Чужая земля

Глава XXV

В маленькой деревеньке Протва, что верстах в трех от города, у Даши нашелся знакомый священник. Местные мужики подрядились выкопать могилу и сделать все «по чину».

Церемония официального прощания закончилась в одиннадцать часов. Губернские партийные вожди с женами, коллеги по контрольной комиссии, знакомые и соседи в последний раз постояли у гроба и разошлись до поминок.

Около двенадцати во двор въехал пароконный катафалк и «паккард» Черногорова. В машину сели Полина, Даша, Рябинин и дочь Платонова Татьяна.

У железнодорожного вокзала к процессии присоединился «пежо» Сиротина. Рядом с Глебом сжалась в комочек отстраненная, без единой кровинки в лице Решетилова.

Разбитый, слегка прихваченный ночными заморозками проселок казался нелепым и уродливым посреди заиндевевшего посеребренного поля. Машины буксовали, выбрасывая густые клубы бело-синеватого дыма. Наконец дорога пошла в гору, впереди зачернели голые деревья, бревенчатые стены изб.

Старенький священник в накинутом поверх рясы тулупе ждал на паперти скромной церковки.

– Сюда, сюда, – участливо приговаривал он.

Священник дошел до бокового придела и указал на приготовленную скамью. Сиротин с Андреем опустили гроб и сняли шапки. Священник зажег две большие свечи, поглядел на подымавшийся из рта молодых людей пар.

– На дрова совсем нет средств… – смущенно пробормотал он. – Уж потерпите…

Священник направился было в ризницу, но Полина остановила его.

– Простите, я хотела спросить, – еле шевеля замерзшими губами, прошептала она.

Священник оглядел девушку цепким живым взглядом:

– Вы – дочь покойной?

– Да.

– Идемте в ризницу, там и поговорим, – коротко кивнул бородкой священник.

Затворив дверь, он сбросил свой тулуп и приготовился слушать.

– Видите ли… – потупилась Полина, – у мамы нашелся крестик… Обычно она его не носила… Как с ним поступить?

– Повесьте крест на шею покойной – так заведено.

– Извините, я никогда прежде не была в церкви… – нетерпеливо повела рукой Полина. – Мне очень неловко… Креститься надо?

– Тем, кто верует, – грустно улыбнулся священник. – Если вы опасаетесь огласки, не сотворяйте креста, оставив при этом сердце открытым Богу. «Ибо слово Божие живо и действенно и острее всякого меча проникает до разделения души и духа, суставов и мозгов и судит помышления и намерения сердечные».

– Я не сильна в вере, – вздохнула Полина. – Что вы под ней понимаете?

– «Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом…» Понять нелегко, если вам чужда духовная практика. Нынче принято упрощать веру, сравнивать ее лишь со страхами людскими и пустым идолопоклонством. Однако в Святом Писании сказано, что мы не должны думать, будто Божество подобно золоту, или серебру, или камню, получившему образ от искусства и вымысла человеческого. Вот скажите, есть ли в жизни для вас нечто сокровенное, чистое, почитаемое вами, как бесценный дар?

– Моя любовь, – покраснела Полина.

– Вы любите искренне?

– Всей душой.

– Святой апостол Иоанн Богослов сказал: «…если мы любим друг друга, то Бог в нас пребывает, и любовь его совершенна в нас…»

Полина удивленно подняла брови:

– Неужели то, о чем вы говорите, и есть вера?

– Если судить не очень строго, – да.

– Странно…

– А вы чувствуете, как умиляется душа при упоминании о любви и Боге? – Священник заглянул Полине в лицо. – Спросите сердце свое!

– Вы правы, – подхватила она. – Мне стало легче и… как-то по-особенному уютно…

– Не объясняйте, – предостерегающе поднял ладонь священник. – Не время сейчас…

Полина вспомнила о матери и, укоряя себя, заплакала.

– Господь слышит вашу скорбь, – продолжил священник. – И от всех скорбей избавит вас. Ибо: «Близок Господь к сокрушенным сердцем и смиренных духом спасает». Смиритесь! Как сказал святой апостол Павел: «Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся… ибо тленному сему надлежит облачиться в нетление, и смертному сему – облечься в бессмертие…» Ступай, дитя, приготовься проводить мать свою. И храни тебя Бог!

На обратном пути Полина и Андрей пересели в автомобиль Глеба. «В хорошем месте мы похоронили маму, – с грустью думала она. – Буду приезжать на это тихое кладбище, беседовать со священником…»

– Как его зовут? – ни к кому не обращаясь, спросила Полина.

– Кого? Батюшку? – уточнил Сиротин.

«Батюшку! Теплое слово, ласковое…»

– Отец Симон, – устало отозвалась Решетилова. – Он прежде служил с нами по соседству, в Христорождественском соборе. Прогнали его года два назад…

– Отец Симон – не простой священник, – принялся рассказывать Глеб. – Когда-то на его проповеди народ валом валил…

«Да и деревенские мужики его заметно почитают, – вспомнила Полина. – На кладбище все указания выполняли с поклоном, беспрекословно, даже с радостью, что ли…» Она прикрыла глаза и прислушалась к рокоту мотора.

Город отвлек Полину от мыслей.

– Глебушка, – позвала она Сиротина. – Домой я не поеду – не хочу видеть на поминках весь этот официально скорбящий сброд.

– Гм, неудобно, – покачал головой Глеб.

– Андрей по моей просьбе с утра приготовил закуски, вмиг соберем на стол и помянем маму своим кругом. Так что поворачивай-ка на Коминтерна!

– Заодно и меня проводите, – с хрипотцой добавила Наталья.

– Ку-да? – встрепенулась вся компания.

– Папу вчера выпустили. Завтра мы уезжаем в ссылку.

– И ты с ним? – голос Полины дрогнул.

– Разве ж я его брошу? Ничего, и в Акмолинске люди живут, найду себе дело, – Наталья попыталась улыбнуться. – Может статься, театрик удастся организовать…

Застолье было коротким. Чувствовалось, что Полине необходимо остаться одной.

Проводив друзей, Андрей вышел на кухню и предался мелким домашним заботам.

Незаметно наступил вечер. Рябинин вернулся в комнату, зажег свечу и осторожно покосился на Полину. Закутавшись в мохнатый плед, она с отрешенным видом сидела на диване.

– Может, тебе прилечь? – негромко предложил Андрей.

– Что? – очнулась Полина.

Рябинин присел рядом.

– Нам нужно поговорить, – не оборачиваясь, сказала она.

– Пожалуй, не стоит, сегодня тяжелый день, – попытался возразить Андрей.

– Нет-нет, именно сейчас, – упрямо мотнула головой Полина. – Возьми стул, сядь напротив меня.

Рябинин повиновался. Он с тревогой вглядывался в ее осунувшееся лицо с глубоко запавшими, устремленными куда-то в пространство глазами и терпеливо ждал.

– Я много думала о произошедшем, – голос Полины был глухим и бесстрастным. – И не только о маме… Вся вина за ее гибель – на мне… Не возражай, умоляю. Прежде выслушай, а уж потом… Поведение отца – лишь повод. И потом, разве я вправе его осуждать? Кирилл Петрович просто выполнил работу, выполнил по-своему честно, как и велит его партия. А я… я поддалась эмоциям и поступила, не подумав о последствиях… Кирилл Петрович борется за свои принципы, невзирая ни на какие препятствия, потому что именно тогда борьба приносит нужный результат. Я же не имела права забыть об ответственности за маму…

– А что ты могла предпринять? – не вытерпев, мягко перебил ее Андрей. – Ты переживала за Наталью, вот и не сдержалась.

– Теперь ясно, что это был лишь отчаянный порыв, – невесело усмехнулась Полина. – Чем я могла помочь Нате? Однако и молчать – тоже… не имела права. Мне казалось что открыто заявив отцу об ужасной ошибке, я смогу спасти, пусть уже не Решетилова, но – сотни других. Ведь мама часто критиковала отца, но всякий раз отступала, понимая, что в конечном счете виноват не лично Кирилл Петрович.

– Извини, Полюшка, любая общественная система состоит из конкретных людей, – парировал Андрей.

– Ты хочешь сказать, что Кирилл Петрович слишком ревностно относится к службе? Пожалуй, да. Есть, конечно, среди наших большевиков добряк Платонов, осторожный Луцкий, который уж явно не наломал бы, подобно Черногорову, дров… К сожалению, всех их объединяет одно – сознание собственной безгрешности, правильности любого поступка, святости выполняемого дела. Обратил внимание, как они солидарны даже у гроба мамы? Никто из прежних «друзей» и коллег не посмел поехать с нами проводить ее в последний путь, все поддержали Кирилла Петровича и свои антирелигиозные «принципы»! Никто не стал перечить товарищу по партии, никто не захотел замараться!

А случайный знакомый, скромный отец Симон нашел теплые, искренние слова. Не то что эти… Будто моя мама не являлась честным человеком, стойким партийцем, любящей женой? Ее желанием было простить отца – я прощаю. Только вот находиться с ним не могу. Не знаю, Андрюша, что и делать…

Полина помолчала и, переведя дух, продолжила:

– Мама хотела, чтобы мы с тобой непременно съездили к тете Наде в Париж. Ее покойный муж был когда-то высоким чиновником русской военной миссии. Мировая война и революции помешали Надежде Леонидовне вернуться на родину. Последний раз мы с мамой видели тетушку летом 1913-го.

– Я готов сопровождать тебя, – обрадовался Андрей.

– Не все так просто, – нахмурилась Полина. – Боюсь, Кирилл Петрович станет препятствовать твоему отъезду. Перед похоронами мы объяснились. Обещали не держать друг на друга обиды. Поговорили и о поездке и снова чуть не поругались. Он и меня-то не хотел отпускать! Знаешь, тяжелое горе обезоруживает. Отец, хоть и крепится, все же не может до конца скрыть своих чувств.

В Кирилле Петровиче проснулось нечто новенькое – какая-то щепетильная, по-стариковски болезненная забота обо мне. Когда мы все-таки договорились насчет моей поездки, он непритворно вздохнул и сказал: «Возвращайся поскорей. Мне тебя будет не хватать». С грустью сказал, даже с жалостью. Будто не на шесть-семь недель меня провожает, а навсегда.

– Кирилл Петрович расстроен смертью близкого человека, – развел руками Андрей. – Он отчетливо понимает, что кроме тебя у него никого не осталось.

– И да, и нет, – задумчиво ответила Полина. – Все гораздо сложнее. Конечно, это уже не положенная забота о дочери, в угоду пресловутому партийно-официальному мнению! Здесь сквозит мелочная родительская опека, нерастраченные отцовские чувства, все то, о чем он забывал или не имел возможности выражать с самого моего рождения.

– Разве это плохо, ежели искренне?

– После смерти мамы подобная опека мне противна, – Полина брезгливо поморщилась. – Тем более в духе отца – придирчивая, пристрастная. Ф-фу!.. И потом, Кирилл Петрович опасается еще одного… Как, впрочем, и я.

– Чего же именно? – насторожился Андрей.

– Того, что я не вернусь, – горько усмехнулась Полина. – В самом деле, а вдруг? Понравится Париж, жизнь без «идей» и бесконечной борьбы…

– Ты серьезно? – изумился Рябинин.

– Ничегошеньки я не знаю… – устало протянула Полина. – Одно для меня ясно: ты – заложник нашей любви. Кирилл Петрович прекрасно понимает, что останься ты в России – я обязательно вернусь.

– Может быть, мне все-таки стоит попробовать уехать? – неуверенно предположил Андрей.

– Дудки! Он запретит выдавать тебе паспорт. Бунтовать нам нет смысла.

Рябинин вздохнул:

– Что ж? Съезди в Париж, попытайся отвлечься. В конце концов, расстаемся не на веки вечные. Перетерпим.

– А потом? Мне кажется, нам придется уехать из города… Насовсем… Я не могу здесь.

– Но мы же и раньше хотели уехать. Помнишь? Так что, в принципе, наши планы не изменились.

– Забиться в какую-нибудь дыру и молча терпеть? – В глазах Полины стояла отчаянная тоска. – Отец и там нас не оставит. Если не явится лично – будет приглядывать со стороны, с помощью партийных и гэпэушных «товарищей». А уж они не откажут, поверь.

Она вдруг зарыдала:

– Прошу тебя, придумай что-нибудь! Ты же мужчина… Мы любим друг друга, хотели завести семью, детей, обрести покой и счастье… Знай, Андрюша, я готова идти за тобой на край света. Ничто меня теперь не удерживает. Ты и наша любовь – все, что у меня осталось.

Андрей пересел к Полине и крепко обнял.

– Доверься мне. Я что-нибудь придумаю. Непременно! – твердо сказал он.