязывает бедуина предлагать еду и кров любому путнику, который придет к шатрам. Но по истечении третьего дня ему дают запас еды и питья и отправляют восвояси. Идти мне было некуда, и у меня не было никаких навыков выживания в пустыне. Но, конечно, они это понимали. Скорее всего, они при первой оказии довезут меня до ближайшего городишки и передадут властям. Однако результат будет тот же самый. Я была в западне, и надо мной по-прежнему висел смертный приговор.

Второй день пришел и ушел. На третий день лагерь пребывал в возбуждении. К моему облегчению, вся эта суматоха не имела ко мне никакого отношения. Оказалось, что в пустыню на соколиную охоту приехал король и остановился поблизости. Абдулла, глава дома аль-Хальди, собирался ехать к нему, чтобы выразить свое почтение и прочесть стихи, которые он сочинил в честь короля, — так принято в подобных случаях.

Старик уехал в сопровождении двух старших сыновей на лучшем джипе, который, однако, мало чем отличался от худшего. Но рано я радовалась, что осталась в тени. Они вернулись быстрее, чем ожидалось, и не одни. Я слышала, как они кричали женщинам, чтобы те скрылись с глаз, что означало появление в деревне незнакомца. Я и без того была скрыта — поскольку с несколькими девушками очищала в шатре горох. Это не помогло. Абдулла сунул голову в шатер и позвал: «Айя, Марина!»

Своего имени я ему не говорила.

Думаю, я не выдала себя. Не вздрогнула, и дыхание мое не пресеклось. Я безразлично взглянула на него, продолжая очищать горох, как будто не поняв, что обращаются ко мне. Старик вошел в шатер и встал передо мной.

— Выходи, — сказал он.

Я недоуменно глянула на него.

— Мы знаем, что ты понимаешь наш язык, — холодно сказал он. — Так что выходи. Или хочешь, чтобы тебя вытащили?

Я встала и молча последовала за ним. Неужели я было поверила, что могу спастись? Я почувствовала, что у меня сводит желудок. Я уже столько умирала. Дайте мне силы еще раз умереть.

Возле джипа стоял новый сверкающий «Рэйндж ровер», выглядевший совсем неуместно в этой убогой деревушке. Вокруг собрались все мужчины аль-Хальди. Они расступились перед нами. В центре круга нас поджидал шейх Салман. Сам он выглядел вполне уместно. Его взгляд я встретила с высоко поднятой головой. Несколько мгновений мы стояли лицом к лицу. Это были очень долгие мгновения. Боковым зрением я видела медленно приближающиеся черные фигуры женщин. Теперь, в присутствии постороннего человека, они были, конечно, в своих длинных платьях и покрывалах. Было бы еще лучше, если бы они вообще сгинули с глаз, но кто их осудит. Разве можно было упустить такое зрелище.

Всего моего опыта, нажитого в Саудовской Аравии или где бы то ни было, не хватило для осознания того, что затем произошло. Шейх Салман в белоснежном одеянии опустился передо мной на колени прямо в пыль. Деревенские жители дружно охнули.

— Чудо! Живое доказательство милости Аллаха! — провозгласил шейх, воздев руки к небесам. — Айя, Марина! Ты перешла в ислам, и ты спасена!

Разве? — подумала я. Перешла? Когда же это, к примеру? Одно было ясно — старый фанатик не был участником шуточки Али, что бы она ни означала. Казалось, он ждет, что я что-то скажу, но что именно? Мне показалось, что я попала в какую-то пьесу абсурда, не зная ни своей роли, ни даже приблизительного содержания.

— Альхамдулила, — сказала я. Благословен Господь. Для такого случая это была самая надежная вещь.

Шепот удивления прошел по толпе. «Она говорит», — тихо произнес кто-то, как будто это само по себе было невероятным чудом.

Наконец шейх поднялся с колен и оглядел собравшихся. Все замолчали. Старик заговорил глубоким звучным голосом, каким привык обращаться к толпе. Используя особые слова и образы, он как опытный рассказчик поведал историю преступления, наказания и спасения неверной еврейской жены своего внука. Он не стал пояснять, в чем состояло преступление. Еврейства и неверности и без того было более чем достаточно. Но он сказал, что семейный совет вынес мне смертный приговор. И что он пришел ко мне накануне казни и просил принять ислам, но что я с презрением это отвергла. Слушатели заволновались. Я чувствовала их гнев. Но шейх держал аудиторию в руках. Теперь он подошел к моему прыжку с вертолета: «А затем в последний момент она сделала паузу и произнесла такбир — нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк его. Стоит извлечь эти слова из сокровенных глубин сердца и разума — и этого достаточно, чтобы стать мусульманином. Она сказала и прыгнула вниз. Я свидетельствую, потому что был там. Я видел это собственными глазами. Она прыгнула с невообразимых высот, и узрите — она жива! Узрите славу ислама! Узрите чудо, сотворенное Аллахом! Восславим его!»

— Восславим его, — ответила в унисон толпа.

Эй, подождите минуточку, хотелось крикнуть мне. Я ничего не знала про такбир. Я просто пыталась избавиться от ночного кошмара, вот и все. Ничего другого я в виду не имела. Не знала даже, каким образом становятся мусульманами. Но мне хватило ума ничего этого не сказать. Противоречить в такой момент шейху Салману — это никуда не годилось, тем более что меч ислама был по-прежнему занесен над моей головой. И кроме того, в буквальном смысле демонстрация веры действительно спасла мне жизнь, если и не в вертолете, то здесь, где меня нашли.

Между тем шейх Салман объявил, что забирает меня с собой на королевскую охоту. Он собирался представить меня королю. Женщины аль-Хальди принесли мне абу и чадру. Я надела их с благодарностью и облегчением. Одежда вернула мне достоинство и статус. Женщины столпились вокруг меня. Каждая старалась прикоснуться ко мне, чтобы причаститься к чуду. Я улыбалась и благодарила их за гостеприимство.

Обменявшись еще более изысканными любезностями, мы наконец отправились в «Рейндж ровере» к лагерю короля. Шейх благожелательно разговаривал со мной. Он рассказал, что нередко сопровождает своего короля на соколиную охоту.

— Бедуины здесь частые гости, — сказал он. — Они являются, чтобы поведать разные небылицы. Но когда Абдулла аль-Хальди сообщил, что он с внуком нашел иностранку, в одиночестве бредущую по пустыне, то я подумал, возможно ли это? Я должен был сам убедиться, и все-таки пока я тебя не увидел, я в это не верил!

Он был полон воодушевления, меж тем как я начинала все больше и больше нервничать. Вряд ли они на это купятся, дедуля, мрачно размышляла я. Одно дело — выдать нечто подобное кучке невежественных бедуинов, и совсем другое — убедить короля и его окружение. Они просто будут смеяться до одури, заслышав об эдаком чуде, печалилась я. А насмеявшись, они меня убьют. Или еще раньше.

Король сидел под большим белым балдахином и смаковал кофе. Это его лицо глядело на меня во время допросов. Я снова все вспомнила и содрогнулась. Король был одет точно так же, как все остальные, только его укаль был не черным, а золотым. Старик-бедуин, сильно смахивающий на аль-Хальди, стоя перед королем, выкрикивал стихи, которые в основном состояли из «Великий Король то» да «Великий Король сё». Группа мужчин сидела, подобрав ноги, на бархатных стульях с высокими спинками — мужчины мирно беседовали и не обращали внимания на поэта.

Король тоже был не шибко внимателен. Казалось, что он в полудреме, хотя при нашем приближении он слегка взбодрился. Шейх Салман шествовал впереди, и я держалась за ним на подобающем расстоянии в пять шагов — единственная черная фигура среди одетых в белое мужчин. Я подумала, какой смысл представлять королю женщину в покрывале. Все равно он меня не увидит. С таким же успехом вместо меня здесь могла оказаться одна из деревенских девушек, что лущила горох, да и вообще кто угодно.

Слуга принес для нас стулья, и мы присоединились к неблагодарным слушателям поэта. За балдахином на кожаных набалдашниках с кисточками и в колпачках на голове сидели глянцевитые соколы — вид у них был такой же скучающий, как и у всех прочих. Наконец старик развязался со своей длиннющей поэмой и был вежливо отблагодарен королем. Шейх Салман подал мне знак встать. Настала наша очередь развлекать общество. Я опасалась, что вопреки намерениям, нам это не удастся. Шейх представил меня и пустился в повествование. В отличие от поэта-бедуина он целиком и полностью овладел вниманием слушателей. Надо отдать должное старому фанатику — в этом он был куда как хорош. Слушали его (включая и меня), затаив дыхание, хотя я и сама стояла здесь во плоти. Рассказ стал длиннее и драматичнее по сравнению с первой версией, и какой это был рассказ! Свидетельское доказательство чуда веры, милосердия Господа, силы и славы ислама, о чем было поведано страстно и убежденно. Я сама готова была поверить в это. Нет нужды говорить, что когда он замолчал, никто не засмеялся. Слезы стояли на глазах у арабов, как и у меня самой. Да, недаром шейх Салман был знаменитым религиозным лидером. Я устыдилась своих прежних сомнений в нем.

Король что-то сказал мне, но я не поняла. Это был какой-то архаический оборот, и моего арабского на него не хватало.

— Король прощает тебя, — шепнул мне шейх Салман.

— Хвала Аллаху, — готовно сказала я, подумав, что ведь так оно и есть.

На этом и закончилась моя аудиенция у короля. Мне выделили собственный шатер и принесли освежающие напитки. В отличие от бедуинского шатра, здесь были роскошные ковры и не воняло козлиной шерстью. Но самое поразительное — воздух кондиционировался. Здесь провела я остаток дня, наслаждаясь роскошью прохлады. Несмотря на свой новообретенный статус, я не могла быть включена в королевское общество. Женщины не принимают участие в соколиной охоте, и мое присутствие выходило за положенные рамки. В связи с чем шейх Салман урезал свое собственное участие в охоте и мы поехали назад в Рияд.

Он привез меня домой. Дома было пусто. Женщины еще были в Таифе. Где Али, я не знала и не могла себя заставить спросить. Дом показался мне незнакомым, как будто он неуловимо изменился в мое отсутствие. Но, конечно, это я сама изменилась. Я восстала из мертвых… Я бесцельно бродила по комнатам, проводя кончиками пальцев по тяжелой позолоченной мебели, бархатным шторам. После всего случившегося у меня было ощущение, что я ненастоящая, прозрачная, будто призрак, посетивший дом своих убийц. Я обернулась и была чуть ли не удивлена тем, что на плюшевом ковре отпечатываются мои следы. Шейх Салман наблюдал за мной, стоя в дверях.

— Собери нужные тебе вещи, сказал он. — Я отвезу тебя в Таиф.

25

Таиф — это курортный городок в горах, расположенный на высоте пять тысяч футов над священной Меккой. Я представляла себе холмы, покрытые буйной зеленью, и прохладные ветры, но меня ждало разочарование. Городок был ветхий, грязный, пыльный и коричневый, как Рияд. Но дом аль-Шалаби оказался вполне привлекательным. Он был построен в традиционном стиле — четыре его крыла замыкали внутренний двор. Наружные стены были голыми и неприметными, зато со двора дом украшали галереи с колоннами, укромные террасы, балконы и дорогостоящие оранжереи.

Моя свекровь порывисто обняла меня. Она так крепко прижала меня к себе, что я чуть не задохнулась. Она всплакнула, бормоча что-то бессвязное насчет молитв и бессонных ночей. Я обняла ее в ответ, произнеся несколько благочестивых банальностей, подобающих моменту. Я бы тоже хотела заплакать, хотела бы простить и быть прощенной. Но душа моя оцепенела, и эту холодную пустоту нельзя было согреть слезами.

Она не виновата, сказала я себе. Она не отвечает за своих безжалостных сыновей-садистов… которых, слава Богу, нигде не наблюдалось. Но прекрасная Лала была здесь, и она встретила меня как сестру после долгой разлуки. Вечером она принимала гостей и очень надеялась, что усталость не помешает мне прийти — все просто умирают от желания увидеть меня.

«Конечно, я с удовольствием приду», — сказала я, подумав с легкой иронией, что сама чуть не умерла, чтобы им захотелось увидеть меня.

На вечеринке Лалы я действительно была центром внимания. Хорошо, что у меня было время приготовиться. На мне было простое платье-туника из шелка бутылочно-зеленого цвета и мои лучшие бриллианты. Лиловая ссадина на щеке была почти полностью скрыта под гримом. Кружевные перчатки до локтей прятали уродливые волдыри, оставленные наручниками на запястьях.

Все приглашенные гости были принцессами из дома Сауда. Молоденькие, хорошенькие, они были одеты в лучшие наряды по последней европейской моде. Сияя от гордости, Лала представила меня. Все были в восхищении. Принцессы толпились вокруг меня, точно женщины из бедуинской деревни. Каждой хотелось прикоснуться ко мне, чтобы приобщиться к чуду. «Расскажи нам, как это было», — умоляюще ловили они мою руку. И пока я рассказывала, безмолвие царило вокруг. Рассказывать было не больно, потому что на самом деле это было не про меня. Это было про мое принятие ислама, впервые изложенное шейхом Салманом, и я старалась не отступать от его версии. И хотя мне было далеко до его ораторского искусства, у принцесс я имела большой успех. Ничего удивительного, ведь мне было с кого брать пример.

Но до следующего дня я даже не осознавала, насколько это был сногсшибательный успех. Телефон не умолкал от новых приглашений. Естественно, я все их приняла.

В тот день я принялась за свою новую религию. Шейх Салман проинструктировал мою свекровь, чтобы та учила меня. Мы разучивали с ней ежедневную молитву, которая является в Коране Сурой 1.

Во имя Аллаха милостивого, милосердного!

Хвала Аллаху, Господу миров

милостивому, милосердному,

царю в день суда!

Тебе мы поклоняемся и просим помочь!

Веди нас по дороге прямой,

по дороге тех, кого Ты облагодетельствовал, —

не тех, которые находятся под гневом, и не заблудших.

Мы молились вместе в положенные часы, становясь на колени лицом к Мекке на молельный коврик. Шейх Салман подарил мне Коран. Это был прекрасный образчик ручной работы, в обложке из платины, инкрустированный жемчугом и алмазами. Свекровь зачитывала отрывок, и я старалась повторять за ней. Мы повторяли отрывок до тех пор, пока я его не запоминала. Язык Корана труден и архаичен, и содержание в основном оставалось для меня темным, сколько бы я не повторяла. Надо было просто запоминать, механически. Но я не испытывала протеста. Ритм речений из Корана странно успокаивал — он держал под замком ужас моих воспоминаний, тех воющих демонов, которые только и ждали, чтобы вторгнуться в мое сознание.

Окружающие меня родственники аль-Шалаби были очень добры ко мне. Нагиб находился в Швейцарии. Али в Рияде. Они больше не работали в Королевском разведывательном управлении. Похоже, что Нагиб был в своего рода неофициальной ссылке, хотя я не знала этого наверняка и не спрашивала… Не спрашивала я и об Али. Но так или иначе, свекровь мне сказала:

— Дедушка считает, что вам с Али лучше не видеться, пока вы снова не поженитесь.

— Снова поженимся? — изумленно повторила я.

— Ну да. Вы же разведены, ты что, забыла?

Я кивнула. Я и не помнила про развод из трех предложений. Это казалось такой мелочью по сравнению со всем остальным.

— На следующей неделе, даст Бог, мы устроим для вас свадебный обряд по-мусульмански, — продолжала она как ни в чем не бывало. — Дедушка хочет сам его провести.

— Очень мило с его стороны, — пробормотала я. Старый деспот даже не потрудился спросить моего на то согласия, в ярости подумала я. Возможно, что он и Али не спросил. А если мне взять и отказаться. Потребовать паспорт и заявить об отъезде. Нет, я бы не осмелилась. Согласно закону развод ничуть не облегчал мне отъезд из Саудовской Аравии. Пока Али оставался здесь моим «спонсором», а только «спонсор» мог достать выездную визу для иностранца. Кроме того, желание уехать плохо увязывалось с моим обращением в новую веру. А у меня для защиты было только оно да добрая воля шейха. Более благоразумно было подождать. Непосредственная опасность мне, кажется, не угрожала. Не гони волны, плыви по течению, тише едешь — дальше будешь, говорила я себе, стараясь найти утешение в клише. Наверняка будет какая-нибудь поездка в Европу или США, и тогда я найду возможность улизнуть в ближайший полицейский участок. Все это представлялось мне вполне вероятным, но сама мысль о встрече с Али, не говоря уже о женитьбе, наполняла меня ужасом.

Пока же я в дневное время изучала Коран, а вечером отправлялась в гости. Королевские друзья Лалы не могли насытиться мною. Все, что от меня требовалось, — это рассказывать про себя. Арабы любят хорошую историю, да еще в искусном исполнении (а кто нет?), и им неважно, если они ее уже слышали. Для принцесс я была развлечением, притом полезным и вдохновляющим, ведь в жизни, насколько мне известно, выпадают жребии и похуже. Принцессы хотели знать мое мнение обо всем на свете и даже спрашивали моего совета по поводу личных своих дел. Я с готовностью советовала, цитируя для подкрепления своего мнения Коран, главу за главой. Буквально за несколько дней я вошла в свою роль, обретя заодно авторитет спокойной и чуть высокомерной особы, что вроде бы меня устраивало. Порой я даже получала от этого удовольствие. Но я не переоценивала свою неожиданную популярность. Я никогда не забывала, кем я была на самом деле — сионистской шпионкой, мошенницей, совершившей гнусное преступление. Я боялась совершить ошибку, засветиться. Беспокойство не отпускало меня. В снах я все падала с вертолета или одиноко брела по пустыне, мучимая зноем и жаждой. Или, лежа навзничь на горячем песке, глядела невидящими глазами в небеса, пока оттуда не спускалась темная тень, закрывающая солнце. Стервятники выклюют тебе глаза… По ночам я просыпалась в холодном поту от того, что взмахивала руками, отбиваясь от стервятников. Эти сны казались мне более реальными, чем моя волшебная жизнь. Болтаясь у принцесс в их летних дворцах из каррарского мрамора белого или персикового цвета, где даже мусорные урны были мраморными, слыша серебристый смех, плывущий сквозь знаменитые сады роз Таифа, я часто говорила себе, что это только сон — сон, который я вижу, умирая в пустыне, где безжалостное солнце вонзается в мои невидящие глаза.

Иногда было очень трудно сохранять самообладание. Раз мне, сидящей за званым ужином по правую руку от хозяйки, слуга поднес жаркое из барашка на ложе из белого риса. Блюдо было увенчано головой, запеченной целиком, с петрушкой во рту и глазами в глазных впадинах.

Конечно, я знала, чего от меня ждали. Среди арабов глаза барашка считаются самым большим деликатесом, и первый глаз по традиции предлагают почетному гостю. Такой чести меня еще не удостаивали. Отказаться означало нанести оскорбление. Глаза барашка невидяще смотрели на меня. И стервятники выклюют тебе глаза… Меня вдруг прошиб пот. Слуга ждал. Все смотрели на меня. Хозяйка слегка приподняла брови. Изящным движением я вынула глаз и положила в рот. Он напоминал обычный желатин с непонятным вкусом. Я запила его апельсиновым соком и поблагодарила хозяйку за оказанную честь. И подумала, что если в ближайшее время не выберусь отсюда, то свихнусь. Окончательно и бесповоротно.

Через два дня после этого состоялась церемония моего второго бракосочетания с Али. Я не знала, как этого избежать, никого не оскорбив, точно так же, как с тем съеденным глазом, и в ожидании намеченного события изображала энтузиазм. До самой торжественной церемонии, когда мы с Али обменялись традиционными приветствиями, я его не видела.

Церемония называется мулька и проходит под председательством религиозного судьи. Жених и невеста просто расписываются в специальной книге в присутствии своих родственников. По взгляду шейха Салмана Али расписался и с улыбкой протянул мне ручку. Я написала свое имя за его именем своими по-детски вихляющими арабскими каракулями с мыслью, не делаю ли я ошибку, не подписываю ли себе смертный приговор, смогу ли как-то выбраться из всего этого.

Мне удалось до окончания дня ни разу не остаться с Али наедине. Я гадала, будет ли он настаивать на своих супружеских правах. По тому, как он смотрел на меня во время церемонии, я не могла сказать, что нет. Поздно вечером я ускользнула в свою спальню и закрылась на задвижку. Вскоре после этого я услышала приближающиеся к моей двери шаги Али. Ручка повернулась, но задвижка держала крепко. Он не постучал. Затем я услышала, как его шаги быстро удаляются — звучали они сердито.

Следующее утро я провела как обычно — вместе со свекровью изучала Коран. Во время полдневной сиесты она пошла отдохнуть, а я устроилась с Кораном на балконе. Я так погрузилась в чтение, что не сразу осознала, что кто-то наблюдает за мной. Я отложила книгу и увидела Али — он стоял, прислонившись к дверному косяку, и губы его кривила усмешка.

— Теперь, когда мы одни, можешь умерить свое религиозное рвение, — сказал он.

— Не понимаю, о чем ты, — сказала я.

— Не надо передо мной притворяться. По мне, нет ничего хуже, чем дутая набожность.

— Она вовсе не дутая, — сказала я, подумав, что есть много вещей, которые гораздо хуже, такие, например, как выбрасывание из вертолета собственной жены. — Тебе здесь что-нибудь нужно, Али? — нетерпеливо спросила я, желая, чтобы он ушел.

— Я просто хотел поговорить с тобой. Но, видно, ты так занята Кораном, что на мужа у тебя нет времени. — Похоже, он ожидал, что я возражу. Но я не стала, поскольку он сказал то, что и было.

— Говорят у тебя бешеный успех в гостях у аль-Саудов, — сказал он, помолчав.

— Все они очень добры, — вежливо ответила я.

Это его почему-то рассердило.

— Просто поразительно, как умная евреечка дурачит всех этих бедных наивных арабов и смеется над ними исподтишка. Ужасно, что бедный мой дедушка попался на этот дешевый номер, который ты выкинула. Но предупреждаю, я этого не потерплю!

— Да ну? Что же ты собираешься сделать? Рассказать дедушке, что он купился на дешевку? Он представил меня королю как самое большое сокровище, как лучшее из зрелищ после хлеба. А теперь скажи ему, что я мошенница и что его драгоценное чудо — это обман и надувательство, и посмотри, как ему это понравится. Можешь кричать об этом со всех крыш, мне плевать. — Али ничего не сказал, просто мрачно смотрел на меня. — Но, конечно, ты ничего такого не сделаешь. Ты не настолько глуп. Ты сделаешь то, что скажет тебе твой дед. У тебя даже не хватило духу отказаться от повторной женитьбы. Я тебя не боюсь. Ты просто жалкий трус и садист, ты и твой братец-наркоман. Так что иди отсюда! Устрой какую-нибудь авиакатастрофу или что-нибудь в этом духе.

— Ты об этом пожалеешь, — процедил Али сквозь стиснутые зубы и вышел, хлопнув балконной дверью, что требовало немало искусства, так как она закрывалась плавно. Я снова взяла Коран. Я почувствовала себя неуверенно и уже сожалела, что взорвалась. Положение мое было не таким уж прочным, и Али мог найти способ превратить мою жизнь в ад. Я стала читать Коран, вслух произнося строфы, как меня учили. В конце концов я забыла свои опасения и успокоилась.

26

— И как это ты выдерживаешь, Марина, пресс такой славы? — спросила меня по-английски принцесса Джохара, беря за руку.

Мы прогуливались по саду, куда я, будучи снова в гостях, на время удалилась от света рампы. Я было принялась отвечать привычное, что все, де, добры ко мне, но что-то меня остановило. Возможно, выражение понимания и сочувствия, написанное на лице принцессы Джохары.

— Я чувствую, что все это нереально, что все это сон, — вырвалось у меня помимо моей воли.

— Приятный сон, — согласилась она, указав взмахом руки на кружевной мраморный бельведер и маленький водопад, освещенный радугой огней. — И это плохо?

— Это меня путает, — сказала я. — И ничего приятного, чувствую, в этом нет. Я вовсе не верю, что я здесь, даже что я существую. Меня удивляет, что люди видят меня, говорят со мной. Я двигаюсь, как автомат, совершаю разные движения, но ничего не чувствую, потому что это все ненастоящее. — Принцесса слегка нахмурилась, на лице ее появилась озабоченность. — Простите, — пробормотала я. — Я не хотела говорить резкости. Мне трудно ясно выразиться, я сама себя не понимаю.

— Бедный мой ребенок, все и так слишком ясно, — сказала принцесса. — Все, что ты только описала, является классическими симптомами диссоциации.

— Вы хотите сказать, что это имеет название? Это значит, что я схожу с ума?

Джохара задумалась. Я жадно ждала ее ответа. Если кто-нибудь из принцесс и может мне помочь, подумала я, так это она. У нее была репутация человека умного и образованного, и ее обычно так и называли: «Умная принцесса». «Для женщины чересчур умна», — обычно говорили о ней женщины аль-Шалаби без всякого намека на иронию. Джохара была самой необычной из принцесс. У нее была степень доктора психологии, полученная в Королевском университете, и она занималась детьми, имеющими психические травмы. У нее, конечно, не было официальной практики, и денег она ни с кого не брала. Просто в Рияде было известно, что ее «друзья» могут приводить своих детей на прием в ее дворец по определенным дням.

— Симптомы, которые ты описываешь, — сказала наконец принцесса, — чувство оторванности от своего окружения и от себя самой — часто испытывают люди, прошедшие через какие-то душевные травмы, связанные с каким-нибудь преступлением или с угрозой их жизни. Другие симптомы — это повторяющиеся ночные кошмары, бессоница, потеря ориентации во времени и чувство постоянной тревоги.

— Все это и у меня, — сказала я. — Только откуда? Это пройдет?

— Ты, можно сказать, пережила насильственную смерть. Не думай, что это отмывается мылом. Психические раны часто лечатся дольше, чем физические, но они лечатся. Ты страдаешь от синдрома посттравматического стресса. Обычно он проходит через несколько недель или месяцев, но может длиться и годами.

Так или иначе, но я почувствовала облегчение. Было утешительно знать, что в моем недуге нет ничего необычного и что он даже имеет длинное ученое название. Я решила воспользоваться случаем и открыться Джохаре.

— Пожалуйста, помогите мне, — сказала я. — Мне нужно вернуться в Штаты, хотя бы ненадолго. Если я останусь здесь, я сойду с ума. Может, вы скажете, что мне нужно отдохнуть за границей, чтобы поправить здоровье?

— Почему ты решила, что нуждаешься в моей помощи? Разве твой муж против того, чтобы ты отдохнула?

— Я не спрашивала его. Али и я… мы больше не близки. Я боюсь, что он назло откажет мне.

— О, мне трудно в это поверить. Должно быть, он очень сильно любит тебя, твой бедный романтический муж, — сказала Джохара задумчиво и мечтательно улыбнувшись, что не очень-то шло ее простому сильному лицу.

— Романтический? Как можно так говорить? — сказала я, чуть не задохнувшись от негодования.

— Он пренебрег своей семьей, чтобы сохранить тебе жизнь. И не только семьей. Поверь мне, здесь не так уж много подобных мужчин, которые пошли бы на это ради жены, даже когда жена, уж прости мне такие слова, не иностранка и не еврейка.

— Но он вовсе не спасал меня, — неуверенно сказала я. — Я не понимаю, что вы имеете в виду. — Ясно, что Джохара верила в данное «чудо» не больше меня самой.

— Тогда кто же тебя спас? — спросила она.

— Я не знаю, что произошло, — сказала я. — Я произнесла такбир и прыгнула с вертолета. Я очнулась одна в пустыне. Бог милостив — вот все, что я знаю.

— Это точно, милостив. Но нигде в Коране не сказано, что милосердие Господа требует нарушения законов гравитации. Бог осуществляет свою волю людскими руками. Тебе не кажется, что человеческая доброта в этом мире — это и так чудо?

— Да. Но мой муж меня не спасал. Поначалу я думала так же, как и вы. Я его ждала, ждала, но он не пришел. Он бросил меня в пустыне на верную смерть. Меня спасли бедуины, и я им благодарна.

— А, да, аль-Хальди. Возможно, он знал, что они там. Возможно, он вместе с ними все и подстроил.

— Они были там, потому что у них мотор перегрелся. И у них не было ни малейшего представления о том, кто я такая и как там оказалась…

— Ты уверена?

— Да. Если бы они знали, тогда зачем бы им притворяться. Почему бы не сказать, что все подстроено? Нет, к сожалению, ничего не получается, хотя мне так хотелось, чтобы это было правдой.

— Возможно, у Али был какой-то другой план, который по каким-то причинам не удалось осуществить. Тебе бы надо поговорить с ним об этом, пусть даже это болезненно. Честные и открытые отношения — это единственная основа хорошего брака.

Я быстро глянула на нее — не иронизирует ли, но Джохара казалась абсолютно серьезной. Мне пришло в голову, что честные и открытые отношения никогда не были основой моего брака с Али, так что сейчас меньше всего могли бы помочь.

— Его план состоял в том, чтобы я умерла от жажды в пустыне, — с горечью сказала я. — А если план не удалось осуществить, то за что говорить спасибо? Кроме того, зачем ему спасать меня? Он теперь меня ненавидит. Раньше он доверял мне, но я его предала.

— Подозреваю, что твоя интерпретация его действий и мотивов сильно искажена твоим собственным чувством вины. Мне, конечно, известно, в чем тебя обвиняют, и я заинтригована некоторыми аспектами твоей истории.

— Какими же? — едва слышно сказала я.

— Например, твое утверждение, что ты узнала о готовящемся нападении, подслушав разговор между Али и Нагибом. Ведь это неправда, не так ли? Должно быть, Али сам тебе об этом сказал.

— Нет, — быстро сказала я.

Джохара покосилась на меня.

— Подслушанный тобой разговор был ведь на арабском, так? — спросила она.

— Конечно, — сказала я. — Ну и что с того? Я все-таки знаю арабский.

— Действительно, твой прогресс впечатляет. — И здесь Джохара перешла на арабский, произнеся что-то непонятное.

— Простите, я не уловила, — сказала я.

— Я сказала «ракетоносители с делящимися зарядами», — улыбаясь, сообщила принцесса. — Насколько я помню, именно этот термин ты использовала в перехваченном письме. Мне показалось странным, что ты могла понять разговор на арабском, в котором чисто технические термины. Но ты, конечно, не могла. Али, должно быть, пересказал все это тебе на чистейшем английском.

— Нет, может, они говорили по-английски… Я не помню, — смутилась я. Я уже сожалела, что начала весь этот разговор. Умная принцесса была чуточку умнее, чем мне бы хотелось.

— Как это странно, что ты даже сейчас пытаешься его защищать… Не бойся за него, в этом нет нужды. Здесь ни у кого даже в мыслях не было преследовать члена рода аль-Шалаби. И между прочим, я тоже убеждена, что Али или знал, или догадывался с самого начала о твоем еврейском происхождении… Не надо, не спеши отнекиваться. Твоя тайна дальше меня не пойдет. Так или иначе, предположим, что однажды Али приходит домой и говорит своей еврейской жене, что Израиль может вскоре подвергнуться ядерному нападению. Как ты думаешь, чего он ожидал от тебя после такой информации, зная твой характер и твои симпатии?

— Как вы можете… — стала заикаться я. — Как вы можете даже подумать, что он действительно хотел от меня того, что я сделала?

— Что тебя так потрясло, Марина? Подсознание порой выделывает странные трюки, когда оно сталкивается с невозможностью сделать выбор. Али, должно быть, разрывался между верностью своему брату и нежеланием участвовать в этой абсолютно безответственной авантюре…

— Безответственной авантюре? — повторила я, не смея верить в то, что я только что услышала.

— Конечно! — не без жара сказала принцесса. — И это не впервой, когда мой кузен Сауд обнаруживает жуткую нехватку здравого смысла. Но на сей раз он зашел слишком далеко. Тебе будет приятно узнать, что он больше не возглавляет Королевское разведывательное управление и у него нет ни малейшего шанса стать преемником короля.

Я же, что, возможно, не очень-то благородно, подумала о том, что приятные чувства самой Джохары вызваны отчасти и тем фактом, что ее собственный муж, принц Фейсал, тоже претендовал на трон.

— Так нападение сорвалось? — спросила я.

— Да. На сирийской стороне была явная утечка информации, а этого достаточно. Только ядерного оружия нам тут не хватало. Король никогда не давал разрешения на эту операцию, и потребовалось время, чтобы разобраться что к чему. Твой муж ничего этого, к несчастью не знал, поэтому он открылся тебе. Ты повела себя именно так, как он и ожидал, хотя, вероятно, он не отдавал себе отчета в содеянном, пока тебя не схватили. И тут он столкнулся с перспективой дать женщине погибнуть за то, что она сделала для него его грязную работу. Не очень-то красивая картина для культуры, где мужчины просто помешаны на чести. Вот почему я уверена, что он пытался тебя спасти.

— Но как? — вспылила я. — Они выбросили меня в пустыне наугад. Именно Нагиб и выбрал момент. Было абсолютно темно, никаких наземных примет. У меня не было никакой надежды остаться в живых хотя бы на короткое время, и Али просто не нашел бы меня, даже если бы попытался!

— Думаю, нашел бы, — спокойно сказала принцесса. — Хотя по какой-то причине это не получилось.

Я увидела, что спорить с ней далее было бесполезно. Она придумала хорошо мотивированную теорию по поводу действий Али, основанную на подсознании, и явно не хотела от нее отступать из-за каких-то маленьких досадных деталей, таких, например, как проблема поиска человека в пустыне. Так что я просто поблагодарила ее за помощь и моральную поддержку, и мы снова присоединились к компании.

27

В обществе, где мужчины и женщины столь изолированы друг от друга, избегать супружеских отношений очень легко. В последующие недели я редко видела Али и ни разу наедине. На ночь я всегда запирала на защелку дверь своей спальни, хотя он больше не делал попыток войти. Я продолжала изучать ислам и посещать высший свет в Таифе. И, хотя ничто мне вроде не угрожало, я ждала удобного случая, когда можно будет улизнуть.

Как-то поздно вечером, за неделю до нашего возвращения в Рияд, войдя в свою спальню после очередной вечеринки, я обнаружила, что в моей постели спит Али. Заметила я его не сразу, так как в комнате было темно. На столике перед кроватью одиноко трепетал огонек свечи. Я машинально щелкнула выключателем, но электричества снова не было. Дворец, из которого я только что вернулась, был полон музыки и света, а здесь царили тишина и покой. Окна были открыты, и жаркая ночь была полна ароматов. Я сняла ожерелье из сапфиров и только тут заметила спящего Али. На нем не было ничего, кроме пестрых зеленых боксерских шорт из шелка. Я сама их ему покупала, скорее в шутку, поскольку они подходили к одному из его галстуков. Меня удивило, что он вдруг надел мой подарок, но, имея столько вещей, он, возможно, просто об этом забыл или не придал этому значения. Я уже подумала, что надо тихо исчезнуть и поискать где-нибудь место для сна, как Али сел на постели.

— Я потрясен! — заявил он. — Ты дома!

Я промолчала. В полутьме я не могла прочесть выражение его лица.

— Ну и как прошел вечер? — спросил он.

— Хорошо, — сказала я и добавила в сомнительной попытке поддержать нормальный разговор: — Может, на следующее лето нам приобрести второй движок?

— Кому это нам? — спросил он. — Я разведусь с тобой задолго до следующего лета, так что с этим домом тебя больше ничего не будет связывать. Тебе недолго осталось пользоваться услугами моей семьи.

— Да ну? — сказала я, снимая серьги.

— Именно. Дедушка сказал, что я могу вернуться в аспирантуру, как я и планировал. Как раз успею к началу осеннего семестра.

— А что я?

— А ты… — Тут Али выдержал паузу для пущего эффекта и победно улыбнулся. — А ты, конечно, отправляешься вместе со мной, как и подобает верной и преданной мусульманской жене. И не бегай к дедушке, не докучай ему своими просьбами — он уже дал свое согласие.

На мгновение я закрыла глаза, в потребности молчаливой молитвы или просто благодарности. Я еще не могла поверить, что это правда, — для реальности это было слишком уж хорошо.

— А как мои документы? — спросила я. — У меня даже нет выездной визы.

— Если для тебя дело стало только за этим, то можешь не волноваться. Я уже достал и выездную визу, и билеты до Нью-Йорка. Мы улетаем в будущий понедельник, на следующий день после возвращения в Рияд. Так что с визитами в гости покончено, нравится тебе это или нет.

— Отлично, — холодно сказала я. — Я рада уехать. Спасибо за хорошие новости.

— Пожалуйста, — сказал Али, вставая с постели. Несколько мгновений мы глядели друг на друга в молчании, за которым стояло все наше прошлое, невыразимое словами. Затем Али вышел, а я осталась стоять в своем ночном халате с блестками, и дверь за моим мужем не хлопнула, а тихо затворилась.

Через неделю я со слезами на глазах простилась с моими новыми друзьями из королевской семьи, обещая писать и вскоре снова увидеться. Я едва скрывала нетерпение, считая дни, часы и даже минуты до того мгновения, когда самолет оторвется от саудовской земли и я наконец-то вырвусь из их когтей.

Последнюю ночь накануне утреннего отлета в Нью-Йорк мы должны были провести в Рияде. Поздно вечером я заперла дверь в спальню, что уже стало привычкой. Дверь здесь запиралась только кнопкой замка, а не задвижкой, как в Таифе, но я сказала себе, что волноваться на сей счет — это уже чистое безумие.

Вскоре после того как я заснула, меня разбудил стук в дверь. Не включая света, я вскочила с кровати и встала посреди комнаты — сердце мое бешено колотилось. Первое, о чем я подумала, — это о секретной полиции в черных сверкающих автомобилях и о голой, провонявшей хлоркой камере. Я не знала, что делать — выпрыгнуть ли в окно, или спрятаться под кровать. Дверная ручка повернулась, раздался слабый щелчок, и дверь медленно открылась.

Нет, это была не секретная полиция. Это было даже хуже — что-то крадущееся, похожее на ночной кошмар. Ко мне приближался Али. В руке у него был нож. Лезвие его слабо поблескивало в лунном свете.

Я хотела закричать, но не могла. Я даже не могла вздохнуть. Я стала отступать, пока не уперлась спиной в стену. Я почувствовала, как у меня подкашиваются ноги — будто шагаешь с вертолета во тьму, только еще хуже…

— Марина, Марина, что с тобой? — Али тряс меня за плечо.

— Не смей, — глотнула я. — Нож…

— Что? Это? Я им письма вскрываю. Ты же его видела много раз. — Он включил свет и протянул мне нож, чтобы я сама убедилась. — Разве ты не видешь, что он тупой? — сказал Али. — И ты решила, что я им хочу тебя убить? — Он попытался улыбнуться, но улыбка у него не совсем получилась.

Я посмотрела на нож для писем. Действительно, я видела его много раз на письменном столе Али. Он был сделан под бедуинский кинжал, грубая сувенирная поделка, какую встретишь в любой лавочке. Я даже вспомнила, что однажды спрашивала Али, зачем он это держит, может, с этим связано что-то для него дорогое.

— Богом клянусь, что у меня и в мыслях не было ничего плохого, — сказал Али. — Я просто взял его, чтобы ковырнуть замок. Да не дрожи так. Хочешь стакан воды?

— Нет, со мной все нормально, — едва выговорила я. — Что ты хотел, Али?

— Ты побелела, как призрак, — сказал он. — Ты действительно подумала, что я хочу убить тебя. — Кажется, это потрясло его не меньше меня.

— Я немножко перенервничала в эти дни, вот и все, — сказала я. — Зачем тебе понадобилось врываться в мою комнату?

— Затем, что ты бы не открыла дверь, вот зачем. Ты меня избегаешь, я никогда не вижу тебя одну. Я ведь, черт меня подери, хотел просто поговорить с тобой. Тебе хоть раз пришло в голову, что ты тут не единственная, у кого неприятности?

— И это все, что ты хотел мне сказать?

— Ты здесь прожила целый год, но, кажется, до сих пор ничего не понимаешь. Это тебе не Америка. Здесь я должен подчиняться своему деду. И все же я пошел на то, чтобы тебя спасти. Ты хоть понимаешь, чем я рисковал?

— Ты ничем не рисковал. Ты бросил меня умирать в пустыне. Я знаю, что это не Америка. Я была готова умереть за то, что сделала. Я не ждала, что ты меня будешь спасать. Но ты не должен был принимать участие в этой экзекуции. Ты не должен был превращать это в цирк на трех аренах сразу. Какое же ты ничтожество, Али! Теперь, когда все снова меня зауважали, ты имеешь наглость являться и заявлять, что это ты организовал мое спасение.

— Я вовсе не организовал, что тебя найдут бедуины. Я собирался вернуться на вертолете до восхода солнца и забрать тебя. У меня был для тебя фальшивый паспорт и все остальное. Я хотел посадить тебя на самолет до Нью-Йорка.

— И что же помешало?

— Неполадки с двигателем вертолета. Мы нормально долетели до Рияда, но больше я не смог взлететь. Сплошное невезение. А пока я вернулся на джипе, тебя уже подобрали бедуины. Так что тебе повезло больше, чем мне.

— Надо же, и у бедуинов с двигателем случились неполадки, — сказала я с сарказмом. — Разве это не поразительно?

— Не-а, — печально сказал Али. — Это из-за песка. Он проникает везде и во все. В пустыне машины плохо работают. Они не рассчитаны… Почему ты так на меня смотришь? Не веришь мне. Считаешь, что я специально тебя там бросил. А теперь ты считаешь, что я явился к тебе с ножом.

Я промолчала.

Али подождал, а затем повернулся к двери.

— Скажи мне только одно, — задержался он у порога. — Если я действительно такое ничтожество, почему же ты вышла за меня?

Действительно, почему? Конечно, потому, чтобы шпионить за ним. Все остальное было иллюзией.

— Ты бы не нашел меня, даже если бы попытался, — сказала я упавшим голосом. — Но как мне хотелось, чтобы это было правдой.

Не говоря больше ни слова, Али вышел. Я села на постель. Свет я не выключила. Я слишком разволновалась, чтобы заснуть.

Через пару минут Али вернулся. На этот раз в руках у него были наручники. Или что-то похожее на них. Может, еще какая-нибудь канцелярская принадлежность письменного стола. Скажем пресс-папье.

— Вот как я собирался тебя найти, — сказал Али, бросив наручники мне на колени. — Жаль, что нужны вещественные доказательства. Слова моего тебе недостаточно. Я поставил в эти наручники электронный передатчик. Когда я вернулся за тобой — это все, что я нашел, прямо на кактусе.

Я поглядела на наручники. На них были царапины, оставленные ножом Карима.

— Тебе надо было бы предупредить меня, Али, — сказала я. — Ты даже не представляешь себе, что это было такое.

— Я абсолютно не мог. Нагиб не отходил от меня. Я сказал тебе, что это моя идея. Я надеялся, что ты поймешь. Но, увы, ты подумала о самом худшем.

Я подняла глаза на мужа, стоявшего возле двери, и почувствовала, что они наполняются слезами.

— Это так, — сказала я. — Прости, что я была такой дрянью.

— И ты меня, — хмуро сказал Али. — Ну что ж, тогда спокойной ночи.

— Постой, — торопливо сказала я. — Ты спас мне жизнь, а я тебя даже не поблагодарила. — Я встала и обняла его.

— И как ты это сделаешь? — сказал он, в то время как руки его уже оказались под моей ночной сорочкой.

Я поцеловала его, и он ответил мне поцелуем, сначала медленно, а потом с возрастающей страстью. Мы легли и любили друг друга, шепча слова прощения, слова чуждые лжи или притворства, вдвоем, он и я, вопреки всему миру.

28

На следующее утро мы улетели в Нью-Йорк — так толком и не поспав, но не жалея об этом. Как только самолет оторвался от взлетной полосы, я сбросила ненавистную чадру, и весь этот долгий перелет мы не разнимали рук. В Нью-Йорке мы поселились в номере-люкс в центре, в Хилтоне, пока не сняли квартиру на Риверсайд-драйв, в квартале от Колумбийского университета. Она была на самом верхнем этаже, просторная, полная воздуха, с большой спальней, выходящей на реку.

Трудно было вернуться к нормальным будням. Нью-Йорк я нашла совсем не таким, каким я его вспоминала — полным жизни, беззаботности и тепла. Теперь он показался мне жестоким, чужим и враждебным. Одной мне выходить не хотелось. Я боялась преступников. Я даже скучала по чадре. На улицах на меня смотрели мужчины, и их взгляды пачкали меня. Али говорил, что вскоре я к этому привыкну, что точно так же себя ощущают и большинство саудовских женщин, когда выезжают за границу, даже пожилые.

Али поступил в аспирантуру, а я стала заниматься на последнем курсе. Маргарет и Эми закончили колледж в минувшем году, как и почти все мои друзья. Али — это было все, что у меня осталось. Он был неизменно добр ко мне и терпеливо сносил все мои страхи, и все же я себя чувствовала одинокой, оторванной от него, обремененной своей тайной виной. По ночам мне часто снился стервятник, но когда я просыпалась в слезах, меня обнимал Али, говоря, что все прошло и что в Нью-Йорке нет стервятников, по крайней мере таких, какие мне привиделись.

Когда же ужасы все-таки брали верх, я читала Коран, и он всегда помогал. Иногда и Али читал со мной, потому что так велел ему по телефону дедушка и еще потому, что он наконец поверил в искренность моей веры.

В Колумбии я пошла на курс продвинутого арабского, на историю Ислама, а также на три разных курса по психологии. Али удивило мое неожиданное охлаждение к компьютерам. Но именно психологию я и хотела теперь изучать. Я хотела стать такой же мудрой, как Джохара, чтобы распознавать собственные свои недуги и научиться читать в мужских сердцах.

Зви Аврилю я не звонила, чтобы сообщить о своем возвращении. Но и прятаться не пыталась. Да и как бы мне это удалось без того, чтобы все объяснить Али. По закону я сменила свою фамилию на Шалаби и под нею числилась в Колумбии. По моему настоянию, мы взяли себе номер телефона, не внесенный в справочники, но это было все, что я предприняла в смысле секретности. Интересно, думала я, долго ли Моссад будет меня искать, если иметь в виду, что им это нужно.

У них ушло на это почти три месяца, пока однажды в конце ноября не раздался телефонный звонок — на проводе была Наоми Кохен.

— Наоми, дорогая, как приятно слышать твой голос, — сказала я, даже не потрудившись, чтобы это прозвучало искренне.

— В…взаимно, — сказала Наоми. — Наш общий друг хотел с тобой встретиться. Я звоню, чтобы обговорить это. Сейчас можно? Ты одна?

— Да, — сказала я. — Но у меня так много занятий. Выпускные на носу. Может, потом…

— Ему очень важно поговорить с тобой как можно скорее. Пожалуйста, назначь время, когда ты сможешь прийти. — И, сделав паузу, Наоми добавила: — Он не хочет причинять тебе неудобств.

Сказано это было вежливо, но тем не менее это была угроза. Зви Аврилю важно встретиться со мной, и он это сделает, независимо от того, удобно мне это или нет. Лучше уж пойти навстречу и избавить себя от кучи проблем. Так что я капитулировала с в общем-то минимальными потерями и согласилась прийти на квартиру к Кохенам в полдень через два дня.

День моего визита выдался мрачным, холодным, с моросящим дождем — он замечательно соответствовал моему настроению. Для нашего разговора я оделась крайне агрессивно — старые тапки на резине, рваные джинсы, линялый бумажный свитер Али, севший после стирок. Я считала, что такой чуткий человек, как Зви Авриль, увидит в этом знак неуважения — что и подразумевалось.

Зви Авриль сам открыл дверь. Он сделал движение, как будто хотел обнять меня, но я протянула руку, и он пожал ее. Он пригласил меня в гостиную и приготовил кофе. Он был мил и сердечен и если и не одобрял мой наряд или что-нибудь еще, то виду не подал.

Кохенов дома не было. Я и не думала, что они будут. Вокруг были разбросаны детские игрушки, но уже другие, повзрослевшие вместе с дитем. Во всем же остальном квартира была такой, какой я ее запомнила. Зви Авриль тоже был такой же. Хорошо одетый, гладкий и обходительный. Это только я изменилась. Я вспомнила со всесокрушающей печалью, какой я была, когда впервые пришла сюда: такой юной, такой жаждущей великих дел, такой полной надежд.

Такой непростительно глупой.

— Надо было бы дать мне знать, что вы вернулись в Нью-Йорк, — сказал Зви Авриль.

Я промолчала.

— Я даже не знал, что вы живы, — добавил он после паузы. Как будто для него это что-то значило.

Я больше не могла сдерживаться.

— Ставка Моссада в Рияде, должно быть, скверно работает, — сказала я с сарказмом.

Он пропустил это мимо ушей.

— Я так понимаю, что вы снова в Колумбии.

Я кивнула.

— И что вы изучаете в этом семестре? — Голос его был полон такого уважения, такого неподдельного интереса. В другое время мне бы это польстило. Но это время прошло.

Я сказала:

— Мистер Авриль, давайте не будем ходить вокруг да около. Вы ведь позвали меня сюда для отчета. Так начнем.

— Как пожелаете, — спокойно сказал он. — Я не буду вам задавать вопросы на сей предмет. Просто расскажите мне, что случилось с вами в Саудовской Аравии. Можете начать с событий, побудивших вас позвонить мне по телефону в консульство.

Так я и сделала, излагая лишь фактическую сторону. Зви Авриль слушал с неослабным вниманием. Он прервал меня лишь несколько раз — чтобы уточнить подробности моего допроса, а когда я стала рассказывать о том, как шейх Салман опустился на колени и объявил о чуде, он расхохотался. Я почувствовала себя оскорбленной за старика. В Саудовской Аравии я многажды описывала этот момент, и никто ни разу не засмеялся. Зви Авриль понял выражение на моем лице и извинился, сказав, что я, должно быть, очень испугалась в этот момент.

Когда я закончила, он долго молчал. Затем сказал:

— Вы успешно выполнили свое задание, Марина. На мой взгляд, много успешней, чем осознаете это. Я хотел бы поздравить вас и выразить нашу благодарность. Я говорю это и от себя и от имени правительства Израиля.

— Как славно, — сказала я.

— По прибытии в Израиль вы получите официальную рекомендацию. Кроме того, как я уже говорил, мы готовы в полной мере обеспечить вам учебу и финансовую помощь, равно как и услуги психотерапевта.

— Моссад заботится о себе, — не очень удачно сострила я.

Он встретился со мной глазами.

— Стараемся, — сказал он. — Правда, не всегда получается так, как нам бы хотелось, но уверяю вас, что мы очень стараемся.

— Я и не сомневаюсь, — сказала я. — Но я никогда не была вашей. Я была просто пушечным мясом, абсолютно готовым для употребления. Просто еще одним добровольцем, девочкой барабанщицей, созревшей, чтобы отправиться на бойню.

— Жалеть себя вам не к лицу, Марина, — резко сказал Зви Авриль. — Это было ваше собственное желание. Вы знали, чем рискуете. Не говорите мне, что вас никто не предупреждал. Так отчего же в вас теперь столько ожесточения?

— Вы предали меня, — сказала я очень спокойно, глядя ему прямо в глаза. Он вздрогнул, будто от пощечины, и я повторила эти слова, о чем страстно мечтала столько дней, столько бессонных ночей: — Вы предали меня. Оставили трепыхаться на ветру.

— Я бы не стал с такой легкостью бросаться подобными обвинениями, — возразил Зви Авриль после некоторой паузы. Он сильно побледнел, но голос полностью ему подчинялся.

— Я и не бросаюсь с легкостью, — сказала я. — Я пришла сюда, чтобы это вам и сказать. Только это, и больше ничего.

Зви Авриль встал и зашагал по комнате.

— Выслушайте меня, Марина, — сказал он. — Мы делаем все возможное, чтобы вызволять наших агентов из вражеских тюрем. Будь у нас хотя бы один шанс, мы, конечно же, вызволили бы и вас. Но такие вещи требуют времени и тщательной подготовки, а вы были в тюрьме слишком короткое время. Между вашим арестом и казнью, если это можно так назвать, прошло менее двух недель. Это чуть ли не бешеная скорость, особенно по арабским меркам. Но даже за это время, по вашим словам, вас переводили из тюрьмы в тюрьму. Чтобы помочь вам, просто не было достаточно времени.

— Какая разница, вы предали меня с самого начала. Вы послали меня в Саудовскую Аравию без всякой поддержки, без всякого запасного варианта. Некуда не пойти, ни даже позвонить. Вы хоть знаете, что это такое — сидеть там и ждать, когда тебя схватят? Я понимала, что после отправки пакета я в опасности, и у меня было время бежать, я добралась до самой Джидды. Вы могли бы дать мне адрес в Рияде, это бы вам ничего не стоило. Но нет, даже в этом вы мне не доверяли. Да и зачем? Я была для вас просто русской бимбо, которой нравится спать с арабами. Не так ли мистер Авриль?

— Я никогда не сомневался ни в ваших убеждениях, ни в вашей верности, — твердо сказал Зви Авриль. — Но это правда, что мы не могли ставить в зависимость от вас безопасность других людей. Но вовсе не потому, что вы русская бимбо, которой нравится спать с арабами, как вы столь прелестно выразились. А просто потому, что у вас нет соответствующей подготовки. Обычно к тому времени, когда люди вашего опыта, будь это он или она, решают, что они в опасности, уже слишком поздно.

— Это не было слишком поздно! — воскликнула я. — Я ведь сказала, что добралась до самой Джидды!

— Вы добрались только дотуда, докуда вам позволила добраться секретная полиция, — спокойно сказал Зви Авриль. — Зачем, на ваш взгляд, они ждали до последнего момента, прежде чем схватить вас? Зачем они приходили к вам домой и расспрашивали слуг? Почему просто не арестовали вас?

Я не ответила.

— Потому что им было нужно, чтобы вы бежали, — сам ответил он на свой вопрос. — Они хотели посмотреть, какие у вас контакты и куда вы направитесь. Если бы я дал вам адрес какой-нибудь явки в Рияде, вы бы их прямо туда и привели. Вместо этого они последовали за вами в Джидду и ждали, чтобы посмотреть, кто явится за вами. Когда они увидели, что это всего лишь консульская машина, они вас и схватили. Судя по тому, что вы мне рассказали, вы не только не почувствовали, что за вами слежка, но даже не догадались проверить. А теперь скажите мне честно, мог ли я доверить вам жизнь других агентов?

— Вы не должны были меня посылать, — сказала я. — Я доверила вам свою жизнь.

— Это-то я и должен был решить. Я считал, что риск будет относительно невелик. Вы показались мне человеком умным и ответственным, и способным придерживаться инструкций, которые достаточно просты. Вы должны были выходить со мною на связь только через интерсеть. Ни по телефону, ни по почте, ни, конечно, через круглосуточную службу доставки.

— Это был крайний случай. Я думала не о себе.

— Вы должны были придерживаться инструкций. Вы говорите, что доверили мне свою жизнь. Вам следовало доверять мне и в том, что я делаю. Никакого крайнего случая не было.

— Вы хотите сказать, что и без меня знали, что Али проник в компьютеры Димоны?

Зви Авриль покачал головой:

— Ни в какие компьютеры Димоны Али не проникал. Это ему только казалось. Это была имитация.

— Что? — сказала я.

— Мы позволили ему после того, как он преодолел много препятствий, подключиться к одной компьютерной системе, которая выдавала себя за ту, что в Димоне.

— Но каким образом?

— У нас было двадцать программ, которые круглосуточно работали на наш план. Это была хорошо продуманная имитация, повторяющая работу реальной системы с высокой степенью точности, — не скрывая гордости, сказал Зви Авриль.

— Но скажите, ради бога, зачем все это? — прошептал я. — Вы что, больше не нашли, чем заняться?

— Представьте, не нашли. Борьба с террористами — это главное наше дело. Абу Джамал много лет ускользал от нас. А в результате этой нашей последней акции он со своей бандой попал в ловушку в Димоне и был уничтожен. Добавочная же выгода заключалась в том, что принц Саул был дискредитирован как претендент на саудовский престол. Нас всегда беспокоили его взгляды и его темперамент.

— Так вы знали все про Абу Джамала с самого начала, — с горечью сказала я. — Видимо, и мне следовало бы об этом догадаться.

— Догадаться? Мы узнали об этом от вас. Как вы могли забыть? Тут какая-то загадка.

— Не понимаю, о чем вы. Я услышала об этом впервые от Али за два дня до нападения. Да он и сам только тогда узнал.

— Нагиб ему явно не доверял. Но вы-то должны знать. Вы переслали нам переписку Нагиба по поводу Абу Джамала еще несколько месяцев тому назад.

— Вы имеете в виду документы, которые я скопировала сканером? Я ничего не знала! Я просто послала их, раз представился такой случай, и напрочь забыла. Когда Али рассказал мне о готовящемся нападении, я была в такой панике. Я думала, что Израиль подвергнется ядерной атаке.

Если я забуду тебя, о Иерусалим, пусть отсохнет моя правая рука! Я громко рассмеялась. Зви Авриль вздрогнул.

— Земля Израиля — это жизнь моя! — сказала я, переходя на арабский. — Я тысячу раз умру за нее! — и я разразилась таким смехом, что слезы покатились у меня по щекам. — Разве это не великолепно? — сказала я, пытаясь вздохнуть. — Разве это не самая смешная чушь, какую вам только приходилось слышать?

Зви Авриль налил мне бренди.

— Это была очень важная операция, — терпеливо сказал он, — и вы сыграли решающую роль в ее успехе. Ну, ну, успокойтесь, вот, выпейте немножко.

Я покачала головой:

— Не могу, я теперь мусульманка.

— Вы шутите, — с неуверенной улыбкой сказал он.

Я не ответила — просто посмотрела на него. Наконец я перестала смеяться.

— Боже мой, вы не шутите, — сказал Зви Авриль. Казалось, что он ошеломлен, и гораздо более, чем когда я обвинила его в предательстве. — Так вот что эти арабы сделали с вами, Марина, — сказал он с пафосом.

— Могло быть и хуже, — пожала я плечами.

— Физически — да. Но и психологическая пытка может быть такой же разрушительной. Они инсценировали вашу казнь и заставили принять их веру.

— Да, заставили, — сказала я. — Но я предпочитаю, чтобы так и осталось. И вас это вовсе не касается.

— Вам промыли мозги, — сказал он, ходя взад-вперед. — Вам нужна профессиональная медицинская помощь. В Израиле есть опытные психологи — они помогут вам восстановиться. Вам нужно как можно скорее расстаться с Али Шалаби и привести свою жизнь в порядок.

— Вам-то что до этого? — горько сказала я. — Где вы были, когда я больше всего нуждалась в вас? Отдыхали! Я возвращаюсь к своему мужу. Он спас мне жизнь, и для меня, в отличие от вас, этим все сказано.

— Но постарайтесь здраво все взвесить, — сказал Зви Авриль. — Вы просто не сможете с ним жить, после того как шпионили за ним в пользу Моссада. На лжи жизнь не построишь. Все может быть просто прекрасно, пока он ничего не знает, но вполне вероятно, что он убьет вас, когда все откроется. Это лишь бомба замедленного действия.

— Вы единственный, кто это знает, — сказала я. — Вы сказали, что я оказала большую услугу Израилю и что вы благодарны мне. Если вы действительно благодарны, как утверждаете, тогда не говорите ему. И прекратите со мной связь. Больше мне нечего вам сказать. У меня больше нет желания отправляться в Израиль и работать на Моссад. Я сделала все, что могла, и я очень устала. Я хочу, чтобы вы оставили меня в покое.

— Где вы найдете свой покой? В Саудовской Аравии? Позвольте задать вам вопрос. Вы сказали следователям, что отправили по почте файлы Али вашей подруге Наде, поскольку думали, что ее отец, возможно, связан с израильской разведкой, и что это было единственным вашим делом, без всякой связи с чем бы то ни было. Вы не находите, что это не очень-то правдоподобное объяснение?

— Какая разница. Они мне поверили, разве нет?

— Они ужасно хотели вам поверить. Они не оказали на вас никакого давления и закончили следствие в рекордные сроки.

— Но первый следователь…

— Да, угрожал и ударил. Но он работал на секретную полицию. А второй следователь был из Королевского разведывательного управления. Вы расценили их как Хорошего и Плохого полицая. Но это не так, по крайней мере в том смысле, какой обычно вкладывают в это действо.

— Что вы хотите сказать?

— Они ничего не разыгрывали перед вами. Секретная полиция перехватила вашу посылку в Бейрут. Кроме этого они ничего не знали. Они задержали вас и подвергли допросу, следуя обычной инструкции. Рано или поздно они бы узнали от вас правду. Однако Королевское разведывательное управление ухитрилось взять данное дело под свой контроль, отобрав его у секретной полиции, чтобы никто не проявлял особой прыти.

— Вы хотите сказать, что они просто замяли дело? Вы хотите сказать, что они знали правду? Не могу этому поверить! — Но на самом-то деле я могла этому поверить. Я вспомнила время, проведенное в тюрьме. Все было как-то слишком уж просто и легко.

— Их не столько заботила правда, сколько желание спасти честь мундира и избежать откровений, которые поставили бы их в затруднительное положение. Наверняка, лица, занимающие достаточно высокое положение среди саудовских шпионов, были серьезно обеспокоены тем, что вы можете рассказать секретной полиции; они-то и помешали реальному расследованию. Кто-то, должно быть, понимал, что если вы действительно были шпионкой, то тогда впечатляющие достижения юного Али Шалаби, их яркой звезды, просто бесполезны, если не хуже. Они не хотели этого знать. Быть обманутыми Моссадом так явно унизительно — нет, арабская их гордость этого не допускала. Позвольте мне предположить, что они приняли бы от вас и менее правдоподобные объяснения, чем те, что вы им дали. Все, кроме правды. А если бы вы не смогли придумать что-нибудь устраивающее их, они бы сами за вас придумали.

— Хорошо, может быть, они действительно замяли дело, — медленно сказала я. — Но тогда бы они не вытащили его снова из стола, разве не так? Зачем же им было это делать?

— Никто не знает, какие политические ветры подуют в будущем. Может, кто-то действительно откопал это дело, чтобы использовать его как дубинку против аль-Шалаби… А что ваш муж? Если вас подозревали другие, то и от него можно этого ожидать. Разве ему не хочется узнать правду?

— Он ничего не знает. Поэтому он меня и спас. Уверена в этом.

— Тогда он был еще безумно влюблен в вас. Но такие вещи не могут длиться вечность. Когда-нибудь он может увидеть эти события совсем в ином свете. В Саудовской Аравии вы никогда не будете жить в безопасности.

— Никто не живет в безопасности, — сказал я. — Я выживу, если на то есть воля Божья.

— Иншалла, — произнес Зви Авриль с печальной улыбкой. Он поднялся, и я последовала его примеру. — Мне очень жаль вас терять, — сказал он, протягивая мне руку.

Я пожала ее.

— Уверена, что вы это переживете, — любезно сказала я и взглянула на часы. Было уже начало восьмого. — Как поздно! — воскликнула я, поспешив к двери. — Али уже дома. Он будет удивляться, куда это я подевалась.

— Не сомневаюсь, вы найдете, что ему сказать, — сухо заметил Зви Авриль.

— Я просто расскажу ему о нашей встрече, — на миг обернулась я. — Ему будет интересно все о вас узнать, мистер Авриль. — Дверь за мной закрылась раньше, чем он смог ответить, но я успела насладиться выражением крайнего удивления на его лице.

29

Али уже был дома — он слушал «хеви металл» и читал компьютерный журнал. Он действительно удивился, куда я подевалась.

Я приглушила громкость стерео и села рядом на диван. Если уж на то пошло, то надо было все наконец решить раз и навсегда. Между нами было слишком много умолчаний, слишком многое так и не было произнесено вслух.

— Так вот какое дело, Али, — сказала я, набрав в легкие воздух. — Со мной беседовали из Моссада.

Али ничего не сказал, только широко открыл глаза.

— Они довольно мило устроили эту маленькую западню. После того, что со мной было, мне следовало бы догадаться. Но можешь себе представить, я попала прямо в нее.

— Что сделали с тобой эти подонки? — вскипел Али.

— Ничего, — сказала я. — Они были очень вежливы. Но все равно это была западня. Я сказала им, что ты знаешь, где я нахожусь. Не знаю, поверили ли они мне. Они сказали, что арабы промыли мне мозги и что мне нужна серьезная медицинская помощь. Я боялась, что они меня не отпустят. Боялась, потому что там не было ребенка.

— Какого ребенка? — спросил Али. — Где же ты все-таки была?

— Прости, — сказала я. — Я натерпелась такого страха, что мелю чепуху. — На самом же деле я нарочно несла бред, чтобы слова мои не прозвучали заученно. По пути домой я тщательнейшим образом продумала свой рассказ. Я сказала:

— Это супружеская пара из Израиля — Давид и Наоми Кохен, я была с ними знакома. Когда-то они несколько раз приглашали меня отужинать с ними. Так вот несколько дней назад Наоми мне звонила. Даже не знаю, откуда она взяла мой номер. И она сказала — Марина, дорогая, зайди как-нибудь к нам, не забывай старых друзей. Аврумель (это их ребенок) так вырос, и так далее и тому подобное. И я, как дура, пошла. А ребенка там не было. — Я сделала паузу, чтобы перевести дыхание.

— А кто же там был? — спросил Али.

— Человек по имени Зви Авриль. Он из Моссада.

— Он тебе это сказал?

— Не так прямо. Но довольно прозрачно намекнул. Я уже встречалась с ним и раньше.

— Встречалась? — очень спокойно спросил Али.

— Да, однажды, на ужине у Кохенов. Тогда он мне сказал, что он консул по науке или что-то в этом духе.

— Дипломатическое прикрытие, — сказал Али.

— Догадываюсь. Наоми работала в Израильском консульстве до рождения ребенка, была у него секретаршей. В общем, я позвонила ему из Рияда, когда ты сказал мне о готовящемся теракте. — Я не видела смысла скрывать это, потому что аль-Шалаби все равно увидят этот звонок на телефонном счете, если уже не увидели.

— Почему именно ему? — спросил Али.

— Он единственный, кого я знаю, официальный представитель Израиля. Я надеялась, что он меня помнит и поверит мне. Но его не было. Я оставила для него свою информацию. Прости меня, Али. Ты сердишься?

— Нет, — сказал он и отвернулся. — Думаю, я бы поступил точно так же.

Наступило молчание. Один ноль в пользу Джохары, подумала я.

— Так что хотел от тебя Моссад? — спросил Али.

— Ну вот, теперь этот Зви Авриль появляется у Кохенов и изображает меня чуть ли не героем, потому что я рисковала жизнью за Израиль, и что у меня уникальные данные и опыт, и что мне следует немедленно отправиться в Израиль и получить там специальную подготовку.

— Он пытался завербовать тебя, — сказал Али.

— Да, представь себе. В Моссад. Полный абсурд!

— И что ты ему сказала? — спросил Али. Похоже, что для него такое предложение было не очень абсурдным.

— Я сказала, что мне это не интересно. И так оно и есть.

— Он не угрожал тебе?

— Пытался. Но не тем, как мне может насолить Моссад. Он сказал, что я никогда не буду чувствовать себя в безопасности рядом с тобой или в Саудовской Аравии, потому что арабы все равно будут считать меня шпионкой. Он сказал, что даже ты заподозришь меня в этом. Что ты можешь подумать, будто я вышла замуж, чтобы шпионить за тобой. Он действительно меня напугал. Поэтому я решила сама тебя об этом спросить. Можешь ли ты когда-нибудь допустить что-либо подобное?

Али встал и подошел к окну. Он стоял спиной ко мне, глядя на реку и на огни Джерси Сити. О чем он думал, гадала я, уже сожалея, что начала этот разговор.

— Помнишь нашу первую ночь? — повернулся ко мне Али. Его взгляд был занят какой-то мыслью. — Помнишь, что ты тогда сказала? Ты сказала: я пришла, чтобы предложить себя тебе. Да, все-таки чертовски странная фраза, ты не находишь? Тогда я не придал ей особого значения, но когда тебя арестовали, я вспомнил о ней… Я не мог выбросить ее из головы. Я и сейчас вижу, как ты стоишь возле двери, такая гордая и холодная, и смотришь на меня как на последнее ничтожество и предлагаешь себя с презрением, будто… — Он сделал паузу и спокойно закончил: — Будто кто-то послал тебя.

— Только гордыня заставила меня вести себя так, — сказала я. — Никто меня в ту ночь не посылал. Я пришла, потому что я любила тебя и ничего не могла с этим поделать. — И говоря ему это, я вдруг с изумлением осознала, что это правда.

— Я верю тебе, — вздохнул Али. — Действительно, Моссаду не было никакого смысла посылать тебя, чтобы шпионить за мной. То есть, как бы ты это делала? В Рияде ты никогда не бывала одна вне дома. Да и вообще ты почти не выезжала. Не думаю, что агенты Моссада используют службу доставки почты для передачи секретных документов. Если бы ты работала на Моссад, ты бы нашла гораздо более удачный способ предупредить их об Абу Джамале. Так что само собой разумеется, что ты не могла работать на них.

— Вот именно, — сказала я.

— Но может, я просто дурак, — сказал Али. — Может, я упускаю что-то очевидное.

— Ничего ты не упускаешь, — сказала я.

— Говорят, что любовь слепа, — сказал он. — Это про меня. Я не могу себе представить, что ты могла меня предать.

А я подумала, что любовь действительно слепа. А самая слепая из всех — это я.

Я подошла к мужу и обняла его, шепча, что я никогда не предам его и буду всегда любить и прочие нежные глупости.

И я заставила его снова поверить в них, во все то, что следовало узнать и мне самой, во всю мою ложь, которая стала правдой.

В последующие годы я иногда вспоминала страшные предсказания Зви Авриля, но пока что они не сбылись. Все шпионы оставили нас в покое, и я не испытываю никаких угрызений совести. Сначала мне не хотелось возвращаться в Саудовскую Аравию, но через два года после описываемых событий я отправилась с Али в Рияд на похороны Нагиба. Нагиб умер в возрасте тридцати восьми лет от чрезмерной порции героина, и я вместе с Али скорбела по поводу смерти того, кем прежде был брат Али и кого я никогда не знала.

Через несколько лет после того, как мы оба закончили учебу — Али с ученой степенью специалиста по компьютерам, а я с дипломом специалиста по клинической психологии, — оба мы насовсем вернулись в Саудовскую Аравию. Мы снова поселились в семейном доме, где живем по сей день с нашими детьми и моей стареющей свекровью. Али возглавляет свою собственную компьютерную компанию, как он всегда и хотел, а я помогаю принцессе Джохаре в ее работе.

Я по-прежнему исповедую мусульманскую веру, единственную веру, которую по-настоящему узнала. Я тоже совершила паломничество в Мекку и выпила святой воды из колодца Зам-Зам.

Мать Али теперь уже стара и глаза изменяют ей. По вечерам, когда мы сидим на террасе, она любит, чтобы я ей читала Коран. Я держу ее маленькую сухую руку, декламируя наши любимые строки, и голос мой уносится вместе с ветром пустыни в сгущающиеся сумерки. Я забываю зажечь свет, но это не имеет значения, потому что обе мы знаем Коран наизусть.

Порой мне еще снится, что из пустынных небес на меня падает стервятник. Но по мере лет ночные кошмары блекнут и становятся неясными, как отдаленное эхо, как воспоминание о предательстве. Время лечит все раны, и на свое прошлое я набросила покрывало. И я закончу эту историю так же, как следовало бы ее начать:

Во имя Аллаха милостивого, милосердного!