Дама с единорогом

Глава XXXVI

Нужно было где-то переночевать и просушить одежду — в конце весны дожди превращали долину в одно большое болото. Бертран уже давно заприметил кучную группу строений на земляной насыпи, напоминавшую чей-то манор, и теперь прилагал все усилия для того, чтобы найти там еду и кров.

Он не ошибся в расчётах и уже через час грелся у огня на кухне. Ему прислуживала очаровательная Сесиль — старшая из оставшихся с матерью дочерей, девушка лет пятнадцати — шестнадцати с вьющимися от природы тёмными волосами. Она была обходительна и мила, предоставив в распоряжение гостя лучшее из того, что у них было.

Хозяйка Трентон-манор, Марджори Трентон, вдова сэра Трентона, сидела тут же и сучила пряжу — главный источник доходов семьи. Ей помогала внучка Мэг. На Водосвятие ей исполнилось восемь, но уже теперь она подавала большие надежды стать достойной соперницей Сесиль. Кроме них в доме жила мать Маргариты, старшая дочь хозяйки, Меридит, приехавшая погостить к матери до родов (священник сразу заметил, что она на последних месяцах беременности), и её младший брат Френсис — четырнадцатилетний наследник Трентона.

По вечерам вся семья собиралась на кухне, так что постучавшийся в дверь Бертран нашёл её в полном сборе.

— Что нового в мире, святой отец? — спросила хозяйка, положив в корзину ещё один моток пряжи.

— Да всё тоже, — вздохнул священник. — Люди служат Золотому тельцу, не желая Царствия Небесного, стремятся властвовать в царствии земном.

— И не говорите! Все, как ополоумели, куда-то спешат, а мимо главного проходят. Страшно, страшно жить, святой отец!

— Отчего же страшно?

— Куда ни глянь — вокруг одни разбойники! И нет на них управы. Недавно у меня дюжину овец угнали, а вора так и не нашли. Я женщина бедная, не могу шерифу дать сколько положено, а без денег, святой отец, сами знаете, ничего теперь не делается. Да ладно только бы скот угоняли — так на улицу выйти боязно. На Пасху соседа схоронили. Возвращался он из города верхом, а принесли пластом. И всё из-за этих проклятых денег! Вы не подумайте, — улыбнулась она, — что я за себя, старуху, боюсь (мне Господь давно срок отмерил, в любой час пред ним предстать готова), мне за детей боязно, особливо за Сесиль. Она ведь хорошенькая, а охотников до красоты много.

— Так выдайте её замуж, — посоветовал Бертран.

— Легко сказать, святой отец! У меня сын подрастает, ему за наследство ещё платить, а ведь на приданое нужны не малые деньги. Не хочу я Сесиль отдавать за пьяницу-мужика, лучше уж она старой девой останется.

— Сколько же Вы вдовеете, любезная хозяйка?

— Давно уже, — вздохнула Марджори. — Родила я Френсиса и овдовела. И хорошо, что родила, а то бы наследника не было. Правда, наследство не бог весть какое, но всё же лучше, чем сума за плечами. А Вы, святой отец, надолго в наши края?

— Нет, я проездом.

— Ну, Бог Вам в помощь! Вы не стесняйтесь, ешьте, сколько хотите. Сесиль, будь добра, постели гостю рядом с Френсисом. О его муле-то позаботились?

— Да, мама, — улыбнулась Сесиль. — Фрэнк уже задал ему корма.

— Сами видите, люди мы небогатые, всё самим делать приходится, — словно оправдывалась хозяйка.

В кухню вошёл Френсис, аккуратно сложил дрова около очага и, заметив, что старшая сестра собралась подняться наверх, помог ей дойти до спальни.

Дрова догорали; Марджори всё чаще позёвывала в кулак. Решив, что время позднее, а встать нужно на рассвете, Бертран поспешил откланяться.

Сесиль зажгла свечу и повела его наверх по шаткой деревянной лестнице со скрипучими ступенями. От неё пахло лавандой. Не удержавшись, священник спросил, не разумнее ли было в целях экономии отказаться от лавандовой воды. Поняв, в чём дело, девушка рассмеялась:

— Лавандовой воды у нас отродясь не было, святой отец, просто я весь вечер перебирала травы, вот руки и пропахли лавандой.

Верхний этаж был разделён на два зала, поменьше и побольше. Тот, что побольше, служил одновременно гардеробной и общей спальней для детей; другой занимали Марджори и её старшая дочь. Быстро соорудив из подручного материала ширму, Сесиль водрузила её между двумя сундуками и пододвинула поближе перегородку, отделявшую спальню от гардеробной, тем самым образовав для себя и племянницы особый девичий мирок.

— Думаю, Фрэнк не откажется уступить Вам свою постель. — Она принялась взбивать подушку. — Я ему постелю в другом месте.

— Не стоит, — вежливо отказался Бертран. — Я не хочу причинять неудобства…

— Какие там неудобства! В его возрасте полезно спать на жёстком.

— А мне, значит, уже приличествует на мягком? — рассмеялся священник.

— Ну, я не то хотела сказать, — смутилась Сесиль и накрыла сундук бараньей шкурой. — Просто если мальчика сызмальства приучать к излишествам, он вырастет неженкой, а не мужчиной. Настоящий мужчина, если потребуется, с лёгкостью заночует на голой земле.

— Кто Вам это сказал? Ваш отец?

— Нет, муж Меридит. Когда Френсис немного подрастет, он обещал найти для него дело.

Постелив брату, девушка поставила свечу поближе к постели и, вернувшись к лестнице, крикнула:

— Эй, непоседы, пора спать! Туши огонь, мама!

Сидя на постели, Бертран терпеливо ждал, пока женская часть Трентон-манора разойдётся по своим углам. Присоединив свой голос к общему бормотанию, он сотворил вечернюю молитву и лёг, впервые за несколько недель снова ощутив блаженство домашнего очага.

Когда он встал, уже рассвело. По ровному сопению, доносившемуся из-за ширмы, Бертран понял, что девушки ещё спят. Зато Френсиса он встретил во дворе: довольно пофыркивая, тот умывался над бочкой с дождевой водой.

— Мама уже встала, — сообщил он, утираясь полотенцем, — готовит завтрак. Сестрица Сесиль тоже скоро спустится и накроет на стол. К завтраку проснётся и Мэг, а вот Меридит поспит подольше.

— Ты куда-то собираешься? — спросил Бертран, заметив, что юноша направился не в дом, а к воротам.

— Да. Проверю садки.

Воздавав хвалу Господу за спокойно прожитую ночь и новый зарождающийся день, священник тоже с удовольствием поплескался в холодной воде. Делать до завтрака было нечего, и он решил прогуляться вокруг Трентона, заодно выяснив, в каком состоянии пребывает дорога. Не спеша шагая по влажной земле, слегка приподняв, чтобы не запачкать, рясу, священник наслаждался первыми лучами солнца и голубеющим на глазах небом. Ему казалась, что творение Господнее не могло быть совершеннее, даже если бы тот пожелал сотворить мир заново. Единственным, что печалило его, была мысль о далёкой, теперь уже навеки недосягаемой Эмме, которую он посмел отпугнуть своей любовью. Эмма виделась ему венцом в череде безупречных плодов рук Божьих, существом, которому по праву должен был принадлежать этот каждый день умирающий и возрождающийся мир.

Выйдя к реке, Бертран заметил на том берегу, у излучины, Френсиса. Сняв куртку, сапоги и длинные штаны-чулки, он в одной рубахе бродил по воде, проверяя расставленные загодя сети. Решив присоединиться к нему и, если потребуется, помочь, священник принялся искать тропинку, чтобы спуститься к воде. Преодолев первое препятствие, он столкнулся со вторым — отсутствием брода или мостика, по которому возможно было бы перебраться на ту сторону.

— Смотрите, святой отец, какая рыба попалась в наши сети! — крикнул Френсис, гордо потрясая пучеглазой рыбиной. И тут она дёрнулась, выскользнула из рук, потащив за собой нечаянно угодившего ногой в сеть подростка. По первым же его движениям Бертран понял, что тот не умеет плавать, а глубина, хоть и небольшая, грозила ему гибелью.

Возблагодарив Господа за то, что его наставник почитал плаванье полезным для здоровья, священник скинул рясу и кинулся на помощь захлебывавшемуся юноше. Призвав на помощь всё своё мужество, превозмогая холод, он нырнул и, нащупав опутавшую ногу Френсиса сеть, освободил пленника. Рискуя утонуть самому (цепляясь за шею спасителя, подросток тянул его ко дну), Бертран вытащил Френсиса на берег и возблагодарил Бога за помощь, ибо, как он верил, в подобных делах никогда не обходится без его вмешательства. У обоих сводило зубы от холода, но оба были живы, а посему счастливы. От простуды и прочих связанных с переохлаждением заболеваний спасут очаг, сухая одежда и домашняя наливка.

Наливка, однако, не помогла, и оба незадачливых купальщика простудились. Обитатели Трентона окружили спасителя Френсиса особой заботой; ему решительно ничего не давали делать, стремились предугадать каждое желание и с Божьей помощью быстро поставили на ноги, вернув былую крепость тела. Но, несмотря на настойчивые мольбы хозяйки и трепетные мольбы Сесиль, Бертран не задержался у них ни на день после того, как внутренний жар отпустил его.

Он уехал утром, разу после завтрака, благословил три поколения Трентонов, пожелав их дому благополучия и выразив надежду, что они и впредь будут жить с Господом в сердце, дабы, отринув в конце жизненного пути земные путы, беспрепятственно войти в Царство Божие.

И как ни прекрасна была Сесиль Трентон и другие виденные им женщины, как ни сияла их добродетель, как ни сильна была его вера в незыблемость правильности выбранной им стези и признание верховенства Божьей любви над земной, он уезжал, навек унося в своём сердце память только об одной, но достойной стоять возле трона Владычицы — Эмме Форрестер.

Бесконечные дожди наконец-то кончились. Размытые дороги подсохли под ярким солнцем. Невспаханные поля поросли свежей травой; её с жадностью поедали костлявые коровы. Кое-где какой-нибудь крестьянин на облезлом муле вспахивал жёсткую землю. Исхудавшие дети ловили рыбу на мелководье, тут же жарили её и ели. Рыба, конечно, была господская, так как плавала в господской реке, но сейчас им это безнаказанно сходило с рук — сеньоры ещё не вернулись с войны, а их жёнам и детям было не до того, чтобы пресекать мелкие кражи.

Первым отряд на пустынной дороге заметил пастушок Дейв и, собрав стадо, погнал его к Уоршу.

Отряд ехал медленно, даже торжественно; позади него плёлся обоз. Впереди, на красно-гнедом Латине ехал Леменор, гордый тем, что теперь его оруженосец одет в его цвета. Под стать честолюбию хозяина был его боевой конь, купленный полгода назад вдвое дешевле, чем он стоил на самом деле. Как уверял его прежний хозяин, разорившийся в пух и прах из-за чрезмерной любви к роскоши, Бурый (при новом хозяине — Авирон) мог похвастаться мавританской кровью. Конюший вёл его позади господина, то и дело косясь на дорогой вальтрап, жалея потраченных денег.

У стен Уорша, не дожидаясь приказа господина, один из его слуг протрубил в рог и громко объявил:

— Барон Артур Леменор здесь, немедленно опустите мост!

Подъёмный мост заскрипел, но опустился только наполовину.

— Вы не узнали меня, собаки? — Леменор отпустил несколько крепких ругательств в адрес стражников. — Опускайте мост, недоумки!

На этот раз мост опустился до конца.

Графиня Норинстан ввиду своего положения, но для благовидности сославшись на нездоровье, приняла Леменора у себя. Артур хотел поцеловать её, но Жанна покачала головой: «После». Он осторожно подхватил её на руки и, вопреки её возражениям, поднёс к окну.

— К чему это, сеньор? — Графиня удивлённо смотрела на него.

— Баронессу Леменор следует носить на руках, — галантно ответил барон, на самом деле желая похвастаться перед ней своим новым статусом.

— Почему баронессу? — По её лицу пробежала тень.

— Я женюсь на Вас. Этим же летом.

— Нельзя, — она покачала головой. — Я ношу траур.

— По гнусному изменнику? — усмехнулся Артур, поставив ее на ноги. — Так Вы хотите, чтобы все знали? От Вас все отвернутся, Вас всего лишат.

— Но Вы можете…

— Для всех Вы моя невеста. Меня не поймут, если не женюсь в этом году. Жанна, если Вы не хотите, я, конечно, отступлю… Так что?

— Хорошо, — вздохнула Жанна. — Но почему Вы назвали меня баронессой Леменор? Вы ведь баннерет… И откуда на Вас такая одежда? У Вас нет таких денег…

— Я теперь барон Леменор, — гордо ответил он.

— Барон? — Её брови удивлённо поползли вверх. — Я не могу поверить! Значит, Господь всё же послал Вам титул и деньги? Только, прошу, не растратьте богатство по мелочам, лучше оставьте мне немного марок!

— Оставлю, — усмехнулся Артур. — Две. Нет, целых три!

— Мало. — Она недовольно скривила губки.

— Хватит, — махнул рукой барон. — На что Вам деньги? Мне они нужнее: придётся заплатить каменщикам.

— Зачем?

— Нужно укрепить одну из башен.

(«Понятно. Значит, денег мне не видать. Неужели он не понимает, что люди гораздо важнее камней? Ладно, после обеда он станет добрее… Обеда? Чем же мне всех их кормить?»).

— Поступайте, как хотите, — буркнула Жанна, подождав, пока Леменор снова поставит её на пол. — Только кормить Ваших людей мне нечем.

— Я уже обо всё позаботился, — усмехнулся граф. — Видите подводы? Там вяленые окорока, солёная оленина, хлеб, вино.

— А теперь идите. Если Вам что-то понадобиться, попросите Джуди. Может, потом спущусь к Вам. — Она улыбнулась. — А провизию пусть отнесут на кухню.

Но вечером у графини отекли ноги, и она решила остаться наверху. Зато она хотела, чтобы Джуди спустилась к гостям. Та, разумеется, всячески этому сопротивлялась.

— Ах, госпожа, сеньоры-то выпили, — плаксиво повторяла служанка, — а я их пьяных жуть, как боюсь!

— Спустись, ничего с тобой не будет.

— Не хочу я к ним спускаться, боязно!

— Да кому ты нужна?

— Не скажите, госпожа! С вином и свинья — славная девушка. Найдётся какой-нибудь шутник, которому понравится моя юбка. А заступиться за меня некому.

— Небось, самой не понравилось бы, если с десяток пьяных привалили её к стенке и начали по очереди объезжать! — подумала она. — Я ведь, как и она, свою честь блюду, может, даже и почище, чем она.

Служанка насупилась и, расчесывая госпоже волосы, нечаянно задела гребнем кожу.

— Осторожнее, мерзавка? — Жанна обернулась и больно ударила её по рукам.

— Нечаянно я, простите!

— Впредь будь осторожнее. А то гриву повыдергаю! Закончишь с волосами — спустишься к гостям и спросишь, не нужно ли чего.

— Почему я? — загнусавила Джуди. — Почему не Салли?

— Потому, что она помогает Элсбет. От тебя на кухне толку никакого, только языком болтать горазда. Ну, закончила?

— Угу! — буркнула служанка.

— Так чего стоишь? Иди!

— Не пойду! — заартачилась девушка. — Когда сеньоры напьются, у них одно на уме.

— Ступай! Ничего с тобой не случится. Барон Леменор не даст тебя в обиду.

— А вдруг он ушёл? Бедная, бедная я!

— Хватит канючить! — прикрикнула на неё графиня. — До чего ты мне надоела! Если не пойдёшь сейчас же, я выпорю тебя.

— Хорошо, я спущусь. — Она знала, что рука у Жанны тяжёлая, а пояс у неё с посеребрённой медной инкрустацией — парой царапин не отделаешься. — Помоги мне, Пресвятая Дева!

Служанка замерла у перегородки, пристально уставившись на шкатулку с драгоценностями, которую графиня хотела перепрятать в другое место.

— Ну, что встала? — Жанна почувствовала её взгляд и обернулась.

— Вспомнилось.

— Что вспомнилось?

— Сон. Я, как проснулась, три раза «Отче наш» прочитала.

Графиня осторожно опустилась на пол и неосознанно прижала шкатулку к груди.

— Какой сон? — встревожено спросила она.

Обрадованная минутной задержкой, Джуди отошла от перегородки. Недавний сон припомнился до мельчайших подробностей и заставил перекреститься.

— Мне привиделось, что Вы снова выходите замуж. Стоите перед алтарём такая красивая, счастливая, но платье на Вас почему-то белое… А в руках у Вас белая роза.

— Сон длинный? — нетерпеливо перебила её графиня.

— Не бойтесь, я быстро расскажу! Мне самой до сих пор не по себе.

Служанка помолчала, словно что-то припоминая.

— Потом приехал сеньор Леменор. Тут-то роза у Вас осыпалась. Целый ворох лепестков у ног, а они красные — красные, будто кровь!

Жанна невольно ещё крепче прижала шкатулку к груди, так, что ей даже стало больно. Ей вдруг стало страшно, показалось, что там, в углу комнаты что-то краснеет. Она чуть не закричала, чуть не обнаружила перед служанкой суеверного страха.

— Откуда ворох? — тихо спросила Жанна; Джуди заметила, что она побледнела. — Роза ведь была одна.

— Не знаю. Священник говорит, что ему положено, сеньор Леменор склоняется над Вами, чтобы поцеловать — и падает. А у Ваших ног не лепестки, а кровь…

Графиня не выдержала и, вскрикнув, с ногами забралась на постель. Она полулежала на подушках и дрожала.

Служанке тоже было страшно, но она продолжала:

— Все кричат, бегают, я Вас, как могу, успокаиваю. И вдруг — тишина. Я оборачиваюсь и вижу позади Вас милорда.

— Милорда? — Жанна еле шевелила губами.

— Графа Норинстана. Он сам на себя был не похож: бледный такой, глаза навыкате — мертвец мертвецом! Что дальше было, я и говорить боюсь; кровь в жилах стынет! Только до сих пор стоит перед глазами, как он схватил Вас за шею и задушил! Задушил… и ожил. Граф и меня убить хотел, только я закричала и проснулась.

— Зачем ты мне это рассказала? — До смерти перепуганная графиня осторожно спустила ноги на пол и дрожащими руками поставила шкатулку на крышку сундука.

— Посмотрела на Вашу шею, ну, вспомнила, как он подошёл и…

(«Нет, нет, я не хочу! Зачем опять? Если она не замолчит, я возьму этот пояс и… Боже, прости меня! Я не виновата, я согрешила, но у меня не было выбора! Прости, прости меня!»).

Она была на грани нервного срыва, только присутствие служанки сдерживало её.

— Замолчи, замолчи сейчас же! — истерично кричала Жанна. Неизвестно, к кому больше относилась эта фраза: к Джуди или к ней самой. Приступ истерии прошёл, и она сбивающимся, прерывающимся от волнения голосом добавила: — Сходи к святому отцу, помолись за душу графа. Пусть отслужит заупокойную мессу. Скажи, что потом я ещё закажу…

— А милорда похоронили?

Графиня задумалась. Растревоженное рассказом служанки воображение рисовало страшные картины смерти мужа. Он умер… А вдруг Артур солгал, как когда-то солгал Роланд? Вдруг этот сон — вещий?

— Наверное, — неуверенно ответила она.

— Если тело не предано по обычаю земле, его дух прилетит сюда. Ой, как я боюсь!

(«Нет, с этим надо кончать! Совсем себя распустила! Он мёртв, его похоронили, а Джуди просто бестолковая деревенская дура»).

— Сама на себя страху нагнала и меня пугаешь. Не прилетит сюда его дух, успокойся! А теперь бегом вниз, пока я тумаками не прогнала!

Эта угроза и звук собственного голоса придали ей уверенности, Жанна более-менее успокоилась, только сердце по-прежнему учащённо билось. Но это пройдёт, нужно только не думать об этом.

Вздохнув, Джуди медленно ступила за загородку; графиня проводила её колкой улыбкой. Она пару раз глубоко вздохнула и окончательно убедила себя в том, что у неё нет поводов для беспокойства. Что за глупые детские страхи? Артур здесь, рядом, с ней ничего не случится.

— Джуди всегда была дурой, дурой и умрёт. — Жанна легла на постель, стараясь не думать о муже, чтобы не навредить его ребёнку. — Всего-то она боится: и живых, и мёртвых. Но хорошая служанка: исполнительная, умелая, хоть порой и дерзкая на язык. Пожалуй, сделаю её экономкой.

Был вечер; сумеречный свет струился сквозь дыру дымохода. Дом был разделён рваным полотнищем на две неравные части. В большей, с незамысловатым очагом, суетилась сухонькая старушонка. Что-то бормоча себе под нос, она гремела посудой, временами помешивая зеленоватое варево, медленно закипавшее над очагом. За колченогим столом сидел Оливер и молча уплетал похлёбку. Похлёбка была старой, разбавленной водой, но всё равно вкусной. Он давно не ел домашней пищи, перекусывая где угодно и как придётся, поэтому даже такая похлёбка была в удовольствие.

— Сала, эх, сала надо бы! — вздыхала старушка-хозяйка.

— А если будет сало, поможет? — скептически спросил оруженосец, отламывая краюху от черствой буханки.

— Кто ж его знает! Но сала бы надо.

— Будет тебе сало, только вылечи.

Неторопливо дожевав ужин, Оливер поднял с лавки плащ и шагнул в сгущающуюся темноту, осторожно, чтобы не стукнула, притворив за собой дверь.

Из-за полотняной загородки вышла беременная женщина. Испуганно скользнув глазами по комнате, она вытащила из-под лавки ведро и вышла во двор. Вернулась она не скоро, но с полным ведром. Проведя рукой по вспотевшему лбу (река была далеко, а шла быстро), женщина отлила немного воды в потемневший от копоти котелок и пристроила его над очагом рядом с таинственным варевом старухи.

— Лучше ему? — спросила старуха.

Женщина пожала плечами.

— Да ты немая, что ли!

— На всё воля Божья!

Когда вода вскипела, беременная женщина сняла котелок с огня и осторожно смешала горячую воду с холодной в медном тазу.

— Дай мне какое-нибудь рванье, — попросила она старуху. — Только чистое!

Кряхтя, старушка порылась в сундуке и вытащила старую рубашку. Обнюхав, она протянула её женщине.

Хлопнула дверь, на пороге возник ликующий Оливер. Со словами: «Нашёл!» он вволок в хижину свиную тушу.

— А грязи-то развёл! — забурчала старуха, указывая на длинный кровавый след, тянувшийся за мёртвой свиньёй. — И не кричал бы: ему — она покосилась на полотняную загородку — всё слышно.

— Не суй нос не в своё дело! — осадил её оруженосец. — Нужно было сало, так бери. А мясо трогать не смей — это сеньору.

Тяжело вздохнув, беременная женщина подняла таз и шагнула за загородку. Там, торцом к стене, стояла узкая деревянная койка. На ней, на единственной целой простыне из приданного хозяйки, разметавшись по постели, лежал человек. Он был худ и бледен. Впалые щёки, тёмные круги под глазами.

Человек бредил, повторяя какую-то бессмыслицу, вроде: «Лестницы, скидывайте лестницы! Поджигай! Живей, собаки, никого не жалеть! Руби их! Эй, Оливер, коня! Ты опять не вычистил мой меч, сукин сын!». Сейчас он затих: очередной приступ жара схлынул всего пару минут назад. Он измотал его.

Женщина поставила таз на пол и откинула с больного зимний плащ, заменявший одеяло. Привычным движением закатав ему рубашку, она оторвала часть принесённой рубахи и, обмакнув в теплой воде, промокнула края раны на правой стороне груди, потом другую, рядом с плечом. Раненый застонал и приоткрыл один глаз. Не обратив на это внимания, женщина смыла запекшуюся кровь с раны на боку. Все три раны были серьёзные, с почерневшими краями.

— Вот. — Приподняв загородку-полотнище, старуха протянула женщине плошку с жёлто-зеленой мазью. — Не жалей, наложи побольше.

Женщина кивнула, приложила к ранам по густо пропитанной мазью тряпке и перебинтовала раненого.

— Как раны? — поинтересовалась старуха, забрав таз с грязной водой.

— Всё бы хорошо, кабы не наконечник. Наконечник в тело ушёл, не достать. Да и поздно его привезли.

— Значит, отдаст Богу душу? — вздохнула хозяйка.

— На всё воля Божья, — упрямо повторила женщина. Как звали её и её мать, неизвестно, имени раненного человека они тоже не знали. Знал его только Оливер, который привёз его сюда.

— Оливер, — раздался из-за перегородки сиплый голос раненого, — иди сюда!

Оруженосец вздрогнул и, оттолкнув обеих женщин, метнулся к постели.

— Подними мне голову, мне трудно говорить. — Когда Оливер, подоткнув под импровизированную подушку какое-то тряпьё, придал телу господина сидячее положение, тот, отдышавшись, продолжал: — Помнишь, я говорил, что ты бастард? Это неправда. Твоя мать состояла в законном, но тайном браке с бретонцем, шевалье де Гилляром, так что ты можешь попытать счастья и быть посвящённым в рыцари. Все необходимые бумаги у моей матери. Поедешь в Орлейн, назовёшься Оливером де Гилляром, она поймёт. Только к своей матери не езди, забудь, что она у тебя есть. Отыщи в Нормандии мэтра Гоши из Руана и получи от него на расходы. Дальше делай, что хочешь. Я освобождаю тебя от службы, на том свете оруженосцы не нужны. — Он хотел рассмеяться, но вместо этого закашлялся.

— Но у мэтра Гоши хранятся Ваши деньги. Не разумнее было бы передать их Вашей… вдове?

— Это не те деньги, которые оставляют в наследство, да и ей они не понадобятся. Ступай. Нет, сначала обещай, что ты поможешь моей семье уехать в Нормандию. Постарайся спасти хотя бы что-то из Орлейна, если только мои имения ещё не конфискованы. И ни в коем случае не говори, что ты служил у меня! Иди, оставь меня одного, — пробормотал граф и откинулся на подушку, прикрыв глаза. Разговор утомил его.

Роланд Норинстан медленно умирал. Раны гноились, не хотели заживать; никакие снадобья не помогали. Лоб у него был потный, горячий. С каждым днём ему становилось всё хуже. Он то впадал в беспамятство, то приходил в себя. Боль смыкала челюсти, заставляла метаться по жесткой постели. Когда боль отступала, в прояснившемся сознании проносились обрывки мыслей, воспоминаний. Тёмный коридор, холодный пол, тошнота, холодок, подступающий к сердцу, тёплая кровь, струящаяся по телу… Как он оказался здесь, граф не помнил.

В очередной раз Роланд очнулся перед рассветом. Проснулся оттого, что ему показалось, будто ему на грудь положили огромный валун. Дышалось с трудом, со свистом. Попробовал пошевелиться — и не смог. Сначала он даже не понял, что происходит, а когда понял, испугался. Это смерть душила его, это смерть мешала дышать. Попробовал позвать хозяйку — из пересохшего горла не вырвалось даже писка.

Воздуха не хватало, но, как он ни старался, он не мог заставить себя дышать глубже. Сердце бешено стучало, будто у загнанного зверя. С каждой минутой все быстрее и быстрее, а дыхания не хватало, и он будто проваливался в темную бездну. Он дышал все реже и реже. Он ничего не чувствовал, кроме этого нитевидного хрупкого дыхания, все еще связывавшего его с этим миром. Один судорожный короткий вдох. Тишина. Один выдох.

Сознание плыло, все вокруг плыло, пульсируя в будто разрываемой изнутри голове.

Все реже и короче, всё тоньше нить….

(«Как, уже? Но почему сейчас? Я же успел… Драконья голова… Холод… Чёртов Оливер опять не закрыл дверь! Надо встать и всыпать ему по шее. Встать… Я не могу встать. Я не могу встать! Всемогущий Боже, пожалей меня! Смилуйся, Пресвятая дева! Я построю церковь в твою честь, велю отлить статую из чистого золота… Я к Вам такой любовью воспылал, что навсегда возможности лишён любить других… Я убью тебя, мерзавец!.. Матушка, Вы правы, я должен ехать… Пью за здоровье Роберта! До дна, сеньоры, за славного Роберта!.. Дэсмонд, из тебя получился отличный воин! Если бы отец дожил до этого дня, он бы тоже гордился тобой. Пусть же Господь будет милосерден… Пошла прочь, вонючая шлюха!.. Я сдеру с вас три шкуры, ублюдки, вы у меня научитесь уважать короля и его судей!.. Режьте, режьте язычников! Никого не жалейте!.. Я сотню вздохов дал за долг в уплату — от ней ни одного не возымел… Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе… Боже, у Которого вечное милосердие и прощение! Не предай душу мою ее во власть врага и не забудь ее во веки, но повели святым Твоим ангелам принять ее и ввести в райскую обитель, чтобы, веровавшая в Тебя и на Тебя уповавшая, она не подверглась мучениям адовым, но получила вечное блаженство. Через Христа, Господа нашего. Каюсь перед Богом всемогущим блаженной Марией вечной Девственницей, блаженным Михаилом Архангелом, блаженным Иоанном Крестителем, перед святыми Апостолами Петром и Павлом, всеми Святыми — ибо много грешил в помыслах, словах и делах: МОЯ ВИНА. МОЯ ВИНА, МОЯ ВЕЛИЧАЙШАЯ ВИНА. Поэтому я молю блаженную Марию вечную Девственницу, блаженного Михаила Архангела, блаженного Иоанна Крестителя, святых Апостолов Петра и Павла, всех святых — молиться за меня перед нашим Господом Богом… Но нет, как же это? Я не хочу, не хочу, не хо…»).

Судорога. Захрипел, пару раз дёрнулся и затих. Пошедшая горлом кровь, совсем немного, несколько капель, испортила последнюю целую простыню из крестьянского сундука.

Хозяйка нашла его уже холодного, с запавшими, в кольце синевы, глазами и остекленевшим взглядом. Пальцы судорожно вцепились в простыню, голова запрокинулась набок. Старуха закрыла ему глаза медяками и подвязала челюсть платком. После, когда обмытое тело выносили, она тайком забрала медяки.

Джуди осторожно заглянула в зал сверху, с галереи. Убедившись, что гости ни в чём не нуждаются, она хотела благополучно спуститься по лестнице в караульные помещения — не вышло, её окрикнули:

— Иди сюда, серая мышка!

Она узнала голос, поэтому, поколебавшись, спустилась и остановилась у одной из опорных арок, не решаясь подойти к столу. Артур жестом приказал ей приблизиться.

— Почему сразу не подошла?

— Я… я Ваш голос сразу не признала…

— Успела позабыть мой голос, плутовка? — усмехнулся Леменор.

— Мы Вас так давно не видели…

— Ладно, не оправдываться! Скажи лучше, чем без меня занималась госпожа?

— Чем и подобает: за рукоделием сидела, — напустив на себя важный вид, ответила Джуди.

— И только? — усомнился Артур. — Не был ли у неё кто?

— Нет, сеньор, никого.

— Как её здоровье?

— Слава Богу!

— А не врёшь? Смотри у меня!

— Что Вы, сеньор! Я девушка честная!

— Ладно, ступай.

Но уйти она не успела: ей заинтересовался Клиффорд де Фарден.

— Эй, красотка! — Он поманил её пальцем к себе. — Откуда ты такая объявилась? Только вот молчать не надо, не люблю я этого.

— Вам что-то нужно, сеньор?

— Может, и нужно. Подойди ближе.

Джуди умоляюще посмотрела на Леменора, но тот не захотел спасти её. Да и зачем ему её спасать? Артур и сам был не прочь время от времени завести роман с хорошенькой девушкой.

С видом обречённого на смерть, глядя в пол, девушка преодолела короткое расстояние, разделявшее её и Фардена. Она помнила, как развлекались с ней в прошлый раз люди Леменора, да и рассказ Джемы был ещё свеж в памяти. С ней, собственно, ничего особенного не случилось, если не считать, что любитель молоденьких девушек предавался удовлетворению своих потребностей несколько нетрадиционным способом, а потом, вдоволь натешившись, созвал всех своих приятелей. Так как девушка не была расположена отвечать им взаимностью, её избили. А ведь Джема была беременна.

— Ты служанка? — Клиффорд осушил ещё одну кружку. — И как зовут сие прелестное создание?

— Чего? — в недоумении переспросила девушка.

— Имя у тебя есть, дурёха? — усмехнулся барон.

— Да, сеньор. Меня зовут Джуди.

— Чудесно! Очаровательна, но глупа, — обернувшись, сказал Леменору Фарден. — И на вид скромная. Право, настоящий ангел, только, боюсь, немного подпорченный.

— А Вы проверьте, — ухмыльнувшись, посоветовал Леменор.

— Нет, трое за один вечер — это слишком! Хоть я по этой части не промах, боюсь, не справлюсь. Надо беречь себя, мой друг. Может быть, завтра. Давно она здесь?

— Понятия не имею. Эй, Джуди, — бросил он девушке, — давно ты в замке?

— С детства, сеньор. Моя мать служила покойной баронессе, нянчилась с госпожой. Я ведь в Уорше выросла, с баронскими детьми играла…

— А сколько тебе лет?

— Не знаю, сеньор. Я постарше госпожи буду.

— А не задержалась ли ты, девушка, в невестах?

— Ваша правда, сеньор! — Служанка тяжело вздохнула. — Только где ж хорошего жениха найти? Чтобы честный и всё такое…

— Как, у тебя нет жениха? — удивился Леменор.

— Ну, есть один на примете… — зарделась она.

— И кто он?

— Лучше уж я смолчу. Суеверная я. Вот так расскажешь — глядь, жениха-то и нету!

— А я знаю твоего женишка, — усмехнулся Артур.

— Неужели, сеньор? — против воли вырвалось у Джуди.

— Так это мой конюший Метью.

Девушка вновь залилась краской.

— Ладно, ступай. Потом постелешь моему другу.

Ночь, тёмная, но тёплая, навевала мысли о том, что тревоги не вечны, и когда-нибудь наступит день, когда можно будет без боязни до рассвета гулять по берегу реки. В воздухе пахло водорослями и едким дымом.

Джуди, вдохнув полной грудью ароматы ночи, смело подошла к одному из солдат и поинтересовалась, где можно найти конюшего барона Леменора.

— У конюшни он, над господскими лошадьми хлопочет. Ты, красотка, присела бы с нами, поворковала о том о сём…

Служанка улыбнулась и зашла с солдатами на кухню. Они налили ей эля, и она вместе со всеми выпила за здоровье Его величества.

— А зачем тебе Метью, кошечка? Мы ничем его не хуже. — Солдат усадил её себе на колени и погладил по бёдрам.

— Куда вам! — усмехнулась девушка.

— Ишь, какая зубастая! — Он задрал ей юбку, но получил увесистую затрещину.

— Какая есть. — Джуди соскочила на пол и оправила платье.

Метью сидел у конюшни и обменивался язвительными шуточками с приятелями.

— Ну, конечно, он здесь! — Невеста неожиданно выросла перед ним из темноты. — Лошадей скребёт. Вижу я, как ты их скребёшь! А зайти на кухню и расспросить Элсбет, где я, как я, так и не удосужился!

— Джуди! — Конюший крепко обнял её. — Садись рядышком, солнце моё!

— Как же, солнышко! — Она легонько ударила его кулачками в грудь. — Совсем не ждал меня, обманщик! Знала бы, не пришла. Да пусти меня, дурак!

— Перестань! — Метью покорно сложил руки на коленях. — У меня и так голова кругом, а тут ещё ты… Поцеловала бы меня, что ли?

— Не заслужил, — буркнула Джуди. — От тебя давно ни слуху ни духу — а я тебя за это целовать должна? Где ты пропадал, бродяга? А, главное, с кем?

— Ну, и дура же ты! — обиделся он. — Тут валлийцы — а ты с такими мелочами… Ох, и страха же я натерпелся! Знаешь, каково оно, когда вот-такенная стрела рядом с ухом свистит?

— Не увиливай! — Служанка упорно пыталась поймать его взгляд. — Говори, с кем пропадал? Я этой дряни волосы-то повыдергаю! Ведь была же, не отпирайся!

Метью промолчал: не рассказывать же ей про малышку Сью, весёлую Кэт с постоялого двора и других девушек?

— Обманщик ты, негодяй и мерзавец, — разочарованно протянула Джуди. — Если обо мне не думаешь, о дочке бы вспомнил!

— Ну, Джуди, перестань! Пойдём лучше танцевать.

Они танцевали до упада под задорные звуки рожка, пока Метью, выбившись из сил, не упал на копну прелой соломы и не увлёк за собой раскрасневшуюся Джуди.

— Нет, нет, Метью, я ещё хочу танцевать! — Она, смеясь, забарабанила кулачками по его груди. — Если у тебя ноги кривые, я не виновата!

— Полежи со мной немножко, а потом можешь плясать сколько твоей душе угодно!

— Хорошо. — Служанка поудобнее устроилась на соломе, пресекая попытки Метью посеять беспорядок в её одежде. — Так когда ты пойдёшь к моему дяде?

— Зачем? — прикинувшись дурачком, переспросил конюший и, воспользовавшись минутным замешательством подруги, залез за вырез её платья. — Ну же, душечка, уважь своего петушка, зачем тянуть? Мы об этом после поговорим.

— Нет уж, мы поговорим сейчас, — буркнула служанка. — И убери свои поганые руки с моей груди!

— Им там так сладко. Мне эти холмики во сне снились.

— Мало ли, что тебе во сне снилось! — Она больно укусила его за руку. — Ну, так пойдёшь к моему дяде?

— Зачем? Мне и без твоего дяди хорошо.

— Тебе-то хорошо, а мне замуж хочется.

— Подожди немножко, потом посмотрим, — уклончиво ответил Метью.

— Чего ждать-то? Второго пришествия?

— Ну, сейчас не время…

— Значит, как под юбку мне лезть — это всегда пожалуйста, а как жениться — так увольте? — Джуди села. — Запомни, я девушка честная, а не какая-нибудь обозная шлюха!

Все уже замужем, госпожа скоро во второй раз остепениться, а она… Пойдёт он просить её руки у дяди, или ей на роду написано быть дурой с ребёнком на руках?

— Ну, не дуйся! — попытался успокоить её конюший.

— Мне, что, всю жизнь в невестах ходить?

— Хорошо, мы поженимся. — Он наконец решился произнести заветную фразу, звучавшую для него, как приговор. Нет, он любил Джуди, но добровольно распрощаться со свободой?

— Неужели? — оживилась девушка; она сразу повеселела. — И когда?

— Когда придёт время.

— И когда придёт это время? — Она снова нахмурилась.

— Не знаю. Может, после Успения…

— Ну уж нет! — решительно заявила Джуди, поняв, что пора брать быка за рога. — Господа поженятся летом, почему бы и нам не пожениться?

— Как хочешь. — Метью прижал её к себе и поцеловал.

— Эй, умник, убери лапы! — Служанка больно стукнула его кулаком в бок. — Когда женишься, тогда и руки распускать будешь!

— Ты что, Джуди? — Метью потёр рукой ушибленное место. — Я ничего такого не сделал.

— Вот и хорошо, что не сделал. Лучше подумай, что на свадьбу мне подаришь. И учти, в затрапезном платье я за тебя замуж не пойду!