Дали туманные

10

Он попытался ходить по своему закуту, меряя его шагами. Металлические пластины противно прогибались и скрипели под его тяжестью. Окна в этом закуте не имелось. И вообще ничего, кроме дохлого, затянутого сеткой светляка на стене, да кучи прошлогодней соломы в углу. В двери, тоже обитой металлом, был проверчен глазок с наружной задвижкой, в который время от времени кто-то наблюдал за Красноморовым. В остроге стояла немая могильная тишина, не нарушаемая никакими вздохами внешнего мира - людскими голосами, к примеру, или шумом ветра в листве деревьев.

Тишина, впрочем, только на первый взгляд казалась абсолютной. На самом деле до Красноморова доносились какие-то шорохи, мышиное шебуршание, потрескивание, непонятное утробное бульканье. Фольклористы, небось, давно бы объяснили эти звуки шалостями или любознательностью Хозяина. И разум Красноморова, видимо, и впрямь слегка помутился - нивесть сколько часов провести без пищи и даже без ведра отходного. Намеренно что ли не пожелали ставить в камору или запамятовали? Усевшись на соломе и прикрыв колени краем полушубка, он нашел что-то уютное или по крайней мере успокоительное в мыслях о скрывавшемся от глаза людского Хозяине, который, как утверждали фольклористы, есть в каждом доме - и жилом и брошенном.

Часовой механизм, не дававший Василию потерять счет времени, показывал восемь вечера. На улице, поди, стемнело. Знакомый сполох за южным лесом налился неживым розовато-зеленым сиянием, и снег на крышах уже, должно быть, впитал в себя этот непонятный свет.

Где-то далеко взмыли вверх приглушенные стенами острога голоса, среди которых ему почудился один или даже два женских. И сразу, как по команде, пришли мысли о Микеше, какая она, и как Красноморова обвела вокруг пальца. Но не может быть так, чтобы Микеша столь искусно притворялась. Невозможно это, к тому же она троюродная, не чужая совсем. Впрочем, здесь все находятся в каком-то родстве. От мыслей этих на душе стало совсем муторно. Он подумал, что будь Микеша рядом, он бы ей все простил - и что она с парнями Археолога знается, а может, и с Ванниковым самим. Простил бы, оставил хотя бы на время свою ревность и всякие амбиции - Микеша была ему нужнее собственной жизни. Он задремал и тоска его из острой и горькой превратилась в сладкую и ноющую боль.

Красноморов не понял, долго ли спал, его разбудил шум, показавшийся то ли спросонья, то ли из-за дребезжащих металлических плит оглушительно бьющим по ушам. В коридоре что-то происходило. Он сел на своей соломе, напряженно вглядываясь в дверь. Загрохотали засовы. "Да не надобно мне сетей ваших, что я своего троюродного не знаю", услышал он сердитый шепот.

И на пороге его закута появилась Микеша. То был не сон. Василий поднялся с соломы и шагнул вперед.

- Ты?!

- Васечка, бедненький мой... Вот где они тебя держат... А я тут поесть тебе сообразила. Думаю, разве они кроме хлебова дать чего догадаются...

- Микеша...

- Погоди минутку, Васечка, родненький... Ну разве так можно с человеком обращаться, - повысила голос Микеша. - Погоди минутку, Васечка...

Микеша толкнула тяжелую дверь закута. И Василий снова услышал ее горячий шепот.

- Слушай ты, молодец, как и величать тебя, не знаю, но вот что я скажу. Тебя сюда зачем приставили?

- Известно, зачем - охранять, - ответил неустоявшийся ломкий еще басок курсанта и Красноморов почувствовал его наглую мальчишескую ухмылку.

- Вот и я о том же - охранять, а не издеваться над человеком. Сколько он у вас тут сидит? Я все знаю, не утруждай свою память. А коли так, почему в каморе нет ведра отхожего? Отведи арестованного, куда положено...

- Так не велено, госпожа Зотова...

- Я те покажу - не велено! Нет такого указа, чтобы муки терпеть. Веди, а то весь Город разбужу с округами.

Курсант заглянул в камору и поманил Красноморова пальцем.

...Ничего особенного она ему не сказала - так, разные мелочи, в основном успокоительного свойства. Но и этого было достаточно, чтобы к Красноморову вернулась способность думать. После ухода Микеши он обрел почти хорошее расположение духа, хотя жизненное пространство снова сжалось до размера тюремной клети и разорвать ее прутья можно было разве что силой мысли.

Сто лет уже, если не больше, в округе действовал запрет на выход из-за границы земель, примыкающим к городским слободам. Может, в далеких путешествиях особой нужды и не предвиделось - земля вокруг Города вполне кормила. А вот заблудиться в глухих, навевавших страх лесах ничего не стоило, и костей потом не сыщешь. Что бывало, то бывало... Значит, содержалось что-то разумное, хотя и не совсем понятное, лично ему, Красноморову, в запретах этих, которые Ванников теперь хотел возродить и даже ужесточить.

О прошлом Красноморов, как он выяснил теперь, перебирая свои мысли, знал не так уж и много. А все потому что особо не интересовался, потому что привлекала его только физика и он сознательно не желать терять времени даром на изучение летописей в городском читалище. Он вообще читал мало - опять-таки физика требовала, чтобы ее не делили ни с кем. И постепенно круг его интересов сузился невероятно, прямо - такое сравнение пришло ему в голову - как размер обитаемых земель вокруг Города, если сопоставлять с размером всей планеты.

Теперь пытался вспомнить (этому еще в гимназиуме учили), что же произошло в прошлом до таинственного Обновления. Что-то очень и очень грозное, от чего, как в Писании сказано: "пропиталась ядом земля, и вода, и воздух". И сгинуло бы человечество, если бы не "защитники". В общем, надо думать, произошла непонятного свойства глобальная экологическая катастрофа, в результате которой погибло почти все население Земли, а спаслись (опять же благодаря "защитникам") только те, что остались в Городе. А что являл собой Город до Обновления? И кто такие "защитники"? С Городом не совсем ясно. Известно одно, как стоял, так и стоит. А вот "защитники" - это скорее всего физики да химики да биологи - иных он себе не представлял. Короче говоря, те, кого не без пренебрежения теперь, с легкой руки Букреева, царство ему небесное, называли "технарями". Но ведь именно "технари" в свое время, насколько Красноморов знал о прошлом, и довели планету до убийственного состояния. Они же потом и спасли то, что еще можно было спасти.

Красноморов вспомнил мертвую зловонную реку на северной окраине общины, некогда проложившую себе путь между низкими илистыми берегами. Дух был таакой, что его спутники все, как один, повернули назад, отказавшись даже обследовать местность. И по сю пору северный ветер по осени доносит временами запах мерзостно-тошнотворной гнили. А в другую поездку на вездеходах в поисках особо опасных могильников с уцелевшей техникой они наткнулись на длинную прямоугольную яму с просевшей землей, кое-где обнажившей человеческие кости. Сверкало ослепительное, весеннее солнце. Яму обступили черно-зеленые с поникшими в безветрии ветвями ели. В их тени лежал нестаявший еще ноздреватый снег, от которого веяло холодком. Прямо под ногами Красноморов увидел выбеленную временем кисть руки с шестью пальцами. Он отступил на шаг, а этот неестественный шестипалый остов еще долго стоял перед его глазами. В летописях, который хранились в тайном городском читалище (как член Великого Совета Красноморов имел туда доступ, но обычно этим своим правом не пользовался), сообщалось (как ему поведала Ефросинья Ярославна), впрочем, довольно глухо и туманно о каких-то массовых уродствах, имевших место до Обновления. Василий помнил, что в детстве его да и других мальцов пугали уродами. Но на его памяти никто истинных уродцев не видывал, хотя страшное воспоминание о них жило: переходило от поколения к поколению.

Чего однако не осталось после Обновления, так это многочисленных зверей, хорошо описанных в старинных книгах. Куда они подевались, все эти волки, медведи, кабаны, лоси? Если верить книгам, прежде леса ими кишмя кишели. Сейчас в лесах ютилась самая мелочь - белки, крысы, изредка попадались зайцы, тощие и испуганные. Из летающих выжила лишь кое-какая птичья сволочь (как писал один из древних авторов): славки, воробьи да наглые картавые вороны. В реках можно было отловить костистых, противно сопливых ершей.

По звяканью металлической защитительной сбруи в коридоре Красноморов понял, что в очередной раз сменилась стража. Моргнул и закрылся глазок. И снова все затихло в остроге. Позднее что-то железное упало и с грохотом покатилось. Мужской голос довольно внятно выругался. Красноморову показалось, что где-то в отдалении спорят, судя по тембру голосов, мужчина с женщиной. Сердце Красноморова подскочило: Микеша? Но снова наступила тревожная могильная тишина.

Тревога вытеснила все остальные мысли. Прежде в Красноморове сидела уверенность, что с членом Великого Совета ничего не сделают. Не посмеют, даже если он подозреваемый. Кишка тонка. Сначала дело нужно как следует расследовать. Но ведь расправились же с Букреевым. Даже если у того и была вина перед народом, то не такая это вина, чобы жизни лишать. Внезапно Василий понял, что и с ним могут поступить так же - придти втихоря и убить. А потом объявить всенародно - дескать, извели. Или что он сам мебя извел, злобы собственной не снес. Это даже лучше. Доступней и понятней. Совесть, мол, заела.

Когда в двери лязгнул ключ, Красноморов вжался в стену. На пороге каморы тоже кто-то замер. Красноморов поднял голову. Перед ним стояла красная, в сбившемся платке Жаклина.

- Василий Егорыч, миленький... Я вот к вам... Еле прорвалась... Поесть, попить принесла...

- Да я вроде и не голодный, - тихо сказал Красноморов.

- Как это не голодный? Время-то к полуночи...

Жаклина скинула шубу, пошарила глазами по стенам в поисках крючка, потом бросила шубу на солому, присела, жестом приглашая Красноморова, и развязала узелок.

- Пироги... Вот с черемухой, Василий Егорыч, отведайте. да не стесняйтесь, бога ради, присаживайтесь... А это запить, чтобы в горле сухо не было...

Пироги были славные, однако Красноморову и кусок в горло не шел. Но чтобы не обижать девку, он пересилил себя.

Потом Жаклина, расстегнув пуговицу холщевой блузки, вытащила из-за пазухи тряпицу, осторожно развернула ее и протянула Красноморову крохотную белую лепешку.

- А вот это, Василий Егорыч, проглотите да запейте смородиновым настоем, а то горько оченно... Только не спрашивайте, бога ради, что да откуда. Не ребенок, сами понимаете, если что непривычное, откуда оно может быть. Это "фенамена" называется. Силы и бодрости прибавляет, можно хоть трое суток не спать, и ничего...

- Зачем же мне бессонницей мучиться? Чем еще здесь заниматься, кроме спанья?

- А тут вы не правы, Василий Егорыч... Вам испытания предстоят, лучше силы не только поберечь, но и приумножить.

- Что за испытания?

Жаклина вздохнула.

- Ох, Василий Егорыч, вы как дите малое, честно слово... Вас же обвиняют... В убиении господина Букреева.

- Да не убивал я его!

- Я-то верю, ох, как верю, Василий Егорыч...

Неожиданно Жаклина заплакала.

- Ну, что ты... Ну, будет, будет, - утешал ее Василий.

- Ну, какой же вы бесчувственный, Василий Егорыч... Вы что, ничего не видите, не понимаете?

- Да вроде нет...

- Замуж меня возьмите, - еле слышно прошептала Жаклинка и спрятала лицо на груди у Красноморова.

- Да что ты? Как это замуж? Сама говоришь - обвиняют меня, а ты замуж... Не ко времени это. Я человек конченный. И потом ты не очень-то, в глазок, поди, наболюдают... И слышно все.

- Пусть их, наблюдают... Возьмете замуж-то? - всхлипнула Жаклинка.

- Но не в остроге о таких вещах говорить надобно... Да и на что я тебе дался? Неужто парней помоложе не сыскать?

Жаклинка плакала, привалившись к груди Красноморова. Ему пришлось обнять ее и по волосам погладить, успокаивая, как ребенка.

- Ну, будет, будет, - приговаривал Красноморов.

- Ох, Василий Егорыч... Ничего-то вы не понимаете...

Когда Жаклинку удалось оторвать от себя и выпроводить из закута, Красноморов, покачивая головой, зашагал по гулкому металлическому покрытию пола. Вот те на, думал он и губы его расплывались в довольной улыбке. И на что я им всем дался?