Дарю тебе велосипед

Пиши каждый день!

А весна-то кончилась.

Вёсны всегда проходят быстро.

Давно ли Саша Лагутина радовалась первой весенней луже. А теперь ловит на лету первый тополиный пух. Вот поймала, подержала некоторое время в ладони, а зачем он ей? И отпустила, пусть летит и садится, куда придётся — на скамейку, на балкон или влетает в открытые окна.

Пришло лето. И мама укладывает чемодан — завтра Саша уезжает в лагерь на все три смены. Это так хорошо, что Саша перекувырнулась на полу два раза. Через голову. Мама сказала:

— Перестань. Что ты, как маленькая. Не отвлекай меня.

Мама бормочет вслух, чтобы ничего не забыть:

— Тренировочный костюм один. Кеды — одна пара. Носки — три пары. Так, вот они, носки. Тёплую кофточку — вот тёплая кофточка. Панамку — где панамка?

— Мама! Ну что ты — кто же в мои годы носит панамку? Сама посуди, мам.

— Интересный поворот. — Мама посмотрела на Сашу так, как смотрят поверх очков, хотя очков мама не носит. — А что, скажи, пожалуйста, носят в твои годы? Чтобы солнцем голову не напекло? А?

— Ничего. Или пробковый шлем — это если в тропиках. А в лагере, если уж такое солнце и жара сорок градусов, носят, сказать что? Пилотку. Синюю.

— Какой ещё пробковый шлем? Опять твои выдумки? Будешь, как миленькая, носить панамку. И только посмей перегреться. Или простудиться. Или промочить ноги. Только попробуй.

Саша слышит угрозу в мамином голосе. Саша понимает — так мама выражает свою любовь к единственной ненаглядной дочери. И Саша ещё разочек перекувыркивается через голову.

Мама продолжает укладывать майки, сарафан, брюки. Саше хочется спросить: «Папа скоро придёт?» Но она не спрашивает, и сама не знает почему. Папа теперь часто задерживается на работе. То конец месяца, то конец квартала, а то сразу и то, и другое. И ничего особенного в этом нет. И надо не пускать в свою голову разные печальные мысли. Вот и всё. Тем более, что надо не только на маму надеяться, а и самой собрать всякие необходимые вещи.

Саша достаёт фонарик, меняет батарейки — как можно пускаться в путь без фонарика? А вдруг там, в дальних лесах, будет темно? Не забыть взять верёвку. Как же без верёвки? Вдруг там встретятся пропасти и надо будет привязать всех друг к другу, чтобы никто не сорвался в чёрную глубину. Не забыть свисток. Как обойтись без свистка? А вдруг придётся отпугнуть разъярённого дикого зверя? А компас? Ну как можно уезжать из дома без компаса? Как тогда выбираться из непроходимой чащи? Кто выведет всех на правильную дорогу? Тот, у кого на руке пристёгнут компас, вот кто.

Саша — отважная путешественница. Уж она-то знает, как собираться в дальний путь длиной в целое лето.

Мама уложила чемодан — всё чистенькое, выглаженное, аккуратное. Мама видит перед собой свою дочку, девочку десяти с половиной лет. Тонкая шея, исцарапанные руки, острые голые коленки, загорелые щёки и длинные волосы. Так и не дала себя постричь — только чуть подровняли. Такая девочка любую парикмахершу убедит. Мама вздыхает и кладёт в чемодан резиновые сапоги — как же без сапог? Ноги промокнут. Кладёт тёплую куртку. Как же без куртки? А вдруг холодный ветер? Кладёт плащ. Как можно без плаща? Вдруг зарядят проливные дожди.

— Саша, я тебя прошу об одном — пиши. Ну что за дикость — не писать домой?

— А чего писать-то? В школе — пиши, летом — пиши. А когда отдыхать?

— Вырастешь, и у тебя будут дети, тогда поймёшь. — Мама кладёт в чемодан пачку конвертов и тетрадь. — А пока не спорь. Опять чёлку оставила до самого носа?

— Я никогда не выйду замуж, и у меня никогда не будет детей. Разве ты не знаешь, кем я буду?

— Кем же ты будешь? — Мама закрывает чемодан.

— Врачом в Антарктиде. Или геологом. Или знаешь кем? Подводным охотником.

— Я так и думала. Чемодан не закрывается. Может, не обязательно тащить в лагерь все эти верёвки и фонарики?

— Обязательно. Ты оставь, мам, папа придёт и закроет.

Мама молча продолжает воевать с чемоданом, она становится на него коленями, наваливается всей тяжестью — и всё-таки закрывает «молнию» до самого конца.

Приходит папа, он опять говорит своё длинное слово:

— Конецмесяцаконецквартала.

Саша хочет спросить: «Разве сейчас конец месяца? Только начало июня. А когда кончается квартал?» Хочет спросить и не спрашивает. Чувствует, что не нужно. А почему — сама не знает.

Мама молча наливает в тарелку папину любимую окрошку, режет хлеб. Она теперь не просит папу помогать, всё делает сама. Наверное, жалеет его.

— Поешь, — говорит мама, — похудел.

Папа грустно смотрел на Сашу, как будто она уезжает на долгие годы. И не в подмосковный лагерь «Светлые полянки», а в глухую тёмную тайгу пополам с пустыней.

…Когда утром мама и папа провожали Сашу, мама не разговаривала с папой, а только с Сашей. И папа не разговаривал с мамой, а тоже только с Сашей.

— Не забывай писать, — сказала мама, — не носись как угорелая. Будь осторожна на речке.

— Не скучай, — сказал папа, — пиши. — И сунул Саше коробку конфет.

Когда автобусы тронулись, и горны загорнили, и застучали барабаны, мама опять крикнула:

— Пиши!

А папа поднял руку, сжал кулак и снова разжал. И смотрел на Сашу опять с грустью, как будто жалел её. А почему её надо жалеть, было непонятно.

В самый последний момент Саше показалось, что в толпе мелькнул знакомый олимпийский спортивный костюм. Неужели — он? Но этого никак не могло быть. Наверное, показалось. И ещё ей почудилось, что там, за спинами провожающих мам, пап и бабушек, она увидела Сашеньку Черенкова. Тоже, наверное, показалось.

Автобусы быстро набрали скорость и помчались по шоссе.