Дали туманные

17

Притихший, как думалось вначале, не успевший еще пробудиться от позднего по случаю воскресенья утреннего сна Город на самом деле был парализован ужасом. Когда взорвались топливные склады, многие горожане выбежали на улицы - подозревали, что Красноморов сдержал свою угрозу, обещая адресовать своим мучителям могущественный посыл.

Под утро завяли, окончательно погаснув, обесточенные светляки. И это наполнило души горожан мрачными и тревожными предчувствиями. Битву же на городской окраине наблюдали те, кому удалось забраться повыше, - с крыш да с пожарной каланчи. Большинство горожан видело "мышонка" впервые в жизни и появление боевой машины, плывущей над землей, многих повергло в состояние, близкое к обмороку.

На главной улице "мышонок" был встречен женщинами. Василий высунулся по пояс из люка.

- Васечка! - услышал он взволнованный голос Микеши. - Все ли живы, Васечка?

Красноморов показал на кузов "мышонка".

- Там раненые. Бабы да детишки...

- В лечебницу вези! - крикнула Микеша, вскакивая на подножку и держась руками за скобы трапа.

На улицы высыпали молчаливые горожане. Василием владело какое-то мрачное, ранее им не испытанное чувство. Приветствуя рукой горожан, он сознательно разыгрывал лицедейство, навсегда - это он отлично понимал - прощаясь с простодушным прошлым. Он перестал быть одним из горожан, пусть даже умным, уважаемым, немного чудаковатым, слегка простоватым и недотепистым Василием Красноморовым, который прожил в полусне, не желая видеть, что творится вокруг, свои тридцать семь лет. Теперь само существование Города было поставлено на карту. Страшно было подумать, что произошло бы, если мамаи поганые напали при Букрееве. От Города, как и от Беличьего, могли бы остаться лишь остовы обгорелых строений. Недавнее судилище на площади представлялось Красноморову нелепой комедией, детской шалостью на фоне безвинно пролившейся крови и искалеченных судеб.

Лицо Василия, возвышавшегося над крышей "мышонка", с плотно сжатыми губами и затвердевшими скулами казалось непроницаемым и угрюмым.

Осторожно петляя по улицам, "мышонок" подплыл к лечебнице. На крыльце уже стояли лекари во главе с толстым Петрушиным, облаченным в белый фартук костоправа.

- Вот ведь какое дело, Василий Егорыч, - сказал Петрушин и скорбно опустил уголки рта.

Василий с Бориславом осторожно вынимали раненых беличанок из машины и передавали их на руки помощникам Петрушина. Около "мышонка" образовалась толпа. При виде очередной жертвы мамаев дружно охали.

- Что случилось-то, Василий Егорыч? - решился спросить Петрушин.

- Мамаи напали на Беличье. Все пожгли и порушили. Эти вот только и остались в живых...

- Мамаи... - покатилось по толпе. И женщины, еще не зная толком, кто такие мамаи, закричали пронзительно тонкими голосами.

- Все, кажется, - Борислав Балашов залез внутрь "мышонка".

- Нет, не все, - сказал Красноморов. - У нас еще в поддоне покойник. Распорядитесь, куда отнести, Иван Демьяныч, - обратился он к Петрушину.

Тот послушно кивнул и жестом подозвал двух подручных.

Толпа вновь заголосила.

- На площадь давайте! - крикнул Красноморов горожанам и занял место в машине.

- На площадь-то зачем? - полюбопытствовал Борислав.

- С народом объясниться надобно.

Городская площадь, где накануне хотели растерзать Красноморова, заполнялась людьми. Толпа росла. Из переулков выходили все новые и новые группы людей. Все молчали.

Красноморов перепрыгнул с брони "мышонка" прямо на помост, с которого еще не успели убрать клеть. На Василия уставились сотни глаз. Он понял, что каждое его слово будет воспринято как откровение.

- Горожане! - громко крикнул Красноморов, сознательно отбросив привычное обращение: "Господа". - Братья! Сестры! Все мы родня друг другу. Все мы люди одного большого поселения, над которым нависла страшная беда, каковую народу нашему еще не доводилось переживать. Захватчики из чужих земель, мамаи проклятые, сожгли все как есть Беличье. Не осталось там ни одного целого дома и ни одного живого хозяина, - Василию пришлось замолчать - его голос заглушили причитания.

- Несчастные поселенки в одну ночь лишились не только крова, но также и отцов, мужей, а некоторые и детей...

Женщины голосили и Красноморов снова вынужден был сделать паузу, на сей раз более длительную. Призывая к тишине, Василий поднял руку.

- Нам удалось разбить отряд мамаев. Но богу одному известно, сколько еще врагов, и быть может, более грозных готовится напасть на нас. Перед лицом этой опасности бледнеют и отходят в сторону наши домашние горести и тревоги. Не время сейчас копаться в том, кто погубил старого нашего главу господина Букреева. Не время и счеты сводить, - Василий понял, что нельзя лишать толпу иллюзий относительно собственных необычайных способностей. - То было преступление и главный виновник не ушел от возмездия. Нет больше Никиты Ванникова! И память о нем осталась черная. - Толпа охнула, голосившие бабы разом смолкли. Краем глаза Василий заметил пробиравшегося сквозь ряды Федьку Ворона с фотокамерой. Скорчив заговорщицкую рожу, Федька расставил прямо перед помостом треногу и нацелился объективом на Красноморова.

- Мы слишком много думали о своих делах и заботах, не отдавая себе отчета в том, что за быстротечной рекой Белкой да за дремучими лесами существует иной мир, таящий в себе грозные опасности. И люди там могут быть дикие и недобрые. Нельзя терять ни минуты! Горожане и селяне, способные носить оружие! Все, у кого правдами или не правдами - не время считаться - припрятана добытая из захоронок техника, призываю вас: защитите Город! Не допустим, чтобы поганые мамаи пожгли хотя бы один дом! Спасем от полона наших детей и женщин! Мужики! Сбор в три часа пополудни на этом месте. У кого есть - с оружием.

В толпе началось движение. Помост окружили. К Василию тянулись руки. Он на минуту опешил, но тут его выручил невесть откуда взявшийся Пимен со спрятанной в бороду улыбкой. Люди расступились и Василий увидел в руках у Пимена на белоснежном крахмальном полотенце с вышитыми красной нитью петухами огромный, словно по заказу свежеиспеченный каравай, на котором возвышалось блюдечко с перемолотой солью.

Василий обломил корочку и сжевал ее, обмакнув в соль. И тотчас пименовские племянницы в одинаковых шубейках и пуховых платках подхватили полотенце с хлебом и пошли сквозь людскую стену. К ним потянулись десятки рук - всем хотелось отведать этого огромного братского каравая. Полотенце с хлебом пошло по рукам. А Василий, будто выпотрошенный изнутри, привалился спиной к прутьям позорной клети. Казалось, про него забыли.

Из "мышонка" высунулся Борислав.

- Отдохнуть надобно, Василий Егорыч...

- В чаевню давай, потрапезничаем, Василий Егорыч, - радостно подхватил Пимен. - Гей, девки!..

В толпе прошелестело: "Простил... Простил..."

И хор голосов немедленно поддержал Пимена:

- И вправду отдохни, батюшка, Василий Егорыч...

- Досталось тебе, сердешному...

- Извести же хотели!..

- А тут еще эти... Как их?

- Мамаи проклятые...

- После, после, господа... - сказал Красноморов. - И тебе спасибо, Пимен. Потрапезничаем еще во славу, а теперь - за оружием!