Цветы для Анюты

Эпилог

Мои пальцы слегка дрожали, когда я делал короткие затяжки. Последний раз я курил пять лет назад. И вот теперь. Сказать, что я нервничал сейчас, значит не сказать ничего.

Стоя у двери, я далеко не сразу решился нажать на звонок. А когда все-таки сделал это, то пришлось ждать, а затем снова позвонить и опять ждать. Когда же стало очевидным то, что никого нет дома, я спустился и вышел на улицу. Соседи с любопытством глазели на меня. Я пожелал скрыться от их изучающих беспардонных взглядов, и направился к детской площадке, где присел на скамейке, на которой обычно сидят мамаши, присматривающие за своими детьми, катающимися с горки, или же копошащимися в песочнице. Сейчас было два часа дня, и стояла неприятная, удушающая жара, поэтому на площадке никого не было, кроме меня. Это позволило мне затянуться сигареткой. При детях, конечно же, я бы не стал этого делать.

Я неотрывно следил за домом, чтобы не проморгать появление Нютки. Сколько я уже так сидел — час? Два? Я и сам не знал. Время потеряло свой счет, и будто вовсе остановилось, а может, наоборот — летело так быстро, что я просто не успевал за ним, и от того мне казалось, что оно стоит на месте. Но солнце еще не садилось, а значит, я все-таки просидел не так уж и долго.

Наконец, я заметил машину, похожую на Пашкину, вернее, эта машина точь-в-точь, как у него. Да, так и есть, это она.

Из автомобиля выходили четверо — сначала Пашка, следом за ним Нютка, держащая на руках малышку — их общую с Пашкой дочь, а затем, нетерпеливо, словно только и ждал, когда ему позволят подышать свежим воздухом, выбежал Саша. Я дернулся в порыве окликнуть его, подойти, нет — подбежать к нему, но остановился. Мальчуган стремглав побежал к подъезду дома, и, споткнувшись, едва не растянулся на асфальте.

— Сынок, осторожнее! — услышал я Пашкин голос.

Вот в этот момент, я и остановился, будто наткнулся на невидимую преграду. Слова, что вот-вот готовы были слететь с языка, так и застыли комом в горле, и я чуть не подавился ими.

Сашка развернулся и побежал назад, к тому, которого называл отцом. Тот потрепал его волосы, а затем что-то шепнул ему, и мальчик, подойдя к коляске, в которой уже сидела маленькая Лена, покатил сестру по дороге. Малышка радостно залепетала, что-то увлеченно рассказывая брату на своем, одной ей понятном, языке.

Пашка вытащил из машины пакеты и понес их к дому. Позади шла Аня — повзрослевшая, и безумно красивая. Ее длинные, блестящие на солнце волосы были сколоты заколкой и завитые локоны спадали на спину. Это была уже не та Аня, что я знал в детстве, и даже не та, что была пять лет назад. Моя сестра превратилась в молодую, красивую, и, кажется, уверенную в себе женщину. Она уверенно вышагивала на высоченных каблуках, стук которых даже на расстоянии доходил до моих ушей.

Они остановились у подъезда, и ждали, пока Аня найдет ключ от домофона и откроет дверь, а затем, моя сестра что-то сказала сыну, и они с Павлом зашли в подъезд, оставив Сашку с Леной во дворе.

Меня накрыла волна негодования — как они могли оставить детей одних?! Но тут я заметил еще одного члена их семьи — внушительных размеров пса, который улегся рядом с коляской и, то и дело поднимал свою большую, лохматую голову, едва заслышав какой-нибудь звук.

Я потушил сигарету, и уже было направился к сыну, но снова что-то удержало меня, остановило. Наверно, это страх. Да, я боялся подойти, я трусил, потому что совершенно не знал, что сказать.

Пока я решался да раздумывал, из подъезда вышел Пашка. Он что-то сказал Саше, и они весело рассмеялись. Сейчас я испытывал двоякие чувства по отношению к другу. С одной стороны, я был безмерно благодарен ему — то, что он любил моего сына, было видно невооруженным глазом. Но с другой стороны, я завидовал ему. Мой сын называл его отцом, в то время, как я стеснялся даже подойти к своему ребенку.

Я провожал их взглядом, пока не закрылась дверь и не скрыла их от моего взора.

Увиденная мной картина изменила мои планы. Пока я сидел в самолете, и представлял себе, как постучусь в дверь, как увижу Пашку и Аню, как они обрадуются мне, как буду счастлив я, все было иначе — все было легко, весело и просто.

Но я увидел, как они счастливы, как счастлива Аня, как нежно и заботливо обнимает ее Пашка, как смотрит на нее, как она улыбается ему в ответ. Я увидел, как любят они моего сына, и как любит их он. Смогу ли я войти в их мир, не разрушив его? Смогу ли я вот так просто и спокойно смотреть на своего сына, не соблазнившись желанием восстановить на него свои отцовские права? Я и не подозревал, какая эта боль — смотреть на своего ребенка без права назвать его своим. Наблюдать, как он называет отцом другого мужчину… Это кислая, вяжущая оскомина, которая застывает в горле, а затем добирается до самой грудной клетки, где и остается, уютно пристроившись.

Уж, может быть, лучше не играть с судьбой и не рисковать ни своим спокойствием, ни спокойствием этой счастливой и дорогой мне семьи? Уж лучше, может быть, остаться для своего сына тем самым дядей, что присылает на праздники клевые подарки?

Я вздохнул, и, выудив из кармана пачку, достал новую сигарету. Втянув в себя едкий, но спасительный дым, я, не спеша, и совершено нехотя поплелся прочь от этого дома. Я брел по незнакомому мне городу, пока не наткнулся на большой цветочный магазин. Выбрав самый большой и самый красивый, по моему мнению, букет, я поинтересовался у продавщицы, не организуют ли они доставку. Женщина ответила, что за дополнительную плату цветы будут доставлены в любой район города, а затем записала адрес и предложила вложить в букет записку.

— Отличная идея, — ответил я. — Спасибо.

Купив открытку, я нисколько не размышлял, что написать. Пальцы сами нацарапали:

— А можно с курьером передать еще кое-что? — спросил я. Женщина вопросительно уставилась на меня. — У меня тут небольшие подарки детям. Я бы хотел передать их, — я показал два пакета, в которых лежали самолет, конструктор и кукла для маленькой Лены. Про медведя я почему-то совершенно забыл.

— Подождите секунду, — ответила она, и удалилась куда-то, наверно спросить совета. Вернувшись, она дала добро. — Только эта услуга будет иметь отдельную плату, — предупредила она. Я молча расплатился и вышел из магазина.

В кассе аэропорта мне удалось купить билет на сегодняшний рейс. Правда самолет отлетает в семь вечера, так что я приготовился к томительному ожиданию. В подарочном пакете лежал плюшевый медведь и смотрел на меня грустными глазами-пуговками. Он то ли грустил, то ли осуждал меня. А может, и то и другое вместе. Я глубоко вздохнул, и, запихнув медведя подальше в пакет, уставился перед собой. Я смотрел в одну точку, но ничего не видел. Я просто предавался размышлениям и далеким воспоминаниям. Ведь наши воспоминания могут многому нас научить, если смотреть в них по-новому…

Но чему научился я? Какой урок извлек из того, что мне выпало пережить?

В голове мелькнула еще одна картинка-воспоминание. Вот мы в компании моих друзей, отмечаем мой день рождения. Мы играем в какую-то игру. Девочка, по имени Лида, вытаскивает записку и читает написанное вслух. Все смеются, и мы с Нюткой громче всех. Лида что-то оскорблено говорит, и мы с Аней, переглянувшись, смеемся еще громче. Я не всегда ненавидел ее.

А еще, я никогда никому не говорил, что не люблю Аньку, ну, кроме мамы, конечно.

Тем не менее, мой эгоизм не позволял мне простить ее и принять. Я был уверен, что так будет всегда. Я был убежден, что имею больше прав на любовь и внимание родителей. Ну, а теперь оказывается, что я и вовсе не являюсь сыном своего отца, который любил меня и воспитывал наравне с родной дочерью.

Сколько раз я обижал и унижал Аню! Сколько гадостей наговорил ей, сколько дров наломал! А теперь она воспитывает моего сына, и, я уверен, любит его, как родного. Он растет, так же как и я, когда-то, уверенный в том, что родители души не чают в нем. Смею ли я врываться в его жизнь и калечить, уродовать его убеждение? Нет. Я просто обязан наступить на горло своим желаниям, и хоть раз в жизни поступить, так как нужно, а не так, как хочется мне.

Аня, Анечка, Анюта… Прости меня за все, ну, и за то, что сбежал с твоего дня рождения. Но я люблю тебя, люблю, моя маленькая сестренка. Надеюсь, ты меня поймешь, и простишь. Конечно, простишь. Всегда прощала. Такое уж у тебя доброе сердце.

Громкий женский голос сообщил о том, что началась посадка на мой самолет, и я, все еще не отошедший от собственных размышлений, словно в трансе направился к самолету. Я не заметил, как толкнул высокого крупного мужчину, и от столкновения, пакет, что я держал в руке, упал на холодный мраморный пол. Черные глаза-пуговки грустно уставились куда-то в пустоту. Я поднял медведя, и воспоминания сегодняшних событий снова закружили в моей голове, мелькая картинками перед глазами. А в ушах стоял детский мальчишеский смех.

А еще мне вспоминалась ее счастливая улыбка, посвященная мужу. Как же она счастлива! И я тоже счастлив за нее. Счастлив! Но отчего же мне так нестерпимо больно?

Я уложил медведя в пакет и вышел на улицу. Моросил дождь, хотя еще днем стояла жара. Но, не смотря на это, я надел темные очки, чтобы скрыть слезы, упрямо наворачивающиеся на глазах.

Кто сказал, что мужчины не плачут?