Дама с единорогом

Глава XXIV

С некоторых пор Мэрилин боялась ходить в церковь: ей казалось, что Бог покарает её. Каждый раз, проходя мимо часовни, она лихорадочно крестилась и ждала, что сейчас земля разверзнется и поглотит её. Но, видимо, Господь лояльно относился к её сердечной привязанности, и Мэрилин немного успокоилась, решив, что если что-то существует, то так оно и должно быть — не может же оно существовать, если не угодно Богу.

Ей претил удушающий запах кухни, претила ругань слуг, беспросветная, как ей казалось, тупость матери, не думавшей ни о чём, кроме заготовок на зиму. При виде Эммы, с поразительной лёгкостью справлявшейся с ордой служанок, вместе с ними шившей, суетившейся на кухне, развешивавшей бельё для просушки, Мэрилин становилось ещё хуже. Она напоминала ей о Бертране, которого она видела всё реже, а её соперница — всё чаще. И Мэрилин не выдерживала, таскала за волосы Джоан, закатывала истерики, издевалась над Уитни, которому никак не давалась латынь. Но когда появлялся отец Бертран, она замирала от восторга, была со всеми ласкова и даже угощала племянника печеньем, которое сама пекла.

Но исповедь, исповедь была для неё настоящей мукой, Страшным судом. Она не могла солгать пред лицом Господа, но и сказать правду не имела права. И девушка каждый раз юлила, словно уж на сковородке. На вопрос, не согрешила ли она, Мэрилин осыпала отца Бертрана кучей мелочей, невинных прегрешений, в тайне радуясь, что он не видит её залитого краской лица. Ей тяжело давалась ложь, но не лгать она не могла. И поэтому, вслед за матерью повторяя текст «Confiteor», девушка вкладывала особый пыл и особый смысл в слова: «Моя вина. Моя вина. Моя величайшая вина».

Во время очередной исповеди Мэрилин слишком нервничала; это не укрылось от проницательного священника.

— Вас что-то тревожит, дочь моя? — спросил он, прервав её сбивчивую речь.

Девушка вздрогнула, испуганно подняла глаза и чуть не вскрикнула, встретившись со взглядами деревянных статуй евангелистов; казалось, они смотрели на неё с укором.

— Что с Вами, дочь моя? — Беспокойство Бертрана всё возрастало. — Будьте откровенны со мной пред лицом Господа.

— Я согрешила, святой отец, — чуть слышно пробормотала Мэрилин.

— Господь милостив и простит Вам Ваш грех. В чём Вы согрешили?

— Я полюбила. — Губы у неё пересохли. Сейчас, сейчас её, лгунью и преступницу, постигнет заслуженная кара! — Я полюбила человека, любить которого не имею права. Он молод и красив, святой отец, а я всего лишь слабая женщина…

— Вы согрешили с ним? — нахмурился священник.

— Нет.

— Так в чём же Ваш грех?

— Он очень набожен, я боюсь, что оскорбила его святость… Моя семья не одобрила бы брака с ним, да и он не женился бы на мне. Святой отец, я так страдаю оттого, что неделями не вижу его!

— И больше ничего?

— Ещё я мучима ревностью, которую испытываю к своей счастливой сопернице.

— Роза в чужом саду всегда милей своего первоцвета, — чуть слышно пробормотал Бертран и громче добавил: — Ваш грех невелик, Бог простит Вам. Если Вам больше нечего сказать мне, — он выждал немного, — то прочитайте пять раз «Miserere» и ступайте с миром. Во имя Отца, Сына и Святого Духа отпускаю Вам грехи Ваши! Аминь! — Молодой иерей осенил её крестом и отпустил.

Когда Мэрилин вышла, её шатало. Она опять солгала на исповеди, хотя клялась, в этот раз скажет правду. Слаб, слаб человек и грешен!

Исповедав обитателей замка, священник отправился в деревню. Он искренне сочувствовал несчастным, потом и кровью зарабатывавшим гроши, которые тут же пропивали в соседнем кабачке. Пили все: и мужчины, и женщины, и отец Бертран ничего не мог с этим поделать.

В этот раз, по случаю исповеди, он ехал не один: его сопровождала Эмма, которой расчувствовавшаяся баронесса Форрестер поручила раздать скромные подарки — специально испеченные пресные хлебцы. Помимо этого, уже по собственной инициативе, вдова собиралась облагодетельствовать пару женщин, крестивших в этом месяце детей, подарив им по мере ячменя.

Мэрилин с тоской и обидой наблюдала за тем, как Эмма садится в тряскую двухколёсную тележку, запряжённую флегматичным осликом, как священник привязывает своего мула к задку тележки и садится рядом. Ей тоже хотелось оказаться там, бок о бок со святым отцом, но она вынуждена была отказаться от мысли попроситься с ними в деревню. Ничего, у неё ещё всё впереди, красота и молодость возьмут вверх над добродетелью.

— Не считаете ли Вы, что раздавая деньги, вредите им, святой отец? — спросила Эмма, узнав, что священник намерен раздать бедным милостыню.

— Я не даю денег тем, кто обратит их во зло, — улыбнулся Бертран. — Надеюсь, мои старания обернуться для них благом, и они возрадуются и восславят Господа.

— Каким образом, святой отец? — удивилась вдова.

— Увы, нищета в этих местах ведёт к унынию, жестокосердию и питию, давая же им деньги, я смягчаю их сердца.

— И всё же, полагаю, лучше кормить их детей, чем давать им деньги. Презренный металл отравляет сердце, плетёт цепочку из грехов. Тот, чья душа обращена к Господу, и, будучи лишён средств к существованию, будет славить его. Несколько динаров не спасут ничьей души.

— Так зачем Вы помогаете им, если не верите, что поступаете во благо?

— Я люблю их и искренне сожалею о том, что порой они лишены самого необходимого.

— Вот за это я и люблю её, — подумал Бертран. — У неё такое большое сердце, что оно может вместить весь мир. Ни разу я не слышал от неё жалоб на Бога, пославшего ей столько испытаний; единственное, о чём она сожалеет, — это незавидное будущее её детей. Они очень милые, её дети, и я рад, что брат Ансельм берется устроить Уитни; надеюсь, избрав служение Господу, мальчик вступил на нужную стезю. Осталась Джоан. Баронесса Форрестер советует и её посвятить Богу, но я чувствую, что сердце её не лежит к послушничеству. Думаю, сэр Гаятан не откажется взять её для своего второго сына. Приданое за ней будет невелико, но зато жениху не придётся сомневаться в добродетельности невесты. Если он не согласиться, придётся обручить её с Джеймсом Харриком. Брат говорит, он нажил небольшое состояние на продаже сыра. Конечно, сокмен и дочь рыцаря — не лучшая пара, но уж лучше ей жить с ним, чем прозябать в доме бабки.

Раздумья о возлюбленной и её детях заняли почти всю дорогу до деревни. Она раскинулась в ложбине, возле моста через сонную реку, в коричневатой воде которой женщины стирали бельё, ребятишки сетями ловили рыбу, а пастух поил коров. У моста, возле выпаса, стоял один из кабачков, которые любили по вечерам навещать крестьяне.

Священник спешился и, ведя в поводу мула и осла Эммы, направился к ближайшему дому, приветливо улыбаясь игравшим на дороге ребятишкам.

— А мамки нет дома, — радостно крикнул ему щербатый карапуз. — Она барвинок пошла рвать.

— Зачем же?

— Она видела, как ночью Милдред летала на метле и наводила порчу на скотину.

Бертран удручённо покачал головой и зашагал к мосту.

— Этого следовало ожидать, — пробормотал он. — Я чувствовал, что здесь не обошлось без Нечистого. Но, боюсь, они осудят невиновного к вящей радости Искусителя.

— Что случилось, святой отец? — Встревоженная Эмма слезла с повозки и зашагала рядом с ним.

— Руфь и её соседи недавно жаловались, что дома у них начало твориться неладное: кисло молоко, перестали нестись куры. Я несколько раз окроплял всё Святой водой, но, по их словам, это не помогло. Они винят во всём служанку кабатчика, но я не верю, что Милдред виновна. Я говорил с ней, исповедовал и могу поручиться, что она обыкновенная грешница, не многим грешнее прочих дщерей человеческих. Она носит оловянный крестик — а, как известно, ведьмы не выносят даже вида распятия. Она красивая женщина, отсюда все её беды.

— Но есть свидетели… Да и куры не будут просто так переставать нестись.

— В том-то и дело, что свидетелей нет. Они просто ненавидят её.

— Но Вы ведь не станете спорить, что это дело рук ведьмы?

— Возможно.

— Тогда отчего же Вы так защищаете Милдред? Ведь на неё указали…

— Поймите, я знаю, что она невиновна! Ведьма не может причащаться и целовать крест! Она не выдержит пытки, я не буду брать грех на душу.

— Вы не отдадите её в руки Церкви? — покачала головой Эмма.

— Нет. В этой деревне есть ведьма, но это не Милдред, не пропустившая ни одной проповеди. А людская молва… Они завистливы и черны сердцем, я не верю им.

— Всё же, во имя спасения её бессмертной души, следовало бы допросить её, — с укором заметила молодая вдова. — Даже малейшее подозрение заслуживает внимания. Не дайте дьяволу обмануть Вас, святой отец!

— Искуситель часто застилает наш разум, заставляя принять невинных за виновных. Но, чтобы отличить овец от козлищ, надо иметь трезвую голову, дабы услышать голос Божий. Только Бог рассудит эту женщину с обвиняющими её. Я лишь посредник, сообщающий людям волю Божью, я лишь орудие его.

Перед кабачком столпились деревенские женщины; они угрожающе потрясали вилами и требовали немедленной выдачи преступницы, которую кабатчик, её любовник, не желал отдавать. Разгневанные женщины бросали в дверь камни, грозились поджечь дом.

При виде священника толпа разразилась злорадными криками. Перебивая друг друга, они начали перечислять грехи Милдред, требуя, чтобы её и её сожителя немедленно сожгли на костре. Особенно ретивые готовы были тут же поджечь паклю, но Бертран сумел их успокоить, пообещав не оставить безнаказанными преступления ведьмы, которой успели приписать все беды, случившиеся за последние годы.

— Вот барвинок, святой отец. — Растолкав толпу локтями, к дверям протиснулась Руфь. — Если он не выпрыгнет из сковородки, то не видать мне спасения души, как своих ушей!

Тем временем Эмма подошла к единственному окну, плотно закрытому деревянным ставнем, и постучала:

— Это я, Вилекин. Пусть Милдред выйдет; если она невиновна, ей нечего бояться. Упорствуя, она лишь разъяряет толпу. А если она виновна, не бери грех на душу и не вводи во грех этих людей. Они подожгут дом, ты не спасёшь её. Здесь святой отец, он не позволит, чтобы ей сделали что-то дурное.

Дверь заскрипела, и на пороге возникла бледная, как полотно, Милдред со съехавшим набок чепцом; её подталкивал Вилекин с кочергой в руках. Глядя на чувственные черты лица и тёмные густые волосы, нетрудно было понять, за что её так не любят крестьянки.

— Смерть ведьме! — Несколько рук метнулись к несчастной. Та закричала и попятилась, ища спасения в объятиях любовника.

— Пойдём со мной, Милдред, — Бертран протянул руку. Женщина в нерешительности посмотрела на Вилекина и робко взялась за руку священника.

— Смерть ведьме! — вновь заголосила толпа. В Милдред полетели камни и комья грязи, но Бертран мужественно загородил её собой.

— Пока вина не доказана, не прикасайтесь к ней, — строго приказал он. — И тем паче не следует лишать её жизни подобным способом, если вина будет установлена. Мы должны спасти её душу, передать её в руки церковного суда, дабы тот милостью Господа изгнал дьявола.

Камни больше не летели им вслед. Угрюмые женщины, обступив жертву, последовали за священником к дому Руфи, время от времени потрясая мешком с барвинком и сковородкой.

Усадив трясущуюся обвиняемую на лавку, Бертран приказал хозяйке:

— Разожги очаг и растопи сало.

Злорадно улыбающаяся Руфь принесла побольше хвороста и раздула пламя.

— Как в Аду, милая! — ехидно подмигнула она Милдред и занялась салом. Когда по её мнению всё было готово, она сказала об этом священнику.

С трудом протиснувшись мимо крестьянок, до отказа забивших маленькую комнату, Бертран подошёл к очагу и потребовал дать ему лист барвинка. В полной тишине он обратился к Врагу рода человеческого и, спросив: «Была ли с тобой сидящая здесь девица, называющая себя Милдред, дочерью Питера?», бросил листок на шипящую сковородку. Под тихий шёпот барвинок закрутило, завертело на шкварчащем сале; пару раз казалось, что он выпрыгнет, но листок остался на сковороде.

То ли вздох облегчения, то ли вздох разочарования прокатился по толпе. Закусив губу, Руфь в бессилии сжимала пальцы.

— Невиновна, — констатировал священник.

Милдред расплакалась. Слезы градом катились по ее щекам.

— Вот еще одно доказательство её невиновности, — указал на ее слезы Бертран.

Крестьянки медленно потянулись к выходу. Проходя мимо удручённой Руфи, они ехидно интересовались: «Как же твоей душе теперь без спасения?». Хозяйка слушала их молча, мысленно лелея мечту доказать правоту своих слов. Уж она-то не сомневалась, что эта блудница виновна!

Всё ещё не веря в то, что она спасена, Милдред робко поднялась на ноги, а потом, разрыдавшись, упала к ногам Бертрана.

— Всё кончено, дочь моя. Ступай! — Он поднял её и вывел на улицу. Благословив Милдред, священник зашагал к повозке. Возле неё уже толпились крестьянки и с радостью принимали из рук Эммы пресные хлебцы и меры ячменя. Вдова была справедлива и внимательна, пресекая попытки получить подарки по второму разу. Её лицо, сосредоточенное, серьёзное, казалось ему средоточием божественной красоты. Всё: её жесты, звук её голоса, её скромное платье — было для него верхом совершенства. Бертран не замечал ни морщинок, ни нездорового цвета лица, ни следов бессонницы под её глазами, ни того, что она уже не так молода, как была при их первой встрече, так как полюбил её не только за телесную оболочку (ему ли не знать, что ей не избежать тлена), а за те качества, которые она скрывала. Её душевная красота и красота физическая (Эмма и теперь была миловидной) слились для него в единое целое, породив некий симбиоз земной и небесной любви.

Он был рад, что стоит рядом с ней, чувствует лёгкий ветерок складок её платья, что её рука временами случайно касается его руки, и всеми силами стремился продлить радость этих моментов. Пора угрызений совести и покаяний прошла, отныне Бертран жил этими мгновениями, тем ровным жаром, который поддерживало в нём сознание того, что во время службы он обязательно увидит Эмму, будет говорить с ней, поддерживать её на том трудном пути, который она избрала. Всё, что было связано с ней, вызывало в нём нежность, которую, во избежание сплетен, ему приходилось скрывать. Открыто он проявлял её лишь в отношении Джоан, будущее которой его искренне волновало.

Милостыня была роздана, повозка пуста. Они опять возвращались вместе, и он, сидя рядом с ней, правил повозкой. Беседуя с Эммой о злосчастной судьбе одной из крестьянских семей, Бертран, как мальчишка, стремился сидеть как можно ближе к ней; сердце его всякий раз замирало, когда на ухабах её плечо касалось его. Ему хотелось, чтобы эти ухабы никогда не кончались и он вечно чувствовал тепло её тела, вдыхал запах её кожи, пахнувшей травами, копотью очага и едва, ближе к подмышкам, потом.

Приближалась осень — время сбора урожая. Жанна всё чаще выезжала в поля, чтобы проследить за жницами. Вставала она рано, ложилась поздно, так что времени на любовные вздохи не оставалось. Да их и нечем было подпитывать: почти полгода баннерет не подавал о себе вестей.

Всё чаще и чаще баронесса брала с собой Элджернона, стремясь с малолетства приучить его к тому, что будет полезно ему во взрослой жизни. Пусть знает, что оставил ему в наследство отец, пусть знает, как нужно держать в узде крестьян. И она сажала маленького брата впереди себя и начинала объезд.

За глаза крестьяне называли девушку «железной баронессой»: несмотря на молодость и, казалось бы, неопытность, её не удавалось обвести вокруг пальца, никому она не давала спуска, беря столько, сколько считала нужным.

День выдался пасмурный; тучи низко плыли над землёй. Элджернону хотелось остаться дома, поиграть в рыцарей с мальчишками, но сестра была неумолима.

— Ты должен, — коротко ответила она на его робкие протесты.

— Кому должен, сестрица?

— Самому себя, дурачок! — рассмеялась Жанна и потянула его на улицу. Элджернон упирался, но она была сильнее.

— Дождик же пойдёт, — хныкал он.

— Ничего, не растаешь! Будь в конце концов мужчиной! — не выдержав, прикрикнула баронесса. — Распустил нюни из-за пустяка! Даже не верится, что ты мой брат. Сразу видно, весь в мать. Ну, хватит кукситься! Будешь вести себя хорошо, подарю на Рождество щенка.

— Лохматого и пушистого? — оживился мальчишка.

— Какого захочешь. А теперь утрись: неприлично, слуги видят. Тебе полезны прогулки.

В этот день ей всё не нравилось: крестьяне работали медленно, овцы тощие, приплода мало. Проезжая мимо того самого выпаса, на котором некогда дрались отец и баннерет, Жанна заметила, что он разделён на ровные борозды, и какая-то женщина, подоткнув юбку, собирает с них латук и фасоль.

— Это ещё что такое!? — Баронесса вплотную подъехала к крестьянке, почтительно склонившей перед ней голову.

— Стивен, — обратилась она к управляющему, — записан ли за кем-нибудь этот выпас?

— Нет, госпожа, — не задумываясь, ответил сводный брат.

— Прекрасно! — улыбнулась девушка и, обернувшись к крестьянке, спросила, указывая на Элджернона: — Значит, хотела обокрасть своего господина?

— Что Вы, и в мыслях не было!

— Как зовут твоего мужа, женщина?

— Лука, госпожа. Он из Мерроу, плотник.

— Так вот, Стивен, закрепи эту землю за названным Лукой-плотником и обложи двойной податью.

— За что, госпожа? — Крестьянка бросилась в ноги коню баронессы.

— Чтобы другим было неповадно. Оброк платить звонкой монетой — это тоже запиши, Стивен.

Тронув поводья, Жанна поехала дальше. На ближайшем поле её остановил крестьянин, смиренно просивший дать разрешение на свадьбу своего сына.

— Оба с моей земли? — поинтересовалась баронесса.

— Да, госпожа, под Вашей волей ходим, — вздохнул проситель.

— В таком случае, свадьбы не будет. Передай, что пока поля не засеяны на зиму, а весь урожай — сложен в амбары, пусть он даже не помышляет о свадьбе. После посмотрим.

Слышавшие этот разговор крестьяне зароптали. Самые смелые из них забурчали:

— Мы не в кабале, и уйти можем.

— Что ж, уходите, — ответила Жанна, — но после пеняйте на себя, что оставили семью без пропитания. Землю потеряете не только вы, но и вся ваша родня, а обратно я никого не пущу. Так что решайте!

На обратном пути баронесса встретила Роланда Норинстана.

— Какими судьбами, баронесса? — Он подъехал к ней и с любопытством взглянул на юного барона Уоршела, которого раньше не видел. От опытного глаза не укрылось, что мальчишка труслив. — Вот уж не ожидал встретить Вас на проезжей дороге! И не боитесь?

— Того, что убьют? Нет, все мы ходим под Богом. Вы в Уорш?

Граф кивнул и вспомнил ещё одну встречу с баронессой, обернувшуюся сытым желудком, приправленным мрачным расположением духа, досадой и злобой.

— Что ж, тогда, я смогу накормить Вас хорошим обедом. Элсбет собиралась подать бараньи отбивные и козий сыр, будто знала, что Вы приедете. У нас заболело несколько овец, пришлось забить.

Упомянув о сыре, она намекнула на валлийские корни жениха, на прародине которого этот продукт занимал одно из почётных мест. Впрочем, Роланд пропустил её намёк мимо ушей.

Во дворе в полный голос голосила девочка-птичница, то и дело вытирая слёзы грязным передником.

— Что случилось? — Жанна осторожно, чтобы не уронить брата, соскользнула на землю и подошла к птичнице. — Ну, говори!

— Кошка, сеньора, это всё кошка! — хныкала та, закрывая лицо руками.

— Что кошка?

— Да цыплят утащила, — объяснила проходившая мимо женщина с вёдрами. — Забралась в птичник, пока наша дурёха за просом бегала и троих утащила.

— Она, что, дверь за собой не закрыла? — нахмурилась Жанна.

От страха девочка перестала плакать и уставилась на госпожу большими опухшими глазами.

— Я ведь только до амбара… — пробормотала она. — Не думала же я, что кошка…

— Розги! — крикнула баронесса.

Птичница завизжала и хотела убежать, но госпожа вовремя ухватила её за шиворот. Ухмыляющийся Стивен с лёгким поклоном подал Жанне розги и, подозвав двоих слуг, велел одному из них взвалить провинившуюся себе на плечи, а другому крепко держать её. Баронесса опробовала розги на огрубевших, покрытых грязной коркой, босых ногах птичницы, а затем методично начала наносить удар за ударом. Она ни разу не промахнулась, не задела державших девочку слуг — у неё был опыт в подобных делах.

Сначала птичница громко визжала, потом только дёргала ногами и наконец будто совсем перестала ощущать удары. Когда госпожа приказала отпустить её, девочка безвольно упала возле навозной лужи. Бросив рядом с ней розги, Жанна велела поторопиться с обедом.

Войдя в дом, баронесса отослала Элджернона и велела принести гостю кувшин эля с какой-нибудь закуской. Опустившись в отцовское кресло, она задала пару ничего не значащих вежливых вопросов, а потом замолчала.

Роланд воспринял её поведение, как должное. Для него её безразличие было не более, чем искусной игрой. Он слишком хорошо знал женщин, чтобы поверить этой нервной холодности.

Во время их последней короткой встречи, последовавшей за той, другой, памятной им обоим, граф ни разу не заикнулся о свадьбе. Это принесло свои плоды: Жанна перестала говорить колкости, внимательно слушала его и даже время от времени о чём-то спрашивала, хотя и тогда, и сейчас начала с неизменной холодности.

— Я не делаю ничего дурного, — успокаивала она себя. — Я сумею уговорить его расторгнуть помолвку. Он забудет о любви ко мне, но останется моим другом. Сейчас, когда Элджернон слишком мал, чтобы защитить нас от алчных родственников и соседей, мне нужны такие друзья.

Несмотря на траур, Жанна была обворожительна. Собственно, ей шёл любой наряд, ну, а тем более, платье из тёмно-синей материи (подарок леди Джоанны), которое она надела к обеду. С тщательно уложенными на висках косами, девушка казалась уставшему от тягот войны жениху языческой богиней.

Благодаря бараньим отбивным обед был изумителен, гость даже похвалил мастерство кухарки. Баронесса тоже с удовольствием обгладывала косточки: вот уже три недели, как у неё во рту не было ничего мясного. После обеда она с улыбкой отослала слуг и младшего брата и вместе с гостем удобно расположилась для беседы. Разговор начался с нескольких общих и хозяйственных вопросов и постепенно, по воле хозяйки, перешёл на тему их отношений.

— Надеюсь, Вы больше ни в чем меня не вините, — Жанна налила гостю вина.

— А Вы знаете за собой вину?

Она ответила не сразу, предпочтя уклониться от вопроса:

— Но, надеюсь, Вы забыли о том чувстве… Чувстве ко мне.

— Нет, — усмехнулся Роланд, отпив из кубка. — Иначе бы я не приехал.

Он заметил, что по её губам скользнула едва заметная улыбка.

— Вы здесь, потому что всё ещё мой жених, — возразила девушка. — Люди не поняли бы, если вдруг, так сразу, перестали меня навещать.

Её платье прошелестело всего в нескольких дюймах от него. Роланду показалось, что Жанна специально прошла так близко от него. Чёрт возьми, разве можно понять, что на уме у женщины?

— Я Ваш жених, и тут нечего обсуждать.

Девушка опустила глаза.

— Значит, я ошиблась, и Вы ездите ко мне с умыслом.

— Что значит «с умыслом»? Согласитесь, нелепо проскакать столько миль ради того, чтобы посидеть у камина. С тем же успехом я мог заночевать в любом другом месте.

— Так Вы и ночевать у меня собрались? — протянула баронесса. Она непроизвольно отсела подальше от Норинстана.

— Не у Вас, а в Вашем замке, — с улыбкой поправил её граф. — Надеюсь, Вы не выгоните меня за ворота? Там ведь прохладно… По правилам следовало бы обосноваться в Вашей спальне, но, увы, Вы меня этим не осчастливите, да я и не настаиваю.

Чувствуя себя хозяином положения, он упивался её смущением. Этот стыдливый румянец делал её ещё привлекательнее.

— Хорошо, оставайтесь, — маленький шажок в его сторону. — Только прекратите так пошло шутить!

— А что здесь пошлого? Мы с Вами не чужие, в некотором роде муж и жена…

— Вот именно «в некотором роде»!

— Баронесса, не начинайте снова! Всякому хочется немного тепла и ласки, которые, надеюсь, я вправе требовать от невесты.

— Граф, если Вы сейчас же не прекратите, я уйду! — Она была красной, как мак.

— Хорошо, так и быть, я пожалею Ваши ушки, — улыбнулся он.

— Милорд, для чего Вы сюда ездите?

— Глупый вопрос! Чтобы проведать Вас.

— Зачем?

— Святой Боже, имею же я на это право!

(«Разрази меня гром, она испытывает моё терпение! Баронесса ведь не дурочка… Сидит, опустив глаза, — но улыбается… Знает ведь, чертовка, что хороша! А строит из себя саму невинность… Ладно, если ей так хочется, буду говорить ей всякие глупости»).

— Надеюсь, Вы хотя бы поколебались в желании жениться на мне?

— С чего вдруг?

— Хотя бы из-за моего вздорного характера.

— Ваш характер ничуть не хуже, чем у прочих женщин.

— О, я упряма и своенравна!

— Нестрашно. После свадьбы женщины добры и покорны.

— Я капризна и надоедаю даже собственным слугам.

— Все женщины капризны от природы. Не бойтесь, если мне что-то не понравится в Вашем характере, я сумею это исправить. Другие то же были не сахар!

— Другие? — удивилась она. — Какие другие? Ваша первая жена? Она умерла?

— Какая жена?

— Но Вы сказали…

— Жанна, Вы сущий ребёнок! — Он еле сдерживал смех. — Думать, что в жизни мужчины могут быть только жёны!

Баронесса покраснела. Её больно кольнуло сознание того, что она не единственная в его сердце. Любил ли он их? Сколько их было? Кто они? Она должна знать.

Крепко сцепив пальцы, Жанна спросила:

— Вы собирались на них жениться?

— Нет, — усмехнулся он.

— Так у Вас были женщины, которым Вы не обещали брак?

Спросила — и еще сильнее сжала пальцы. Она не смотрела на него.

— Были, разумеется.

— Много? — Сердце её упало.

— Вас это не касается.

— И Вы их любили?

— Жанна Уоршел, не болтайте чепухи!

Жанна нахмурилась и подняла на него глаза. А он сидит и, как ни в чём не бывало, пьёт вино! Как же ей сейчас мерзко, как ей хочется вырвать из его рук этот кубок и выплеснуть его содержимое ему в лицо!

Лицо ее покрылось пятнами. Почувствовав это, она отвернулась и, немного успокоившись, заметила:

— Никогда не понимала, зачем мужчинам нужны такие женщины.

— Не Ваше дело! — резко ответил он. — Баронесса, мне не нравятся подобные разговоры.

— У Вас сейчас то же есть любовница? И после свадьбы то же будет?

Норинстан молчал: пусть помучается, ей это только на пользу.

— Значит, да? — тихо спросила Жанна. Сердце бешено стучало в груди; ей хотелось крикнуть ему: «Как это мерзко! Как после этого Вы можете прикасаться ко мне, говорить со мной?».

— Что «да»? — лениво поинтересовался Роланд.

— Я поняла, — сдавленно пробормотала она. — Все эти признания в любви, все эти знаки внимания — ничто. После свадьбы Вы снова заведёте любовницу.

Ком подступил к ее горлу. Да, все так и будет. Как только она произведет на свет наследника, она больше будет ему не нужна, окончательно превратиться в вещь и будет молчаливо терпеть, потому что у неё не будет права голоса.

— От Вас же зависит, — пожал плечами Норинстан. Для него это было так буднично, тривиально.

— А какие они, эти женщины?

— Баронесса, я, кажется, ясно дал Вам понять, что это не желаю говорить об этом! — раздраженно ответил он. Он о них и не помнил. Большинство из них были всего лишь безликой массой, удовольствием на ночь.

— Порой мне их жаль, — пробормотала она. — На них обрушится весь гнев.

— Кого жаль? — не понял граф.

— Их. Тех женщин.

— Только не разыгрывайте моралите! Про покаяние и раскаянье можете тоже не говорить.

— Значит, Вам их не жалко?

— Нет. И хватит об этом, Жанна, Вы испытываете моё терпение! Занимайтесь хозяйством, готовьтесь к свадьбе и не вмешивайтесь в мою жизнь.

— А Вы уверены, что я стану Вашей женой? — Жанна встала.

Нет, она не вещь, она не будет терпеть! Он должен уважать её, иначе лучше навсегда остаться одной.

— И что мне помешает? Может, Ваше хвалёное упрямство? — рассмеялся он.

— Моё постоянство и настойчивость.

Баронесса Уоршел подошла к камину. Пока она помешала угли, граф внимательно наблюдал за её движениями. Ему хотелось встать, обнять её за талию, вновь почувствовать запах её волос, но он силой воли удержал себя на месте. Мужчина никогда не должен показывать женщине свои слабости, на то он и мужчина, а он и так совершил много ошибок. Ничего, эта девушка будет принадлежать ему, причём, намного раньше, чем она думает.

— В чём же будет заключаться Ваше постоянство? — спросил Роланд.

Жанна обернулась:

— В желании избежать брака.

— Чем же вызвана столь ярая неприязнь к священным узам? Хотите посвятить себя Богу?

— Нет.

— Так в чём же дело?

— В Вас. — Баронесса села на прежнее место, старательно проследив за тем, чтобы край платья не задел даже его кресла. — После того, что я услышала, я не могу поступить иначе.

— А что такого Вы услышали? — рассмеялся граф. — Опять начали чудить?

— Правду, — еле сдерживая себя, прошептала девушка. — И хорошо, что я услышала её сейчас, а не после!

— Баронесса Уоршел, Вы опять за старое? Заговорила отцовская порода? — нахмурился граф.

— А что Вы имеете против отца? — Она смело вскинула на него глаза. — Он жил и умер честным христианином.

— Ничего, иначе бы не обручился с Вами. Но в наследство от него Вам перешла гордыня. Пока я ещё терплю Ваши выходки, объясняя их Вашей женской слабостью, но скоро мне надоест…

— Теперь я ясно вижу все Ваши помыслы — они сквозят в Ваших глазах! И перестаньте на меня так смотреть!

Норинстан скользнул взглядом по её лицу и медленно перевёл глаза на её скрещенные на столе руки:

— Каковы же мои помыслы, мой богослов? И как я на Вас смотрю?

— Как на затравленную дичь. — Она передвинула руки, словно его взгляд обжигал ей пальцы.

— На дичь? Вот уж неправда! А что насчёт моих помыслов?

Баронесса молчала, раздумывая над ответом. Ей было неуютно под его пристальным взглядом. Этот взгляд… Баннерет никогда так не смотрел на неё.

— Я не стану говорить о них, — пробормотала Жанна.

— Полагаю, Вам просто нечего ответить. Так ведь, баронесса? — Он наклонился вперёд и коснулся её руки. Она быстро отдёрнула руку и спрятала её под стол.

— А посему будьте умницей. Честно говоря, приехав сюда, я надеялся, что Вы взялись за ум. Что с Вами случилось?

— Ничего.

— А раз ничего, то смело готовьтесь к свадьбе.

Девушка покачала головой.

— Что на этот раз? — нахмурился Роланд.

Она молчала.

Он пододвинул свое кресло ближе к ней.

— Траур ещё не истёк, — запинаясь, пробормотала Жанна и густо покраснела.

— Я же говорил, что всё улажу.

— Я не знаю, право, не знаю…

— Как бы я хотел узнать, что творится в Вашей очаровательной головке! — усмехнулся он.

Баронесса промолчала и отвернулась. Она боялась переменить тему. Да и о чём с ним говорить? Если она опять заведёт речь о погоде и видах на урожай, он всё сразу поймёт. И она молчала.

— Баронесса, да что с Вами сегодня?

Девушка низко опустила голову.

— Жанна Уоршел!

— Я… я просто…Мне нездоровиться. — Она никак не могла придумать достойный ответ.

Жанна вновь положила руки на стол. Он осторожно коснулся её пальцев. Помедлив, она отвела ладонь в сторону. Граф положил свою ладонь на её ладонь — она не отняла, только смотрела не на него, а в сторону.

— А, по-моему, Вы здоровы. Опять придумываете отговорки?

— Вовсе нет, милорд, мне и правда нехорошо. — Да, ей нехорошо, нужно уцепиться за эту соломинку.

Она встала, но не решилась уйти — лучше пусть сам отпустит её.

— Болит голова? — прищурился он. — Старый дешёвый трюк! Вместо того, чтобы врать мне, лучше молчите. Сядьте!

Жанна покорно села.

— А теперь расскажите мне, кто Вас надоумил расспрашивать про моих любовниц?

— Никто. — Она не знала, куда деть глаза от смущения. — Просто я хотела знать…

— Вы и так знаете все, что Вам положено знать.

— Но я… Разве я не должна быть уверена… — Её лицо пылало.

— В чем?

— В Вашей верности, — выдохнула она.

— А у Вас есть причины в ней сомневаться?

Жанна не ответила. Она была ошеломлена, что посмела сказать это, и теперь не знала, что ей делать. Получается, что она сама себя загнала в угол.

Норинстан встал. Он смотрел ей в лицо, а она по-прежнему не смотрела на него.

Граф притянул её за руку к себе.

— Что Вы хотите, милорд? — испуганно спросила девушка.

— А Вы всё такая же. — Он провел пальцем по её подбородку.

— Не нужно, — пробормотала Жанна, отвернув голову.

— Разве моя невеста не хочет вернуть мне маленький должок? — Он поцеловал её в щёку.

Баронесса безвольно опустила голову.

— Стыдливая Вы моя! — Роланд прижал её к столу.

Девушка невольно схватилась за нательный крестик.

— А это-то зачем? — Норинстан удивлённо посмотрел на неё.

— Граф, пустите!

— А что будет, если не пущу?

— Я этого не хочу. Не надо!

Но он её не слушал.

(«Глупенькая, какая же ты глупенькая! Я вовсе не собираюсь этого делать. Я просто хочу, чтобы ты не была так холодна. А потом мы отправимся на поиски священника и сделаем всё по закону. Будь уверена, ты будешь принадлежать мне»!).

Её лопатки коснулась столешницы. В следующее мгновение она ощутила его поцелуй. Опомнившись от неожиданности, Жанна оттолкнула его.

— Вам же нравится, баронесса, зачем отказываться? — с укором спросил граф. — Отказываться только из природного упрямства.

И он снова поцеловал её, а потом скользнул губами по шее. Прикосновение губ к груди заставило баронессу предпринять последнюю попытку к освобождению. Она изо всех сил ударила его в живот и вскочила на ноги:

— Мерзкий развратник, не желаю Вас больше видеть!

— Что-то я не заметил, чтобы Вам не нравились мои поцелуи. Хватит разыгрывать из себя оскорблённую добродетель!

— Я порядочная девушка, а не одна из Ваших шлюх!

— Значит, так, да? — Помолчав, Роланд с усмешкой добавил: — Ваше упрямство может Вам дорого стоить. Моё терпение не безгранично, и я легко могу взять своё слово обратно. И, поверьте, после этого на Вас никто не жениться. А если будете усердствовать, я обвиню Вас в колдовстве.

— В колдовстве? — Она в недоумении посмотрела на него.

Нет, он не шутит. Хмурый, готовый пойти до конца…

— Вы грозите мне костром, если я не удовлетворю Ваших низменных желаний?

— Если не перестанете дурить и не выйдете за меня замуж.

— Вон отсюда! — Она указала ему на дверь. — Я лучше умру, чем выйду за человека, который оскорбил меня.

— Хорошо, я уеду, — сквозь зубы процедил Роланд, — но я Вам это припомню. Как бы Вам потом не пожалеть!

Он ухватил её за подбородок и поцеловал. Поцелуй был грубым и ледяным. Она оттолкнула его, но так неловко, что чуть не упала.

— Госпожа, — Джуди на минутку отвлеклась от работы, — а что это давно нет вестей от графа Норинстана? Уж не случилось бы чего!

Жанна вздрогнула и удивлённо посмотрела на неё.

— Почему ты о нём спросила?

— Да так, вспомнилось.

— Вечно тебе всякая дурь на ум приходит!

— Отчего же дурь? Он Ваш жених, как-никак, скоро мужем станет, а Вы…

— Что я? — насторожилась баронесса.

— Я нарочно следила: с того дня, как он в последний раз приезжал, Вы о нём ни разу не вспомнили. Поди, и не молились…

— А тебе какое дело? — неожиданно резко ответила Жанна. — За собой бы следила! Наплодила детей неведомо от кого…

— Я-то знаю, от кого, — усмехнулась служанка. — А то что детки есть — так это хорошо.

— Второго-то скоро родишь?

— Скоро, почти весь срок вышел. А Ваша свадьба-то когда, госпожа? Когда мне Вам новую нижнюю рубашку шить? — Джуди многозначительно улыбнулась.

— Да как ты… — Она не смогла найти слов от возмущения.

— А что такого? Само собой разумеется, чтобы первую ночь молодая жена провела в новой рубашке, — беззаботно ответила будущая мать.

— Не смей, замолчи! Я, я… не выйду замуж!

— Почему, госпожа?

— Не смей вмешиваться в мою жизнь, деревенщина!

— Но Вы ведь сами… — опешила служанка.

— Занимайся своим делом!

Баронесса встала, разбросав по полу пряжу, и ушла.

— Да что же это со мной? — На лестнице она остановилась и провела рукой по лбу. — Почему, стоит кому-нибудь заговорить со мной о Норинстане, как всё во мне закипает от гнева? А стоит мне бросить взгляд на шкатулку, которую он подарил…

Девушка обернулась и посмотрела на темную анфиладу комнат.

— Нет, так нельзя! — Жанна крепко сжала пальцы и спустилась вниз, чтобы отвлечь себя работой.

— Да сиди ты спокойно, Мартин! — Марта больно хлопнула по руке пухлого мальчика, потянувшегося за ложкой. — Какой ты у меня обжора!

— Ничего, пусть ест, мне не жалко. — Дородная крестьянка подвинула к ребёнку миску с похлёбкой. — Он у тебя такой славный!

— Да, славный. — Мать даже не взглянула на сына; за последние месяцы она осунулась и подурнела. — Весь в отца…

Она не выдержала и разрыдалась.

— И давно он тебя бросил?

Марта промолчала, продолжая глотать слёзы.

— Бедная ты моя! — Хозяйка обняла её за плечи. — И как только таких извергов земля носит?

— Я знаю, я ему не ровня, — всхлипнула Марта. — Но он был так добр ко мне, пока не началась война… Она так изменила его! Он уехал, бросил меня в какой-то деревне. Конечно, он был волен так поступить, но ведь я надеялась, что что-то значу для него! А оказалось, что нет. Если бы он захотел, я бы пробралась к валлийцам и выведала все их секреты. Я бы всё сделала, чтобы он был доволен! Я долго искала его, а когда нашла, он был так холоден со мной, бил, прогнал, как собаку… А пусть бы и бил — лишь бы не бросал! Его друзья смеялись надо мной… Я бы всё-всё стерпела, лишь бы он позволил мне видеть его, стирать его одежду… Я ведь знала, что никогда не стану его женой.

— А детки, они оба от него? — осторожно спросила крестьянка.

— Да, — Марта немного пришла в себя и утёрла слёзы. — Мартин и Тесса.

Она встала и погладила по голове спящую кудрявую девочку. Она была совсем маленькая — полтора годика, не больше. Тесса заворочалась и улыбнулась. Мать прослезилась и отвернулась.

— А что ты собираешься делать дальше, Марта?

— Не знаю. Бог подскажет.