Дежурный по звездам

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Бригадир колхозных строителей Иван Данилович Сироткин держал в руках письмо сына. Предчувствие его не обмануло: Роман полюбил армию, хотя первое время не всегда справлялся с заданиями и ждал конца службы. Это сквозило в каждом письме. А теперь нет. Поди ж ты, как о Родине написал складно. Молодец. И отца не забывает. Сироткин-старший всю жизнь чувствовал себя солдатом. Два солдата у них в доме, хотя, что говорить, по-разному проходила их служба. То время было другое…

Иван Сироткин медленно брел за поваром. Впереди слышалось тяжелое дыхание и посапывание. Сам он давно выбился из сил, но повару, с его большим и круглым животом — не ходоку, каждый шаг давался с трудом. Он осторожно опустился на землю, вытянул ноги и сразу захрапел. Рядом с ним присел еще один боец. Не успел скрутить из полоски газеты козью ножку — так, сидя, и заснул, уронив голову на грудь. Сироткин упал около куста лещины и затих. Ему показалось, что он не успел уснуть, как его уже начал расталкивать повар.

— Подъем, подъем! — тихим, спокойным голосом будил всех старший политрук.

По росистой траве, в наплывающих молочных облаках тумана пограничники двинулись дальше. Елкин шел впереди, загребая раненой ногой стебли травы. Сироткин поравнялся со старшим политруком. Он все порывался чем-то помочь выбившемуся из сил командиру. На выпирающих узких лопатках политрука белели разводья соли.

— Товарищ старший политрук, давайте я понесу ваш ручной пулемет.

— Стрелять умеешь?

— Научусь. Сейчас есть где развернуться.

— Молодец. — Елкин, то и дело облизывая пересохшие губы, быстро показал, как надо обращаться с ручным пулеметом Дегтярева.

Ручник с большим круглым диском оказался тяжелее винтовки. Но Сироткин не жалел, что поменялся оружием. Он стал пулеметчиком, и это возвышало его в собственных глазах.

Пограничники с трудом, но упрямо двигались на восток. На их пути все больше и больше попадалось брошенных в кюветах сожженных немецких машин, искорененных снарядами танков и бронетранспортеров. Они внимательно разглядывали фашистские танки, считали на их броне вмятины от артиллерийских снарядов, старались понять, чем их уничтожили:

— Солдаты наши злее становятся, вот вам живой пример тому, — говорил старший политрук Елкин, показывая на горы сгоревшего металла и исковерканные пушки с длинными стволами.

Даже сейчас, несмотря на тяжелое ранение и почти полное изнеможение от длительного и мучительного пути, Елкин был прежде всего политруком, призванным в любой обстановке поднимать настроение людей и вести их на борьбу с врагом.

— Армия Кутузова дралась под Смоленском. Здесь недалеко… А решающее сражение дали русские Наполеону под Бородино… Забыли, видимо, об этом фашисты. Русский народ им не победить! — убежденно говорил политрук.

Ветер переменился, и от сожженных танков потянуло горелым маслом и кислой вонью. Сироткин брезгливо сплюнул. Танки больше не пугали. Прав старший политрук. Его страстные слова вселяли уверенность, что фашистов Красная Армия одолеет. Решающее сражение впереди. Немцы напали неожиданно, их первый успех еще не победа! Не одолеют они нас! Сироткин больше не чувствовал обреченного уныния. Страх проходил, возвращалась былая сила. Он должен драться так же стойко, как эти простые русские парни, которые сожгли столько танков. Им надо скорее добраться до первой воинской части и стать в строй. В бою он покажет себя…

— Не отставать, не отставать! — торопил солдат Елкин. — Помните, наше место в строю!..

Второй привал сделали в густом перелеске.

— Будем выходить к Бугу, — сказал политрук. — Наши должны где-то здесь, скорее всего у реки остановить немцев.

— Может, прорываться надо? — бойко спросил Сироткин.

— А выйдет? — осторожно заметил кто-то.

— Должны… Темнота наступит, и пойдем… А пока отдыхать. Я подежурю! Сменит Федько, — распорядился Елкин.

Напрасно он пытался скрывать от бойцов свою боль. Хотя и сдерживался, но заглушить стон не мог.

Повар разбудил Сироткина:

— Иван, посиди пока. Я пойду поищу воду. — Он постучал рукой по консервной коробке. — Командиру плохо. Знобит его.

Сироткин и еще один боец, не сговариваясь, стащили с себя пропыленные шинели и накрыли ими раненого командира.

— Ферапонт Кондратьевич, я схожу разберусь, что к чему, — сказал Сироткин.

— Давай. Стемнеет — двинем дальше.

Сироткин вошел в лес. Шел он осторожно, зорко посматривая по сторонам. С веток деревьев перепархивали бойкие синички и мухоловки. Деловито выстукивал сухую березку дятел. Немецкие войска прошли стороной, и ни один артиллерийский снаряд сюда не залетел. Деревья стояли стройные, ярко-зеленые, с чистыми белыми стволами. Сироткин смело вышел на большак. «А говорят — окружены! — подумал он со злостью. — Фашисты и не заглянули в этот лес. Паникеры, и только. Болтают, что придет в голову. Не хватит у фашистов войск, чтобы окружить Россию». Вот он идет по дороге. И ни одного немецкого солдата вокруг. Он, Сироткин, на своей земле! И здесь хозяин. Так просто его не возьмешь. У него не винтовка, а ручник.

Сироткин чувствовал себя лучше, чем в первый день после контузии. А главное, он был не один. С ним его товарищи по заставе, такие же, как он. Уверенность прибавила сил, и идти стало почти легко. Надо узнать, что там впереди, и сообщить товарищам. В Рава-Русской немцы пускали белые ракеты. При ослепительном свете он лежал, вжавшись в землю, а когда наступала темнота, шел свободно, во весь рост, почти как в мирное время.

Не заметил, как вышел из лесу. За полем виднелась небольшая деревушка. Он всматривался в дома, стараясь уловить какое-нибудь движение и понять, заняли ее немцы или прошли дальше.

Сироткин вскоре вернулся к своим. Политруку стало хуже. Нездоровая желтизна окрасила скуластое лицо. Заострился хрящеватый нос.

— Плохо политруку! — тихо сказал кто-то. — Надо что-то решать. С больным далеко не уйдешь!

— Что решать? — прохрипел Сироткин, стараясь поймать бегающие глаза говорящего. — Сделаем носилки и понесем.

— Часа два отдохнем еще — и в путь! — решительно сказал Федько. — Ночью легче идти.

На дорогу, слепя светом фар, вышло шесть машин, крытых брезентом. Один шофер не успел притормозить перед ямой, и в кузове что-то тяжело загрохотало, ударяясь о доски.

— Снаряды везут, — тихо сказал повар. — Фронт близко.

Пограничники немного переждали и снова зашагали вперед. Сироткин услышал за спиной кашель. Сдернул с плеча ручной пулемет, изготовившись к стрельбе. Его догнал незнакомый солдат с темным, обожженным лицом, в грязном комбинезоне. На голове шлем танкиста.

— К своим идете?

Сироткин утвердительно кивнул.

— Тогда мне по пути.

— Товарищ старший политрук! — громко крикнул Сироткин. — Танкист вышел к нам.

— Командира несете? — спросил танкист и, не отходя от Сироткина, начал говорить быстро, чуть-чуть заикаясь от волнения: — Танк мой сожгли, сволочи! Один я и уцелел. К своим пойду.

— Покажись, вояка, — хмуро сказал Елкин, с трудом поворачивая голову. — Надо мне на тебя посмотреть.

— Вы что — не верите? Могу комсомольский билет показать. На рожу смотрите. Не керосинку разжигал — в танке горел! Мою «бэтошку» сожгли!

— Комсомольский билет где получал?

— В третьем танковом батальоне. Показать?

— Верим.

Перед дневкой к отряду вышли пехотинцы. Впереди двух солдат шагал раненый младший лейтенант. Бинты на его голове почернели от засохшей крови и пыли.

— Можно присоединиться к вашему отряду? — спросил младший лейтенант у повара Федько, принимая его за командира.

Елкин приподнялся на локте.

— Где у ваших солдат оружие, младший лейтенант? — строго спросил он. — Вы не в плен идете сдаваться. Красноармейцы без винтовок. Бросили оружие?

— Я в бою расстрелял все две обоймы… Последний патрон из нагана послал в дезертира. — Младший лейтенант опустил глаза, чтобы не видели его слез. — Красноармейцы хорошо дрались…

— Саперной лопаткой буду рубить, — сказал со злостью пожилой солдат, заросший колючей щетиной.

— В первом бою добудем оружие, — уверенно сказал Елкин. — А пока мою винтовку отдайте кому-нибудь из красноармейцев.

После короткого отдыха в лесу пограничники вышли на опушку. Рядом лежала проселочная дорога. На ней сбились повозки, машины, лошади с артиллерийскими орудиями. Вдоль кювета врассыпную понуро брели запыленные красноармейцы.

— Не пробиться к мосту, — с горечью сказал Федько. — Много сбилось окруженцев. — Он напряженно вглядывался в темную массу людей, стараясь среди серых шинелей, бушлатов отыскать своих пограничников в зеленых фуражках.

Люди угрюмо молчали. Измученные лица, черные от грязи, с запавшими глазами, острыми скулами. Люди, машины, повозки запрудили дорогу и растекались по низине, как в половодье река.

— Привал, — тихо выдавил сквозь стиснутые зубы Елкин. — Надо немного переждать.

— Точно, — согласился Федько. Он снял вещевой мешок и, сосредоточенно шевеля толстыми губами, принялся резать колбасу на маленькие кусочки, про себя подсчитывая количество людей. — Все, что можно сделать сегодня, не откладывай на завтра, — сказал он, чтобы немного развеселить уставших бойцов. — Батька мой так говорил. А вы что сидите, как просватанные? — Он посмотрел на приставшего к отряду младшего лейтенанта с пехотинцами. — Клюйте!

— Спасибо, — проглатывая слюну, сказал обгоревший танкист. Жадно схватил кусок хлеба и кружок колбасы. Хлеб съел отдельно, подставив ладонь, чтобы не обронить ни одной крошки на землю.

Федько аккуратно затянул мешок, пристроил его на спине.

— Пошукаю врача. Должен же быть где-нибудь. — Привстал, напряженно всматриваясь в даль. — Сироткин, надевай мою фуражку для ориентира.

Большая фуражка повара полями легла Сироткину на уши. Он сбил ее на затылок, присматриваясь к новому пополнению. Каждый в группе нашел себе дело: младший лейтенант перебинтовывал себе голову, танкист протирал наган, а один из пехотинцев прикручивал проволокой оторвавшуюся подметку ботинка.

Сбоку послышался низкий звук летящих самолетов. Людская масса колыхнулась и побежала в разные стороны, сшибаясь и падая.

— Немцы!

— Ле-тят! Летя-а-ат! Летя-а-ат! — как эхо, перекатывалось с разных сторон.

Люди бежали к лесу.

Сироткин вскочил и очумело завертел головой, обшаривая небо. Он чуть не сорвался с места, чтобы тоже бежать вместе со всеми, но, вопросительно посмотрев на командира, остался на месте.

— Ложись! — приказал Елкин.

Вырвавшись из-за высокой стены деревьев, бомбардировщики пронеслись над самыми верхушками, разрывая барабанные перепонки людей.

Девять Ю-88 прошли над забитой дорогой, полями, болотами, но не стали бомбить. С самолетов белыми снежинками закружились листовки. Первые бумажки упали на землю, на лежащих людей, а сверху летели все новые и новые…

Листовки накрыли Сироткина. Он скользнул глазами: «Русский солдат, в твоих руках спасение. Листовка — пропуск для сдачи в плен». Перевернул плотный лист бумаги, уставившись на рисунок: черное кольцо окружили танки. «Жизнь лучше, чем смерть. Красноармеец, ты должен выбирать сам!»

— Прочитал? — спросил танкист с обгоревшим лицом. — Сволочи. Черта с два я сдамся! Еще повоюю! — Он сжал черный кулак и погрозил вслед бомбардировщикам.

С высоты упал темно-серый самолет и начал строчить по дороге из пулеметов и пушек.

— Вот это настоящая агитация, — улыбнулся спекшимися губами старший политрук Елкин. — «Мессершмитт» прилетел — аргумент для агитации!

Толпа колыхнулась на дороге и побежала. С диким ржанием сорвались кони, таща за собой зарядные ящики, артиллерийские орудия.

Истребитель с черными крестами на крыльях обстрелял дорогу, развернулся и зашел снова. Летчик снизился, прижал самолет к земле и гонялся за каждым человеком.

По летящему истребителю выстрелили из винтовки.

— Не стрелять! — закричал кто-то охрипшим голосом, размахивая пистолетом. — Не выдавать себя!

— Сироткин, пулемет! — крикнул старший политрук Елкин.

Сироткин отмахнулся. Без напоминания он знал, что ему надо делать. С одного удара вбил ножки сошек в срез кювета. Крепко прижал к щеке приклад. Посмотрел вдоль ствола. Истребитель, слепя сверкающим блеском винта, несся прямо на него, продолжая бить из пушек и пулеметов по лежащим на дороге людям.

— Стреляй! — хрипел Елкин в бессильной злобе.

Но Сироткин не торопился и целился наверняка.

— Стреляй, тебе говорят! — кричал танкист до посинения, задрав высоко голову. Острый кадык дергался, как затвор винтовки.

Иван Сироткин нажал на спусковую скобу. Он не испугался летящего истребителя, как могло показаться со стороны, а выбирал нужный момент. Недаром он много бил в деревне на взлет тетеревов и вальдшнепов. Стрелял, не ощущая отдачи по плечу приклада. «Мессершмитт» снизился и мчался почти над головой.

Сироткин не видел, как за его спиной он ударился в землю. Сильный взрыв оглушил людей. В воздух полетели куски металла, разбитая кабина, плоскости с черными крестами.

— Сироткин сбил фашистского летчика! — закричал старший политрук Елкин. — Оружие есть — надо драться. Драться до конца!

— Танки! — закричал кто-то.

Красноармейцы бросились в разные стороны.

На дороге рвались снаряды. Острые осколки со свистом проносились над головой, прижимая людей к земле. Поток подхватил Сироткина и буквально понес его за собой. Снаряды рвались впереди, сзади, с обеих сторон. Горячий кусок металла ударил Ивана в левую руку, и он упал…

Застучали первые капли дождя. Налетел шквальный ветер, и черное небо исполосовали острые молнии. Тяжелые раскаты грома влились в орудийный гул и вместе с ним неоднократно повторялись многоголосым эхом. Ливень обрушился на землю, прибивая пыль, траву и кустарники. На растекающихся лужах вспыхивали пузыри, и по кюветам понеслись ручьи.

К Сироткину вернулось сознание, и он в первый раз после своего ранения увидел над головой небо с темными облаками и стал понимать долетающие звуки. Струйки воды обидно сбегали по щекам. Он пытался поймать их языком, но вода почти не попадала в рот. По ногам бежал шумный поток, и Сироткин догадался, что упал на бугре, а ниже скат горы. Силился понять, что случилось, но мысли путались. Мелькали лишь какие-то обрывки воспоминаний. Вот на дорогу вырвались танки с черными крестами, они направились на мечущуюся толпу в серых шинелях, гимнастерках… слепящие сполохи огней… Отчетливо, будто это было сейчас, Сироткин услышал выстрелы пушек, захлебывающийся стук пулеметов и крики людей… Он повернул голову вправо и ощутил тупую боль. Нестерпимо ныло плечо. «Да, это он стрелял по немецким танкам из ручника, и приклад больно ударял в плечо». Затем наступил провал. Нитка воспоминаний оборвалась. Голова гудела, все звуки смешались. Но глаза настойчиво что-то искали, подолгу останавливаясь на дороге, желтеющем пшеничном поле, мокрых кустах и деревьях.

Около дороги стояли два сожженных танка. Они застыли ржавыми глыбами, в черных пятнах масляной копоти. Он похолодел от ужаса, вспомнив, как они грохотали и шли прямо на людей, давили их гусеницами… И вдруг — минуту назад испуганные и растерянные — бойцы разъяренно бросились на стальные коробки… В танки полетели гранаты. Загорелся один танк, а за ним и другой. Сироткин попытался подняться, по не смог оторваться от земли. Он старался понять, почему рядом с собой не видит Федько, старшего политрука Елкина, обгоревшего танкиста. Куда они делись и почему бросили его здесь, на горе, одного? Дождь не охладил тела и не снял боли. Грязный поток несся мимо, но раненый не замечал его. Он с трудом проглотил слюну. Не мог больше терпеть жажду, язык обдирал рот, как наждачный камень. Протянул руку и ощутил воду. Удалось немного зачерпнуть горстью, но до рта не донес — расплескал. Чуть смочил растрескавшиеся губы и почувствовал облегчение. После долгих усилий перевернулся на бок, наклонился и припал к воде. Жадно пил, захлебываясь, отфыркиваясь, не отрываясь от ручья.

Выглянуло жаркое солнце. Гимнастерка запарила и начала просыхать. Он разморился и задремал. Сколько прошло времени, не знал, но, когда очнулся, солнце уже скатилось за лес. По сырой земле, полям, дороге вытянулись длинные, мрачные тени. С трудом поднялся, медленно спустился к дороге. Левая рука висела плетью. Бинт пропитался кровью. Он силился вспомнить, кто его перевязывал, но не мог. Брошенные машины и повозки помогали ориентироваться. Пустынная дорога вдруг ожила. На большой скорости проехали машины, по обочине брели люди. Они переговаривались, окликали друг друга. Сироткина все обгоняли, так как он шел очень медленно. Сил не было. Крови потерял много, а когда в последний раз ел — забыл. Вспомнил, как повар Федько, хлопая себя по жирному животу, любил говорить: «Два раза звонили — пора обедать!» Не мог понять, куда делся его вещевой мешок с продуктами. Еще раз ощупал себя, чтобы убедиться, что шинели на нем не было. Сейчас он особенно пожалел о ней: в правом кармане лежали сухари, а в левом пачка махорки.

Вдруг остановился, словно от толчка. Где же его ручной пулемет? Медленно повернулся и побрел назад, — может, найдет у ручья свой ручник.

— Стой! — остановил Сироткина властный голос. — Ты куда идешь, гад? Сдаваться немцам? Ну-ка, поворачивай назад!

Сильный удар в грудь чуть не свалил Сироткина с ног. Здоровой рукой он отвел руку незнакомого человека.

— Ты что? В какой плен? Раненый я. Где-то оставил пулемет. Хотел посмотреть его у ручья. Ты, случайно, не оттуда идешь? Может, видел мой ручник? Без него никак нельзя. Любой фашист свалит.

— Правильно рассудил, — сказал из темноты тот же голос, но уже дружелюбный. — Я подобрал чей-то ручной пулемет. Правда, диск пустой. На, тащи, если твой.

— Охотно возьму, — обрадовался Сироткин. С трудом закинул пулемет на плечо, ощущая привычную тяжесть.

— Давай знакомиться, — глухо сказал неизвестный и шагнул навстречу Сироткину, — старшина Воробьев. Летчик.

— Сироткин, пограничник.

— Далеко же ты ушел от границы, браток! А меня сбили. Пришлось ногами землю мерить.

Сироткин пристально посмотрел на старшину и расплылся в добродушной улыбке:

— Летчиков я люблю! Ты сбил хоть одного фашиста?

— А ты как думал? Чай, не лыком шит. Гробанул два немецких бомбера Ю-88… Прорвемся ли к своим, как ты думаешь?

— Как пить дать, — серьезно заверил Сироткин. — Злой я сейчас, а злость силы увеличивает. Кажется, все нипочем. Вот только патронами бы разжиться. С «дегтярем» не пропаду.

— «Дегтярь» — штука стоящая, — согласился летчик.

— Далеко ли до Буга?

— Километров десять, наверное, будет.

Сироткин покосился на старшину, но в темноте его лица не было видно. Шли молча. Сироткин тащился из последних сил. Он думал только об одном: как бы не отстать.

— Ты что приуныл, пограничник? — заботливо спросил старшина.

— Ноги сбил. И рука ноет. Но ничего, доковыляю, не беспокойся.

— Я тебя не брошу. Сам погибай, а товарища выручай. Это я хорошо усвоил. Давай твой пулемет. И на, пожуй. — Старшина протянул Сироткину черный сухарь.

Тот долго разжевывал каждый кусочек, наслаждаясь его вкусом. Ему сейчас казалось, что на свете нет ничего вкуснее этого сухаря.

— Слышишь, немец гудит? Летят бомбить. Надо разведать, что к чему. Ты отдохни тут, а я пройду вперед. Не бойся, я далеко от тебя не отойду. — Старшина, шаркая каблуками, скоро скрылся в темноте.

Сироткин устало привалился к кювету и вытянул ноги. На дороге время от времени появлялись одинокие фигуры людей.

— Повара Федько и старшего политрука Елкина не встречали? — спросил Сироткин, не надеясь на ответ.

— А старшина Иванов не нужен? — кто-то попытался пошутить, но шутки не получилось.

— Пограничник! — услышал он голос Воробьева издалека. — Где ты?

— Здесь, старшина.

— Подымайся. Надо идти. У моста столпотворение. Не переправимся сегодня через Буг — пропали! Ты меня понял?

— Ясно. — Сироткин встал.

Даже такой короткий отдых помог вернуть силы. Он шагал за старшиной, стараясь не отставать.

— Я тебе подарок приготовил, — сказал не оборачиваясь летчик и протянул руку: — Две обоймы нашел. Держи.

— Спасибо.

— Да что ты меня благодаришь. Заряжай пулемет. Я тут хорошую копну присмотрел. Посидим. Зарядишь — и к мосту. Мы не отстанем от других.

Сироткину все больше нравился старшина. Отдал свой ручной пулемет, разведал обстановку. Попадаются же такие заботливые люди!

— Снова гудит, сволочь! — заметил Сироткин, глядя в небо.

— Черт с ним, пусть гудит. Он нам не страшен. Думай лучше, как мост перейдем. Ты плаваешь хорошо?

— Ничего. Да вот рука у меня…

— Буг широкий!

От сена исходил дурманящий аромат. Что-то кольнуло внутри у Сироткина — словно льдинка растаяла около сердца. Это были запахи той далекой защигорьевской жизни, которую перечеркнула война… Он на ощупь стал перебирать траву, стараясь вспомнить по головкам засушенных цветов и листьям их название. «Вот она, полынь! — Выдернул ее и отшвырнул в сторону. — Корова съест, молоко будет горчить», — вспомнил слова матери. Как далеко отсюда его деревня! И как давно все это было…

Гул тяжелого бомбардировщика вернул его к действительности. Над головой повисла осветительная бомба. Пока она медленно опускалась на парашюте, неестественно белый свет магния высветил дорогу, забитую перед мостом машинами и повозками, людьми, нескошенную высокую пшеницу и темные перелески.

Фашистский летчик сбросил бомбы — и тяжелые разрывы один за другим, волнами, прокатились по земле, сотрясая воздух. Последняя бомба разорвалась недалеко от копны сена, где лежал Сироткин. Осколки пронеслись над ним с диким свистом, обдав запахом плавящегося металла. Он повернулся к старшине, чтобы спросить, в какую сторону им лучше идти, но того и след простыл. «Что он все бегает? — удивился Сироткин. — Неужели испугался бомбежки?»

Над головой по-прежнему висел фашистский самолет. Он методично, через определенный промежуток времени (будто делал привычную свою работу), сбрасывал на дорогу, забитую отступающими, бомбы. Сироткину стало не по себе. Черное небо вспорола зеленая ракета. Прочертив огненную дугу, она упала в гущу людей.

«Диверсант объявился!» — догадался Сироткин и пожалел, что не заметил, откуда пустили ракету. Лихорадочно, словно по команде, принялся загонять в круглый диск пулемета винтовочные патроны.

Прибежал запыхавшийся старшина.

— Надо скорей перебраться через Буг! Ты что дрожишь? Испугался?

— Знобит.

— А я думал, испугался. Укрывайся моей шинелью. Согреешься, и двинем.

Под шинелью Сироткин скоро согрелся. Он повернулся было на бок, но что-то больно ударило по ноге. «Что он таскает в карманах? — подумал Сироткин удивленно. — Не набил же их камнями?» Опустил руку и вытащил немецкий фонарь. Нажал кнопку — загорелся зеленый свет, нажал второй раз — вспыхнул красный. Старшины рядом не было. Сироткин принялся тщательно обследовать карманы. Нашел плитку шоколада, плоский пистолет и толстые короткие патроны к ракетнице.

«Ах, вот кто сигналит!» — Сироткин попробовал зарядить пистолет, но не оказалось патронов.

Красная ракета взвилась в небо и, набрав высоту,-взорвалась, веером рассыпая искры. Сироткин внимательно проследил, откуда пустили ракету, стал ждать. К нему бежал человек, загнанно дыша.

Сироткин сбросил шинель, метнулся к копне.

— Пограничник! — громко позвал старшина и пошел вокруг копны, шурша сеном. — Где ты?

Сироткин изловчился и изо всех сил ударил врага прикладом пулемета.

— Майн гот! — тихо охнул тот и схватился руками за голову.

— «Майн гот»! — зло повторил срывающимся голосом Сироткин. — Шпион ты, сволочь! Бога своего вспомнил, паскуда.

Не взглянув на убитого, он быстрым шагом направился к реке…