Чужая земля

Глава XXIX

Путешествие проходило с обычной скукой и однообразием. Станции, выходы в вагон-ресторан и знакомства с попутчиками занимали Аркадия лишь первые три дня. Затем он предался равнодушному наблюдению пейзажа за окном. Приволжские степи сменили уральские горы, затем снова степи и, наконец, – бескрайняя сибирская тайга. Она всасывала поезд все глубже и глубже, и порой казалось, что узкая железнодорожная колея – дорога без возврата. Мрачные мысли о неотвратимости происходящего все чаще посещали Аркадия. Юноша глядел на чужие, диковинные места, исподволь начиная жалеть об отъезде. Ночами он забывался на час-другой, а потом бесцельно пялился в потолок или выходил в тамбур. Дробный перестук колес и свист ветра завораживали его. Аркадий подолгу стоял, прижавшись лбом к окну, отдаваясь могучей воле летящего сквозь непроглядную тьму состава.

Старицкий, напротив, пребывал в бодром состоянии духа. Он выскакивал из «пульмана» на каждой остановке, возвращаясь с газетами и никчемной провизией. Вскоре купе оказалось заваленным прессой всяческих губерний и уездов, пирожками, вяленой рыбой, жареными семечками. В ответ на брезгливые взгляды Аркадия Георгий лишь раздаривал продукты соседям и проводникам, однако с приближением очередной станции куча провизии немедленно пополнялась.

Старицкий слишком хорошо знал «своего Кадета» и потому сразу же заметил его хандру, но списал тягостное настроение юноши на однообразие путешествия. Сам Георгий не терял времени даром и старался полностью войти в роль руководителя этнографической экспедиции. Из десятка научных пособий он почерпнул необходимую терминологию, дополнив образ отросшими усиками и бородкой.

На дощатом перроне Харанора их ждали Рябинин и Никита с пароконной подводой неподалеку. Видя, как атаман горячо обнял знакомого ему следователя ГПУ, Аркадий побледнел и нащупал в кармане револьвер.

– Ах, да, – опомнился Старицкий. – Вы ведь с Андреем Николаевичем знакомы? Теперь предстоит узнать товарища Рябинина в новом качестве: он – наш главный проводник.

«И не только!» – подумал Аркадий, глядя на довольное лицо Гимназиста.

– Помнится, мы уже встречались? – с едкой улыбкой спросил у Андрея Ристальников. – Вы меня допрашивали. Кажется, в конце сентября?

– Верно, – дружелюбно кивнул Рябинин и протянул руку. – Все это в прошлом.

Аркадий легонько коснулся его пальцев и с подчеркнутой вежливостью справился:

– Как же прикажете вас называть? Для конспирации, так сказать…

– Янусом зови его, Янусом! – рассмеялся Старицкий.

Андрей шутливо подтолкнул его к подводе:

– Кто бы уж говорил! – И повернулся к Ристальникову: – По документам я – Сергеев Андрей Борисович, член вашей экспедиции. Запомнили?

Аркадий холодно кивнул и взялся за вещи.

– Дай-ка я, – вмешался доселе молчавший Никита. – Надорвешься, чего доброго.

Он снисходительно посмотрел на Ристальникова:

– Ну, не смурись! Наш атаман с Андрей Николаичем – старые дружки-приятели, с малолетства знаются. А то, что тебе до сроку не сказали, – понятное дело: меньше знаешь – покойней спишь.

– Ага, – натянуто улыбнулся Аркадий. – Вижу, теперь нам легавые из «особо важных» – лучшие друзья?

Он взвалил на плечи два дорожных мешка и направился к подводе.

– Зря ты так, – догоняя Аркадия, ответил Никита. – Товарищ Рябинин – неплохой человек. А ГПУ?.. Что ж, я сам в Красной армии служил… Все мы не без греха…

Подвода неторопливо пересекла городок углекопов и выехала на проселок. Дорога катилась по каменистой степи; где-то вдалеке виднелись голубые сопки. Они то подступали ближе, то удалялись к горизонту.

Верст через пятнадцать Никита повернул налево и стал править на две отвесные, устремленные прямо к небу скалы.

– Проедем эти голяки, а там, за сопочкой, нас ждут, – пояснил Андрей.

Длинные острые тени скалистых зубьев медленно наползали на подводу.

– Эти камни… они природные или?.. – невольно поежившись, спросил Аркадий.

– Конечно, природные, – ответил Рябинин. – Выглядят и вправду зловеще.

– Мистика, да и только, – пожал плечами Ристальников. – И много их здесь?

– Голяков? Хватает. Разбросаны по равнине там и сям.

– Дальше-то горами пойдем, – негромко добавил Никита. – Повеселее будет.

Вскоре равнина стала медленно переходить в отлогий склон сопки, поросшей редким сосняком. Подвода скрипела и раскачивалась, подпрыгивала на камнях, и вскоре пришлось сойти, помогая лошадям.

За двумя валунами показался небольшой лагерь – погасший костерок и пять стреноженных коней; у подножия сосны, завернувшись с головой в огромную доху, лежал человек. Заслышав шаги, он быстро приподнялся и сел, положив у колена американский карабин.

Это был крепкотелый мужик лет сорока пяти, в окладистой солнечной бороде и такой же шевелюре, остриженной в кружок. Та мягкая, сродни кошачьей, ловкость, с которой он встал навстречу прибывшим, выдавала человека сильного и уверенного в себе. На резко очерченном, загорелом лице светились осторожные глаза. Мужик дождался, пока приблизится Рябинин, и лишь тогда отдал еле заметный поклон.

– Добрались? – стрельнув хитрым глазом, спросил он.

Андрей поманил Георгия и Аркадия:

– Знакомьтесь: Корней Еремеич, наш хозяин.

Старицкий пожал проводнику руку, Ристальников сдержанно кивнул.

– Выпрягайте лошадей из подводы, перегружайте скарб – пора двигаться дальше, – распорядился Андрей. – Подводу бросим, в пути она нам – только обуза.

…Мохнатая лошадка Еремеича сноровисто семенила между деревьев, то поднимаясь вверх по склонам сопок, то спускаясь вниз, находя дорогу по, наверное, ей одной известным приметам. Путешественники выстроились в цепочку и старались не упустить из виду широкую спину вожатого.

Георгий поглядывал по сторонам и удивленно крутил головой.

– Вот так дичь! Видал я разные места, но уж эти! – придерживая коня, бросил он через плечо Рябинину. – Лес не лес, равнина не равнина, горы не горы…

– Всего помаленьку, – согласился Андрей.

Он поравнялся со Старицким и поехал рядом.

– Вижу, нравится тебе Даурский край! – рассмеялся Рябинин.

– Да-а, чего-чего, а первозданной красоты у этих мест не отнять, – хмыкнул Георгий. – Чем тут народ-то живет?

– В Хараноре, где вы сошли с поезда, – горным делом; уголь добывают прямо из земли…

– Открытым способом?

– …Казаки разводят скот, пробавляются старательством – вот как наш Еремеич. Баржи по Ингоде и Шилке сплавляют… Ну, а в основном каштанничеством промышляют.

– Чем-чем? – не понял Старицкий.

– Контрабандой.

– А ты, значит, их ловил?

– Всякое бывало… Люди тут – под стать местам: отчаянные, потомки каторжан… Лет около семидесяти назад появилась мысль выстроить по Амуру и Уссури цепь станиц для регулярного сообщения между Иркутском и побережьем Тихого океана. Для станиц были нужны засельщики, а таковых в Восточной Сибири не имелось. Тогда губернатор граф Муравьев возвратил отбывшим срок каторжанам и солдатам штрафных батальонов гражданские права и обратил в казаков Забайкальского войска.

– А потомки, выходит, Советской власти служат?

– Неохотно. Многие с окончанием гражданской войны ушли за кордон. Остальные приглядываются. Тут, в Дальней России, жизнь идет по своим законам, медленно, по старинке, не то что в Центральной…

Путь к заимке Еремеича продолжался двое суток. Последние верст тридцать ехали тропой по высокому берегу Аргуни. Старицкий мрачно смотрел вниз на бурную реку, в который раз спрашивая себя о том, как же Мишка собирается ее переплыть.

Заимка – крохотная низенькая изба – стояла в широкой лесистой расселине, саженях в двухстах от Аргуни. Крутой берег здесь становился более отлогим, позволяя спуститься к реке.

Разместив гостей, Еремеич повел их на берег.

– Лодку мы с Никитушкой перетащили поближе к воде, – пояснил хозяин. – Во-он за тем камнем она, в ямке под лапником схоронена. Завтра поутру с богом и переправитесь. Там, на китайской стороне, вас человек с лошадьми поджидает.

– А кто проводник? – спросил Старицкий.

– Сань Ли, китаец.

– Санька Пропащая Душа, – с улыбкой добавил Рябинин. – Проводник верный, с ним я ходил за кордон десятки раз.

– За переход и лошадей ему уплачено сполна, – подхватил Еремеич, обращаясь к Старицкому.

– А пограничники? – нахмурился Георгий.

– Дня тому как четыре проходил разъезд, – ответил хозяин. – Раньше, чем к концу недели вряд ли появятся.

– Участки погранзастав здесь довольно обширные, – кивнул Андрей. – Вдоль КВЖД – по пятидесяти верст для каждой заставы, а по Аргуни – много больше. Некоторые места вообще не прикрыты.

– А если на китайскую стражу наткнемся?

– Санька с ними договорится. Он ведь не просто так ханшину[20] через кордон таскает – рука руку, как известно, моет…

– Ну, тебе видней, – вздохнул Старицкий.

– Позвольте, господа, – подал голос Аркадий. – Мне интересно знать, как же мы будем переправляться через этот каньон? Течение очень быстрое, да и где пристать на том берегу, я не вижу.

Еремеич придирчиво оглядел хрупкого юношу.

– Этой переправой, однако, еще отец мой ходил, – заверил он. – Поглядеть – так и впрямь страшно, а все ж хитрость есть. На стремнине следует ставить нос по течению; как снесет вас на версту вниз – там приметный плоский камень имеется, перед ним течение слабеет, у него и пристанете. От камня вверх тропка вьется… Да Андрей Николаич знает.

– Мы уж тут все сто раз обмозговали, – вставил Никита.

– Ладно, идемте в избу, перекусим, – подытожил Старицкий.

Гости по-армейски сноровисто соорудили ужин и уселись во дворе за грубым, почерневшим от времени столом.

После скудной походной пищи горячая наваристая похлебка казалась истинно царским угощением. Старицкий и Рябинин принялись рассказывать забавные гастрономические истории. Еремеич с Никитой поддакивали и посмеивались, усердно налегая на еду; Аркадий отрешенно сидел на дальнем углу стола и внимательно наблюдал за товарищами.

Старицкий насытился, выпил кружку чая и наконец обратил внимание на Ристальникова:

– А ты что, милостивый государь, пригорюнился? К ужину даже не притронулся… Постишься, что ли?

Аркадий посмотрел в веселые глаза атамана и отвернулся. «Да ну вас, тоже мне разрезвились, – обиженно подумал он. – Не хватало еще песни затянуть!»

– Может, мил-человек, что не так? – участливо поинтересовался у Ристальникова Еремеич. – Возьми, да и скажи прямо, а я поправлю.

– Да не трогай ты его, – с сытой усталостью отмахнулся Старицкий. – Он уж который день капризничает… Оставь!

«Действительно, кому до меня есть дело?» – саркастически спросил себя Аркадий и отправился прогуляться на берег.

Он услышал за спиной еле различимый шорох и насторожился.

– Это я, Никита, – раздался из-за деревьев знакомый голос.

– Тебе чего? – нетерпеливо бросил Ристальников.

Никита приблизился, сел рядом на удобный плоский валун.

– Рекой любуешься? – глядя на ослепительно-красную в лучах заката Аргунь, спросил он.

– Чем тут любоваться? – дернул плечом Аркадий. – Стемнело уже почти…

– Места здесь хорошие, – мечтательно сказал Никита. – Рыбалка знатная… А дальше, по Амуру, говорят, и вовсе места диковинные – даже виноград водится. И тигра ходит!

– Кто? – нахмурился Ристальников.

– Ну тигра, зверь такой – тебе ли не знать?

– Ах да, я что-то слышал, – покивал Аркадий. – Так это дальше, в Уссурийском крае…

Никита украдкой покосился на приятеля и легонько тронул за локоть:

– Ты чего насупился-то, а? Молчишь который день, будто сыч; к ужину не притронулся… Не захворал часом?

– Тошно мне, Никита, – нехотя ответил Аркадий и швырнул в воду камешек. – Навалилась откуда-то тоска – хоть ложись, да и помирай.

– Снова-здорово! – разочарованно вздохнул Никита. – Мало ли ты меня дома своей хандрой донимал – так еще здесь взялся. Ну там-то ладно – сидели, баклуши били, а теперь? Неужто на воле не развеялся? К чему себя глодать? Завтра силенки потребуются – ведь на чужую сторону идем.

– Скажи, Никита, – задумчиво проговорил Ристальников, – хочется ли тебе туда, на чужую сторону?

– Не моего это ума дело, – запыхтел Никита. – Раз атаман велел – надо идти.

– А зачем?

Никита энергично почесал затылок:

– Зачем? Мы же верим ему – выходит, должны слушаться. Ну, а если тебе что-то не по нраву, так мы люди вольные – прямо ему и скажи, и ступай себе куда вздумается.

– Я с атаманом пойду до конца, – запальчиво ответил Ристальников. – Одно смущает: мне кажется, он не вполне сознает, куда мы направляемся.

– А-а, понятно, – махнул рукой Никита. – Ты все Андрей Николаича опасаешься. Опять зря: не наша это головная боль – атаманова.

Аркадий брезгливо поджал губы.

– По-твоему, мы овцы бессловесные? – помолчав, спросил он. – Потянули на веревочке – мы и пошли? Когда такое было, чтобы шарагу в грош не ставить?

Никита подавил снисходительный смешок:

– Была, Аркаша, шарага, да вся вышла. Я уж о своей прежней жизни и не вспоминаю. И атаман, по-моему, тоже… Идем! – поднимаясь с валуна, сказал он. – Как бы наши не забеспокоились. Да и отдыхать пора.

В тесной избе место нашлось не всем – Рябинина и Старицкого хозяин положил спать на широком топчане, Аркадию пришлось довольствоваться единственной лавкой, а сам Еремеич с Никитой решили скоротать ночь прямо на дворе, у костерка.

Прежде чем устроиться спать, Георгий дотошно расспросил Андрея о всевозможных тонкостях завтрашней переправы. Выслушав длинные подробные ответы, Старицкий перевернулся на бок и пожелал всем спокойной ночи.

Через приоткрытую дверь со двора доносился приглушенный разговор; слева, там, где на лавке находился Кадет, было тихо.

– Что, Аркаша, не спится? – шепотом справился Георгий.

С лавки послышался приглушенный вздох.

– Жестковато… – нехотя выдавил Ристальников. – Да и подушки нет…

Старицкий осторожно поднялся с топчана, потянул за собой ветхое лоскутное одеяло.

– На вот, постели себе, – подходя к Аркадию, бросил он.

– Ничего, обойдусь, – буркнул Ристальников. – Сами-то как? Неудобно будет.

– Ладно уж, Мишка шинелькой поделится, – улыбнулся Георгий. – Мы с ним – люди привычные…

Он проследил за хлопотами Кадета и вернулся на топчан. Андрей безмятежно спал. Старицкий укрылся краем шинели, прижавшись плечом к теплой спине друга.

Аркадию не спалось. Он долго глядел в слюдяное оконце, в котором плясали багровые отблески костра; прислушивался к разговору Никиты и Еремеича, стараясь вникнуть в суть беседы, путался и крутился с боку на бок. Ему очень хотелось осмыслить события последних дней, разложить их по полочкам, понять что к чему. Получалось с трудом. После наскучившего до омерзения вагона на юношу обрушился незнакомый мир. Он давно не путешествовал, а уж тем более – в такую-то даль!

Пугающая неизвестность, на время отодвинутая впечатлениями от красот Даурского края, теперь вновь нахлынула на Аркадия. На самом деле его не страшила переправа, переход к Хайлару и неизбежные опасности пути; его настораживало то, что будет потом, то, чего он просто не мог предугадать. «Интересно, додумался ли этот Рябинин запастись картой? Надо бы все проверить, рассчитать… Документы, опять же, у нас советские… И о чем только атаман думает?»

Аркадий отгонял тревожные мысли, стараясь вспомнить веселые былые времена, бесшабашную лихость и глупый восторг своей жизни последних лет… Вот летящий через степь поезд, открытая платформа с горячим орудием и то незабываемое, восхитительное чувство безграничной, как эта степь, радости и восхищения. Казалось, ничто уже не мешает подняться ввысь над грешной землей, расправить могучие крылья и лететь, лететь, куда захочется, повинуясь лишь своей воле и силе дикого ветра…

Сквозь годы Аркадий продолжал слышать бойкий стальной перестук колес, сметавший недавние тревоги и сомнения – забыто… забыто!..

А вот сумасшедший Ростов, оплот уходящего мира, волнующе-пьянящий, где он – хрупкий юнец с репутацией отчаянного головореза, за спиной которого – сам Черный Поручик! Ах, с каким наслаждением любой из ночных забулдыг выпустил бы ему в грудь целую обойму! Так нет же, господа бывшие министры-заводчики-депутаты! Кишка тонка!..

И вот – полюбившийся ему город; милый дуралей Агранович; надежный, будто крепостной бастион, Геня; мудрый законник Профессор… «Красота! Как говаривал наш покойник Яша: „Вся судьба – что ставка на рулетке: пан или пропал. Если уж пан – так действительно полного фарту, если пропал – так с музыкой, с шиком!»… Ну ему-то повезло – вытянул Яшка свою карту…»

И вдруг Ристальникову пригрезилась калитка родного сада, знакомый пейзаж с беседкой и плетеными креслами среди листвы. Аркадий хотел позвать своих друзей туда, под сумрачную прохладу деревьев, но понял, что ни атамана, ни Яшки с Никитой нет поблизости. «Они же минуту назад были рядом, за моей спиной», – недоумевал Ристальников и не находил ответа…

В беседке неторопливо пили чай его домашние. Папа читал газету, мама усердно потчевала старших братьев пирогами и делала строгие замечания прислуге… Все, как обычно. Аркадий лишь не мог разобрать, о чем шла беседа, родственники говорили о своем и его вовсе не замечали…

Он открыл глаза. Стояла такая тишина, что звенело в ушах. Легкий, едва различимый предрассветный сумрак осторожно вползал в избу. На Аркадия повеяло утренней свежестью, и он смахнул пот со лба.

Из угла послышалось сонное посапывание. Ристальников поднялся и, стараясь не шуметь, подошел к топчану.

Они лежали, тесно прижавшись друг к другу, безмятежные, молодые и красивые, в серых зыбких сумерках похожие на родных братьев. «Неужели они и в самом деле большие друзья? – подумал Аркадий. – Со мной, например, атаман никогда так не ночевал!»

Он медленно, не торопясь, разглядывал Рябинина, силясь понять, почему вдруг этот незнакомый ему человек столь стремительно ворвался в его жизнь; почему он оказался таким близким и дорогим его атаману; почему именно с этим чужаком будет связана его дальнейшая судьба…

В мозгу Ристальникова вспыхнула разгадка давно мучившего его вопроса: «Наверняка именно Рябинин и был у атамана в день рождения. Оттого Гимназист меня и не пустил! Значит, ближе ему этот Андрей… А я? Разве я Старицкому не друг? Разве он не был для меня всем на свете?» Неудержимая волна жгучей ревности охватила Аркадия. Он попятился от топчана и безвольно упал на свою лавку.

«Всю жизнь я шел за ним… шел бес… беспрекословно, верил в него…» – зарывшись с головой в одеяло, невнятно бормотал юноша. Горячие слезы душили его. Аркадий перевернулся на спину и беззвучно зарыдал.

Он с болью вспоминал, как Профессор за глаза называл его «атамановым сынком»; как уважительно, в угоду опять же Гимназисту, держался с ним грозный Федька Фролов; да и сам Старицкий не раз снисходительно прощал за глупые выходки…

«Да если бы не я! – вскакивая с постели и размашисто растирая по лицу слезы, чуть не закричал Аркадий. – Если бы не я – не быть ему атаманом!» – заключил он.

Выплаканная едкая злость ушла. Ристальников постарался взять себя в руки, присел на краешек топчана и мысленно заговорил со Старицким: «Кто как не я, дорогой Георгий Станиславович, подал тебе идею воспользоваться случаем и подчинить нам Фрола? Не я ли, тогда еще мальчишка, сумел направить тебя?.. Эх ты, атаман! Другом, братом, даже сыном меня называл; говорил, что доверяешь мне, как никому, – Аркадий сокрушенно покачал головой. – Предал ты нашу дружбу… и меня предал… А ведь был ты мне роднее всех! Дороже отца с матерью, ближе братьев. Какой же я все-таки идиот, что не разгадал твоей лжи! Кровью, преступлением связал себя с тобой».

Ристальников покосился на Андрея:

«Не друг он тебе, атаман, пойми! Не знаю уж, каким был Рябинин раньше, но теперь… Теперь он враг тебе, враг всем нам… Своя у него, особая дружба. Недаром блатные шушукались, будто завелась в ГПУ новая змея, лютая, осторожная, с хитрым расчетом. Невдомек тебе, что именно „товарищ Рябинин» убил Федьку; он, злодей, расправился с Геней! Не говорил я тебе, Георгий Станиславович, думал, что ты знаешь об этих слухах. А что получилось: та самая гадина, которая похоронила лучшую в мире шайку, – и есть первый друг?! Не предполагал я, атаман, что ты такой простодушный… По-своему Рябинин, конечно, молодец – еще бы! – такое дельце сумел провернуть. Только вот куда приведет он нас? Одному ему и ведомо… Но зачем, зачем, атаман, ты растоптал нашу дружбу?»

Аркадий в отчаянии обхватил голову руками:

«Похоже, я упустил что-то важное… В чем-то не разобрался… Что-то недодумал… Да и что я делал все это время? Жил красиво, с вызовом. Как же, мальчишка, молоко на губах не обсохло – а посмотрите-ка на меня! Чем я хуже вас? Куда там – лучше! И сильнее, и способнее, и умнее.

Я могу пренебречь вашими мелочными страстями и дурацкими предрассудками… Почти полубог… А в результате лишь одно мирило меня с людьми, хоть как-то оправдывало бестолковое существование – мой атаман. Верил я в него, в наше общее дело, каким бы оно ни являлось; верил в дружбу с сильным неординарным человеком.

А что остается теперь?»

Аркадий беспомощно огляделся по сторонам. Полутемная изба показалась ему зловещей. Он почувствовал себя подло обманутым и одиноким. Утренняя прохлада леденила босые ноги, Ристальников мелко задрожал. Пожалуй, впервые в жизни он почувствовал себя маленьким и жалким. Ему очень захотелось найти чьи-нибудь сочувствующие глаза, хоть какое-либо утешение. «А ведь никого нет! – рассмеялся он горьким беззвучным смехом. – Никого! – озираясь по сторонам, с отчаянным восторгом повторил Аркадий. – Да завопи я… пусть даже на весь белый свет – кто меня поймет? Кому нужен… Кому нужен полоумный, разочарованный человек… – вор и убийца?.. Именно – вор и убийца… У которого, если и имелось в душе что-то возвышенное, так оно уже рассыпалось в прах…»

Аркадий посмотрел на Георгия и Андрея, как смотрят со стороны праздные прохожие – с пустым, ни к чему не обязывающим любопытством. Старицкий словно почувствовал сквозь сон этот взгляд, лениво поморщился и подвинулся ближе к Рябинину.

«А вдруг они и в самом деле верные друзья? – отрешенно спросил себя Аркадий. – Кто их разберет? О детстве и юности атамана мне почти не известно… Ясно одно: я им – помеха. Помеха во всем, – Ристальников с мрачным упрямством покивал головой. – Да, помеха… А может, я и раньше был им помехой? – в груди у него мучительно заныло. – Неужели – о нет!.. – я стою между ними?!»

Аркадий лихорадочно вспомнил все, что знал о прошлом Георгия Старицкого: «Блестящий, храбрый офицер, кавалер боевых наград… Сражался за Родину и на германской, и у Корнилова… Штурмовал Екатеринодар, был ранен под Орлом… Боже мой!!! Я – та злосчастная причина, что помешала ему погибнуть за Отчизну, принять славную смерть героя! Я сбил его с пути, увлек преступной романтикой, превратил в… – Мертвящий ужас пронзил юношу. – Ведь он пытается… хочет нормальной жизни… Друга нашел…

А я… я тяну его в прошлое… Значит, не Рябинин – злодей… Именно я – последний… связываю его с нашим темным миром… Я – первый его соратник, правая рука… Что же я наделал?»

Ристальников сжал кулаки и закусил губу. Кровь побежала по подбородку, но он не замечал ее, не чувствовал боли.

– Я все исправлю! – решительно прошептал Аркадий. – Если у меня что-то еще и осталось – так это понятие о чести и дружбе.

Он вернулся к лавке, сосредоточенно оделся, застегнул все пуговицы черной шелковой косоворотки, расправив складки и подтянув ремень. Аркадий разложил по карманам свои обычные безделушки: часы, носовой платок, верный револьвер. Затем он причесал волосы, глубоко, по-военному надвинул на глаза кепи; не глядя на Старицкого, коротко козырнул и вышел из избы.

Никита очнулся от легкого толчка.

– Что, пора? – негромко спросил он.

– Да вроде того, брезжит… – шепнул в ответ Еремеич и кивнул куда-то в сторону. – Я не об этом… Собрался уж вас тормошить, гляжу: парень ваш, Аркадий который, первым выскочил да резвенько так, туда вон, за сосну, – шасть!

– По нужде, должно быть… – Никита коротко зевнул.

Еремеич недоверчиво прищурился:

– Одетым по всей форме? И даже в картузе и с револьвером? Кабы чего… не того! Лицо у него уж чересчур…

Из-за сосны неподалеку раздался глухой выстрел.

– Господи помилуй! – охнул Еремеич и перекрестился.

Сухой, слишком хорошо знакомый звук вмиг оборвал сны. Рябинин и Старицкий разом сели на топчане. Словно по команде, каждый нащупал в изголовье пистолет и прислушался.

– Ой, горе! – донесся со двора протяжный голос Еремеича.

В дверях застучали сапоги.

– Горе-то, вста… – не закончил хозяин, натолкнувшись на два вороненых ствола. – Да идите же! – нетерпеливо отмахнулся он.

…Первым они увидели Никиту. Он стоял у сосны, опустив голову на грудь, упорно глядя куда-то вниз. Там, привалившись спиной к стволу, неподвижно сидел Аркадий. В широко открытых глазах плыли розовые отблески зари. Он выглядел спокойным и умиротворенным, кончики губ чуть улыбались.

Старицкий наклонился над ним.

– Не надо, атаман, я проверял, – остановил его Никита. – Кончился Аркаша; без мучений – прямо в сердце.

Георгий нетерпеливо мотнул головой, сдавленно выругался и пошел прочь, не разбирая дороги. Андрей растерянно смотрел на его крепкие босые пятки, на болтающиеся тесемки полувоенных бриджей…

– Как же теперь, а? – прикрывая покойнику глаза, вздохнул Никита.

– Выкопайте могилу! – встрепенулся Андрей и крикнул в сторону избы: – Еремеич! Неси-ка кирку с лопатой, да поживей.

Покуда хозяин с Никитой долбили тяжелую каменистую землю, Рябинин плотно запеленал тело Ристальникова в рогожу и крепко перевязал бечевкой.

Старицкий вернулся, когда тело уже опустили в могилу. Никита испытующе покосился на атамана. Тот молчал, уставившись на грязную рогожу на дне ямы. По бледному напряженному лицу Георгия то и дело пробегала судорога, на шее и висках вздулись тугие жилы.

Простояв так несколько минут, Старицкий нагнулся, захватил горсть земли, бросил в могилу и решительно направился к избе.

– Мальчишка! – еле слышно прошептал он и у самой двери громче добавил: – Закапывайте, нечего ждать.

Никита пошатнулся, как-то беспомощно и суетливо переступил ногами по парной земле. Он вспыхнул и, пряча глаза, пробурчал:

– Ну, Еремеич, закидываем, что ль?

Хозяин торопливо покивал и принялся закапывать могилу.

– Прости, Господи, его душу грешную, – Никита мелко перекрестился и бросился помогать.

Рябинин досадливо поморщился и пошел вслед за Георгием.

Старицкий разбирал мешок Ристальникова.

– На вот, повяжи под рубаху, – протягивая Андрею брезентовый пояс, сказал он.

Рябинин принял увесистый, похожий на охотничий патронташ пояс, застегнул его поверх гимнастерки.

– Сказано же тебе – под рубаху! – раздраженно бросил Старицкий. – Как-никак двести тысяч потащишь в золоте и английских фунтах.

– Не беспокойся, – холодно ответил Андрей. – Лучше бы ты сказал пару слов у могилы… На прощание.

– Ишь ты, пожалел! – яростно затягивая тесемки своего мешка, фыркнул Георгий. – Нашел, паршивец, где стреляться! Слюнтяй!

Он погрозил Рябинину пальцем:

– Вот она, Миша, голубая кровь! Все это великосветское воспитание, политесы и прочая галиматья… А я-то его, дурака, пожалел; с собой потащил, не бросил, как собачонку шелудивую, под забором. Чтобы он вот здесь, за четыре с половиной тысячи верст, себя пристрелил! Ты только посмотри, каков фрукт! Не хватало еще из-за этого сопляка переправу сорвать…

– Перестань! – резко оборвал его Рябинин. – Не в переправе дело… Завтра переправимся, невелика беда.

– Ну уж не-е-ет, – упрямо протянул Старицкий. – Сейчас пойдем!

– Солнце уже взошло.

– Черт с ним, с солнцем; все одно – пойдем! – В глазах Георгия металась неуемная злость. – Неужели хочешь отказаться?

– Мне все равно, – Рябинин опустился на топчан и поискал свои сапоги. – Взялся, как говорится, за гуж… А все ж подлец ты, Жора, бо-о-ольшой подлец.

Старицкий нарочито громко расхохотался и вышел.

– Никита! Еремеич! – послышался снаружи его повелительный голос. – Что вы там расселись? Не до поминок, пора к переправе.

Андрей в сердцах плюнул, обулся и поспешил во двор.

Георгий отослал Еремеича на берег готовить лодку и подступил к Никите, который безучастно сидел у свежего могильного холмика.

– Не время, Никита, медлить; пора уходить, – сказал Старицкий.

Никита молчал. Георгий тряхнул его за плечо:

– Пойми, мне тоже неприятно и… больно, поверь!

Никита мягко отстранился, кряхтя, поднялся на ноги и твердо ответил:

– Не пойду я с тобой дальше, атаман.

– Шутишь?! – подобрался Старицкий.

– Не шучу, – угрюмо озираясь по сторонам, пробормотал Никита. – Хватит. Погулял – и будет. А уж ты – решай как знаешь.

Он неторопливо отошел в сторону.

– Ну… хорошо… тому и быть, – выдавил Георгий. – От слова своего не отступишься?

– Не отступлюсь, – глухо отозвался Никита.

– Заметано, – кивнул Старицкий и быстрым шагом вернулся в избу.

– Никита, вы все обдумали? – подал голос Рябинин.

– А? – вздрогнул тот. – Да чего там… – он махнул рукой. – Надоело скитаться… За компанию – еще ладно, а так… Вот и Аркаши больше нету. Куда мне!.. Идите себе, товарищ Андрей, своей дорогой, а я – простой русский мужик, здесь мое место.

Старицкий вернулся с двумя туго набитыми узелками. Он сунул их Никите:

– Доля твоя законная. В золоте. Как положено.

Никита удивленно посмотрел на холщовые мешочки, взвешивая каждый на ладонях.

– Зачем они мне? – он пожал плечами.

– Бери! – прикрикнул Георгий. – Воля моя, последняя.

Никита бережно положил золото на землю.

– Раз это моя доля – закажу панихиду по Аркаше, – вздохнул он.

– Чем заниматься-то думаешь? – усмехнулся Старицкий.

– Поживем – увидим, – отозвался Никита, глядя куда-то мимо атамана. – Еремеич вот меня в сотоварищи берет.

– Выходит, сговорились? – покачал головой Георгий.

Никита не ответил.

– Ладно, прощай, – развел руками Старицкий. – Не поминай лихом.

Они обнялись.

– Храни тебя Господь, атаман, – прошептал Никита на ухо Георгию.

Старицкий вернулся к Андрею.

– Ну что, Миша, пошли? – весело спросил он. – Так уж, видно, судьбе угодно: опять нам вдвоем идти. Как прежде, как всегда!

Подхватив заплечные мешки и скатки с верхней одеждой, они зашагали к реке.

– Вот перемахнем, Мишенька, на тот берег, и все останется в прошлом! – приговаривал Старицкий.

Задорное утреннее солнце пробивалось сквозь кроны сосен, шаловливо путалось под ногами. Начинало припекать. Андрей прислушивался к словам Георгия и очень хотел им верить. А еще ему захотелось вернуться на девять лет назад, в май шестнадцатого, когда для них с Жоркой начиналась новая, полная загадок, волнующая жизнь.

Он обернулся – у могильного холмика на краю поляны неподвижно сидел Никита.

Через десяток саженей Андрей вновь обернулся, но Никита уже скрылся из виду за стволами вековых сосен.