Дама с единорогом

Глава IX

Джуди возвращалась в Уорш; в руках у неё был кувшин с водой. Дорога была привычной: вот уже который месяц она ходила в один из оврагов по узкой тропинке, вившейся между полей, и возвращалась в замок по дороге. Собственно, будь её воля, служанка подремала бы ещё часок, но баронессе нужна была вода для умывания, и, ещё в предрассветных сумерках, Джуди нехотя сползала с постели, брала кувшин и шла к ключу.

Несмотря на раннее утро, солнце успело немного прогреть воздух, и девушка искренне радовалось тому, что наконец-то может снять тёплый колючий платок. Джуди кокетливо повязала его на плечи и, тщательно расправив мохнатые концы, бросила довольный взгляд на своё отражение в кувшине. Сон прошёл, и она бодро шагала вдоль просёлочной дороги. С одной стороны тянулся перелесок, с другой — поля.

Джуди остановилась, чтобы немного передохнуть, и поставила кувшин на землю. Сняв поношенный башмак, она вытряхнула из него камушек и с грустной улыбкой подметила, что долго её обувка не протянет. Впрочем, этого и следовало ожидать: ходила она много, а башмаки — дрянь. Подарил бы кто новые прочные ботинки к Рождеству!

Размышления о состоянии обуви напомнили ей о том, что в тайничке у соломенного матраса спрятана мечта многих крестьянских девушек (неразумная и совершенно бесполезная) — полусапожки мягкой козьей кожи, немного поношенные, но всё ещё способные вызвать зависть. Делались они, конечно, не для ног служанки: некогда их носила сама Беатрис Уоршел. Боже, какие у неё были ножки! Джуди как-то довелось присутствовать при туалете покойной сеньоры (а уж одевалась она всегда тщательно, как и подобает дочери близкого родственника нынешнего графа Корнуолла) и видеть…

Полусапожки, бережно хранимые Джуди, когда-то были подарены госпожой её матери. Сама она, как в своё время её родительница, хотела как-то выделиться из толпы безликих слуг. Желание это появилось у неё с раннего детства, с того самого дня, когда она впервые столкнулась с миром господ. Он манил её своим блеском, мнимым спокойствием и безмятежностью.

Джуди родилась в Уорше, в одном из тех душных сырых углов, где всё затянуты паутиной, с потолка падают клопы, а пол всегда завален тряпьём. Кто её отец, девушка не знала, да, пожалуй, и её мать не смогла бы с уверенностью ответить на этот вопрос, хотя Перрин (так звали её мать) не была гулящей девушкой, скорее, наоборот — она каждую неделю ходила в церковь, усердно молилась и, как могла, помогала родителям в деревне; тут всё произошло против её воли. Возвращаясь как-то из приходской церкви, Беатрис Уоршел заметила хорошенькую Перрин и взяла её к себе служанкой. До неопытной наивной девушки с длинными тяжёлыми косами нашлось много охотников — оруженосцам, пажам, солдатам и прочей челяди скучно вечерами, а старые служанки давно надоели. Перрин на судьбу не жаловалась, а свою жизнь называла счастливой.

В прочем, если счастье было в этом, дочь давно перещеголяла мать: на неё засматривался барон, только Джуди не спешила порхнуть под его крылышко. «От такой любви прибытка мало, зато приплода много», — шутила она. Нет, не об этом она мечтала. Ей хотелось заправлять всеми делами в замке и, делая вид, что угождает госпоже, жить в своё удовольствие. Но для этого нужна была кроткая, податливая сеньора, а у баронессы Уоршел был совсем не тот характер.

Утреннюю тишину нарушил стук копыт. Служанка обернулась и увидела всадника, судя по всему, направлявшегося к Уоршу.

— И кого это чёрт принёс в такую рань! — недовольно пробормотала Джуди и благоразумно отошла к придорожной канаве.

Когда всадник подъехал ближе, девушка с удивлением признала в нём Метью. Оруженосец Леменора забавно поклонился своей подружке, словно знатной даме, да так низко, что чуть не разбил лоб о луку седла. Джуди рассмеялась; он улыбнулся.

— Прекрасный денёк для прогулки, — сказал Метью, поравнявшись с ней. — Только вот рановато.

— Рановато, — поддакнула служанка и наигранно вздохнула.

— Знаешь, я рад, что повстречал тебя здесь.

— Я, в общем-то, тоже. А что ты тут делаешь, да ещё верхами?

— Я-то? Еду в Леменор. Вот, решил тебя повидать и свернул с дороги. Сеньор дал мне поручение к Его милости графу Вулвергемптонскому, и я с честью его выполнил: отвёз письмецо, получил другое с парой тумаков в придачу.

— Здоров ли твой сеньор? — Она спросила это скорее из приличия, нежели из интереса.

— Здоров, хвала Господу! А почему мы так давно ничего не слышали о твоей госпоже? Сеньор очень беспокоится.

Конечно, ей было обидно оттого, что Метью заговорил о баронессе Уоршел, а не о ней, но она решила пока ничем не показывать своего недовольства.

— Хозяйка сидит под замком после того, как отказала графу Норинстану. Бедная моя госпожа! — Вздохнула девушка. Сложно сказать, был ли этот возглас искренним или притворным.

— Да уж, ей не позавидуешь! А ты-то как, Джуди?

— Сижу при госпоже, судачу на кухне, слежу за тем, чтоб всякие благородные старые козлы не щипали меня по углам. — Девушка улыбнулась и лукаво посмотрела на него: — А ты чем занимался, дружок?

— Да так… Всё больше по хозяйству. А этот старый козёл тебя не слишком задирает? — нахмурившись, спросил Метью.

— Кто? Барон-то? Да ему без лестницы и на лошадь не влезть, не то, что на девушку!

Оруженосец успокоился. По крайней мере, один из этих благородных не попортит кровь его деткам. Знаем мы, какие после их забав дети рождаются!

— Я тут недавно повстречала одного торговца, — вспомнил Метью, — так он много чего порассказал о графе Норинстане. Важная птица!

— А зачем же этот граф сюда приехал? — Служанка навострила ушки, чтобы во всех подробностях пересказать всё госпоже.

— Не знаю. А ещё мне рассказывали, что он знатный охотник и каждую неделю загоняет по кабану.

— То, что он охотник, мы уже смекнули. — Она была раздосадована ответом.

Мул Метью переминался с ноги на ногу. Оруженосец больно лягнул его. Мул взбрыкнул и дёрнулся в сторону. Обругав его, Метью некоторое время молча смотрел на небо; девушке это не понравилось. Такого пренебрежительного отношения к себе она не могла простить.

— Эй, Метью, что ты нашёл хорошего на небе? — недовольно спросила служанка и тут же сделала вывод: — Э, да ты от меня отделаться хочешь! Молчишь, как истукан… Думаешь, что я уйду? Не дождёшься!

Она не на шутку разошлась и почти кричала:

— Я, что, ни одного доброго словечка не заслужила, считаешь меня деревенской дурой, новую себе завёл? Так знай, что если ты сейчас же на меня не глянешь, то можешь сюда больше не возвращаться!

— Да ну вас, женщин, к черту! — возмутился оруженосец, вскользь посмотрев на сердитую подружку. — Кудахтаете много. Не посмотришь на вас — так, значит, не любишь? И что я в тебе нашёл? Наша Дебора, умница да лапушка: слова поперёк не скажет и смотрит всегда ласково. А уж коли к ней прижмешься, так взыграет, что обо всем на свете забудешь!

Он даже причмокнул языком, чтобы показать, какая сладкая эта Дебора.

— Ах ты, плут, обманщик, свинья! — Гневу Джуди не было предела. — Чтоб тебе, чёртову отродью, житья ни на земле, ни на небе не было! Так ты, хвост поросячий, обманывал меня!

— Только вот что я тебе скажу: если говорить всю правду, как на исповеди, то мне больше по душе наш Безил, — на едином дыхании выпалила она.

— Не верю!

— Почему это-то? — Гнев её немного поостыл.

— Любишь ты меня, а всё это сгоряча сказала.

— Больно ты самоуверен, как петух, только из петуха рано или поздно суп сварят. Уж не думаешь ли ты, что я супружницей твоей стану? Ты там без меня девок тискаешь, а я, как проклятая, верчусь, света божьего не вижу…

Она подбоченилась и исподлобья с вызовом, посмотрела на него.

— А как же, станешь. — Метью не обратил внимания на эту выходку: он догадывался, что её недовольство притворно.

— Нет у тебя ничего с этой Деборой. Может, раз с ней спьяну повалялся — и все. Да и этого не было, ты просто так похвалялся. Так или нет? — с надеждой спросила Джуди; её беспричинный гнев остыл.

— Больно нужна она мне! Больше всего на свете мне нравиться курочка по имени Джуди.

Он подъехал к ней, наклонился и попытался чмокнуть в губы, но девушка выскользнула из его рук, словно угорь, и притворно сердито погрозила ему пальчиком.

— Надеюсь, что ты мне не врёшь. А то с вас, мужчин, станется, — забавно надув губки, сказала она и поинтересовалась: — А что это у тебя за пазухой? Вроде что-то блестящее.

Она подошла поближе и хотела посмотреть — Метью не дал.

— Метью, что там?

— Да нет там ничего, кроме письма сеньору. — Он занервничал и помедлил с ответом. — Я же тебе о нём говорил.

— Говорил. Только я не слепая и ясно вижу какую-то тряпицу.

— Тряпицу? Что-то не пойму, о чём ты говоришь.

— А вот о чём, — служанка ловко вытащила у него небольшой свёрток. — Ну, теперь-то видишь?

— Да, действительно, тряпица какая-то, — изобразил удивление Метью.

— И что же в ней?

— Понятия не имею.

— Метью!

— Ох, позабыл я что-то!

Девушка проворно развернула тряпку и вытащила из неё серебряный крестик; лицо её тут же потемнело.

— Такие только у господ бывают, — процедила она. — А ну-ка признавайся, у кого украл!

— Ты в своём уме, Джуди?! Что бы я — и украл?

— С тебя станется! Иначе как он у тебя оказался?

Она могла простить ему всё, почти всё, кроме измены и грубого, ничем не оправданного воровства. Одно дело — украсть остатки материи от нового платья госпожи, а совсем другое — обчистить её шкатулку.

— Ну, графский слуга попросил передать его одной девчонке. Ой, нет! Это крошка Мэгги дала мне его для одного малого.

Он мысленно упрекал себя за то, что так плохо спрятал крестик. Все его беды от собственной беспечности!

— Совсем запутался ты, Метью, с головой себя выдал! — Сама не зная, почему, Джуди торжествовала. — Так где же ты его взял? Скажи уж, я не выдам.

— Да я ведь уже сказал тебе, что у Мэгги! Очень уж она меня просила передать его одному грамотею — бедняжке хотелось подарить ему что-нибудь на память.

У Джуди было каменное лицо; в её глазах ясно читалось, что она не верит ни одному его слову. Она отошла на шаг и с чувством лёгкого презрения сказала:

— Ни стыда у тебя, ни совести! Чужое взять — и изображать из себя святошу!

— Но я ничего не крал! — возмутился Метью, но служанка его не слушала. Она продолжала обвинять его в воровстве; упрёки нескончаемым потоком лились из её рта.

— Ладно, если б ты только вором был, а ты… Мало тебе одной зазнобы, так ты ещё одну завёл и вещи для неё таскаешь! Не отпирайся, эта Мэгги — твоя подружка. Подлец ты, Метью, каких ещё свет не видывал! И как я могла связаться с таким?

— Видит Бог, не крал я этот крест!

— Не ври мне! Ты его стянул.

— Хочешь, докажу, что я не вор?

— Докажи!

— Дай-ка мне крестик.

Джуди протянула оруженосцу свёрток и ещё раз с укором взглянула ему в глаза.

— Вот те крест, я эту девку знать не знал до новой луны, и не стал бы я для неё вещи красть!

— Ох, не верю я тебе!

— Всеми святыми клянусь! Я чужого отродясь не брал, у нас это каждый знает.

— Я не спрашивала.

— Чтоб мне провалиться на этом месте, не видать моей душе спасения, если я вру!

— Ладно, убедил, плут, — нехотя согласилась с его сомнительными доводами служанка.

Оруженосец нагнулся и поцеловал подругу в губы.

— Сладкие они у тебя, и ты, наверное, сладкая! — прошептал он.

Метью вздохнул, спешился и тихо спросил:

— Как думаешь, трава просохла?

Девушка зарделась, как мак, и отошла к обочине.

— Да ладно тебе, я парень что надо, не то, что барон! — Оруженосец смело шагнул к ней, стащил платок с плеч, начал возиться с одеждой. — Наилучшим образом всё сделаю!

— Да не хочу я, отстань! — Она оттолкнула его. — Больно вы, парни, прыткие!

— Что, не нравлюсь я тебе?

— Нравишься.

— Тогда чего?

— Нельзя ведь, грех это.

— Да мы с тобой немного погрешим, Бог и не заметит. — Он крепко прижал её к себе.

— Перестань, Метью, пора мне! — слабо сопротивлялась служанка.

Вместо ответа оруженосец ловко повалил её на траву.

— Эй, с кувшином поосторожнее — прольёшь! — прикрикнула Джуди и ударила его кулачками. — Небось, я эту рубашку не для того берегла, чтоб ты её порвал! Умерь свой пыл, петушок!

— Говорливая ты у меня! — Метью наконец-то стянул с её груди нехитрые покровы и с наслаждением опробовал рукой свою добычу.

— Ничего грудки, крепкие, — вынес он свой вердикт. — Прямо румяные яблочки! Так бы и съел!

— Я тебе не срамница какая, чтобы по канавам с мужиками валяться! — Джуди влепила ему пощёчину и села, прикрыв грудь рукой. — Сначала женись.

— Ну тебя, чуть что — сразу дерешься! Если не хочешь, так и скажи. — Он сел спиной к ней.

— Да хотеть-то я хочу, только грех! На мне уж и так их столько, что скоро голову к земле пригнут, век не замолить!

— А ты этот грех мне отдай? — подмигнул ей оруженосец. — Скажи, мол, силой взял.

— Так ведь и солгать — грех.

— Но ведь меньший же? Ну, так дашь?

Служанка колебалась. Воспользовашись её сомнениями, он снова повалил её не траву и проворно задрал ей юбки.

— Да постой ты, Метью! Я ведь «да» не сказала.

— А я и не спрашивал!

— Да подожди ты! — Служанка бросила боязливый взгляд на кувшин, — цел ли? — Дай, я хоть кувшин в сторону отставлю — не ровен час, разобьётся! Встань-ка на минутку!

Метью неохотно присел на траву. Отставив кувшин, Джуди улыбнулась:

— Теперь не разобьётся.

Она легла на прежнее место. Метью крепко сжал обеими руками её груди, помял их пальцами, причмокнул от предвкушаемого удовольствия.

— Метью, мне холодно! — подала голос Джуди. — Ну, начинай, что ли!

Быстро скинув с себя штаны, оруженосец нырнул под её юбку, но сполна похвастаться своим умением не успел: на дороге показался местный священник в сопровождении тучного монаха.

— Извини, детка, как-нибудь в другой раз! — Он встал, отряхнулся, натянул штаны. Джуди разочарованно вздохнула и быстро привела себя в порядок.

С громкой руганью поймав забравшегося в поле мула, Метью взобрался в седло и, раскланявшись со священником, поехал прочь. Джуди помахала ему рукой, подняла кувшин и зашагала к Уоршу. Вечно эти священники некстати!

Бертран Фарден подобрал полы рясы и присел за стол, погрузившись в разрозненные, порой налагавшиеся друг на друга, выписки из толстого монастырского тома. Ради них ему пришлось несколько недель трястись в седле, просыпаться по ночам от страха за свою жизнь, выдержать длительную перепалку с настоятелем монастыря и заплатить немалую сумму, но книга, из которой были сделаны эти выписки, того стоила. Это было великолепное издание Апокалипсиса с цветными заставками и затейливыми миниатюрами.

Стол стоял возле окна, так, чтобы его хозяин мог время от времени отвлечься от тяжкого пути познания и бросить взгляд на вересковую пустошь, ограниченную с трёх сторон холмами.

Но сегодня Бертрану не пришлось насладиться откровениями святого Иоанна: в дверь робко постучали. Священник, недавно принявший сан, чутко отзывается на любые просьбы прихожан, проводя дни и ночи со своей паствой; более опытные ограничивают свою деятельность минимум необходимых обрядов и ежегодной раздачей милостыни. Так как Бертран был молодым священником и принял приход всего полтора месяца назад (не без протекции старшего брата), то тут же отложил свои бумаги в сторону. Собственно, он мог бы не спешить: на пороге стоял босоногий парнишка.

— Чего тебе, малыш? — ласково спросил священник.

— Матушка смиренно просила Вас придти, святой отец, — заикаясь, пробормотал мальчик. — Сестре совсем плохо, и она боится…

Бертран кивнул и, попросив своего провожатого немного подождать, взял плащ.

Забота о страждущих душах привела священника в дом одного из мелких арендаторов, бывшего виллана, сумевшего благодаря овцам подняться на полступеньки выше по социальной лестнице. Бертран почти ничего не знал о нём, так как не успел ещё побывать на том конце долины, зато часто видел его, его супругу и розовощёких дочерей в церкви. Мысль о том, что одна из этих девочек серьёзно больна, больно кольнула священника, по причине молодости не успевшего избавиться от обыденных мирских чувств.

Больная пластом лежала на покрытой тряпьем постели в комнатушке на чердаке и, не мигая, смотрела на деревянные стопила. Младшие сёстры, делившие с ней эту комнату и скромное ложе, смиренно сложив руки, стояли на коленях перед распятием и молились. На единственном пригодном для сидения предмете мебели, вплотную придвинутом к постели, сидела женщина в скромном сером шерстяном платье и время от времени прикладывала ко лбу больной мокрое полотенце. Бертран её не знал.

При виде священника женщина встала и сказала:

— Боюсь, мы напрасно побеспокоили Вас, святой отец, Алоиз уже лучше.

— Я думаю, что девушке станет ещё лучше после тайны исповеди, — улыбнулся Бертран.

— Может быть, — пожала плечами женщина и, зардевшись, спросила: — Так это Вы сменили отца Эохима?

— Я, — простодушно улыбнулся священник.

— Очень хорошо. Этому приходу нужен хороший пастырь, а отец Эохим (царствие ему Небесное!) был слаб здоровьем… Всё, святой отец, ухожу, — спохватилась она, — оставляю Вас наедине со страждущей душой.

Взяв девочек за руки, женщина отвела их вниз. Она оказалась права: Алоиз не собиралась в скором времени предстать перед Создателем — так что можно было обойтись и без исповеди, но отец Бертран придерживался мнения, что исповедь никогда лишней не бывает.

На обратном пути священник решил заехать в Форрестер, чтобы перекинуться парой слов с отцом Джозефом — единственным образованным человеком в округе. Он был уже стар, посему следовало ценить каждую минуту общения с ним. Правда, взгляды священников не совсем совпадали: всякий раз, когда отец Бертран просил его помочь словом и делом врачевать души прихожан, отец Джозеф устало отвечал: «Людской род не исправишь, пустая забота». Между тем, другого собеседника у молодого священника не было, а одиночество не способствовало укреплению духа, поэтому вместо того, чтобы свернуть на боковой просёлок к деревне, он поехал дальше по большой дороге. По обеим сторонам мелькали кусты вереска и непокрытые головки крестьянских ребятишек, проверявших силки для птиц. Конечно, следовало бы рассказать обо всём барону, но Бертран их жалел и закрывал глаза на столь грубое нарушение закона.

Обогнув расчищенное под посевы поле, дорога пошла вверх и перевалила через гребень холма. Пейзаж несколько изменился, стал веселее и ярче.

На горбатом мостике возле старой мельницы Бертран Фарден заметил свою недавнюю знакомую: с ней, почтительно сняв капюшон, разговаривал мельник. Когда священник подъехал ближе, они уже распрощались.

— Вы? — Женщина удивлёно подняла брови. — Я думала, Вы живёте по ту сторону холма.

— Так оно и есть, — улыбнулся Бертран, — но Провидению было угодно направить мои стопы в Форрестер.

— Вероятно, Вы едете к моей свекрови, — предположила женщина. — Она серьёзно озабочена спасением своей души и боится, что после смерти её будут терзать демоны Преисподней. Но, уверяю Вас, баронесса — самая набожная и добродетельная женщина из всех, кого я встречала.

— А Вы, сеньора?

— Что я? — смутилась она.

— Не боитесь ли Вы гиены огненной?

— Нет, святой отец. Я не совершала ничего, в чём не могла бы публично признаться.

— Так Вы невестка достопочтимой баронессы? — предпочёл сменить тему Фарден.

— Да. — Эмма Форрестер задумалась и, покраснев, спросила: — Святой отец, могу ли я обратиться к Вам с одной просьбой?

— Безусловно. — Ему было интересно, о чём его попросит эта скромная молодая женщина, не пожелавшая при первой встрече раскрыть своего имени.

— Видите ли, у меня двое сыновей… Один из них по желанию свёкра должен стать защитником веры Христовой, а другого я хотела бы посвятить Богу. Не могли бы Вы стать его наставником и обучить его Катехизису?

— Так у Вас двое детей… — смущённо пробормотал молодой священник.

— Трое, — поправила его Эмма. — Так могу ли я надеяться?

— Я думаю, разумнее было бы, если отец Джозеф займется воспитанием Вашего сына.

— Он недостаточно строг с ним. Вы же знаете, отец Джозеф слишком добр к детям.

— Хорошо, я займусь обучением Вашего сына. Думаю, я сам буду приезжать к нему.

— Если это Вас не затруднит. Уитни послушный мальчик и не доставит Вам хлопот, — поспешила добавить она.

— Могу ли я взглянуть на него сегодня? — Бертран вдруг поймал себя на том, что ему не хочется расставаться с этой женщиной.

Она ответила утвердительно, и их мулы поехали рядом. Медленно, как и положено степенной вдове и священнику. В прочем, приходскому священнику пристало ездить на осле, но не Бертрану Фардену. Мула, уже после получения прихода, подарил ему брат, заверив, что это место — всего лишь начало карьеры Бертрана, для которого, если получится, он хотел выхлопотать место епископа.

Эмма Форрестер… Так вот какая она, несчастная вдова, которую, как он думал по приезде, ему придётся утешать и наставлять в вере. Но она не нуждалась в утешении и, как он смог убедиться, сама утешала других. Она ещё молода, ещё полна жизненных сил, и, быть может, именно ему предстоит снова соединить её узами брака. Да пошлёт Господь ей счастья!

— Джуди, я так больше не могу! Я сойду с ума! — простонала Жанна. — Даже исповедь не помогает. А, помниться, мне было так хорошо, так светло на душе после исповеди… Ах, Джуди, я буду гореть в Аду!

— Успокойтесь, госпожа. Даже если барон Вас выпустит, всё равно Вы со своим баннеретом не свидитесь. — Джуди, не поворачивая головы, перетряхивала тюфяк и придавала форму подушкам. Ахи и охи госпожи были ничем по сравнению с той адовой работой, которую ей предстояло проделать, чтобы привести господские покои в порядок.

— И ты против меня!

— Что Вы, госпожа, вот Вам крест, всей душой за Вас радею!

— Он, наверное, думает, что я его разлюбила. — Баронесса бросила взгляд на незаконченную вышивку, второпях брошенную на постель.

— Не беспокойтесь, сеньора, баннерет про Вас плохо не подумает. Я повстречала сегодня его оруженосца и обо всём ему рассказала.

— Как он? Здоров? — Глаза её радостно заблестели.

— Здоров, только скучает по Вам. Со своим оруженосцем только о Вас говорит, — солгала служанка.

— Джуди, милая! — Девушка кинулась ей на шею и расцеловала. — Если он любит меня, то мне ничего не страшно!

— У меня к тебе есть просьба, — зашептала она. — Передай ему кое-что от меня, всего одну вещь.

— Боюсь, я не смогу, госпожа, — покачала головой Джуди. — Ваш батюшка приказал зорко за мной следить. Не доверяет он мне.

Баронесса вздохнула и с ненавистью посмотрела на стену «каменного мешка», а потом с тоской перевела взгляд на крепкую дубовую дверь. Комната была крохотная, темная, лишённая естественного солнечного света; мебели в ней не было, только скромное ложе из тюфяка и деревянного ящика и пара набитых сеном подушек. На стене, над ложем, было почерневшее распятие.

— Да, вот ещё что, госпожа… Вы вышивку-то спрячьте, а то, увидь её ненароком барон, бед не оберёшься, — в полголоса посоветовала служанка.

Жанна взяла в руки свою работу — рыцаря, на попоне коня которого красовалась монограмма «А. Л» — и протянула Джуди:

— Спрячь куда-нибудь!

Та кивнула, свернула вышивку и спрятала у себя на груди. Честно говоря, будь она на месте госпожи, то никогда не вышила бы такого. Хорошо, что барон не видел, чем занималась все эти дни его дочь, а то…

— С Вашего позволения. — Служанка подняла пустой кувшин.

— Постой! Ты не можешь… Нет, ступай!

Баронесса в который раз посмотрела на распятие и спросила, видимо, обращаясь к Всевышнему: «Может, мне стоит покориться воле отца?».

Этажом ниже Джуди столкнулась с бароном Уоршелом. Вид у него был довольный, как у кота объевшегося сметаной. Ему-то, небось, священник не помешал! Служанка почтительно посторонилась, пропуская господина.

— Ты была у моей дочери? — Барон скользнул взглядом по её лицу.

— Да, сеньор. — Ладони у Джуди вспотели, и она попыталась припомнить, хорошо ли спрятала вышивку госпожи, не торчит ли она из-за ворота.

— И что она?

— Сидит, сеньор.

— Да я не об этом, дура! Она по-прежнему упрямится?

— Не знаю. Она только всё вздыхает и молится Пресвятой Деве.

— Ты бы, шельма, пробила брешь в её упрямстве, объяснила, в чем состоит её долг. Кто знает, может, став графиней, она взяла бы тебя к себе служанкой? Да и я бы по достоинству оценил твою услугу.

— Да что я могу сделать, сеньор? — вздохнула Джуди. — Я что вошь, станет меня госпожа слушать!

— Станет, если ты постараешься. Будто бы я не знаю, что она вечно с тобой шушукается, все свои тайны тебе поверяет!

Служанка потупила глаза и мысленно упрекнула себя за то, что задержалась у баронессы. Ушла бы раньше — не встретила бы барона. А так стой теперь и думай, как и себя спасти, и госпоже не навредить.

— Я хочу знать, говорила ли она с тобой о баннерете Леменоре.

— О ком? — наигранно удивилась Джуди.

— Не прикидывайся дурой! Ты прекрасно знаешь, о ком я. Ну, так что? — Уоршел нахмурился. — Говорила или нет?

— Ну, я не помню. — Служанка лихорадочно размышляла над ответом и тянула время. — Я не особо её и слушаю, что она там болтает. Что скучно ей, говорила, а про баннерета, кажись, нет.

— Неужели совсем ничего? — Над головой Джуди сгущались тучи.

— Вспомнила! — испуганно выпалила девушка. — Обронила она как-то что-то про него. Вроде как он сосед Ваш. Кажись, нравился он ей…

— Она виделась с ним? — Он больно тряхнул её за плечи.

— Ей Богу, сейчас поколотит! — пронеслось в голове у служанки. — А пальцы у него железные — так глубоко в кожу впились. Синяки останутся…

— Что Вы, сеньор! — поспешила прервать пытку девушка. — Если бы что и было, Вы бы знали. Да и как же иначе, Вы ведь ей отец, а нам господин. Они виделись-то всего один раз, да и то случайно.

— Как? Когда?

— Не знаю, госпожа обмолвилась. Спросили бы у неё.

— Так и быть, повею тебе, чертова баба. Но уж если ты солгала, помяни моё слово, житья тебе не будет!

Барон отпустил её, но по-прежнему не доверял. Что ж, прибегнем к божбе и клятвенным заверениям — не впервой. Сеньоры, почему-то верят всем этим нелепым клятвам.

— Всеми святыми клянусь! Да чтобы я Вам хоть полсловечка солгала, чтобы я супротив Вашей воли пошла…

Кажется, поверил.

— Хватит! — Джеральд нетерпеливым движением остановил поток её причитаний. — Если узнаешь что-нибудь о моей дочери и этом баннерете, немедленно сообщи мне. И не вздумай помогать им!

— Что Вы, сеньор?! Да чтобы я… Вы можете во всём положиться на меня, сеньор, я Вас не подведу.

Джуди посторонилась, дав Уоршелу пройти. Посмотрев ему вслед, она с облегчением вздохнула и с укором спросила себя:

— Чего только не сделаешь ради госпожи? А что взамен получишь — неизвестно. Вот узнает сеньор обо всём, дочку, как водится, побыстрее замуж за графа выдаст, а меня… Хорошо, если просто выпороть велит, а вдруг что похуже?