Дарю тебе велосипед

Человек с железными нервами

А в четвёртом «А» сегодня кавардак с самого утра.

Сначала всё было, как всегда.

Кто-то нёсся по классу с вытаращенными глазами, как будто спешил по очень важному делу. А спешить было некуда.

Кто-то кричал не своим голосом. А зачем кричал — сам не знал.

Кто-то, наоборот, сидел тихо. Но таких было мало. Маша Полешкина в зеркальце смотрела. Верочка Козловская пример по математике переписывала. Саша Лагутина играла в шашки с Катей. Они, как всегда, спорили:

— За фук беру. Ага, Катька! А не зевай.

— Нечестно. Ты меня нарочно отвлекла. Зачем старинный пятак показывала? Зачем? Хитренькая!

— А не смотри. Любопытной Варваре на базаре нос оторвали.

Катя надулась и больше играть не захотела.

Всё было, как обычно. До звонка ещё оставалось время.

И тут ворвался Женька Воронин. Он крикнул, тяжело дыша:

— У меня что есть!

И тут началось. Все как заорут. И те, кто до этого шумел. И те, кто сидел тихо и шуметь не собирался. Не зря их называют в школе «четвертый заводной».

Все выкрикивали разное:

— Что у тебя есть-то?

— Нет у него ничего!

— Хвальба!

— Покажи!

— Скажи!

— Откуда?

— На какую букву?..

— Врёшь!

— Где?

Ну и так далее. Кто что хотел, то и кричал. Не так уж было важно, что Женька Воронин притащил с собой. Просто покричать захотелось.

Четвёртый «А» зря времени не тратил — целый день впереди, четыре длинных урока, насидишься ещё, намолчишься. Вот и тормошили Женьку Воронина.

Маша быстро зеркальце убрала, подскочила к Женьке и как ущипнёт его за руку. Говори, не тяни, нет терпения ждать. А он всё равно не хотел говорить, только ухмылялся. Ничем его не проймёшь, этого Женьку Воронина. И ухмылка была именно такая — ничем вы меня не проймёте. Как захочу, так и поступлю. А вы попрыгайте.

И тогда Саша Лагутина сказала спокойно:

— Нашли, кому верить. Ничего у него нет. Воронин известный трепач.

А вот этого выдержать не может почти никто. Если ты не врёшь, а тебе не верят — обязательно начнёшь доказывать. И Женька не устоял:

— А это видали?

И вытащил из портфеля обыкновенную синюю мыльницу. Потряс ею — в мыльнице гремело мыло.

— Ну! Вру? Да? Сразу замолчали?

А они не замолчали:

— Подумаешь, мыльница!

— Мыльниц сколько хочешь!

— Подумаешь, мыло!

— Каждый может притащить!

— Удивил!

— Обрадовал!

— Насмешил!

— Хи-хи! Ха-ха!

Но Женьку не заклюёшь. Не такой человек.

— А это видали?

Он показал бутылочку. Прозрачная жидкость просвечивала сквозь стекло. Все опять завопили:

— Лекарство!

— От лени!

— От хитрости!

— От вранья!

— От двоек!

— От синяков!

— От великой любви!

Женька изо всех сил старался оставаться спокойным:

— Простая вода. Понятно?

А они опять:

— Воду принёс из дома!

— Ну, даёт!

— Сроду не видали!

— Руки мой перед едой!

— С мылом! Хи-хи!

А Женька? Хоть бы что. Налил не спеша в мыльницу воды, размешал, вытащил из кармана тоненькую пластмассовую трубочку, похожую на соломинку. Все собирались посмеяться над соломинкой — подумаешь, соломинка. Ничего в ней нет особенного. Удивил! Доказал! Мало ли что можно крикнуть, когда хочется покричать. Но на этот раз никто не успел закричать, даже Саша не успела, а уж она лучше других умеет доводить Женьку. Но и Саше не удалось сказать что-нибудь подходящее — Женька быстро прыгнул на подоконник, набрал в соломинку мыльного раствора, и вдруг полетел по всему классу большой, радужный совершенно прекрасный шарик. Он летел медленно, чтобы все успели им налюбоваться. Проплыл мимо классной доски, на которой мелом было написано вчерашнее число. Мимо портрета Максима Горького. Чуть не задел таблицу окончаний прилагательных, но — нет, не задел, а поплыл дальше. И все затаили дыхание, смотрели, широко раскрыв глаза. Прозрачный мыльный пузырь переливался разными цветами — то он становился сиреневым, то вдруг сразу — розовым, то ярко-зелёным, то бледно-голубым.

— Ах, — вздохнули девочки, — какая красота!

— Ну и ну, — сказали мальчишки и покачали головами.

А мыльный пузырь коснулся парты и сразу исчез без следа. Как будто его никогда не было, как будто он только приснился.

— Ой, — сказали девочки, — ой, ой, ой!

— Готов, — объявили мальчишки, которым тоже было жалко, что пропала такая красота.

А Женька стоял высоко, он раздувал свои веснушчатые щёки, и целая стая новых разноцветных пузырей слетела в класс. Они были похожи на птиц — невесомые, прозрачные, исчезающие.

И все притихли. На некоторое время.

Самая маленькая девочка, Лиза Смородина, по прозвищу Клюква, спохватилась первой.

— Женя! Жень! Дай мне подуть! Один разочек, Женя!

Лиза прыгала около подоконника. В её чёрных, как смородинки, глазах была надежда — сейчас даст! И была в них печаль — нет, не даст. И опять надежда.

— Жень, Жень! Хоть один пузырь! Я умею!

И опять закричали все наперебой:

— Дай мне!

— Не даст!

— Жадина-говядина!

— Ты мне друг?

— Жвачку попросишь!

— Ну пожалуйста, Женя! — Это Сашенька.

— По шее дать этому Женьке, чтобы не хвалился. — Это, конечно, Саша.

И вдруг Женька совершенно неожиданно протягивает свою мыльницу и соломинку. На, возьми. Сам отдаёт вполне добровольно, с улыбкой и без всякого подвоха. Кому отдаёт? Вежливому безобидному Сашеньке? Лизе Смородиной, по прозвищу Клюква, которая попросила самой первой? Валерке, своему первому другу? Каминскому, самому сильному? Или, может быть, Кате Черепановой, самой красивой? Или Маше, не самой красивой, но всё-таки довольно хорошенькой? Нет, нет и нет! Никому из них не досталась мыльница. А захотел непонятный человек Женька отдать свои сокровища самой ненавистной девчонке из всего класса — Саше Лагутиной. Той, которую доводил чуть не каждый день до белого каления. Той, которая ни в чём не уступала ему никогда. Той, которая только вчера окатила его ледяной водой из грязной лужи.

Вот как бывает. Необъяснимы иногда человеческие поступки.

— На, бери. Жалко, что ли? Простая вода. Обыкновенное мыло.

Весь четвёртый класс «А» вытаращил глаза.

Девочки сказали:

— С ума сойти.

Мальчишки презрительно скривили губы и вообще ничего не стали говорить.

Надо же додуматься — так подумали мальчишки, — выбрал! Из всех девчонок, которые и вообще-то доброго слова не стоят, все до одной, выбрать именно ту, которая орёт бешеным голосом, скачет кенгуриными прыжками, свистит в два пальца, как голубятник. Ту, которая доводит тебя до яростной злости и может обдать грязной водой с ног до головы — Клюква вчера видела в окно и всем успела рассказать. Тоже ещё красавицу нашёл дурачок Воронин. Волосы висят, глаза сквозь них горят, как у волка. На щеке царапина. Чулок на коленке продран. Эх, Женька, Женька! Совсем пропащий ты человек.

А Саша?

— Ну что же ты? Бери, — повторил Женька Воронин.

Но она не взяла. Даже руки за спину спрятала — не беру.

— Ну тебя. Не хочу.

Он от обиды глаза сощурил в щёлочки:

— Ты что? Сама же просила.

— Мало ли. — И отвернулась.

Женька захлопал глазами. Редко теряется Женька, а тут растерялся.

А четвёртый «А»?

Класс захохотал. Четвёртый «А» смеялся дружно и громко, от этого смеха закачались вербы на подоконнике в банке. Кто охал от смеха, кто пищал, кто раскачивался, кто за живот хватался, кто сгибался пополам.

Когда людям приспичит посмеяться, уж они посмеются.

И тогда Женька Воронин сказал:

— Дура ты, Лагутина. Человек пошутил, а она всерьёз. Шуток не понимаешь. Я тебя лупил и лупить буду. Нужна ты мне.

Мальчишки подумали — вот это мужской разговор.

Девчонки подумали — так и надо этой Лагутиной. А то она совсем…

А Сашенька?

Сашенька сказал: «Ты, Воронин, слишком много на себя берёшь. Не бил ты её. И не тронешь никогда. Потому что придётся тебе иметь дело со мной, лучшим боксёром-чемпионом».

Вот так отбрил Женьку Сашенька Черенков. Теперь Женька сразу притихнет. Но Женька Воронин не притих. Потому что свои отважные слова Сашенька Черенков произнёс про себя. В уме он их проговорил, а вслух — нет, не осмелился.

Зазвенел звонок, вошла Лидия Петровна и молча остановилась у своего стола. Все тут же оказались на своих местах, только Женька Воронин торчал на подоконнике с простой водой и простой мыльницей.

Лидия Петровна привычно, без всяких эмоций, спросила:

— Звонок, конечно, не для тебя, Воронин? — Потом Лидия Петровна положила под язык таблетку, чтобы сердце не билось сильнее, чем ему полагается. Сердечникам волноваться вредно. — Слезай немедленно.

— Он, Лидия Петровна, мыльные пузыри пускал, — сказала Смородина. — По всему полу мылом наляпал, а другим убирать.

— Клюква ябеда-корябеда, — пробурчал Воронин с подоконника, как с трибуны, а потом спрыгнул и уселся на место.

— Ты, Смородина, дежурная? Сотри с доски, — сказала учительница.

Смородина, встав на цыпочки, тёрла доску влажной тряпкой. В её чёрносмородинных глазах горело желание бороться за справедливость. Какое право он имеет называть её Клюквой? Смородина — красивая фамилия, во-первых.

Дальше всё было так, как бывало сто раз.

Женька положил на скамейку Смородиной кнопку. Конечно, остриём вверх. Она не заметила, села, завизжала. Лидия Петровна приняла ещё одну таблетку и сказала ровным голосом:

— Женя, когда ты наконец станешь рыцарем?

— Ещё чего? — пробурчал Воронин тихо, чтобы учительница не слышала, а Клюква чтобы слышала. Он показал Смородиной кулак.

— А он кулаки показывает, — тягучим голосом, каким обычно ябедничают, сообщила Клюква.

Но Лидия Петровна не слушала. Она сказала:

— К доске пойдёт…

Во время этой паузы в классе всегда становится очень тихо.

— К доске пойдёт Сашенька Черенков.

Урок шёл своим чередом. Стучал мел, шелестели тетрадки. Все решали пример. И первым решил его, конечно, Сашенька.

— Умница, Сашенька, — сказала Лидия Петровна.

— Каша-простокваша, — прошипел чей-то тихий голос.

Саша Лагутина решила пример, как всегда, последней.

Сорок лет Лидия Петровна работает в школе. За эти долгие годы она стала очень уравновешенной и никогда не выходит из себя. Это — большое умение.