Дарю тебе велосипед

Божья коровка, улети на небо

В лесу сырые дороги, острая травка, папоротники, свёрнутые в пружину, синие цветы. Дятел барабанит по сухой берёзе — смотрите, какой я великий барабанщик. Все смотрите, все слушайте, заметьте, оцените, полюбите.

Эх ты, дятел в красных штанах.

— А эти белые цветы называются ветреница, — говорит мама.

— А синенькие? — Саша спрашивает, а всё равно, скорее всего, не запомнит. Так и будут называться синие цветы — синими цветами с розовыми бутонами. Странные цветочки, хоть сто раз их встретишь, всё равно удивишься — первые, новые, знакомые и забытые. — А синенькие, мама?

— Это пролеска. Правда, красиво — пролеска?

— Красиво — пролеска. — Саша согласна. Хотя Саше хочется их называть синенькие цветочки с розовыми бутонами.

Папа идёт впереди. Его кеды оставляют большие следы. А Саша идёт за ним и старается шагать по его следам. Но не получается — папины следы далеко друг от друга, у папы широкий шаг. Какой сильный папа, какой красивый, как весело и смело он шагает по лесу.

А лес? Это тихая и мягкая сказка. И музыка, и свет, и тени, и прозрачный голос кукушки в дальней стороне, где самые густые ёлки. И жёлтые солнышки мать-и-мачехи на склоне оврага. И белые солнышки ветреницы, они же звёздочки, они же просто белые цветочки. Ручей на дне оврага бормочет, ворчит, спрашивает, загадывает свои загадки. Вот идёт по тропинке девочка, высокая, угловатая, и ноги какие-то чересчур длинные и тонкие, и коленки торчат, и локти торчат, и руки красные. Ну кто знает, кто скажет — идёт красавица, идёт фея, идёт лесная царевна. Никто не знает, на всем свете — никто. И сама она не знает.

— Саша, умоляю, не лезь в воду, резиновые сапоги сохнут бесконечно долго.

— Давайте разведём маленький костёр, вот здесь, на поляне, — предлагает папа, — и чего-нибудь поедим. Давайте?

— Да, да, да! — кричит Саша. — Разведём! Костёр! Сейчас! Вот здесь!

— Не кричи, ты что? — Мама сбросила на траву рюкзак, папа сбросил на землю рюкзак. И Саша свой тоже сбросила.

Сухой хворост горит почти без дыма, только прозрачный воздух дрожит над огнём, стволы сосен делаются волнистыми. А в огонь можно смотреть, не отрываясь, хоть час, хоть сто часов.

— Как хорошо, — говорит папа, — так бы сидел и сидел. Почему так хорошо смотреть в костёр?

— Атавизм, наверное, — мама достаёт из пакета бутерброды, — дикари любили смотреть в огонь. — Мама разливает чай из термоса.

Саша взяла прутик и шевелит головешки, искры улетают в небо, их почти не видно. А в лагере костёр бывает вечером, чёрное небо, искры оставляют за собой золотую стружечку. Лагерь будет скоро, через месяц. И почему-то весело, очень весело. И почему-то грустно, очень-очень грустно. Костёр погас, и его засыпали песком.

Кукушка кукует долго, почти весь день она сегодня кукует.

— Вот что такое счастье, — говорит мама и смотрит на лёгкую осторожную берёзу, на прозрачную воду ручья, на травку, похожую на шильца. — Вот что такое счастье. А есть люди, которые этого даже не знают. Вам их жалко?

— Конечно, — отвечает папа.

Он лежит на плаще и смотрит в небо, а там облака медленно, почти незаметно проплывают над верхушками берёз. И там, наверху, что там? Листья? Прутики? Пух? Дымка? Мечта?

— Кукушка-кукушка, сколько лет мне жить? — Саша кричит на весь лес. Ну хочется покричать, тем более от радости.

— Саша! Не надо! Ну зачем? — Мама вдруг забеспокоилась.

А кукушка кукует звонко, отчётливо, щедро — хоть тысячу лет, пожалуйста, на здоровье.

Мама вдруг наклоняется над травой и говорит громко:

— Смотрите, сморчок! — Она показывает коричневый, нет, шоколадный, гриб на короткой толстой белой ножке. Сморчок. Он похож на сморщенного старика, очень маленького. Очень загорелого. Он похож на пирожное. Он похож на орех, только очень большой.

— Посмотрите! Понюхайте! Это прекрасно! — В глазах мамы жёлтые огоньки, щёки у мамы немного загорели. А маленькая коричневая родинка на правой щеке откуда взялась? Не было родинки. Да это божья коровка. Саша взяла божью коровку, посадила на ладонь.

— Божья коровка, улети на небо, принеси мне хлеба!..

Вечная песенка, как хорошо, когда по ладони ползёт божья коровка. Она щекочет руку, ползёт вверх, вверх, по самому длинному среднему пальцу. Вот добралась до конца, и раскололась надвое красная спинка в чёрную крапинку, и раскрылись прозрачные крылышки — полетела. Может, и правда, на небо? Нет, на ближайший куст бузины. И села в листья. А они красные, лиловые, бархатные. Они сами не знают, листья они или, может быть, цветы. Или пока ещё только почки. А не всё ли равно? Живут, растут, там будет видно.

— Давайте ещё поищем вместе, здесь явно сморчковое место.

Мама в азарте. Она ныряет под ёлки, она ворошит палочкой слежавшиеся чёрные листья осин и заглядывает под замшелые коряги.

— Вот увидите, сейчас найду! Или вот здесь! Или здесь! Нет, вот там! Или там! Они любят поваленные деревья, эти прекрасные грибы сморчки! Они любят, чтобы были вместе ёлки и берёзы. Вот как раз такое место! Или вот это!

Папа поверил, он честно ищет и от души надеется — вот, сейчас, здесь. Но недолго. Папа садится на пенёк, вытягивает ноги, слушает шелест вершин, зяблика — серебряное горлышко, малиновку хрустальные бусинки. Он слушает ручей, перекатывающий круглые камушки по сырому песку. А может быть, он слушает себя.

Саше так хочется найти сморчок. Но он не находится. Вот он! — нет, горсточка глины крот нарыл. Вот! — нет, коричневый сучок, прошлогодний лист. И первая, самая первая фиалка — такая лиловая, робкая, смелая, тихая, отчаянная высунулась из яркой травы, не прячется, не защищается. Хочешь сорви. Да разве хватит совести её сорвать? На неё и дышать-то страшно. Посмотришь, вздохнёшь и отойдёшь.

Розовые бутоны на синих цветах. Синие цветы, белые цветы, жёлтые цветы. Главная сказка весны.

Саша смотрит на маму, хорошо бы маме попался хоть один сморчок, она просто рвётся сквозь ёлки, вперёд, в сторону, и опять по краю оврага — сама себе не верит, что здесь уже искала. И опять по кругу, по кругу. Жёлтые огоньки в глазах, игра, надежда. Лежит гриб на пеньке. Один гриб, первый, единственный, заманил, обманул. Обманул? Да нет же, порадовал.

— Папа! Давай в бадминтон! Ну давай, папа!

Летает воланчик, глухо, аппетитно стукается о ракетку, порхает, дразнит — прекрасно. Прыгать вверх, потянуться за воланом в сторону. А он послушен, он ручной, как птица, которая к тебе привыкла. И куртки валяются на траве, и солнце пятнами лежит на поляне, на белых звёздочках, на синих цветах, на маминой спине в жёлтой кофточке. А мама задремала. У неё совсем не строгое лицо, она сегодня похожа на девочку. На её волосы села жёлтая бабочка. Села, не боится, пошевеливает крылышками, греется на солнце.

Дятел всё трещит — тр-р-р! тр-р-р! — как будто дрелью работает. Папа кладёт ракетку, садится на пенёк, говорит:

— Он барабанит, зовёт, а она к нему равнодушна, глупая дятлиха, птичьи мозги.

Мама вдруг просыпается и смеётся.

— Как хорошо, что мы поехали. Ну скажите, хорошо? — Она спрашивает у них двоих, а смотрит она на папу. Она упорно смотрит, а он не слышит, он слушает птиц, он слушает ручей, деревья, ветер. И себя.

Саша отвечает:

— Хорошо, что мы поехали, это просто замечательно. А я умею делать мостик. Показать?

Саша изогнулась, повисли, закачались волосы, а она коснулась пальцами травы — и весь мир перевернулся вверх ногами. Берёзы вверх ногами, и белые звёзды — где они? На земле? На небе? И мама перевернулась, и папа тоже.

— А Катя из себя ставит неизвестно что.

— Ясно. — Мама строгает палочку. — Всегда находится кто-то, кто ставит из себя неизвестно что. С этим приходится мириться. Хватит тебе, Саша, у тебя пузо голое. Смотри, вот это заячья капуста. Попробуй, кисленькая. И ты поешь. — Мама суёт пучочек светло-зелёных нежных листиков папе прямо в рот, он жуёт, кивает.

— Кисленькая, я её с детства не пробовал. Заячья капуста, сто лет прошло.

— Жизнь прекрасна, — говорит мама, — можно собирать сморчки, а можно не собирать. Можно делать мостик, а можно не делать. Потому что не в этом суть. Верно?

— Разумеется, — отвечает папа, — важна широта взглядов.

— Сашу проводим в лагерь, сделаем ремонт, хорошо? — Мама стоит теперь за папиной спиной и гладит папу по голове. А он морщится, ремонт — это трудно, это скучно и громоздко. Ремонт — это то, о чём лучше не думать, не помнить. И вообще, кто сказал, что его пора делать — ремонт?

— Не страдай, не мучайся, — смеётся мама, — ты только маляров пригласи, а потом, пожалуйста, можешь ехать к своей маме. Можешь, можешь, я сама справлюсь.

У кукушки такой голос, как будто там, где она сидит, сыро, там, наверное, деревья растут гораздо гуще, они там выше, темнее. Там дебри, чаща, тайны. Сколько лет мне жить? Да хоть тысячу. Она тебе наобещает, пёстрая птица кукушка.

— Кукует, как в часах, — говорит папа.

Мама смеётся, и Саша тоже смеётся.

Они не знают, что скоро придёт беда.