Дама с единорогом

Глава IV

Храня в сердце напутствия святых отцов, Гумберт де Фарден, а ныне просто отец Бертран вступал в мир. Мир встретил его помоями, вылитыми на дорогу неряшливо одетой крестьянкой с обвислым, выпиравшим из-под юбки животом. То, что часть содержимого ведра попало на проезжего, было в порядке вещей, не стоило и извиняться.

— Бриджкросс далеко? — поинтересовался молодой священник, проверяя, не попали ли помои на бумаги, которые он вёз в Форрестер. Состояние собственной одежды его не заботило: дороги славной доброй Англии давно отучили от подобной щепетильности.

— Чего? — вылупилась на него крестьянка.

— Бриджкросс. Я новый приходской священник.

— Тогда добро пожаловать, святой отец. Заждались мы Вас! — Она наконец поставила злополучное ведро на землю и гаркнула возившимся в грязи вместе с поросятами детям: — Эй, голодранцы, проводите святого отца до харчевни! И отца своего, кровопийцу, оттуда заберите.

— И не стыдно тебе, христианке, посылать детей в логово разврата и греха, коими являются все питейные заведения? — с укором спросил её молодой священник.

— Ничего, пущай привыкают! — хмыкнула крестьянка.

— Да, сложно мне будет наставить этих заблудших овец на путь истинный, — вздохнул Бертран, последовав за чумазыми провожатыми.

Бриджкросс растянулся примерно на милю по унылой, поросшей вереском долине, упираясь одним концом в мутные воды реки. Будущая вотчина отца Бертрана — церковь и местный погост — располагалась на отшибе, тем не менее увитая плющом четырехугольная башня-звонница, казалось, нависала над крышами ветхих домишек. Дом священника с обширным старым яблоневым садом находился неподалеку, но в тот день, день приезда Бертрана в свой приход, юные провожатые сначала ответили его в харчевню.

Осенив себя крестным знамением, юный священник переступил порог и чуть не упал, споткнувшись о распростершегося на земляном полу человека. Он был мертвецки пьян. Бертран хотел уйти, но пересилил себя, вспомнив, что прибыл сюда, чтобы врачевать людские души.

— Что-то хотели, святой отец? — обратился к нему хозяин заведения. — Может, кружечку эля? Специально для Вас, самого свежего.

— Я пью только воду, но не откажусь от хорошего постного обеда, — с улыбкой ответил священник. — Я так же был бы признателен, если ты так же позаботился о моём осле, сын мой.

— Ой, какой хорошенький! Жалко, что в рясе, — вздохнула сидевшая на коленях у одного из посетителей женщина с оголенными плечами.

— А мне ряса не помеха, — захихикала её соседка, осушив вместо своего кавалера кружку эля. — Идите сюда, святой отец, выпейте с нами!

— И не стыдно тебе, дочь моя? — укоризненно покачал головой Бертран. — Покайся в грехах своих и посвяти свою жизнь служению Всевышнему! Спаситель милосерден, он примет в свое стадо еще одну заблудшую овцу.

В ответ проститутка громко рассмеялась ему в лицо:

— Молитвами сыт не будешь!

— Пропащая душа, да смилуется над тобой Господь! — вздохнул священник. Между тем хозяин заведения очистил для него уголок и подал незамысловатый обед.

— Каким ветром Вас сюда занесло, святой отец? — Харчевник был любопытен.

— Милостью Божьей я прибыл сюда, чтобы врачевать души мирян, но, вижу, это будет нелегко.

— Да уж, народец здесь не то, чтобы очень! — поддакнул хозяин. — Вот и отец Джозеф говорит, что их гиена огненная не исправит. Каждый раз переступая порог моего убогого жилища, чтобы отведать эля, а он, смею Вас уверить, самый лучший в округе, сплевывает и осеняет себя крестным знамением.

— Так здесь есть ещё один священник? — оживился Бертран. Неужели судьба послала ему ученого собрата для душеспасительных бесед?

— Да, капеллан. Бывает он у меня иногда, но Вы уж не подумайте, что он охотник до пития, — поспешил добавить хозяин, решив не портить отношений не с одним из священников.

Стараясь не обращать внимания на других посетителей (он слишком устал с дороги, чтобы читать им проповеди), молодой священник занялся содержимым своей тарелки. Его привыкший к суровым постам и скудной монастырской еде желудок был рад любой пище. Удовлетворив голод и возблагодарив за незамысловатую трапезу Господа, Бертран навел справки о величине прихода. Он был обширен и состоял из нескольких деревушек и многочисленных домов арендаторов, разбросанных по обе стороны холмов, разделявших равнину на две неравные части. По ту сторону холмов был замок его новых патронов — баронов Форрестеров. Полагая, что уже слишком поздно для того, чтобы нанести им визит вежливости, священник решил заночевать в Бриджкроссе.

Священники прихода Форрестеров жили в старом доме на высоком подвале неподалёку от заброшенного постоялого двора, чей хозяин насмерть замерз в поле двенадцать назад. Хозяйство пришло в запустение, и вдова трактирщика нанялась служанкой к священнику. Когда предшественник Бертрана умер, она ушла доживать свой век к родне, и её место заняла другая жительница Бриджкросса.

Новую служанку звали Люси. Это была дородная крестьянка, вдова, давно миновавшая пору расцвета, так что её пребывание в доме не могло вызвать никаких пересудов. Она была набожна, не пропускала ни одной службы и по праздникам носила белый чепец с оборками.

Приезд нового хозяина Люси восприняла с радостью и сразу же поспешила развести огонь в большой комнате, разделенной перегородкой на две половины. Опустившись на колени перед огнем, Бертран обогрел руки и, заодно обвел взором комнату. Она ему понравилась: скромная и чистая. Может, Бриджкросс не так уж и плох, и ему удастся найти благодатную почву для своих проповедей.

На следующее утро, кое-как обустроившись на новом месте, отец Бертран нанес визит в Форрестер.

Во дворе, перед самым крыльцом, на куче грязной соломы лежала большая свинья. Возле неё сидел на ступеньках чумазый мальчик и время от времени торкал её прутом. Свинья взвизгивала, но не двигалась с места — наверное, вследствие своей дородности и полноты.

— Барон дома? — спросил священник, оглядевшись по сторонам. Похоже, хозяйство большое, значит можно рассчитывать на пожертвования.

— Дома, — буркнул мальчик и посторонился, давая гостю пройти.

Бертран немного помедлил, ещё раз прокручивая в голове приветственные слова. От первого впечатления многое зависит, он знал это по собственному опыту.

Из палаты донесся звук битой посуды; сразу же вслед за этим последовала ругань. Мужской голос кричал:

— Ах ты чертова баба, я тебя научу уму-разуму! Я тебе покажу, как всякую мразь моим хлебом кормить! Ты свои деньги давно проела, ничего твоего здесь нет.

Видимо, женщина что-то ответила: то ли попыталась оправдаться, то ли вступилась за себя — во всяком случае мужчина отреагировал очень бурно:

— Заткнись, потаскуха, на кого пасть раскрыла! Знал бы, твоему отцу пришлось вдвое больше раскошелиться! И, ладно, если б толк от тебя был — а то остался на старости лет без наследника. Всё дочерей мне рожала, сукина дочь, работать толком не работала, а девок наплодила. Растратила все мои деньги, безмозглая баба! Что, о сыновьях вспомнила? Да ты мне только двоих родила, нечем тебе гордиться! А уж ела и одевалась так, будто десятерых мне подарила. Нарожала бы больше, со спокойной душой предстал бы пред Создателем. А так не будет моей душе покоя, и всему ты виной. Двоих сыновей она мне родила!

Голоса в палате затихли, но священник, не желая попасть под горячую руку барону (несомненно, именно он обрушил эти упреки на голову нерадивой супруги), не спешил заходить.

Мальчик ушёл; он остался на крыльце один.

Наконец Бертран решился и толкнул тяжелую дверь. Первым существом, которое он увидел, была девочка. Скорчившись в уголке, она тихо, протяжно всхлипывала, закрыв лицо перепачканными в чём-то темном ладошками. Острые ключицы выпирали из-под старого, много раз чинившегося платья, которое, как показалось священнику, было ей мало. В давно немытых волосах запутались листья кустарника и паутина.

— Что с тобой, дитя мое? Кто тебя обидел? — Бертран с сочувствием склонился над девочкой. Она подняла голову и испуганно посмотрела на него раскрасневшимися от слез глазами. На щеках у неё остались темные полоски — наверное, от сажи, теперь он видел, что руки её выпачканы в саже.

— Так кто же обидел тебя? — Он присел рядом с ней на корточки и ласково провел рукой по волосам. Девочка вздрогнула, словно дикий зверек.

— Никто, — тихо ответила она и шмыгнула носом.

— Тогда почему же ты плачешь?

Девочка молчала и в упор смотрела на него недоверчивыми глазами. Но Бертран был настойчив; ему во что бы то ни стало хотелось утешить её. Не могла же эта девочка сделать что-то дурное, а раз так, то слезами своими она давно искупила свой мелкий проступок.

Поняв, что перед ней друг, она успокоилась, но упорно не хотела говорить, чем же вызваны её слезы. Предоставив тайне оставаться тайной, священник спросил у неё, где он может застать барона. Девочка испуганно вздрогнула и пробормотала:

— Он наверх пошёл.

— Да, не самое лучшее начало, — подумал Бертран, проводив взглядом юркнувшую на кухню девочку. — Стоило бы переждать бурю, но уж как бы осторожность не переросла в малодушие. Гнев нужно врачевать словом, и кому же, если мне, усмирять людские пороки? К тому же, может, та женщина, его жена, была виновата, а посему не он, а она повинна в том, что барон поддался одному из грехов, коими искушается душа человеческая?

Нет ничего хуже семидесяти фунтов в год, если твой друг получает почти в три раза больше и живет в свое удовольствие, а ты вынужден разрываться между своими потребностями, желаниями и возможностями. Ему еще повезло, что его мать (царствие ей небесное!) умерла достаточно давно, чтобы не оставить в наследство сыну маленьких братьев и сестер. Но от этого наследство Леменора не возросло.

Каждый раз возвращаясь после буйной пирушки у Фардена, Артур Леменор погружался в убогий быт своего существования. Он тяготился своей беднотой, тем, что вместе со слугами вынужден ютиться в темных, примыкающих к главному залу, каморках нижнего этажа донжона пропитанного многовековой сыростью замка, чьи стены в один прекрасный миг могли похоронить его под тяжестью своих перекрытий. Да, при отце он с братьями еще бегал по винтовой лестнице, а теперь бы он трижды подумал перед тем, как подняться наверх. Да и зачем собственно? Там не было ничего, кроме хлама, пыли и грязи.

На ремонт Леменора нужны были деньги, но где же их взять? От службы было мало проку, помочь могла только выгодная женитьба. На роль невесты после коротких размышлений была выбрана Жанна Уоршел — очаровательная девушка с не менее очаровательным приданым. Женитьба предполагала быть приятной во всех отношениях. Как известно, красота — главный критерий памяти юношей, а Жанна Уоршел, вступив в брачный возраст, уже сейчас была чрезвычайно хороша. И, что немало важно, её прелесть была подкреплена звоном монет сундуков её отца.

Вспомнив о ней после первой встречи у озера, баннерет с сожалением подметил, что ей уготовлена участь осчастливить не бедного несчастного соседа, а обладателя больших тяжелых сундуков.

— Её отец, наверняка, уже подыскал ей жениха, и через год или два она станет женой старого хрыча с большим брюхом или же прыщавого визгливого юноши, словно девчонка, пекущегося о своих кудрях. Жаль девчушку, загубит попусту свою красоту! Её здесь и оценить-то некому. — Он в задумчивости посмотрел на один из заполненных всяким хламом окованных железом сундуков. — Хорошо бы к ней посвататься; может, Уоршел и не откажет? Тогда удалось бы заполнить сундуки хотя бы до половины. А ведь чем черт не шутит! С Уоршелом я не знаком, так что есть повод для визита. Если я женюсь на его дочке, пожалуй, даже Клиффорд позавидует моему счастью. Красивая родовитая жена, плодородные земли, населёнными умеющими добывать деньги крестьянами — об этом можно только мечтать!

После второй встречи деньги отступили на второй план: Артур понял, что влюбился. И не просто влюбился, а по-настоящему любит. Он был рассеян, на чем свет стоит клял слуг за то, на что обычно не обращал внимания; порой, настроение его менялось по несколько раз на дню. И вот, после нечаянного намёка Метью по поводу того, что «сеньор, видно, никак не может забыть ту сеньору», получившего от баннерета пинок в живот, Леменор вдруг понял, что слуга прав. Он постоянно думал о ней, вновь и вновь мысленно рисовал черты её лица, вспоминал сказанные ею слова и те взгляды, которые она изредка бросала на него.

Он сам не узнавал себя: как эта Жанна смогла всё перевернуть внутри него? Как будто до этого не было в его жизни таких Жанн! Были, еще более прекрасные, еще более недоступные, но ни одна не задержалась в его сердце. Любовь хороша, когда тебе отвечают взаимностью, без неё же превращается в пустую муку. И он влюблялся, сломя голову, а потом остывал.

Нет, что же всё-таки было в этой юной баронессе? Её храбрость? Дерзость? Отвага? Красота? Он силился, но не мог понять, но знал, что ни за какие сокровища мира не отступится от нее, ему не принадлежащей, но крепко держащей в своих руках его сердце.

Покончив с неотложными насущными делами, Леменор решил во что бы то ни стало вновь увидеться с Жанной Уоршел, чтобы проверить свои чувства. Понимая, что обычный визит ничего не даст (Жанна вряд ли выйдет к гостю, а если и выйдет, поговорить наедине они не смогут), баннерет вынужден был надеяться только на тайное свидание. Но согласится ли она на него, сможет ли, придёт ли? В его голове роились сотни сомнений.

Переодев одного из слуг монахом, Леменор отправил его вместе с Метью в Уорш. Оруженосец должен был проследить за тем, чтобы мнимый монах попал в замок, а, заодно, справиться, не сможет ли барон Уоршел продать несколько мешков зерна для осеннего сева. Правда, он надеялся, что барона дома не окажется.

Тот день выдался для Жанны тяжёлым. Весь день она кружилась, как белка в колесе, развешивая на крышках сундуков платье, командуя служанками, вычищавшими стены и пол, вместе с ними выбивала ковры и штопала вещи, потравленные молью. Когда выдалась свободная минутка, она вышла в огород. Обойдя свои владения и поправив подпорки яблонь, она поднялась к увитой плющом стене и присела на старую скамейку. Слева от неё была калитка, ведущая во двор, теперь наполовину скрытая бурно разросшимся крыжовником. Вокруг зеленело разнотравье, пестрели купы тысячелистника, пижмы и других лекарственных растений, красовались маки и левкои, готовились вскоре предстать во всей красе фиалки.

Глядя поверх покатых соломенных крыш, девушка думала о том, что неплохо было бы посадить на пригорке куст роз. Скромный цветник был её слабостью, единственным местом, где она была единственной полноправной хозяйкой. Это был маленький мир счастья и покоя.

Скрипнула калитка.

— Кто здесь? — обернувшись, устало спросила баронесса. Этого человека в монашеской рясе она не знала. Что ж, всех пилигримов не упомнишь! Но кто его допустил сюда, и почему он не снимает капюшона, упорно пряча лицо?

— Не бойтесь, сеньора, я всего лишь слуга Божий, — шёпотом ответил незнакомец и осторожно скользнул за куст крыжовника, поближе к ней. — Поверьте, только спешная необходимость вынудила меня обеспокоить Вас.

— Что тебе нужно? — Жанна встала. Нет, он ей, определённо, не нравился. — Немедленно уходи, иначе я позову слуг.

— Не нужно слуг, сеньора, я сейчас уйду! — испуганно замахал руками пилигрим. — Но прежде уделите мне чуточку Вашего драгоценного внимания. Господин велел передать Вам кое-что на словах.

— Что передать? Какой господин? — Баронесса недоверчиво осмотрела его с головы до ног.

— Он ждёт от Вас весточки на мерроуйском постоялом дворе.

— Кто тебя послал? — нахмурилась она.

— Мой господин. Вы его знаете, сеньора.

— Я не знаю и знать не желаю твоего господина. Передай ему, что он напрасно теряет время.

— Он велел сказать, что это тот господин, которого Вы встретили у моста.

Незнакомец поклонился и выскользнул во двор. Девушка проводила его задумчивым взглядом, недоумевая, кто бы мог послать его. Внезапно она залиться краской и быстро огляделась по сторонам — никого, никто их не видел и не слышал. Боже, он сошёл с ума!

Выйдя во двор, баронесса увидела, как отец садится в седло. Она осведомилась о цели его поездки. Она оказалась банальной: барон ехал инспектировать дальние поля, на которых, по его словам, ленивые крестьяне и не думали работать, грозя оставить его без урожая. Кроме того, необходимо было проверить, не переусердствовали ли с вырубкой деревьев.

Вернувшись под тяжёлые мрачные своды замка, Жанна долго не находила себе места, по нескольку раз преклоняла колени перед Святой Девой, прося у неё совета, и, наконец, решилась.

Но баннерет не Бриан, его могут узнать, да он и не сможет к ней близко подойти — сразу же переполошилась её охрана. Нет, она всё время на виду… Что ж, она позволит лишь посмотреть на себя, ему и этого должно быть достаточно.

— Джуди, достань неприметную одежду, такую, чтобы в ней человек мог сойти за слугу.

— А зачем Вам? — недоверчиво спросила служанка.

— Не твоё дело! Достанешь, что нужно, и отвезёшь на постоялый двор «Зуб дракона». Дождешься там человека благородной наружности, отдашь всё ему и скажешь, что я буду в старой церкви на воскресной мессе. Ну, ступай!

— А как же Ваш отец? Он ведь с Вами поедет.

— Не поедет, не вернётся он до воскресенья. А если вернется, то никакой беды не будет: я не стану говорить с ним. Не болтай, и делай, что тебе велят!

Все девушки мечтают о любви. Мечтала и баронесса, хотя толком и не знала, что это такое. Ей казалось, что любовь — нечто эфемерное, но приятное, непременно сопровождаемое томными взглядами и глубокими вздохами.

Ещё в шестилетнем возрасте, наслушавшись от матери пересказов рыцарских романов, Жанна решила, что выйдет замуж только за храброго рыцаря с вьющимися золотистыми волосами, который будет слагать в её честь канцоны и любить до последнего вздоха.

Покойная Беатрис Уоршел тоже знала о любви только понаслышке. Ей хорошо была знакома привычка; она умела подчиняться, признавая над собой физическое и умственное превосходство мужчин, но не более. Почему? Ей просто некогда было думать об этом, нужно было хлопотать по хозяйству, заботиться о том, чтобы муж всегда был доволен, следить за детьми и рожать новых, здоровых и обязательно мальчиков. А рождались почему-то девочки, и она ужасно переживала.

Баронесса Уоршел души не чаяла в своих детях, готова была часами стоять над сладко спящим Гербертом, носить на руках, крепко прижимая к сердцу, болезненную Алисию, играть с Жанной… Но и здесь ей не давали любить. Муж ворчал, что она балует детей, и запретил ей «нянчиться» с сыновьями. Нежная, привязчивая Алисия, вторая её любимица, умерла. Жанна, тогда ещё совсем маленькая девочка, тем не менее, запомнила слёзы матери над детским гробиком, в котором в белом платьице, сложив пухлые ручки на груди, лежала Алисия…

Вот и получилось, что, пересказывая сюжеты слышанных в юности рыцарских романов, баронесса грезила о том, чего у неё никогда не было и чего бы ей самой так хотелось. Нет, муж по-своему любил её, но его любовь больше походила на крепкую привязанность, разбавленную редкими ласковыми словами, частой руганью, а временами и побоями, чем на то страстное чувство, к которому бессознательно стремятся женщины.

Когда мать умерла, Жанна на время забыла о рыцарских романах, но через пару лет снова погрузилась в сладкие грёзы предвкушения любви. И, наконец, она влюбилась. Любовь эта была платонической и не имела ничего общего с жизнью. Объект её чувства — хорошенький, словно херувим, Бриан, с длинными, до плеч, тщательно завитыми крашенными золотистыми волосами, одним прекрасным днем возникший вместе со своим отцом на пороге их дома, — очаровал её тем, что умел говорить комплименты, великолепно музицировал и был несчастен. Незавидное положение младшего графского сына казалось особенно привлекательным в глазах неопытной девочки, только-только вступившей в нежный возраст любви. Бриан, бывшим вовсе не таким несчастным и невинным, как могло показаться со стороны, ради сочувствия девушек напускал на себя выражение таинственной печали, но, тем не менее, около полугода искренне полагал, что влюблён в баронессу Уоршел. Кто знает, может, и баронесса быстрее бы разлюбила этого сочинителя бездарных стишков, если бы виделась с ним больше четырех раз, из них говорила с ним трижды.

Новый объект нежных воздыханий Жанны был несколько озадачен, когда девушка, назвавшаяся служанкой баронессы, предложила ему облачиться в недостойное одеяние.

— Что бы я переоделся слугой?! — презрительно фыркнул баннерет, свысока глядя на «немытую деревенщину», осмелившуюся предложить ему такое.

— Ну, сеньор, не подстрелишь, так и не ощиплешь! — усмехнулась Джуди, внимательно рассматривая очередной предмет любви госпожи. Надо признать, вкус её развился, и этот, несомненно, лучше того слюнтяя. — Воля, конечно, Ваша, но другого способа увидеться с ней не представится.

Ради прекрасных глаз возлюбленной пришлось согласиться.

Церковь, в которую поехала молиться баронесса, находилась в местечке под названием Бресдок, бывшем гораздо ближе к Уоршу, чем Мерроу. Это была отличная романская церковь с высокими башнями, использовавшимися при случае для оборонительных целей. Некогда церковь была частью цистарцианского монастыря, но прошло уже более ста лет, как набег валлийцев положил конец его существованию. В дальнейшем хозяева Уорша, уцелевшего в то неспокойное время, сумели присоединить земли монастыря себе, превратили остатки его стен в строительный материал, а церковь, чтобы окончательно не портить отношений с епископом, отремонтировали и передали клиру вместе со щедрыми подарками.

В этой церкви, в мареве удушающего ладана и мирры переодетый баннерет снова увидел баронессу, старательно возносившею мольбы Богу. Её отделяли от него десятки молитвенно склонённых голов, но по тем едва заметным косым взглядам, которыми она временами окидывала прихожан, он понимал, что девушка ждёт его.

По совету Джуди Артур ушёл до окончания службы и встал по правую сторону от массивных дверей. Прихожане медленно, один за другим покидали церковь; Жанна вышла одной из последних, удостоив его мимолетным взглядом.

— Кажется, это человек баронессы Гвуиллит. Ступай, узнай, что ему нужно.

Джуди подошла к раздосадованному Леменору и отвела его в сторону, к церковной ограде, за которой покоились самые уважаемые люди прихода.

— Ну, говорите, сеньор, я все передам госпоже.

— Я хочу говорить с ней, а не с тобой!

— Да разве Вы сами не видите, что говорить с ней нельзя! Тут её батюшка, да и баронских людей полно. Вы говорите, будьте уверены, я всё передам.

— Тогда передай, что я… что она… Нет, чёрт, я так не могу!

— Вы потише, потише, сеньор! — шикнула на него служанка, испуганно озираясь по сторонам. — Быстрее говорите, а то мне идти надо.

— Скажи, что я буду просить её руки.

— Вот что, сеньор, — прошептала Джуди, — поезжайте в монастырь святой Ирины, только не теперь, а чуть погодя, но непременно до следующего воскресного дня. Остановитесь в соседнем селении и ждите от госпожи весточки. А теперь прощайте, сеньор, и уходите отсюда: неровен час, признают Вас!

Служанка ушла. Пойдя вслед за ней и остановившись перед церковными дверьми, Леменор видел, как Джуди подошла к госпоже и что-то сказала ей. Улыбка Жанны показалась ему верным залогом её благосклонности. Теперь он твердо знал, что не жениться ни на ком, кроме Жанны Уоршел, пусть даже отец лишит её наследства.

За вечерней трапезой Жанна с поверхностным интересом внимала советам барона по ведению хозяйства. Дав кухарке необходимые указания на завтра и проверив содержимое кладовой, баронесса достала шахматы, и отец с дочерью удобно расположились за игрой у камина. Жанна играла плохо, а сегодня и вовсе была невнимательна. Барон поминутно называл её безмозглой дурой, а пару раз даже готов был запустить в дочь ферзём, которым она только что безалаберно пожертвовала. Разумеется, игра завершилась торжеством опытности над молодостью, хотя победа не доставила Джеральду былого удовольствия. В назидание дочери помянув добрым словом покойницу-жену, бывало, обыгрывавшую не искушённых в шахматах оруженосцев, он отправил Жанну спать, напомнив, что завтра она должна встать пораньше, чтобы переделать кучу дел до приезда Гвуиллитов. Девушка подчинилась и поднялась в свой уголок. Она пыталась настроить себя на благочестивые мысли, достойные предстоявшего паломничества в близлежащий монастырь, но не могла. Сердце её бешено колотилось и вот-вот готово было выпрыгнуть из груди.

Спальня Жанны была отгорожена от унылого тёмного зала таким образом, чтобы образовался солар. Холодный пол, как и в других жилых помещениях, устилали соломенные циновки; узкое оконце на ночь заставлялось деревянным ставнем. На пузатом сундучке под высоким узким окном, единственном окне во всём зале, валялись камлотовые чулки.

Возле широкого, на массивных ножках, приспособленного под кровать, сундука с самодельным пологом сидела мышь. Девушка с визгом бросила в неё башмаком — мышь убежала, спряталась за ещё одним сундуком с плоской крышкой, на котором лежали мягкие подушки. Напротив него стояла высокая подставка для свечи. На специальной полке под днищем сундука-кровати, стопкой лежала повседневная одежда. В самом сундуке, помимо белья, на самом дне хранились драгоценности: две резных шкатулки с инкрустацией. В одной из них, полукруглой, лежало металлическое зеркало; во второй — драгоценности женской половины семьи Уоршелов. Ключ от сундука Жанна всегда носила с собой.

Скромным уютом в виде разбросанных по полу подушек, набитых травой и конским волосом, комната и замок в целом были обязаны Беатрис Уоршел. Это была в своём роде удивительная женщина; в тех краях, откуда она была родом, нашлось бы немного девушек, которых лучше неё пели и танцевали, пленительнее улыбались и одевались с большим вкусом, чем графиня Беатрис и ее старшая сестра. Их манеры были безупречны и полны врождённого, природного изящества. На руку сестёр претендовал не один десяток рыцарей; они были музами поэтов; не один рыцарь преломлял в их честь копьё на ристалище.

Замужество Беатрис было случайным и у многих вызвало недоумение. Ей прочили блестящую партию — крестника отца, но по настоянию родных она вышла за Джеральда Уоршела, который сумел отличиться в многочисленных стычках с валлийцами, ценой своей безрассудной храбрости приостановивший движение с гор на долины центрального Шропшира. Отец Беатрис заметил подававшего большие надежды юношу, а Элджернон Уоршел, отец Джеральда, озаботившись будущим сына, сделал всё, что помолвка с дочерью сиятельного графа состоялась как можно скорее, делая различные мелкие подарки её тётке. Он знал, что делает: Элеонора имела большое влияние на брата.

Впервые жених и невеста увиделись во время помолвки. Молодой человек с мужественными чертами лица, по словам тётки, бесстрашно громивший язычников, был встречен Беатрис с молчаливым безразличием, но все же с нотками благосклонности. Разумеется, он не был пределом её мечтаний, пробелы в его образовании и воспитании постоянно напоминали о себе, но по крайней мере он не был ей противен. Разница в возрасте была не так уж велика, так что она надеялась, что поладить с ним будет не так уж сложно, не сложнее, чем с братьями и кузенами. Кроме того, она не могла не заметить, что ее присутствие смущало его. Причина была проста: красота невесты не оставила Джеральда равнодушным.

Несмотря на то, что сын рано женился, Элджернон Уоршел не познал в полной мере плодов своих трудов, погибнув во время бесславного похода принца Эдуарда. После его кончины на руках сына, помимо молодой жены, собственных троих детей и двух маленьких сестер, осталась мачеха, от которой, по словам пасынка, было мало толку. Женщина веселая, склонная к полноте, Маргарита больше всего на свете обожала грызть орехи, из-за чего ее одежда была вечно в шелухе. Вследствие своего характера она отлично ужилась с невесткой и даже взяла на себя заботы по поискам подходящей кормилицы для ее детей.

Маргарита пережила мужа на четыре года. Какая-то неведомая болезнь в последний год жизни раздула ее тело до неимоверных размеров, так что ей было тяжело не только ходить, но и дышать. А потом она вдруг усохла и, испросив духовника, скончалась на руках у невестки. Хоронили её без Джеральда Уоршела, огнем и мечом отбивавшего атаки хлынувшего с гор потока валлийцев.

Жанна помолилась и позвала служанку. Джуди помогла ей раздеться и развесила по местам одежду. Пожелав госпоже спокойной ночи, она удалилась.

Баронесса, подложив руки под голову, уставилась в потолок. Глаза у неё слипались, но засыпать не хотелось. Да и как же она могла заснуть после того, что с ней случилось сегодня!

Постепенно мысли её начали путаться, и, как Жанна не боролась с собой, сон всё же смежил её веки.

Джуди тоже не спалось.

— Ой, я сегодня такого парня видела! — Она блаженно вытянула ноги в комнате с низким потолком — общей спальне девушек. — Эй, Нетти, ты спишь?

Ей так хотелось поговорить с кем-нибудь, — о чём угодно, лишь бы поговорить! — но, как нарочно, все её подруги либо спали, либо весело проводили время со слугами. Оставалась Нетти — но и она, как нарочно, успела задремать.

— Ты спишь? — настойчиво повторила Джуди.

— Нет, — пробурчала лежавшая в углу девушка и с головой укрылась грязным лоскутным покрывалом. Многие девушки втайне завидовали этому покрывалу — им ведь приходилось спать под тряпьём.

— Дрыхнешь, я же вижу! А я тебе тут о парнях толкую…

— Послал же Бог соседку! — с досадой пробормотала Нетти и села, старательно протирая кулачками глаза. — Ну, говори, сорока!

— Я о том монашке, который пробрался нам в сад.

— И? — встрепенулась девушка, позабыв про сон.

— Он вовсе не монах, и зовут его Дьюк.

— И кто он, если не монах?

— Слуга баннерета Леменора.

— А есть у него кто-нибудь?

— Уж этого я не знаю, слышала только, что Дьюку очень приглянулась одна девушка из нашего баронства. Он так и сказал: «Та девушка, что ловила сегодня во дворе курицу, — просто красотка!»

— Да ну тебя, Джуди! Я-то думала… Ты целыми днями всякую чепуху болтаешь!

— Чепуху? — взвилась служанка.

— Да, чепуху.

— Ну, Нетти! Да чтобы я… — она запнулась и, отвернувшись, процедила: — Спи, соня, просыпай своё счастье!

— Уж как-нибудь не просплю, — Нетти зевнула и снова опустила голову на руку. — Ложись. Завтра рано вставать.

Этот сумрачный романский монастырь с крестовыми сводами пятибашенной трехнефной церкви, самой большой в графстве, издавна привлекал к себе людей. Они стекались в него, чтобы приложиться к частице мощей святой милосердной Ирины, с радостью перекладывая на её хрупкие плечи часть своих земных забот.

Церковь была сильно вытянута в длину; трансепт пересекал здание посредине. По углам монументального многоярусного фасада были поставлены увенчанные зубцами суровые крепостные восьмигранные башни, при всей своей монументальности казавшиеся не достойными внимания в сравнении с грандиозной многоярусной башней над средокрестьем.

Фасад собора, при всей своей суровости и прагматичности (в первую очередь любая церковь должна была служить крепостью) был насыщен ярусами декоративных проемов, слепых окон и аркад. Тонкий узор скульптуры, подобно диковинному узору, вился по камню, уподобляя его живому, пугающему и таинственному существу.

Картина Страшного суда в полукруглой арке-тимпане, символизировавшей небесный свод, встречала богобоязненных прихожан у входа в Храм Господень. Грозен и беспощаден был Судия, восседавший на троне над землей — прямоугольником двери; он нес не мир, но меч. «Я есмь дверь: кто войдем Мною, тот спасется, и войдет, и выйдет, и нажить найдет»… И они входили, преисполнившись верой и страхом.

Мягкий приглушенный свет лился через эмпоры и окна среднего нефа, преломляясь о причудливые капители колонн в виде химер. Они были повсюду, эти диковинные существа: не только на капителях, но и у подножий колонн, на окнах, на рельефах стен и дверей гнездились кентавры, львы, полуящеры-поќлуптицы, и трубящие в рога полулюди. Они, силы вездесущего дьявола, возникали повсюду, не чураясь замешаться в компанию свяќтых.

На Жанну падал золотистый луч теплого, животворящего солнца, пробившегося сквозь преграду толстых каменных стен. Она бесцельно скользила глазами по затылкам молящихся, а потом вновь обращала взор на того, кто своими страданиями искупил грехи всех живущих — скорбную фигуру распятого Христа. Жанна боялась прогневать его и который раз задавала в своем сердце вопрос, не согрешила ли она, не отяготил ли еще один грех ее душу, уже с самого начала отмеченную печатью первородного греха.

Девушка нервничала; монотонное пение служек и полная обличения гордыни, самого страшного из всех сметных грехов, проповедь священника сливались в её голове в нескончаемый гул. Она пыталась сосредоточиться, молиться вместе со всеми, но не могла. Теребя в руках деревянные чётки матери, Жанна время от времени посматривала то на Мелиссу Гвуиллит, то на её родных, вместе с которыми она совершала это ежегодное краткое паломничество. Обычно с ними ездил и барон Уоршел, но в этот раз он предпочёл молитвам заботы об урожае, решив совершить поездку немного позже. Мысли его дочери сейчас тоже были далеки от благочестия, пожалуй, даже слишком далеки.

Мелисса, унаследовавшая от своего отца, валлийца, умение подмечать всё вокруг, не могла не заметить странного поведения подруги. Девушка спиной чувствовала беспокойный взгляд баронессы, и, так как он мешал ей сосредоточиться на молитве, решила выяснить, в чём дело.

— Что с Вами, Жанна? — Она незаметно толкнула баронессу в бок, сверкнув тёмными глазами. — Похоже, Ваши мысли сейчас не с Богом.

Девушка вспыхнула и ещё ниже опустила голову.

— Так что произошло? — шёпотом спросила Мелисса, мельком взглянув на мать, погруженную в молитву. — Что же отрывает Вашу душу от Бога, к коему она должна сейчас устремиться?

— Мирские мысли, — вздохнула девушка. — Мирские мысли и мирские тревоги. И грех.

— В чём же грех?

— В сердце. Сердце моё оказалось бессильным перед искушением Дьявола!

— Могу ли я чем-то помочь Вам?

— Можете. Мой отец не должен узнать, что следующий день я проведу не в монастыре.

— А где же? — оживилась баронесса Гвуиллит.

— Даже думая об этом, я чувствую на себе печать греха, будто она, словно клеймо, горит у меня на лбу. — Жанна теребила четки, не зная, куда ей деться со стыда. — Я преступница пред глазами Божьими, ибо осмелилась думать в стенах его храма не о нем, а о человеке, которого полюбила сразу и беззаветно… Самой заветной мечтой моей было бы заключить союз с ним, но мой отец не одобрит его. Он хочет выдать меня замуж по своему усмотрению.

— За кого? — Беседуя с Жанной, она искусно делала вид, что молится.

— Не знаю. По-моему, он ещё не решил.

— А Вы?

— Я хочу выйти замуж за Артура Леменора. Милая Мелисса, помогите мне свидеться с ним!

— Хорошо, хорошо! Родители, наверняка, задержатся, чтобы переговорить с настоятелем и съездить на место казни одного из местных мучеников; мы же, сославшись на внезапный недуг, останемся в монастырской гостинице, а после навестим одну благочестивую особу. Я устрою так, что Вы встретитесь со своим возлюбленным, и позабочусь о том, чтобы наша милая хозяйка клятвенно подтвердила, что мы всё время были одни и говорили только о Боге. Это несложно, если учесть, что мать будет целыми днями молиться, а отец не любит сидеть в четырёх стенах. Но сначала, — подмигнула Мелисса, — расскажите мне о своём баннерете.

— Вы его знаете? — удивилась Жанна.

— Да. Ну, так Вы мне обо всём расскажите?

— Расскажу. Уж и не знаю, как отблагодарить Вас!

Валлийка промолчала и снова благочестиво опустила глаза.

Служба кончилась; прихожане медленно потянулись к выходу. Задержавшись вместе с баронессой Гвуиллит у церковного портала под предлогом осмотра рельефов, Жанна рассказала подруге свою нехитрую историю любви. Мелисса в целом одобрила выбор подруги и поспешила исполнить своё обещание.

Уладив дело с родными, Мелисса подозвала молодого послушника и шепнула ему, что была бы очень признательная, если бы он передал кое-что на словах одному человеку. Когда первое свидетельство её признательности опустилось ему в ладонь, послушник был согласен передать кому угодно что угодно.

— Что ты ему пообещала? — спросила Жанна, когда они уже покидали монастырь.

— Поцелуй, — шепотом ответила Мелисса и рассмеялась.

Заверив благодетельницу, что поручение будет исполнено со всей возможной поспешностью, послушник задумался над тем, как это сделать, не навлекая на себя подозрений в сводничестве. И он решил передать весточку через одного из паломников: всё равно ему проезжать через эту деревню.

Даже здесь, на деревенском постоялом дворе, ум баннерета Леменора был занят деньгами: он размышлял о покупке новой гончей своры и ремонте старого сырого замка. Пожалуй, замком нужно было заняться в первую очередь: в караульной частично осыпалась кладка, был не в порядке дымоход, а на обходную галерею было опасно заходить. Местами балки перекрытий в башнях прогнили; на чердаках свистал ветер. В донжоне дела обстояли немногим лучше, чем в замке вообще: в приличном состоянии были всего несколько комнат, в остальных хозяйствовали крысы.

Приходилось экономить на дровах, так что камин неделями стоял нетопленным, поэтому вечерами все собирались греться на кухне. Так что деньги были необходимы, так же как была необходима Жанна Уоршел, в которую он был, как ему казалось, безумно влюблен.

Со двора донесся хриплый лай. Очнувшись от сладостных грёз о Жанне, Леменор послал слугу выяснить, что происходит. Вернувшись, слуга рассказал, что его разыскивает какой-то пилигрим. Баннерет приказал привести его.

Пилигрим оказался сметливым парнем и тут же выпалил, что ему «нужно поговорить с сеньором наедине», тем самым лишь усилив любопытство баннерета.

— Ну, и что тебе нужно? — спросил Артур, когда они остались одни. — Я не подаю милостыни.

— Я пришел сюда не за милостыней, у меня к Вам дело, сеньор, — бойко ответил пилигрим. — Дело, касающееся знатной госпожи.

— Какой госпожи?

— Не знаю. Но мне было сказано, что это та самая, которая любит богослужения в Бресдоке.

— Да говори же, чёртов сын! — Баннерет встряхнул за плечи оторопевшего от такой бурной реакции пилигрима. — Что она велела передать?

— Чтобы Вы, повязав руку красным, с утра отправлялись поклониться мощам святой Ирины. У монастыря Вас встретят, сеньор, и покажут дорогу.

Баннерет без лишних слов выставил посланника вон. Тот ушёл, подумав, что за оказанную услугу его могли бы отблагодарить.

— Она хочет меня видеть, — радостно повторял Леменор, — Бог услышал мои молитвы!

С утра Артур сам заседлал Митридата. Он готов был загнать его, лишь бы поскорее оказаться там, где ждала его Жанна Уоршел. По дороге баннерет представлял, как шепчет баронессе нежные слова, держит её за руку или даже целует тёплую девичью щёчку. Но в реальности свидание с милой его сердцу дамой превратилось в скучнейшую светскую беседу.

Она была не одна и по большей части молчала. Зато её подруга говорила чересчур много. Баронесса Гвуиллит строго следила за тем, чтобы всё было в рамках приличий.

Артур ума не приложил, что ему делать. Эта чёртова валлийка болтала всякую чепуху, жеманничала, и как будто нарочно обрывала любовные клятвы, готовые сорваться с его губ. Испробовав всё, он завёл разговор о поэзии. Выбор темы был неслучаен: неподалёку от монастыря он встретил бродячего певца и в порыве любовного безумия предложил ему звонкую монету за услаждение слуха возлюбленной священными клятвами былых времён. Деньги надо было отрабатывать, да и вовремя вставленная песня с успехом заменила бы словесное признание.

— По-моему, это прекрасно, когда дамам посвящают стихи, — вздохнула Мелисса. — Они свидетельства истинной и непорочной любви, любви, которой не позорно служить никому. Не правда ли, баннерет, ничего не может быть лучше служения любви?

Жанна покраснела и опустила глаза.

— Служение даме — честь для любого рыцаря, сеньора, — галантно ответил Леменор. — Тоже говорил мне мой друг, безнадёжно влюблённый в прекрасную Донну, взаимности которой не чаял добиться.

— И что же Ваш друг?

— Он по-прежнему верен звезде и клянётся не посрамить того доверия, которым облекла его любовь.

— Так дама ответила ему взаимностью? — разочаровано вздохнула баронесса Гвуиллит.

— Любовь всегда воздаёт по заслугам, — улыбнулся Артур.

— Я вижу, Вы привели с собой певца… Не удовлетворите ли Вы нашу скромную просьбу и не попросите ли его продекламировать что-нибудь, сочинённое во славу любви? — подала голос Жанна.

— Охотно, сеньора, я готов бросить к Вашим ногам сотни песен!

— Для начала порадуйте нас хотя бы одной, — усмехнулась Мелисса.

Коротко посовещавшись с бродячим певцом, баннерет понял, что большинство песен не предназначены для ушей невинных девушек, не искушённых в любви. Однако это препятствие было мужественно преодолено при помощи таланта исполнителя, на ходу сложившего любовную песню:

После исполнения песни Мелисса с грустью заметила, что баннерету пора уезжать. На прощание Жанна всё же решилась одарить возлюбленного улыбкой.

Вечером её ожидал сюрприз: в тиши монастырского сада разлилась тихая песня. К сожалению, певцу не дали допеть, дабы не смущать неокрепшие сердца, и позорно изгнали.

Жанна была уверена, что пел приглашённый Леменором менестрель. Пел для неё.

Баннерет был счастлив, раз за разом восстанавливая в памяти все сказанные баронессой слова. До чего же она мила, до чего не похожа на свою подругу! Жаль только, что ему так и не удалось остаться с ней наедине. Кто знает, может, при следующем свидании она подарит ему что-нибудь со своими инициалами.

В Леменоре его ожидал сюрприз: приехал его давний друг, Клиффорд де Фарден (правда, частицу «де» из своей фамилии в связи с недавними событиями он предпочитал упускать, так что друзья и знакомые звали его просто Фарденом).

— Какими судьбами? — Артур поспешил проводить друга в главный зал, туда, где можно было спокойно посидеть, не опасаясь, что что-нибудь свалится на голову.

— Вижу, у Вас тут ничего не изменилось. — Клиффорд развалился на подушках и бесцеремонно первым налил себе элю. — Всё также ютитесь среди этой рухляди и мечтаете разбогатеть?

— На всё нужны деньги, — вздохнул Леменор. — Они, как известно, с неба не падают. Одолжили бы Вы мне немного.

— Дюжиной фунтов здесь не обойдёшься. Да и сам я не то, чтобы очень богат… — Несмотря на дружбу, барон не спешил делиться своими доходами. — Кстати, я к Вам по делу. У меня был человек от Оснея. Граф настоятельно советует Вам приехать в Шоур.

— Чёртово брюхо, опять! — взорвался баннерет. — Стоило мне задумать власть поохотиться, как ему опять что-то понадобилось! А Вы-то, Фарден, какого чёрта решили сообщить мне эту распрекрасную новость?

— Да вот решил избавить гонца от опасной поездки. Он ведь, собственно, ко мне приезжал, по другому делу, а тут вышла оказия… Знаете, в баронстве завелась банда молодчиков, грабивших и резавших всех без разбора, так я решил с ними разобраться.

— И успешно?

— Вполне. Троих убили, пятерых повесили. Тут, недалеко от Вас. Раз уж так вышло, решил к Вам заглянуть, чтобы Вы не захирели от тоски, — расхохотался Фарден.

Появилась служанка с охапкой сухой травы и куцей метлой. Сложив сено в уголке, она принялась энергично сгребать с пола старую траву.

— Нашла время, брысь отсюда! — прикрикнул на неё Леменор.

Служанка сделала вид, что не слышит. Неторопливо собрав в кучу весь сор вокруг себя, она заменила его новой травой и, забрав оставшееся сено и метлу, перешла в соседнее помещение.

— Отобедаете у меня? — Артур привстал, готовый в любую минуту отдать необходимые распоряжения.

— Охотно. Признаться, я чертовски проголодался!

Обед был более, чем скромен. На столе, накрытом в зале с чадящим камином, была курица, разного рода овощи, яичница, домашний сыр, хлеб и суп из латука. На десерт слуга принёс блюдо с земляникой.

— При таких харчах и умереть не долго. — Клиффорд набрал полную горсть ещё зеленоватой земляники. — У меня хоть мясо бывает, да и в супе всегда плавает мозговая кость.

— Мозговая кость для меня — роскошь!

— Слышали, в наши края приезжает граф Роланд Норинстан: король только что передал ему во владения новые земли возле границы. Кажется, его фамильный замок тоже в тех краях. Что ж, будет усмирять не в меру разбушевавшихся валлийцев. А ведь ловко придумано: поставить над этими строптивцами их же соплеменника!

— Да, наш Эдуард хитёр… — Баннерет подвинул к себе глиняную миску, налил молока и пальцами размял в ней землянику.

— Этот Норинстан из рода валлийских князьков.

— Сколько ж их там, этих князьков? — усмехнулся Леменор.

— Да как грязи! Он бы, как они, всю жизнь проторчал в тех проклятых холмах, если б его родственнички вовремя не переметнулись на королевскую службу. Тут уж им подфартило! Особенно этому, Роланду. Ничего удивительного, его мать — знатная особа и, наверняка, замолвила за сына словечко.

— А за меня похлопотать некому. Вот бы сойтись с ним — кто знает, может, с таким покровителем я наконец выбрался в люди.

— Напрасный труд! — усмехнулся Фарден. — Да и чем Вам плох Осней?

Леменор пожал плечами и отхлебнул из миски получившееся лакомство.

— Как дела у Вашего брата?

— Он с головой ушёл в дела церкви. Недавно я выхлопотал ему приход у Форрестеров — надо же с чего-нибудь начинать?

— У каких это Форрестеров? — нахмурил лоб баннерет. — Моя сестра замужем за одним Форрестером. Она вдова.

— Не знаю, я с ними не знаком. Просто освободилось место, меня известили, и я принял кое-какие меры. Знаете, у моего Бертрана большое будущее, и я надеюсь, что когда-нибудь он станет епископом.

— Интересно, что нужно от меня Оснею? Надеюсь, он не отправит меня в глушь по пустяшному делу. Если меня опять отправят закупать лошадей и фураж, я рискую пропустить лучшее время для охоты.

— А Вы приезжайте охотиться ко мне, — любезно предложил Фарден. — Зверя у меня столько, что и до Рождества не перестрелять!