Чужая земля

Глава XXVIII

В глубине души Гимназист опасался познакомить своих подручных с планом – тема ухода за границу уже довольно долго не обсуждалась. На удивление, Аркадий горячо поддержал атамана, мечтая о приключениях и новой жизни; Никита тоже согласился, добавив, что ему порядком надоело безделье.

Всю зиму они готовились. Ристальников ездил в Москву, меняя советские деньги на валюту и золото. Гимназист отправился в Ленинград, откуда вернулся с добротными документами на «этнографическую экспедицию». Он получил от Рябинина письмо к проводнику Еремеичу и передал его Никите, снабдив подробными инструкциями. Сразу после Масленицы Никита поехал в Забайкалье. Оттуда не позже апреля он должен был послать телеграмму о готовности «переправы».

Андрей ждал случая навестить мать. Таковой представился лишь в начале марта – удалось выпросить короткий отпуск за свой счет.

Полина еще с декабря находилась в Ленинграде, при бабушке и дедушке, которые слегли после смерти дочери.

Рябинин нашел Полину усталой и подавленной.

– Недолго моим старичкам осталось, – горестно заметила она. – Бабушка совсем плоха, дедушка тоже на ладан дышит. Им требуются постоянный уход, наблюдение медиков. Отец договорился перевезти их в «Дом ветеранов партии». Переехать к нам они категорически отказались.

– Тебе нужно отдохнуть, просто прогуляться по городу, – предложил Андрей. – С бабушкой и дедушкой есть кому остаться?

– День и ночь дежурят врачи, – кивнула Полина.

Прогулка ее немного отвлекла от повседневных забот. Она стала вспоминать их прошлогодний приезд, белые ночи, признания в любви…

– Вот снова, Андрюша, мы в нашем родном Питере, – с грустной улыбкой сказала Полина. – Только тогда на душе было светло и радостно, а теперь – муторно…

Она тяжело вздохнула:

– Знаешь, последнее время все представляется мне иным. Никогда прежде мне не было так страшно! Даже сейчас, когда мы идем с тобой по этой знакомой улице… Кажется, там, за углом, подстерегает опасность. Странно…

Андрей мягко обнял ее за плечи:

– Полюшка, родная! Сколько же пришлось тебе вынести…

– Нет-нет, я не о том, – покачала головой Полина. – Пойми меня правильно, я трезво смотрю на вещи: тот привычный безмятежный мирок, где я весело существовала среди родных людей, уже в прошлом. Рано или поздно всем приходится терять близких и жить дальше! И я – не исключение. Здесь – другое… В этой новой жизни почему-то поселился безотчетный страх, пропала надежда на лучшее. Ты только не подумай, что беды сломили меня, – я сильная, однако… Я боюсь… боюсь за тебя, за наше будущее. И самое главное – я замечаю подобное в других!

Да-да, не удивляйся. Посмотри вокруг: приятели смеются над модным анекдотом или острым фельетоном, а в глубине глаз – настороженность и страх; орут на митингах партийцы, выражая решимость в борьбе за дело коммунизма, а в сердце свербящей занозой сидит неуверенность и тот же непонятный страх! Отчего, думаешь, в такой дикий разгул выливаются попойки нэпманов, литераторов, актеров? Они же просто водкой страх глушат! Уже придуман особый язык – официально-задорный, ничего не выражающий, кроме беспечной радости, язык-кастрат. А нормально, откровенно, по-человечески общаются лишь с самыми близкими.

– Чего же боятся? – пожал плечами Андрей. – Большевиков? Тема-то старая, пора бы привыкнуть.

– Если бы! – хмыкнула Полина. – Партийцы трусят не хуже остальных. И самих себя, и того, что сделали, и того, что еще предстоит, боятся. Ведь никто в Стране Советов, от последнего забулдыги до члена Политбюро, не ведает, что будет завтра. Все лишь пророчествуют: одни вещают с высоких трибун, самозабвенно подбадривая себя и массы; другие стращают концом света на базарах и в коммунальных квартирах. Говорят, даже спиритические сеансы опять вошли в моду!

Рябинин притворно хохотнул.

– Вот и ты туда же, дорогой мой советский человек, – фыркнула Полина. – Не обижайся, я сегодня немного резковата… Кстати, ты маму навестил?

– Еще вчера.

– А где она живет?

– Да здесь, неподалеку. Идем, я давно хотел вас познакомить…

Полине очень понравилась Елена Михайловна – сдержанная и строгая, но добрая и по-настоящему красивая женщина. Они беспечно болтали, внимательно наблюдая друг за другом – обсуждали последние ленинградские новости, работу, маленькие забавные пустячки. Затем Елена Михайловна достала семейный альбом. Полина увидела своего Андрея маленьким и смешным, совсем непохожим на теперешнего. Рябинин сидел в сторонке, следя за беседой двух самых близких ему существ, и радовался, тихо и бестолково. Полина то и дело отрывалась от альбома, поглядывала на него и от души смеялась.

Прощались женщины тепло, как старые знакомые.

Проводив Полину, Андрей вернулся к матери для разговора. Он поведал о трагических событиях в семье Черногоровых, о поездке Полины к тетке и о своем решении уговорить ее остаться во Франции.

Выслушав, Елена Михайловна долго молчала.

– Знаешь, Миша, – наконец проговорила она, – когда я не получала от тебя вестей до мая 1920-го, я стала убеждать себя, что больше никогда не увижу сына. Нет, я не думала о плохом – мне представлялось, что ты уехал за границу. И я с этим смирилась. Для меня главное – чтобы ты был жив и счастлив… Тебе предстоит совершить важный поступок, и здесь я тебе не советчик.

Так будет правильно. Мой Миша – взрослый мужчина, способный принять ответственное решение. Тем более любящий… Хочу честно сказать: Полина как нельзя лучше подходит для тебя; восхитительная девушка, одобряю твой выбор… У вас – настоящая любовь, я вижу. Такому чувству не страшны препятствия, однако разумнее его поберечь; тем более в вашей… непростой ситуации. Поезжай вослед за Полиной и поступай как считаешь нужным. Обо мне не волнуйся – я давно привыкла жить одна. К тому же мне будет спокойнее, ежели вы окажетесь вдалеке от нынешних порядков. И не думай о том, что «бросаешь» Родину на произвол судьбы – ты любишь и почитаешь Отечество, и оно тебя любит и будет любить всегда! Сохрани Родину в своем сердце.

Все эти годы я жила надеждой хотя бы услышать, что ты находишься в здравии и безопасности. Что ж, потерплю и теперь… Поверь, мне легче, Мишенька, чем вам с Полиной! Я буду ждать вас и верю, что дождусь. Ну, а ты постарайся не подвести меня и память отца, устрой свою судьбу и судьбу любимого человека, судьбу детей. Дай им, моим будущим внукам, настоящее счастье, без страха и невзгод.

Елена Михайловна поднялась и перекрестила сына:

– С Богом, Мишенька! Благословляю тебя…

В начале апреля пришла телеграмма от Никиты:

Перед отъездом Андрею очень хотелось решить еще одну проблему – примириться с Меллером. Он как бы невзначай попытался отыскать Наума в редакции «Юного коммунара», но оказалось, что тот находится «в творческой командировке».

Встретились они довольно банально – просто столкнулись нос к носу на улице. Меллер боролся с распутицей, задорно прыгая через голубые весенние лужи. Перемахнув через очередную преграду, он поскользнулся и буквально повалился на Андрея.

– Простите великодушно, извиняюсь, – пробормотал Наум из-под съехавшего на глаза заячьего треуха.

– Ну, дружище, привет! – рассмеялся Рябинин, встряхивая Меллера за плечи.

– А-а, это ты… – покраснел Наум, сдвигая шапку на затылок. – Прости, я на тебя налетел…

– Пустяки, – отмахнулся Андрей. – Рассказывай, как живешь. Мы ведь с тобой месяцев шесть уже не виделись.

– Да, как сказать… – замялся Наум. – Живу себе помаленьку…

Андрей широко улыбнулся:

– А ты, наверное, домой идешь? Может, пригласишь на чашечку кофе?

– М-мм… пойдем выпьем чайку, не стоять же тут, обнявшись, на краю лужи, – хмыкнул Меллер.

Кофе у Наума, конечно же, не оказалось, как впрочем, и чая. Нашлись, правда, две бутылки пива и хвост тарани. Андрей поспешил заверить, что рад и этому.

Меллер залпом осушил кружку, крякнул и, утерев губы, многозначительно добавил:

– Да-а… Так вот!

– Хорошее пиво, – отозвался Рябинин. – Хотя и теплое. Ты отчего, Наум, такой мрачный? На дворе – солнце, журчат ручьи. А небо какое – только посмотри! Душа радуется.

– Ну да, весна, определенно, – покосившись за окно, кивнул Меллер и устало добавил: – Прости, я только вчера прибыл из Москвы, уморился.

Рябинин добродушно потрепал его по плечу:

– Не беда, отдохнешь. А я ведь тебя искал!

Наум сделал вид, что крайне удивлен.

– Да-да, искал. Хотел поговорить, объясниться, чтобы ты не держал обиды. Я ведь скоро уезжаю, и, возможно, навсегда.

Меллер растерянно похлопал глазами:

– Как так «навсегда»? – переспросил он. – Тебя переводят?

– Сам уезжаю, хотим с Полиной начать новую жизнь.

– Ах да! – Наум хлопнул себя по лбу. – Забыл! У вас там были неприятности… Мне говорили… Далеко уезжаете?

Рябинин пожал плечами:

– Пока не решили. Страна большая. Потому и хотел тебе сказать, что повздорили мы зря, оба были не правы.

– Верно, – краснея, ответил Меллер. – Совершенно одурели! А все из-за этого чертова Веньки!..

– Парень получил пять лет исправительной колонии! – сухо оборвал его Андрей.

Наум покивал и торопливо протянул руку:

– Ну, так мир?

– Мир, – Рябинин пожал ладонь Меллера и вновь наполнил кружки. – За твое здоровье!

Успокоившись, Наум рассказывал о командировке, о своих личных планах, о переменах жизни в столице.

Андрей слушал, вспоминая все связанное с Меллером. Он не мог объяснить, чем же ему приятен этот несуразный, шумный, так не похожий на него человечек. Рябинин давно уже понял, что рядом с Наумом ему легко и приятно, как будто знал он его долгие годы…

Засиделись они до вечера. Когда Андрей спохватился, за окном уже смеркалось.

Прощаясь у дверей, Рябинин обнял Наума и с нескрываемой грустью сказал:

– Свидимся ли мы? Не знаю… Что бы потом обо мне ни говорили, помни: я был честен с тобой и любил по-братски. Всего тебе доброго.

Проводив Андрея, Меллер долго стоял у окна, стараясь вникнуть в его слова. Он не мог понять приятеля, да, наверное, и не очень пытался. Наум упрекал себя в черствости, сетовал на занятость и житейскую суету. Ему захотелось даже догнать Рябинина, извиниться, но он побоялся не найти нужных слов.

Двадцать второго мая Полина уезжала в Париж.

Вещи уже находились в купе, Даша и отец простились с ней и оставили наедине с Андреем.

Они говорили друг другу положенные при прощании слова и думали, как все это глупо и несуразно. Рябинин решился первым. Он крепко обнял Полину и поцеловал.

– Все образуется, Полюшка, поверь! – горячо прошептал Андрей.

– Образуется? – Полина пытливо искала его глаза. – Нет, правда? Ты что-то уже придумал?

– Потерпи, прошу, – натянуто улыбнулся он и, помолчав, добавил: – И ничему не удивляйся.

Паровоз дал короткий гудок, проводник объявил отправку. Рябинин вновь поцеловал Полину:

– До свидания!

Она кивнула и нехотя пошла в вагон. Стоя в дверях, Полина смотрела на Андрея, будто стараясь запомнить каждую его черточку.

Поезд медленно тронулся. Рябинин широкими шагами догонял вагон, не отпуская глаз Полины.

– Скоро увидимся! – крикнул он.

Полину мучило расставание. Она помахала Андрею рукой и пошла в купе.

«„Все образуется»…Что он имел в виду? Как хочется глупо, по-девчачьи просто верить в чудо!..»