Чужая земля

Глава XVIII

Сразу после вечернего спектакля Решетилова заглянула в гости к Полине.

– Как же я рада! Мы не виделись почти неделю, – наливая подруге чаю, приговаривала Полина.

– Да, что-то ты пропала, – потирая замерзшие руки, ответила Наталья.

– В школе дел невпроворот, – Полина кивнула на стопки тетрадей. – И учебных, и общественных.

– Смотри, зачахнешь от усердия, – мрачно усмехнулась Решетилова. – Мне и самой, чувствуется, нужен отдых – что-то многовато в последнее время суеты. Надо бы остановиться, дух перевести.

– Трудно прошел спектакль?

– Куда уж труднее. Да и мог ли он пройти гладко? Удалось провести всего три репетиции! Сумбур один, мешанина.

Полина удивленно подняла брови:

– Как? Разве сегодня шел не «Ревизор»?

– Заменили, – махнула рукой Наталья. – Великие поэты и писатели, видишь ли, умирают друг за другом – вот весь репертуар октября и перекроили: девятого Брюсов преставился; через три дня – Анатоль Франс…

– Ах да… – вспомнила Полина.

– …В прошлую пятницу мы с тобой были в нашем театре на гражданской панихиде по Брюсову, сегодня шел спектакль «Восстание ангелов», памяти Франса. Пьеса самодельная, коллективного творчества, сырая; ее еще два года назад сняли… А что давать? Прогнали три репетиции и – вперед. На энтузиазме выползали.

– Наверное, Ната, зрителю сегодня было не так уж важно качество постановки, – важен сам факт вечера памяти по великому писателю.

– Как знать… – задумчиво протянула Решетилова. – Хотя… может, и впрямь не стоит переживать?

Она вынула из сумочки портсигар и посмотрела вопросительно.

– Кури, Наташа, родители в спальне – не почуют.

– Твои все дома? – удивилась Решетилова.

– Где ж им быть? Даже папуля рано заявился.

– Тихо что-то у вас, – пожала плечами Наталья. – Обычно Кирилла Петровича за версту слыхать.

Полина опустила глаза:

– У нас теперь частенько по вечерам тихо. Так уж… меньше стали общаться…

– А как Рябинин?

– Он пятый день в отъезде. Еще в ночь на воскресенье уехал в Ленинград. Завтра должен вернуться. Прислал две телеграммы. В целом, у него все в порядке.

– Андрей просто неуловим, – улыбнулась Решетилова. – Вот ведь служба – ни дня покоя!

– Он опять переходит на завод – хватит, послужил.

Наталья шутливо покачала головой:

– Все Черногоровы собственники. И ты – не исключение. Впрочем, я рада за Андрея. И за тебя тоже.

Полина сунула в рот ложку клубничного варенья:

– Сама рада. Будем чаще посещать ваш милый театр… Ой, чуть не забыла! Ты, случаем, не знаешь, куда запропастилась Светлана? Второй день не могу ее найти.

Решетилова нарочито громко расхохоталась, но тут же осеклась, покосившись на дверь.

– Извини, – сквозь смех выдавила она. – Ты, наверное, еще не знаешь? Левенгауп стремительно укатила в столицу! Ну, помнишь ту историю о знакомстве с работником штаба РККА?

– Во время приезда делегации во главе с Тухачевским?

– Ага. Оказывается, они вели переписку, и вот, извольте, этот боевой комдив не выдержал атаки нашей Светочки и пригласил ее к себе в Москву!

– Ну-у, пустяки, – разочарованно протянула Полина. – Само приглашение еще ни о чем не говорит.

– Э-э, нет, Левенгауп своего не упустит! Не такого она склада человечище. К тому же она пулей собралась в дорогу: в полчаса упаковала чемодан и чуть не свела в могилу своего редактора, требуя отпуск.

– Вот так фокус! – подпрыгнула в кресле Полина. – Завидую я ее авантюризму! Может Светка вот так бросить все к чертям и укатить куда глаза глядят. Романтично!

– Ну, положим, глаза у нее глядят на предмет вполне определенный, – хмыкнула Наталья. – Дело-то свое она знает!

– А что здесь плохого? – возмутилась Полина. – Светлане двадцать шесть лет, пора уже устраивать свою судьбу. С ее темпераментом и претензиями к мужчинам в нашей провинции тесновато.

– Мало возможностей для постоянного эксперимента, – буркнула Решетилова.

– Что-что?.. Ах, ты об этом. Право, неприлично перебирать досужие сплетни. Ее отношения с мужчинами – дело сугубо личное.

– Конечно! – Наталья состроила серьезную мину.

– Каждый волен любить как вздумается и кого, – фыркнула Полина.

– Ее любовь – сплошной эпатаж, – скривилась Решетилова. – Светке надобно постоянно удивлять и себя, и окружающих. Такая уж она неисправимая чудачка. В наших пенатах ей, ясное дело, и скучновато, и бедновато, – нет размаха! А там, глядишь, выскочит замуж за высокопоставленного военного, купит авто и шарф, как у Айседоры, и будет алкать славы в большой журналистике. Или в литературе. Может статься, и в кино.

Полина слушала, закусив губу.

– Знаешь, Ната… – наконец негромко сказала она. – Мне кажется, что ты слишком много работаешь, сильно устаешь. Тебе нужно чаще развлекаться, иногда даже впустую весело проводить время. Не будь к себе столь суровой!

– Влюбиться мне предлагаешь? – засмеялась Наталья. – Совет хороший, да и вообще ты права… – Она отвела взгляд. – Только вот любовь мою, безумную и на все времена, три года назад тиф унес, я ведь рассказывала…

Полина подалась вперед и крепко обняла подругу.

– Не стоит, Полли, – отстранилась Решетилова. – Не люблю жалости. Особенно к себе… Да и боль моя давно прошла, рассосалась, как бестолковая болячка… А вот с мужчинами не могу – так и стоит перед глазами мой родной Павел…

Она смахнула слезу и с грустью посмотрела на Полину:

– У тебя есть любовь, я знаю. Не упускай ее, Полюшка, используй каждую минуту, ведь жестокая жизнь легко может все отнять. Прости, бога ради.

Наталья закурила новую папиросу и, с шумом выдохнув дым, сказала:

– Для меня осталось одно – театр. Многое из того, что я делаю, – идеи Павла. Я обязана их воплотить. Остальное – скука, пошлость. Последнее время стало как-то особенно душно. Вроде бы кончилась война, кошмар «военного коммунизма», как будто и жизнь становится лучше, однако… Давит грудь непонятная, пугающая духота, словно стоит на дворе нескончаемый июль, палит что есть мочи беспощадное солнце, и нигде нет спасенья.

И при этом вокруг бешеная карусель событий! Волнуются крестьяне, бастуют рабочие… Газеты злорадно предвкушают «Процесс прокуроров и хозяйственников», снова и снова перемывают прошедшие митинги. На работе, в трамвае, в лавках, даже в сортирах – только об этом и разговоров. А дома, шепотом, – об ужасе ночных арестов. Кстати, ты слышала об аресте руководства «Союза молодых марксистов»? Восхитительные романтичные студенты теперь сидят в казематах. Венечку Ковальчука мне особенно жаль – такой он талантливый! Говорят, держатся они на допросах стойко, не хотят предать своих убеждений. Впрочем, и среди «марксистов» нашлись иуды: несколько членов координационного совета от имени «Союза» написали покаянное письмо с осуждением программы организации и отреклись от выступления Ковальчука на пролетарском митинге. Теперь-то уж он наверняка пропал!

– Андрей из-за Веньки вдрызг разругался с Меллером, – устало откинувшись на спинку кресла, сказала Полина.

– Нашла кого помянуть, – поморщилась Наталья. – Меллер – известный дурачок. Он и ему подобные, будто стая борзых, накинулись на Венькину компанию. Все «истинные» комсомольцы неистовствуют, с пеной у рта доказывая губкому и ГПУ свою верность.

– Признаться, я не ожидала от Меллера такой прямолинейности, – вздохнула Полина. – Да и дело, в сущности, не в нем, а в Андрее – они дружили. У Рябинина и так-то приятелей немного, теперь же и вовсе никого не осталось.

Она взяла чашечку и сделала несколько глотков:

– Последние события меня тоже не на шутку настораживают. Город впал в какой-то психоз, люди в сумасшедшем азарте творят невесть что. Не удивляйся, Ната, я перестала вести дневник! Не могу описывать творящийся кругом кошмар. Даже думать обо всем этом не хочу, – Полина обиженно надула губы. – Дома – гробовое молчание, и все по той же причине. Обсуждать новости мы с мамой побаиваемся, а отец говорить не желает. Улыбается только, напевает себе под нос. Вот и ждем, кто первый взорвется. Поэтому я очень рада, что Андрей уехал. Глядишь, за неделю, может, и утихомирится город. Нам-то проще, мы здешние жители, а он – человек в наших местах новый, без корней, связей, друзей.

– Неужели у Рябинина вовсе нет добрых приятелей? – удивилась Наталья. – Он – интересная личность, к таким поневоле тянутся.

– Есть один… старый друг, чудом занесенный в наш город, – медленно проговорила Полина. – Они с Андреем близки с детства, вместе воевали. Однако я чувствую, что у них вышла серьезная размолвка. Может, по причине службы Рябинина в ГПУ, а может, из-за рода занятий Георгия. Он – частник, далеко не бедный господин, и, похоже, Андрею это не совсем нравится.

– Бытие определяет сознание?

– Наверное.

– А кто он, этот «старый друг»? Я, часом, с ним не знакома ли? – заинтересовалась Наталья.

– Старицкий его фамилия, живет в Николопрудном. Прежде я его не знала.

– Подожди-ка… – задумалась Решетилова. – Крепкий такой, щеголеватый… Владелец пекарни, как будто?

– Он самый, – кивнула Полина. – Тебе-то он откуда известен?

– Ну как же, как же, – хмыкнула Наталья. – Старицкий – фигура незаурядная. Во-первых, мужчина он видный, явно при деньгах; во-вторых, некогда он посещал театр, правда, недолгое время. Актер Осип Вернер о нем, помнится, рассказывал. Отзывался, однако, нелестно.

– И что же он говорил? – нетерпеливо спросила Полина.

– Сейчас, дай вспомнить… Было это, кажется, в прошлом году, во время антракта… Давали мы «Великодушного рогоносца» Кроммелинка, точно. Прогуливаемся мы с Вернером в фойе, вдруг Осип меня толкает в бок и говорит: «Чтой-то зачастил он к нам!» Я спрашиваю: кто? «Да вон, – отвечает Вернер, – Старицкий. По слухам, странный человек, темная лошадка». Тут-то я его и разглядела. Показался он мне довольно занимательным. Спрашиваю Осипа: чем же сей приличный с виду господин так странен? А он, по обыкновению, хохочет: «Не знаю, люди говорят. Да вы, Наталья Александровна, ему в глаза посмотрите – впе-чат-ля-ю-щи-е глаза!» Я прошла мимо, да ничего странного не приметила. Сама знаешь, Вернер, если пьян, несет всякий вздор.

– Прав ваш Вернер, – кивнула Полина. – Иногда взгляд Георгия бывает очень впечатляющим! Особенно когда он расслабляется, не скрывает свои чувства, с друзьями, например.

– Наверняка, «снежок»[12] пользует, – отмахнулась Наталья.

– Вряд ли.

– Ты просто ревнуешь Андрея к другу, – вздохнула Решетилова. – Мужчинам необходимо общаться и иметь свои маленькие секреты. Как, впрочем, и нам. А в своих разногласиях Рябинин, я уверена, разберется сам. Он мужчина взрослый. Природа друзей бывает разной. У моего папы тоже имеются не совсем приятные знакомства, и что? Приходится мириться. Намедни вот телеграмму из Москвы получили – завтра приезжают две персоны. Не хочет их мой родитель видеть, а все ж принимать придется. На мне – праздничные ужины, обеды и бестолковые салонные разговоры. Публика-то заявится старомодная, по-стариковски пошленькая.

Наталья поглядела в окно:

– Ой, а почему у тебя гардин нет? – испугалась она.

– Только заметила? – рассмеялась Полина. – Даша закатила большущую стирку.

– Жутковато, в третьем этаже – и без гардин. Звезды прямо в комнату лезут, – пробормотала Решетилова. – Ясно-то на воле как! Наверняка к морозу.

Она прислушалась к бою часов в гостиной:

– Сколько уже?

– Десять, – сверившись с наручными часами, ответила Полина.

– Пора! – поднялась Наталья. – На выходных забегу, договорим.

Анастасия Леонидовна лежала на постели и искоса наблюдала за мужем. Кирилл Петрович в халате и туфлях на босу ногу сидел у стола и проглядывал газеты.

– Ну как? Все проштудировал? – не выдержала Анастасия Леонидовна.

Черногоров оторвался от чтения и с улыбкой поглядел на жену:

– Хочешь поговорить?

– Давно пора.

Кирилл Петрович пересел на кровать:

– Вижу-вижу, еще с ужина собираешься.

– Да нет, намного раньше.

– Изволь, Настенька, я – весь внимание.

Анастасия Леонидовна подняла повыше подушку и устроилась поудобней.

– Речь вот о чем. Меня не на шутку тревожит то приподнятое настроение, в котором ты пребываешь последнее время.

– Вона как! – хмыкнул Черногоров. – Хорошее настроение стало дурным тоном?

Жена нетерпеливо поморщилась:

– Прошу, не перебивай. Дело, собственно, не в настроении как таковом, а в том, чем оно вызвано.

– И чем же, позвольте спросить?

– Тем, что происходит вокруг, – сильно волнуясь, заговорила Анастасия Леонидовна. – События последних дней не могут вызывать бурной радости у человека нормального! Они должны вызывать только тревогу. Ты же – летаешь, будто на крыльях, веселишься…

– Не волнуйся, Настенька, я немедленно объяснюсь, – мягко прервал жену Кирилл Петрович. – Не так давно в губернии происходили события, которые внушали серьезные опасения. И вот все наши беды разрешились (и в деревне, и по рабочему вопросу, и в отношении проворовавшихся бюрократов). Разве могу я не радоваться благополучной развязке ситуации? Как еще должен реагировать на добрые вести нормальный человек?

– Если говорить о каждом вопросе в отдельности, – может быть, – согласилась Анастасия Леонидовна. – Я же хочу обратить внимание на общую атмосферу. Губком и особенно ГПУ в твоем, Кирилл, лице действуют совсем неподобающими методами!

– Это какими же? – вскинул брови Черногоров.

– Жандармскими. Методами, которые порочат народную власть. И при этом ты еще и радуешься!

– А ну-ка, голубушка, объяснись! – сквозь зубы процедил он. – Ты бросаешь мне тяжелые обвинения. Разговорчик-то у нас, хоть и к ночи, получается официальный!

– Ах вот как! – воскликнула Анастасия Леонидовна.

Она встала с постели и уселась на оттоманку.

– Место и время для серьезного разговора, конечно, неподобающие, – запахнув поглубже халат, сказала Анастасия Леонидовна, – однако в другой раз я могу не решиться. Итак, товарищ Черногоров, полномочный представитель ОГПУ, член бюро губкома и прочая, к вам обращается гражданка Черногорова, член губернской комиссии партийного контроля, коммунист с 1898 года. Позволю вам заметить, что любые государственные меры, будь то в политической, хозяйственной или иных общественных сферах, надлежит согласовывать с принципами человеческой и партийной морали. Ваши действия, как и действия товарища Луцкого, отдают запашком буржуазного лавирования и казарменного деспотизма. Поясню: с пролетариатом вы заигрываете методом уверток и подачек, суть – по-капиталистически; мальчишек-горлопанов из «Союза марксистов» давите что есть силы, будто они контрреволюционеры. В основу революционной демократии положены гуманистические принципы свободы, равноправия, социальной справедливости и прогресса. Большевики принесли России и всему миру высоконравственный идеал самого справедливого общества. Разве можно строить основанный на новой нравственности коммунизм безнравственными методами?

Анастасия Леонидовна вопросительно посмотрела на мужа. Кирилл Петрович оперся локтями о колени и тяжело вздохнул:

– Ты, Настя, права лишь теоретически. На практике построение нового общества встречает массу преград, поэтому властные структуры вынуждены решать ряд задач тактического, так сказать, свойства. События последних месяцев сплелись в единый клубок, и кое-кто даже стал поговаривать о кризисе Советской власти. Любая неосторожность, любой лукавый соблазн еще недавно могли взорвать общество. Именно по этой причине мы изолировали «марксистов». Молодежь всегда радикальна, и дай ей волю – наломает таких дров, что с ума сойдешь! За молодежью необходимо приглядывать, давать советы…

– …И сажать! – вставила Анастасия Леонидовна.

– Изолировать, – с улыбкой поправил Черногоров. – Дабы не смущать соблазном своеволия остальные нестойкие умы. Кроме того, под суд пойдет не весь «Союз», а лишь часть координационного совета – двенадцать человек, особо активных и непримиримых.

– Не лучше ли вызвать в ГПУ отцов этих псевдореволюционеров и попросить их просто выпороть своих чад за несдержанность? – недоуменно пожала плечами Анастасия Леонидовна.

Кирилл Петрович покачал головой:

– Выпорем сегодня, завтра. А потом? Они ведь не обычные хулиганы. У «марксистов» имеется программа, боевой отдел. Разработан даже схематичный план действий в условиях так называемой «революционной ситуации». Каково?

– Это похоже на игру, – махнула рукой Анастасия Леонидовна. – Мальчишки всегда создавали тайные военизированные общества. Помню, у соседей, в мужской гимназии, ребята играли в масонов и «Общество варягов-спасителей». Не хочешь ли ты поставить наивных «марксистов» в один ряд с народовольцами?

– Да нет конечно! – расхохотался Черногоров.

– Вот-вот, самому смешно, – горестно усмехнулась Анастасия Леонидовна.

– Пока, Настенька, пока смешно! – погрозил пальцем Кирилл Петрович. – Неизвестно, кого могут увлечь пусть бестолковые, но безответственные речи «марксистов»!

– То есть – сразу под корень?

– А как иначе?

– Именно в этом и состоит безнравственность подобной политики. В своей «погоне за контрой» вы, товарищи чекисты, дошли до беготни за призраками. Скоро врагов будете под микроскопом искать…

И не надо, Кирилл, делать удивленные глаза. Кто виноват в потасовке у могилы фабриканта Поротина? Только, умоляю, не говори, что рабочие! Зачем на похороны явились милиция и твои агенты? Почему они ввязались в пусть странный, но абсолютно не контрреволюционный обряд? Ведь именно эта стычка и стала поводом к всегородской забастовке!

– Ну, здесь – перемудрили, верно, – буркнул Черногоров. – Я, признаться, сам не знал, что мои олухи туда подались. С другой стороны, есть инструкция: приглядывать за бывшими капиталистами и прочими неблагонадежными…

– И за мертвыми тоже? – рассмеялась Анастасия Леонидовна. – Ты, Кирилл, родился в этом городе и прекрасно знаешь, что за личность покойный хозяин «текстилки». Человек-то был исключительный, такие редко попадаются в его среде! Ваше ведомство просто привыкло все за всех решать. Вы думаете, будто только ГПУ знает, как правильно поступать. И не слушаете, заметь, никого. Это в числе прочих и приводит к безнравственности. Мало ли среди твоих, как сам говоришь, «олухов», откровенных выродков? Один Гринев чего стоит. Не потому ли ты так цеплялся за Рябинина? Что, угадала? Человек, Кирилл, – существо нравственное. Без нравственности нет человека. Нормального, живого, человечного.

Они помолчали.

– К слову о Рябинине, – спохватилась Анастасия Леонидовна. – Твоя напористость во всемерном вовлечении его в дела службы не на шутку озлобила Полину. Опять всплыли ваши старые размолвки и противоречия, девочка отдаляется от тебя все дальше и дальше.

– Еще неделю назад я вам объявил, что Андрей возвращается на «Ленинец», – устало проговорил Черногоров. – Нечего нам с Полиной больше делить.

– Она долго помнит обиды. Вряд ли вы скоро помиритесь.

Кирилл Петрович вскочил на ноги и прошелся по спальне.

– Эка невидаль – обиды! – воскликнул он. – Девчачьи капризы – да и только. Андрей выполнял долг, и притом с честью! Понимать надо, а не по-детски сюсюкать. Взрослая ведь уже, а думать не научилась.

Анастасия Леонидовна подавила снисходительную улыбку:

– В том-то, Кирилл, и беда, что взрослая. Ей пора создавать семью, рожать детей. Андрей для Полюшки – блестящая партия. К тому же она его любит. Поэтому малейшие препятствия и разлука воспринимаются нашей дочерью очень остро. Ты пытался отнять у нее собственность, может быть, самое ценное в жизни.

– Ничего я уже не «пытаюсь», – отрезал Кирилл Петрович. – Забирайте вашего разлюбезного Андрея, играйте свадьбу, переходите хоть всем семейством на «Красный ленинец» – я не против. Живите как вам будет угодно.

– Да мы давно так живем, – пожала плечами Анастасия Леонидовна. – Разве что тогда, в Австрии, были единой дружной семьей. А потом – снова, как лебедь, рак и щука. Тебя уже который год не интересует личная жизнь ни моя, ни дочери.

Черногоров остановился перед женой и заглянул ей в глаза:

– Не стыдно? О какой личной жизни ты говоришь? В семнадцатом или в восемнадцатом, а может быть, в девятнадцатом году? О счастливой семейной жизни среди революции, войны, борьбы с бандитизмом? Да любой партиец тогда сутками работал, ночей не спал!..

– Ну, да на свою личную жизнь у тебя время находится, – тонко улыбнулась Анастасия Леонидовна. – Как от слухов ни отмахивайся – все равно доползут.

– Ты о чем? – опешил Черногоров.

– О твоих отношениях с Зинаидой, как ее там?.. Сергеевной, кажется.

Кирилл Петрович побагровел.

– Не оправдывайся, я не ревную, – поспешно заверила мужа Анастасия Леонидовна. – Значит, так надо. Ты – аскетичный солдат партии, я – аскетичная жена. На том и порешим. Договоримся об одном: твоя работа не должна затрагивать нашу с Полиной личную жизнь.

– Во-на как! – протянул Черногоров.

– Не пойми превратно. Мы с дочерью волей или неволей втянуты в круговорот твоей службы. Нам многое запрещается, потому что мы – члены семьи полпреда ГПУ; мы вечно под пристальным надзором…

– Хм, это – для вашей же безопасности…

– Мы в ней не нуждаемся.

– Чего же вы хотите? – деловито справился Черногоров.

– Например, поехать навестить мою сестру Надежду. Полюшка не видела тетю с тринадцатого года! Посмотрим Европу, Париж, развеемся. Да и ты от нас отдохнешь. Поедем мы тихо, как частные лица. Твоя репутация нисколько не пострадает.

– Рябинина захватите, бабушку с дедушкой, сувенирчики, – ехидно заметил Кирилл Петрович. – До чего же сильны в тебе, Настя, гнилые дворянские замашки! Смотреть тошно. Однако цербером меня выставлять не стоит – я, в сущности, не против. Валяйте к тетке на сколько пожелаете.

Анастасия Леонидовна бросила взгляд на настенный календарь:

– В зиму мы, конечно, не двинемся, а вот весной – пожалуй. Завтра же напишу сестре.