Дежурный по звездам

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Генерал-лейтенант Луговой возвращался с инспекторской проверки. Сидел, утонув в мягком самолетном кресле. Пожалуй, не упомнить, сколько раз за свою жизнь он, командующий, принимал экзамен на зрелость у командиров разных подразделений, но последняя встреча с молодыми воинами произвела сильное впечатление.

Выдался яркий солнечный день. Строевой смотр проводили на площадке среди скалистых гор. Блеск снега на вершинах слепил глаза. Полк проходил перед развернутым Красным знаменем. В четких шеренгах, держа строй, шагали солдаты — все румяные, бодрые, веселые. Командующий не спускал глаз с командира подразделения и мысленно ставил его на свое место. Вспоминал свою молодость, прошедшую на фронте. Тогда жизнь перед ним ставила нелегкие задачи. Но при всем различии их судеб — их сближала одержимость, влюбленность в избранное дело.

За год с небольшим воины хорошо показали себя. И обжились, и построили в горах, рядом с боевыми позициями, КП, просторный клуб и столовую. И все это делали весело, с огоньком. Сами были плотниками, каменщиками и арматурщиками. Воины доказали, что умеют не только отлично строить, но и, перекрывая все нормативы, проводить стрельбы на «отлично».

Луговой поискал глазами адъютанта. Капитан сидел сзади, оживленно разговаривал с офицерами, которые хвалили командира войсковой части за достигнутые успеха.

— Товарищ командующий, — донесся голос адъютанта, — вы приказали напомнить. Скоро будет аэродром истребителей. — Для большей убедительности адъютант постучал по стеклу часов.

Луговой посмотрел в иллюминатор. Внизу клубились темные, вспученные от воды, тяжелые, как подмоченные тюки хлопка, облака. Время от времени крылья самолета секли капли дождя. Перед полетом метеоролог не предупредил, что погода будет портиться и нужно ждать дождь со снежными зарядами. «Если аэродром ближайший закроется, то придется садиться на Песчаной косе около Черных скал», — решил генерал. Представил, как его встретит командир полка. Наверное, потому, что Луговой писал мемуары и жил делами своего истребительного полка в годы войны, он часто вспоминал командира эскадрильи капитана Богомолова и своего первого строгого учителя подполковника Сидоренко. Именно с этими людьми он прошел суровую школу жизни и летного мастерства. Они научили его побеждать. Даже сейчас, принимая то или иное решение, Луговой часто прикидывал, а как бы отнесся к этому Сидоренко. И современных молодых командиров он невольно сравнивал с теми, фронтовыми. О знакомстве с майорами Карабановым и Федоровым генерал вспоминал с удовольствием. Они уже доказали делом, что летного мастерства им не занимать. У них нет пока орденов, но «сов» контролируют как положено. «Скупимся мы подчас на награды, а следует иногда награждать и за освоение новой техники. Летать на самом скоростном истребителе — это подвиг! И не надо бояться этого слова и в мирные дни. Полетают подольше — заслужат ордена, я об этом позабочусь».

Луговой вспомнил, как получил на фронте свой первый орден. Его награждали много раз, недавно вручили в Кремле орден Ленина и медаль «Золотая Звезда», но первый орден для него остался самым дорогим. Удивительно! Прошло много лет, а те события всегда с ним. Вчера до трех ночи сидел над своими воспоминаниями…

Планшет с картой раскачивался как маятник больших часов.

— Тик-так-так-тик, — подражая часам, весело повторял Николай.

Он назначил первое свидание официантке Маришке, поэтому был в отличном настроении, хотя чуточку робел. Они договорились встретиться на опушке леса, а потом зайти к дяде Стефану на мед. «Завтра воскресенье», — вспомнил он и от радости щелкнул по ремешку планшета. Его не включили в дежурное звено, и он спокойно отоспится.

— Товарищ командир, — остановил Николая старшина Задуйветер, — у вас сапог порвался, а вы молчите. В понедельник, мабуть, я поскачу во Львов получать вещевое имущество и вам привезу новые взуття. Какой у вас размер?

— Пока обойдусь, спасибо!

— Да у вас и портянка торчит из сапога. Ногу натрете, — никак не унимался старшина.

— Ты прав. — Николай присел на траву и снял сапог. Перемотал чистую портянку и принялся вбивать ногу в сапог. Как ни старался — стучал пяткой, тянул за голенище, — ничего не получалось, даже покраснел от беспомощности.

Задуйветер вздохнул и расстегнул широкий офицерский ремень.

— Давайте сапог! — Старшина утопил развернутый ремень в сапоге и молча протянул Луговому: — Хиба не знали?

Нога скользнула по ремню как по маслу и удобно устроилась в сапоге. Задуйветер хитро улыбался. Его маленькие глазки, прикрытые тяжелыми надбровными дугами, понимающе смотрели на Лугового. На большом широком лице, казалось, не хватало места для глаз — они глубоко загнаны внутрь. Этот старшина все умеет, все знает. Чего-чего, а житейской мудрости ему не занимать!

По-прежнему беззаботно играя планшетом, Николай легко бежал к опушке леса. Солнце било в желтый целлулоид планшета, и он сверкал, как винт самолета. На тропинке Николай увидел медицинскую сестру Валю. Она медленно шла ему навстречу. Ее платье под солнечными лучами казалось воздушным и вся она легкой, почти невесомой. Румяная, со светящейся шапкой золотистых волос, девушка была удивительно красивой.

Луговой оторопел от встречи.

— Здравствуй, Валя!

— Николай?! — удивилась и девушка. — Вот не ждала.

— Думала, не вернусь?

— Почему же?! Я знала, что ты не виноват.

— Далеко собралась?

— За медикаментами. Завтра дежурить на старте.

— Я провожу тебя.

— Не надо, Николай… Ты ждешь Маришку…

— Маришку?.. — Николай почти захлебнулся вопросом.

Валя ушла, а он еще долго смотрел ей вслед. «Я знала, что ты не виноват!» — почти музыкой звучали в ушах ее слова. Значит, думала о нем, вспоминала. Кто-то говорил, что она встречается с Родиным. Видимо, он опять встал на его пути. Ну и что ж! Пусть будет так. Он ведь и сам пока не знал, кто ему больше нужен — Валя или Маришка.

Завтра он засядет за письма. Больше откладывать нельзя. Напишет и инструкторам в Качинское училище, и родным. Пусть знают, как он начал служить в полку. Все равно уже попал в приказ по войскам. Командиры дивизий, корпусов, полков, эскадрилий и рот называют его фамилию перед строем, призывая усилить бдительность… Он задумался и не заметил, как из-за куста орешника выскочила смеющаяся Маришка.

— Дзень добры, пан, дзень добры… — повторяла она и кинулась к нему навстречу. Разгладила на лбу его морщинки. — Для чего пан гневался на мене? Не так длуго пан чекал? Так я ж сховалась от пана!

Подхватив летчика под руку, девушка, подпрыгивая и весело приговаривая: «Ходьмы, ходьмы, Миколай!» — потащила его за собой.

За густыми вязами показалась деревня. Знакомые беленькие хатки под соломой, как на Украине, были рассыпаны, словно брошенные горстью вишневые косточки: где упала — там и поднялась хатка. Новые крыши золотисто блестели, а старые почернели от дождей и обросли зелеными нашлепками лишайников.

Маришка резко обернулась и посмотрела горячими, угольными глазами на летчика. Снова руки обхватили его шею. Лицо ее совсем рядом — нежное, любящее, желанное…

— Мой, Миколай! — шепнула и быстро поцеловала. Громко засмеялась и оттолкнула прочь. Легко сбросила туфельки и побежала, сверкая голыми пятками. Озорная девчонка, и только.

Николай вошел в маленький дворик. Маришка постучала в дверь и нараспев позвала:

— Вуйку, Стефане! Вуйку, Стефане!

Из дому вышел, припадая на деревянную культяшку, высокий седой мужчина в фетровой шляпе.

— Дзень добрый, — поздоровался Николай.

— Дзень добры, сержанте! — Поляк внимательно посмотрел на стоящего перед ним летчика. От старого солдата ничего не укрылось: растерянность на лице парня и восторженная радость племянницы.

— Вуйку, пришли мы по мюд, — защебетала Маришка. — Нех всех нас поченстуе. Мы хусмы меду.

— Проше бардзо, проше входить, — добродушно пригласил старик и скрылся в темных сенях.

Скоро он вышел, держа в руке белую шляпку и дымарь. Торжественно вручил племяннице острый нож и белую кастрюлю.

В конце сада, недалеко от омшаника с серой камышовой крышей, стояли разноцветные ульи. Пчелы гудели, суетливо сновали по наклонным дощечкам, скрываясь в летках.

Старик маленьким топориком наколол гнилушек и уложил их в дымарь.

— Ма пан запалки?

Николай растерянно развел руками.

— Пан сержант не палит! — сказала Маришка и засмеялась.

— Мондрый хлопак! — Садовод хромая направился к хатке.

— Что дядя забыл?

— Запалки! — Девушка призывно посмотрела на сержанта и побежала к яблоням. — Ходьмы, ходьмы, Миколай!

Маришка остановилась около старой яблони, оперлась рукой о плечо летчика и ловко вскарабкалась на ствол. Сорвала два яблока с красными бочками.

— Скоштуй!

Николай откусил яблоко и сморщился.

— Заплачь, заплачь, — смеялась девушка и нежно гладила его лицо, вытирая воображаемые слезы.

Пчеловод развел дымарь, и белые облачка поползли между деревьями.

— Ходьмы, ходьмы, Миколай! — громко позвала Маришка.

Когда он подошел к ней, она неосторожно хлопнула рукой по дымарю, и от горького дыма они зашлись в кашле.

Пчеловод укоризненно покачал головой. Он не спеша дошел до первого улья и снял двускатную крышку.

— Трутней задужно, — сказала озабоченно Маришка. — Вуйку, они не хцат роиться?

— Не вшитко воля божья!

Николаю очень хотелось заглянуть в улей. Он неуверенно шагнул вперед, вслушиваясь в беспокойный гул. Нужно было набраться смелости и войти в грозно гудящее облако пчел. Шаг за шагом он продвигался вперед.

— Ходьмы, ходьмы, хлопче, — напевно звала девушка и, смеясь, махала дымарем.

Одна пчела с налету ткнулась ему в лицо. Он испуганно замахал руками и побежал. Пчелы догоняли и атаковали с разных сторон. Одна из них запуталась в волосах, другая метила прямо в глаз. Он побежал к дому, но они не отставали и жалили одна за другой. В прохладной комнате он в изнеможении опустился на лавку.

— Бедны хлопак, — сказала Маришка и, подсев к Николаю, обхватила его голову и начала целовать. — «До свадьбы заживет, до свадьбы заживет» — так у вас говорят, — напевно выделяя каждый слог, приговаривала Маришка.

Она первая услышала стук деревянной ноги дяди Стефана и отодвинулась от Николая. Старик строго посмотрел на опухшее лицо летчика с заплывшими глазами и укоризненно покачал головой. Поставил на стол кастрюлю, в которой лежали соты… Из них аппетитно сочился янтарный мед.

— Нех пан скоштуе, — протянул он кусок сота с прозрачными каплями меда.

Маришка, легко пританцовывая, обошла вокруг стола и расставила тарелки. От холодной воды стаканы запотели. Девушка украдкой бросала взгляды на Николая и озорно подмаргивала.

— Маришка, у нас гость, — сказал садовод, — достань медовуху.

— Зараз, зараз!

Николай с беспокойством следил за девушкой. Он хотел отказаться от выпивки, но боялся обидеть радушного хозяина. Появившийся на столе маленький пузатый графин и крохотные рюмочки — чуть больше наперстка — успокоили. Старик аккуратно разлил медовуху.

— За здоровье дзельного летака! — И, выпив, от удовольствия зачмокал.

Николай не отрываясь смотрел на Маришку. Ему нравилось, как она ловко откусывала маленькими острыми зубами кусочки сотового меда, быстро жевала, запивая водой.

— Летак, ты видел немца?.. Нет, не видел. — Старик тяжело ударил кулаком по столу, и рюмка Маришки свалилась набок.

По доскам потекла капля желтой медовухи.

— Я бил немца. Добже бил. В четырнастым року мне герман ногу оторвал. Пся крев! — Старик заскрипел зубами. — Пся крев!

— Вуек бачил, як ты бил немца. Из хат выбегли люди и падшили в небо! Файно было, Миколай! — быстро говорила Маришка.

— Ты бил немца. Файно бил! — подтвердил старик.

— Я не бил, а только атаковал разведчика.

Но они не слушали его.

— Добже, добже! Ты храбрый хлопак! — повторял старик.

Маришка метеором носилась с тарелками, то и дело добавляя закуску. Поставила бутерброды с творогом, кусочки песочного пирожного и конфеты.

— Частки, каналки и цекерки! Спробуй, спробуй, Миколай!

Старик хмуро смотрел перед собой, словно что-то вспоминал.

— Матка боска. Немец забрал Польску! Немец пуйде на Россию! — Старик грохнул кулаком по столу.

— На Россию не пойдет, — твердо сказал Николай.

Никогда он не чувствовал себя таким взрослым и ответственным за разговор. Он во что бы то ни стало должен убедить старого солдата: есть договор о ненападении. Подписали его в Москве.

— Герман хитрый, як пес! — Старик сомнительно покачал головой. Налил в рюмочки медовуху. Поймал тягучую каплю около горлышка, слизнул языком и повторил: — Герман хитрый, як пес!

Николай понял, что не убедил старика. Подполковник Сидоренко тоже не верит немцам. И тот и другой воевали с ними, они хорошо знали сущность фашистов.

— Ходь, ходь, хлопче, — ласково звала его Маришка, и они вышли вдвоем на крыльцо.

— Мариша, посмотри на меня. На кого я похож? — ощупывая свое опухшее лицо, спросил Николай.

— Трошки спухненты, — засмеялась девушка. — Ты не элегант, но файный хлопак. До свадьбы заживет!

Ночная прохлада охладила горевшее лицо летчика. Он держал руку Маришки, гладил ее нежную кожу и чувствовал приятную теплоту ее тела.

— Ты муй файный хлопак! — повторяла Маришка и крепче прижималась к Николаю…

Перед рассветом 22 июня 1941 года гроза разразилась над северной стороной леса, и гигантские скопища черных туч повисли над лагерем и аэродромом истребительного полка. Ударил гром и гулко прокатился по пшеничным полям и сонным деревенькам. Всполошно закричали птицы, но скоро угомонились. На какое-то время наступила звонкая ночная тишина. Сосны стояли не шелохнувшись, словно вросли в небо.

И вдруг откуда-то издалека стал нарастать тяжелый гул моторов. Он обрушился на лес, и из косматых черных туч, почти невидимые в темноте, с тяжелым грузом на борту, вывалились клиньями бомбардировщики. Огромное пламя, как гигантский разряд молнии, охватило полнеба, высвечивая макушки сосен. Взрывами с крепежных столбов сорвало планшеты, тугой брезент палаток рвали горячие осколки острого металла, вверх летели сухие комья земли, обрубленные сучья и ветви деревьев.

Пламя пожаров высветлило глухие коридоры темных просек, мечущихся полураздетых людей и стонущих раненых.

На линейке клеверного аэродрома горели «Чайки», «миги», рвались баки с бензином, снаряды и патроны. Красные языки огней и дымные, хвостатые костры опоясали огромное поле тугим кольцом.

Первая разорвавшаяся бомба как ветром сдула летчиков третьей эскадрильи с пригретых коек. Просторная шестиместная палатка сразу стала тесной, и люди, хватая оружие, сбивая друг друга, вылетали наружу.

— Все на аэродром! — громовым голосом кричал капитан Богомолов.

Освещенный кроваво-красными сполохами огней, комэск, как кузнец у наковальни, размахивал правой рукой, и кулак взлетал, как огромная кувалда.

Николай Луговой вскочил на ноги вместе с другими летчиками при первом взрыве бомбы, но чуть замешкался между койками и буквально вывалился из горящей палатки.

Темные тучи по-прежнему накрывали лес, но в редких разрывах уже проглядывала синева. Послышался надсадный гул, и над макушками деревьев появилась новая группа черных самолетов. От самолетов отделились бомбы и, нелепо кувыркаясь, понеслись к земле.

— Немцы! — ужаснулся Николай.

Взрывы прокатились по всему лесу, и красные сполохи огней запрыгали за стволами деревьев и палатками. Первые удары еще не успели замолкнуть, как начали рваться новые бомбы и на землю посыпались свистящие осколки, срезанные ветви деревьев и комья глины.

За первой группой бомбардировщиков налетела вторая. Немецкие машины сплошь закрыли небо над аэродромом. И снова гулко ухали бомбы, разрываясь в глубоких оврагах и болотах.

Небо понемногу очищалось, и края облаков по-утреннему начинали светиться в первых лучах яркого солнца. За глухой стеной деревьев раздался звенящий звук винта «Чайки». Луговой не видел самолета, но догадался по форсажу мотора, что летчик взлетел почти без разгона. На такое мастерство были способны только два летчика: командир полка и капитан Богомолов. Кто из них пошел на риск и взлетел под рвущимися бомбами? Николай не успел отыскать в небе самолет, как длинная очередь распорола воздух.

Наш летчик на истребителе где-то в стороне атаковал противника. Луговой весь превратился в слух. Ему хотелось быть сейчас в воздухе, чтобы так же бесстрашно атаковать противника. В первую минуту он подумал о Маришке, ее дяде Стефане, о жителях маленькой деревушки под соломенными крышами. Что теперь с ними будет? Немецкие летчики бросают бомбы, не считаясь с мирным населением. Старый Стефан был прав: от фашистов ждать хорошего нечего. Но что же произошло: провокация или немцы начали войну? Мысли его лихорадочно путались. Где-то в глубине души шевельнулась тревога за родителей. Запыхавшись, он добежал до аэродрома и оторопело остановился: горели «Чайки», смрадный дым клубился над росистой травой. Механики и техники растаскивали по сторонам уцелевшие истребители.

В открытом поле было светлее, хотя по небу плыли остатки иссиня-черных туч и холодными льдинками дотаивали последние звезды. Из клубов дыма вышел, сутулясь, красноармеец. По широкой спине Николай узнал своего механика самолета Михаила Потаповича. Тот тащил на плече два цилиндра, держа наперевес винтовку.

— Топтыгин! — отчаянно крикнул Луговой, но не услышал своего голоса. В ушах стоял звенящий гул бомб.

— Сынок! — Механик шагнул навстречу, но тяжелая ноша покачнула в сторону. — Видишь, что делается?! — чужим голосом сказал он неестественно громко. — Война! Самолеты пожгли на линейке. Будут теперь у нас в полку, как в старой деревне, безлошадники.

— А я?

— Вчера вечером твоя «десятка» укатила в лес. Хотел сегодня с мотором поколдовать. А выходит, спас самолет!

— Где командир? Вылетать надо!

— Командир на месте! — сказал механик строго и посмотрел на сереющее небо: — Видишь, войну начали фашисты?! Наш командир уже сражается с ними.

Не заметил, откуда выскочил капитан Богомолов. Он стал выруливать на старт — рванул прямо поперек поля и взлетел. Бомбардировщиков догнал на развороте. Ударил по ведущему и сразу сбил. Повис над вторым и расстреливал его из пулеметов. «Молодец наш капитан, — с гордостью подумал Луговой, — примером был в мирное время и сейчас не растерялся. Гроза для фашистов».

— Сбил второго? — спросил Луговой, чувствуя, что от волнения у него вспотели ладони рук. Из-за проклятого сапога он отстал от капитана Богомолова, а то бы взлетел вместе с ним и вогнал в землю фашистского летчика.

— Потапыч, пойдем за моей «десяткой»?

— В деревьях пусть стоит. Не заметят. Оттуда и взлетать лучше.

«А ведь, пожалуй, прав Топтыгин», — отметил он про себя, поражаясь спокойствию механика. Тот без лишней суеты готовил самолет, как будто ничего не произошло.

— Давай парашют, — отрывисто приказал Луговой.

Быстро застегнул брезентовые ремни и залез на плоскость. Хлопнул створчатой половинкой двери и удобно устроился на сиденье. Часы в кабине самолета светились. Стрелки показывали половину пятого. Николаю все еще казалось, что произошло недоразумение. Пройдет какое-то время — все разъяснится, и немецкие самолеты улетят с нашей территории.

— Михаил Потапыч, сбегай на КП. Узнай, что нам делать?

— Тебе сидеть в кабине, — авторитетно изрек механик, как будто каждый день отдавал приказания. — Мне от самолета отлучаться нельзя.

Брызнули лучи солнца и осветили полнеба. Николай услышал хлопок мотора. Он раздался неожиданно, как выстрел ракеты, и не успел еще совсем затихнуть, как по аэродрому от стоянки к стоянке прокатился глухой гул моторов. К старту устремились два зеленых «мига» с задранными вверх носами. Подняв пыль, они стремительно пробежали и, оторвавшись от земли, полезли к облакам.

— Полетели Львов прикрывать, — уверенно сказал Михаил Потапович, провожая взглядом удаляющиеся «миги».

А через несколько минут с высоты обрушился звук летящих самолетов. Механик вскочил с земли и, приставив козырьком ладонь, завертел головой, всматриваясь в голубую синь неба.

— Подмога летит! — обрадовался механик и побежал к линейке, где еще дымили костры от сгоревших самолетов.

Из-за леса вылетели истребители. По установленному правилу они должны были пройти над аэродромом и развернуться, чтобы заходить на посадку по одному. Механики самолетов побежали к полосе, швыряя в воздух замасленные пилотки, тряпки, размахивая руками, ошалело крича от радости:

— Под-мо-га-а-а! Под-мо-га-а-а!

Но истребители вдруг начали пикировать и открыли огонь из пушек и пулеметов по стоящим самолетам с красными звездами и бегущим к ним людям.

— Фашисты! — истошно закричал кто-то и растянулся на траве.

— Немцы!

После первой атаки фашистские истребители повторили штурм аэродрома, хладнокровно, в упор расстреливали самолеты и людей. Сержант Луговой впервые так близко увидел фашистские истребители, которые знал лишь по рисункам. «Мессершмитты» сразу ошеломили его своей скоростью, вытянутыми фюзеляжами и короткими, обрубленными крыльями с черными крестами. Они атаковали сворой, как стая злобных собак.

Без помощи механика он не мог запустить мотор «Чайки». В бессильной ярости он грозил кулаком фашистским летчикам. Несколько вражеских снарядов с истребителей прошили землю рядом с «десяткой», выбивая пыльные фонтаны.

Прибежал запыхавшийся Михаил Потапович — жалкий, растрепанный, без пилотки, прижимая руку к кровавому рту. Сквозь сжатые пальцы сочилась кровь.

— Топтыгин, что с тобой? Самолет нужно запускать! — истошно, не помня себя, закричал Луговой.

Тот виновато кивнул. Оторвал руку от лица и выплюнул на землю вместе с кровью передние зубы.

В таком состоянии механик вряд ли мог быть хорошим помощником. Откуда только взялась решимость! Луговой послал до отказа ручку газа вперед. «Десятка», подпрыгивая, помчалась по клеверному полю, сбивая красные головки клевера. Летчик уловил момент и легко потянул ручку на себя, отрывая машину от земли. Щелкнули замки сложившегося шасси. Внизу он увидел аэродром, белое полотнище на старте, чадящие костры, ряды сгоревших палаток, черные воронки от авиабомб, вывороченные сосны. Напряженно вглядывался в небо, стараясь отыскать вражеские самолеты, но «мессершмитты» улетели. Николаю все равно, сколько их будет: пять, десять… Он смело вступит с ними в бой.

Ветер разорвал ночные облака. Лететь стало легче. Не раздумывая, Луговой направил самолет в сторону Рава-Русской, к границе. Сверху видно далеко. Как ковер, раскатана перед ним земля — поля, речки, ручьи и перелески. Огонь орудий то вспыхивал, то снова гас. Такое впечатление, словно внизу кто-то баловался спичками: чиркал о коробок, зажигал и снова гасил.

Сзади осталась Рава-Русская, затянутая дымами пожаров. Он не сбился с маршрута, по которому летал много раз. Около границы его встретили густые облака дыма, поднятой пыли. Огненные вспышки и красные языки пламени расцветили всю землю. Первый удар пришелся на пограничников. Луговой не знал никого из них, но с болью подумал о неизвестных ему бойцах и командирах, принявших на себя тяжелый, неравный бой…

Он отвесно бросил машину к земле. Летчикам знакома скоростная встреча с землей, когда пашни, леса и реки несутся стремительно навстречу и меняются масштабы. Из букашек мгновенно вырастает стадо коров, спичечные коробки становятся машинами.

С высоты Николаю открылось многое: рядом с колоннами машин двигались ломаные тени от высоких башен и длинных стволов пушек.

— Танки! — громко закричал он в бессильной ярости.

Наступала вражеская армия, и он беспокоился, хватит ли сил у пограничников сдержать натиск. С горечью почувствовал свое бессилие. Он вылетел без бомб, а огнем пулеметов стальные коробки не остановишь. Развернул самолет и направил его в голову колонны автомашин с пехотинцами.

По большаку, подымая густую пыль, двигались в два ряда крытые брезентом машины. А сбоку новая колонна танков.

Летчик нащупал гашетки пулеметов. В прицеле мелькнула тупорылая машина, за ней вторая, третья… Он с силой нажал кнопки, и пулеметы заработали, сотрясая истребитель. С машин, как горох, посыпались фашистские солдаты в зеленых мундирах, разбегаясь в разные стороны, прячась по кюветам и кустам.

Проштурмовав дорогу, летчик снова взмыл вверх. В колонне на какой-то миг возникло замешательство, а затем она упрямо двинулась вперед. Четыре машины горели. «Надо остановить колонну. Атаковать головную машину, но, пожалуй, лучше перед мостом через болотистую Рату», — лихорадочно билось в мозгу. Бросив взгляд на землю, заметил скользящие черные тени от больших машин. Сомнений не было: под ним шли бомбардировщики — те самые, которые бомбили их аэродром и палаточный лагерь! «Вот они, гады! Теперь не уйдете!..»

Колонна тупорылых машин перестала существовать для летчика. Он видел теперь только фашистских бомбардировщиков. Отчаянная злость охватила все его существо. Ничто сейчас не могло остановить его от самого безрассудного поступка. Он готов был, не мешкая ни секунды, врезаться в самую гущу фашистских машин…

Летчик направил было истребитель в сторону врага, но, почувствовав себя в безопасности, фашистские бомбардировщики Ю-88 разорвали строй. Один из них отделился: он то отставал от строя, то выскакивал вперед. Луговой решил атаковать его. Фашистский воздушный стрелок издали заметил советский истребитель и открыл заградительный огонь из пулеметов. Николай кинул машину вправо и попал под огонь воздушных стрелков из звена бомбардировщиков. «Подполковник Сидоренко наверняка знал бы, что надо делать в таком случае, — подумал он с прежним восхищением о командире полка. — Тот вообще все знал наперед. И войну предвидел. Хорошо понял сущность фашизма, воюя в Испании». Но дожидаться подсказки сейчас нечего. Надо действовать самому. Разве при стрельбе по конусу командир не говорил, что атаковать надо дерзко и открывать огонь с близкой дистанции? Говорил. Так чего же он ждет? Надо действовать. Летчик набрал высоту, чтобы не попасть под огонь воздушных стрелков, и, разогнав на пикировании истребитель, атаковал под острым углом левый бомбардировщик звена. Он видел, как в бессильной ярости воздушный стрелок дергал спаренные пулеметы, но пули не достигали цели.

«Завертелся, гад, на горячей сковородке! — Николай не отрывал глаз от прицела. В перекрестие попала стеклянная кабина. — Ну, милые, не подводить!» — Он с силой, до по-беления большого пальца, вдавил гашетку. Истребитель затрясло от бьющих пулеметов, но летчик не мог отвернуть в сторону — перед ним, словно бетонная стена, стремительно вырастал тяжелый бомбардировщик.

Пули ударили по плоскости Ю-88. Вот-вот должны были появиться красные языки пламени.. Но их не было. Луговой чуть отвернул в сторону и снова атаковал.

Фашистская машина вздрогнула и резко накренилась на левое крыло. «Ага! Не уйдешь, гад!» — злорадствовал он. Заметив странное положение самолета, снова ударил сверху. Вырвался светлый фонтанчик и пронесся по всей плоскости бомбардировщика, словно облизывая ее широким языком пламени.

«Порядок! — Луговой удовлетворенно засмеялся, почувствовав радость победы. — Порядок!» Он легко взмыл к самым облакам, приготовившись к новой атаке. Но мотор истребителя чихнул и сбавил обороты. Машину качнуло. Летчик испуганно метнул глаза на приборную доску, как будто увидел ее впервые. Глазастые приборы находились на тех же самых местах, но стрелка одного из них катастрофически падала вниз: кончался бензин. Николай безнадежно посмотрел на землю. Ему ни за что не дотянуть до широкого клеверного поля. «Конец!» — обдало его липким жаром. Истребитель несся вниз, а летчик старался не смотреть теперь на вспыхивающие огоньки на земле, которые совсем недавно так старательно отыскивал.

Мелькнули темный лес с длинными просеками, голубые блюдца озер, а Луговой из последних сил тянул «Чайку», выбирая место для посадки. Высота падала молниеносно. Винт самолета вдруг остановился и начал раскручиваться от встречного потока воздуха. Безнадежно взглянул на землю. Никогда она не пугала его так, как сейчас. Справа лоскуты полей, а слева овраг со стеной леса. Нет ни времени, ни высоты, чтобы развернуть самолет. Горбатая дорога лезла в глаза, как раскатанный широкий ремень.

«Плюхнусь на дорогу!» — тоскливо подумал Николай. На другое решение времени не оставалось. Он выровнял истребитель и пошел на посадку. Колеса ударились о серый булыжник, и машина, как резиновый мячик, легко взлетела вверх и «закозлила». Удар следовал за ударом. Трещали шпангоуты. Он давно так не сажал самолет, но сейчас это от него не зависело. Последний раз колеса ударились о мостовую, и истребитель понесся вперед, высекая стальным костылем искры. Николай несколько раз плавно зажимал тормоза колес, пока они не остановились. Все еще не веря в благополучную посадку, он стянул шлем и вытер потное лицо. Посмотрел на небо. Оно по-прежнему оставалось таким же высоким и синим…