Дежурный по звездам

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Иван Данилович Сироткин не спеша отошел от стола, посмотрел на недочитанную книгу. Сидеть за столом больше не мог. Как всегда, перед непогодой болела нога. Литой дробью секли по стеклам капли дождя. Он зябко поежился. Показалось, что осенняя сырость все больше проникала в избу. Еще чуть-чуть — и начнут мерзнуть руки. И Сироткин-старший невольно подумал о Романе. На Севере, поди, еще холоднее.

Сильные порывы ветра ударили по крыше, а потом начали перехлестывать провода, и электрическая лампочка в комнате то гасла, то снова вспыхивала. Кряхтя, Иван Данилович полез на печь.

Тревожно прокричал разбуженный петух, раскудахтались куры, а потом протяжно промычала корова.

— Иван, поди глянь, что там такое, — сказала испуганно жена из-за перегородки. — Ты залез на печь и захрапел, а меня сон не берет. Что на дворе, не пойму?

— Волгарь задул! Забыла? — глухо отозвался с печи хозяин.

Каждый ветер имел у него свое название: южак — южный; балтиец — западный; байкалец — восточный; волгарь — северный!

Старые раны ныли. Налетевший северный ветер, боль в ногах напомнили о войне. Прошло почти три десятилетия, а ничего не забылось. Раны и отмороженные ноги напоминали о грозных днях боев. Тогда, зимой 1942 года, стояли страшные морозы и свирепствовали злые северные ветры. Дули они через Волгу с открытых широких степей.

Ивану Сироткину казалось, что в разрушенном, разбитом до основания городе давно остановилось время. Стрелки часов старшины Макарчука зацепились друг за друга и застыли. Уже несколько дней подряд бойцы не видали солнца. Оно подымалось бурым мутным пятном и изредка выглядывало в просветах черных дымов.

Перед каждой атакой фашисты пускали вперед свои танки. Двигались они, как на параде, — по два в ряд. А сверху налетали бомбардировщики в плотном строю девяток. Одна группа сменяла другую по точно составленному графику. Не только земля, но и небо дрожало от разрывов, а черные дымы пожаров метались из стороны в сторону. Коробки домов рушились на окопы бойцов, засыпая битым кирпичом и штукатуркой. Едкая пыль сбивала дыхание у обороняющихся пехотинцев 45-го запасного стрелкового полка.

Фашисты не оставляли надежду прорваться к Волге. Одна атака следовала за другой. Но бойцы насмерть встали за свои дома и улицы.

Старшина Макарчук перестал считать убитых. От роты младшего лейтенанта Пастухова осталась горстка бойцов.

Несколько дней назад появился фашистский снайпер. Прячась в укрытии, он убил весельчака и плясуна Витьку-молдаванина.

— Привет, защитники Сталинграда! — в подвал вполз на животе солдат, запорошенный снегом, в рваном белом маскировочном халате. Неторопливо оглядел промерзшие углы, покрытые мохнатой хвоей инея, пошмыгал красным носом. Немного отогрелся и сказал, сильно окая: — Принимайте пополнение. Или, чай, не рады?

— А где пополнение? — повернув голову на простуженный, прокуренный голос, спросил старшина Макарчук. Стянутая тугим воротником гимнастерки шея покраснела. Он посмотрел на низкорослого солдата, на его автомат ППШ с круглым диском, обчирканный красным кирпичом. — Ты что, один?

— Один. Пятеро нас вышло из полка. Да четверо на дороге остались. Пальнул, гад, из миномета и накрыл. Парни были со мной из госпиталя. Жаль их. Да и меня чуть не зацепило осколком. Во, гляди, как шинель посекло, да бог миловал!

— Бог-то бог, да не будь сам плох, — сказал раздумчиво старшина и смачно плюнул на пол. — Чего говорить, насмотрелись мы здесь смертей дополна! Ну, представляйся, пополнение. Придется тебя на довольствие ставить, приписывать к нашим котелкам. Фамилию свою назови и имя. Пока так запомню, а утром зарисую в блокнот. Отличишься, доложу комвзвода, кого к награде представлять. Сам откуда будешь, такой шустрый? К нам направили, к автоматчикам? Саперы на первом этаже, а мы в подвале. Разобрался, кто тебе нужен?

— Приказали отыскать взвод младшего лейтенанта Петухова. Выдали каждому по автомату и гранаты.

— Был взвод, — грустно сказал старшина. Глаза его потемнели. Он попробовал расстегнуть тесный ворот гимнастерки и оторвал пуговицу. — Черт, без рук пришивали!

— Жернаков я, Петр. По отцу Иванович. Владимирский.

— Будешь знать, Петр Иванович, попал ты к автоматчикам. Старшина я, Макарчук. С другими бойцами успеешь еще познакомиться.

При свете трех чадящих ламп, сделанных умельцами из стреляных артиллерийских гильз, сидели и лежали на перетертой соломе семь человек: солдаты и одна девушка-санинструктор.

— Маловато вас, — грустно заметил Жернаков, вглядываясь в лицо каждого. Проснувшимся приветливо кивнул.

— Не густо, — согласился пожилой усатый автоматчик, которого любя называли дядей Ваней. — Не прибавить не отнять — все налицо! А пол-улицы держим.

— Улица ваша Карусельная, я прочел название, — поддержал Сироткин.

— Наша улица! Это точно.

— Была улица. Я помню, три дома стояло. А где они сейчас? — откликнулась санинструктор Ульяна, светлоглазая стройная девушка, на которую Сироткин давно обратил внимание.

— Жернаков, ты случайно не помнишь, какое сегодня число? — спросил усатый автоматчик.

— Семнадцатое или восемнадцатое.

— Я сейчас сосчитаю, — отозвался из темного угла Иван Сироткин. Протянул руку к сырой штукатурке, где зияли свежие царапины.

— Не смей! — почти с рыданием крикнула девушка. — Витька считал, сколько дней мы оборону держим… Убили! — заплакала навзрыд. Ткнулась головой в санитарную сумку.

— Ладно, успокойся, не буду.

Старшина Макарчук неторопливо вытащил из кармана за ремешок толстые модные часы, постучал по стеклу ногтем и вразумительно сказал:

— Вышли мы из полка вчера вечером. Я строевую записку писал. Было восемнадцатое. А сейчас три часа ночи, новый день идет. Выходит, сегодня девятнадцатое. Ты, Жернаков, лучше расскажи, что видел? Помощь ждем. Пристыли мы здесь, считай, второй месяц идет…

— Когда из госпиталя к Сталинграду везли, войск много встречал. А куда эшелоны направление держали — не понял. До черта на платформах стояло орудий! Танки попадались. Брезентом их накрыли, но дураку ясно: танки, «Катюши» углядел. Наступать скоро должны.

Младший лейтенант Петухов проснулся от громких голосов. Подымаясь, вошел в желтый круг, высвеченный артиллерийскими гильзами. В волосах седые пряди. Глаза потемнели, а лицо с заострившимися скулами приобрело дерзкое выражение.

— Почему не спите? Что случилось? Старшина, у тебя чай остался?

Макарчук протянул круглый котелок с вмятиной на боку:

— С глоток, поди, еще наберется. Пополнение прислали из полка.

— Много? — младший лейтенант сонно щурился, с трудом удерживая отяжелевшую голову.

— Один дошел.

Младший лейтенант Петухов потер рука об руку. Ладони скребли, как наждачные камни.

— Товарищ младший лейтенант, — сказал усатый автоматчик и поднял гильзу от артиллерийского снаряда с огнем, чтобы посветить вошедшему, — Жернаков по всем статьям солдат. Автоматы притащил. А тут еще, как чирь на шее, сидит фашистский снайпер. Неужели его так и не перехитрим?

— Сироткин вызвался караулить снайпера, — сказал, окончательно просыпаясь, Петухов. — Попрошу саперов, чтобы трансформаторную будку взорвали.

— Я иду, — поднялся с пола Иван Сироткин, отряхивая с шинели приставшую солому. — Мушку чуток прикопчу на винтовке и пойду. Он неторопливо принялся собираться. По-новому перемотал волглые портянки, потопал валенками, разминая складки закрученной байки. Подул в меховые рукавицы.

— Иван, автомат бери с собой, — посоветовал Жернаков и с уважением посмотрел солдату в глаза.

— Прихвачу. Ну, бывайте, ребята! — Сироткин отвернул ушанку и, пригнувшись, нырнул в лаз.

В боевом охранении лежал боец в нахлобученной на самые глаза шапке-ушанке. Чтобы согреться, он время от времени переворачивался с боку на бок и двигал ногами, как будто крутил педали велосипеда.

— Иван, то ты? — спросил он на всякий случай, хотя сразу признал Сироткина.

— Угадал! — Сироткин скользнул в узкую щель окопа, стараясь не задеть прикладом винтовки мерзлую землю.

— Связной пришел? — спросил боец.

— Нет, пополнение — четверо погибли на дороге. Фрицы накрыли минами. Один дошел…

— Фашисты здесь садили из минометов, — согласился боец, осторожно похлопывая смерзшимися байковыми рукавицами. — А я не понял, по кому они так старались… Жалко ребят… А мороз знатный жмет!

Черное дымное небо прорезали две осветительные ракеты. Белый, зыбкий свет выхватил высокую кучу битого кирпича, темные глазницы обвалившегося трехэтажного дома, вспыхнувшие звездочками куски битого стекла, сорванные картины, листы кровельного железа и скрюченные огнем тавровые балки.

— Первый раз сегодня светят! — Боец проводил глазами ракеты. Похлопал руками, а потом старательно принялся оттирать примороженные щеки.

За несколько коротких секунд света Сироткин успел многое заметить не только за окопом, но и по сторонам заваленной улицы. Ракеты сгорели. В снегу чадили пыжи, протаивая смерзшуюся землю. Темнота снова сомкнулась. Сироткин пополз вперед. Он запомнил, где стоял сгоревший фашистский танк, и решил залечь недалеко от него в воронке. Торопливо загребал руками, передвигаясь рывками, как ящерица.

Начал бить фашистский пулемет. Сироткин теснее прижался к земле, ощущая остроту каждой смерзшейся колдобины. Пулеметная очередь прошла по сорванному железу, и листы глухо зазвенели. «Взял правее», — подумал автоматчик, радуясь, что фашистский пулеметчик его не заметил, а бил наугад.

Сироткин немного выждал и осторожно продвинулся вперед. Свесившись вниз головой, начал старательно обследовать каждый сантиметр земли. Толстая перчатка мешала, и он сдернул ее. Чувствительные пальцы помогали выбирать направление, натыкались на вмерзшие камни, куски острого железа. «Кажется, добрался до воронки», — он скользнул вниз, шаркая полами шинели по мерзлой земле, прибитому грязному снегу, обгоревшим доскам и тряпкам.

Ветер наверху переметал сухой снег, завывая в стреляных артиллерийских гильзах. Тихо позванивали развешанные перед немецкими окопами пустые консервные банки. Выждав несколько минут, Сироткин пополз дальше. Руки захватывали битый кирпич, стекло, смерзшийся снег и лед. Он не скоро понял, что оказался в заброшенном зигзагообразном окопе на нейтральной полосе.

Ветер изменил направление и принес чужие запахи: застоявшейся вони, дыма от подгоревшего маргарина, эрзац-кофе, машинного масла… Сироткин брезгливо сморщился. Фашистские окопы в нескольких шагах. Обшаривая бруствер окопа, наткнулся на гильзу от артиллерийского снаряда. Повернул ее по ветру, и противный свист сразу прекратился.

«А мороз знатный жмет!» — вспомнил Сироткин слова часового. — Его-то скоро сменят, а мне лежать до рассвета, а потом весь долгий день до темноты». Он мучительно придумывал способ согреться. Шевелил пальцами, снимал перчатки и растирал руки о колючее сукно. Ветер крепчал. Врывался в окоп, переметая сухой снег. Сироткин нагреб тряпья и уселся. Глаза помимо воли закрывались, и он принялся раскачиваться, чтобы отогнать сон. «Надо утра дождаться! Утром мороз сдаст!» Представил: после прихода Жернакова в подвале все утихомирились и улеглись. Часового сменили, и в боевое охранение заступил другой солдат. Хорошо там у них, тепло — не то что здесь.

В небо взвилась белая ракета. Яркий дрожащий свет ослепил Сироткина. Гул выстрелов обрушился откуда-то сверху, осыпая струйки снега. Огонь после каждого разрыва высвечивал черную землю, снег, густые дымы. С разных сторон застрочили пулеметы, перекликаясь между собой, как собаки в деревне.

«Фашисты не зря всполошились!» — Сироткин сдернул с шеи автомат и взялся за винтовку. С этой секунды он не чувствовал холода, и на пронизывающем ветру ему было жарко.

За первым огневым налетом последовал второй, третий. На какое-то время стало тихо. Где-то далеко мяукнула кошка. «Живая тварь. Откуда она здесь взялась?» — удивился Сироткин, вспомнив родной деревенский дом. Затем по смерзшейся земле застучали гусеницы танка. Ветер ударил горячим перегаром солярки. К первому танку, видно, подошло еще несколько машин, и они, оглушая ревом многих моторов, двинулись вперед. Одна из стальных коробок наползала на зигзагообразный окоп, стесывая его края стальными шипами. Сироткин нырнул на дно окопа, спасаясь от бьющих комьев мерзлой земли.

Пропустив вперед танки, из окопов и укрытий выскочили фашистские солдаты, пошли в атаку. Там, куда устремились танки, раздалось несколько взрывов противотанковых гранат, прозвучал оглушительный выстрел из противотанкового ружья. «Наши жахнули!» — понял Сироткин. Ему надо теперь отсекать немецких солдат от танков. Бегущие фашисты заметили окоп и приготовились к броску. Сироткин положил винтовку рядом с собой и вскинул автомат. Изо всей силы нажал на спусковой крючок.

Выбегающие из темноты немцы спотыкались о тела убитых и попадали под губительный огонь. Бой разгорался. По частым винтовочным выстрелам и автоматным очередям легко можно было понять, что оборону держали не одни автоматчики младшего лейтенанта Петухова. Им помогали саперы, артиллеристы и бойцы морской пехоты.

Глуша разом все звуки, загремели за поворотом улицы танки. Выскочившие две машины подорвались на минах, и чадящие костры сразу подсветили край низких облаков.

Небо на рассвете начало заметно сереть, но бой еще не кончился. Наступавшая рота фашистов залегла. Изредка солдаты постреливали из автоматов и гнусаво кричали:

— Рус Иван, сдавайся!

Сироткин злился, что фрицы осквернили хорошее русское имя. Ему не составляло труда снять крикунов двумя-тремя выстрелами, но он не хотел выдавать себя, подстерегая снайпера. За полтора года войны он постиг много простых истин и набрался ума: пуще глаза надо беречь оружие и саперную лопатку; есть толк от стальной каски, противогазная сумка не лишняя вещь, в ней можно таскать запас гранат, патроны и ржаные сухари. Но самое главное, что открылось ему в последние дни боев под Сталинградом, — это то, что фашистские солдаты стали другими, помельчали. Потеряли былую спесь. Стали бояться русских солдат, обвешивали окопы консервными банками, норовили сдаться в плен. Как осколки в земле, в его памяти держались все бои от самого первого на границе до последнего. Он не мог себя упрекнуть, что хоть раз смалодушничал или струсил. Война для него стала работой, и он старался выполнять ее так же хорошо, как косил в колхозе или пахал на тракторе.

Выбитые глазницы в соседних домах зияли чернотой. Город утонул в сером предрассветном тумане. Начинался новый зимний день Сталинграда. Пока двигался, Сироткин согрелся, а сейчас замерз. Он тогда все приглядывался к улицам, стараясь запомнить их на всю жизнь. Будто чувствовал, что когда-то потом, много лет спустя, это все придется вспомнить.

В бруствер окопа ударила пуля, отсекая примерзшую землю. «Снайпер за мной охотится!» — подумал Иван, загораясь бывалым охотничьим азартом. Все, что происходило ночью: наступавшие фашисты, танки — сразу отошло на второй план. Для него существовал теперь только снайпер. Подползая к оставленной винтовке, заметил валявшуюся каску. Надел ее на ствол и приподнял. Вражеская пуля чиркнула по стали. «Ловко бьет!»

Долго лежал Сироткин, всматриваясь в серое снежное пространство, сожженные остовы машин, завалы кирпича, разбитые дома, просвечивающие глазницы выбитых окон.

Фашистский снайпер не выдавал себя. Раздался второй сильный взрыв, и в небо полыхнул черный дым, осыпая сажей грязный снег.

«Похоже, еще один танк подорвался на мине!» — Сироткин не мог скрыть радости, довольный работой саперов. В течение долгого месяца для него и всех автоматчиков взвода не выпадало легких дней. Фашисты старались прорваться к Волге и придумывали разные хитрости. Сироткин решил пугнуть фашистов — пусть думают, что в окопе он не один. Вскинул автомат и выпустил короткую очередь. Прополз несколько поворотов и снова открыл огонь. Показалось, что кто-то торопится к нему. Он оглянулся и заметил перебегающего солдата. Фашистский снайпер выстрелил, и, вскрикнув от боли, в окоп свалился боец.

— Прозевал! — громко ругал себя Сироткин, подползая к упавшему. Узнал Жернакова. — Ты зачем полез?

— Тебя хотел поддержать. Снайпера-то кокнул?

— Не вышло… Без помощника не выманить.

— Я перчатку высуну, а ты зыркай. Должен клюнуть! — хрипло говорил Жернаков.

Перчатка, насаженная на палку, взметнулась над окопом.

Раздался выстрел. Сироткин заметил блеснувшее стекло прицела. Снайпер лежал рядом с разбитой полевой кухней. Мушка легла точно в прорезь прицела, и он нажал спусковой крючок. Фашистский снайпер дернулся и застыл.

— Вот и порядок, — повеселев, сказал Сироткин. — Клюнул на твоего живца!

— Жадность всегда плохо кончается, — прошептал боец. — Рад, что тебя выручил. Помогать друг дружке завсегда надо! — Чувствовалось, что Жернаков говорит ив последних сил. В груди у него что-то булькало и сипело.

Край серого неба озарился красным заревом. Отблеск упал на снег, словно поджигая его. На разрушенный город обрушился тяжелый гул многих сотен орудий, и земля задрожала от рвущихся тяжелых снарядов и ракет. Сироткин слышал каждый взрыв, удивляясь, откуда взялось в его разбитом полку и дивизии столько силы. Не было никакого сомнения, что началось наступление, и он радостно вслушивался во все нарастающий грохот орудий.

— Жернаков, ты слышишь? — Сироткин попытался поднять товарища и вдруг почувствовал, что тот как-то подозрительно тяжелеет в его руках. — Слышишь, как гукает? Не иначе, наши начали наступать. Вот и дождались праздника… День запомни сегодняшний — девятнадцатое. — Он закричал, наклонившись над умирающим, стараясь, чтобы тот обязательно услышал его: — Девятнадцатое… ноября! Запомни!..

В конце января лютые зимние морозы ослабли и повалил густой снег. Сталинград стоял мужественно. Изуродованные танки, бронетранспортеры и трупы немецких солдат и офицеров громоздились на сожженных улицах.

Войска 62-й армии генерала Чуйкова наступали. Неизвестно, откуда взялись силы у обмороженных, измученных непрерывными боями солдат и матросов, но они отжимали фашистов от Волги, выбивали из насиженных окопов, блиндажей, разбитых домов и глубоких подвалов.

Взвод автоматчиков младшего лейтенанта Петухова вел бой на Карусельной улице за дом 28. Усатый автоматчик дядя Ваня все время рвался вперед, словно только от его усилий зависело освобождение города.

— Хлопцы, прорвемся к Мамаеву кургану, покажу вам наш Тракторный, — говорил он мечтательно, щуря глаза от яркого снега, — а удастся — свожу на завод. Может, что-то от него осталось. Цех покажу, мой токарный станок… Я на «ДИПе» работал.

— Только зря не егози, а то фашист дырку в шапке сделает, — урезонивал его старшина Макарчук.

В снежной коловерти автоматчики поднялись в атаку и с ходу взяли немецкий окоп. Впереди, перегораживая узкую улицу, стояло разрушенное здание. Взрывом бомбы обвалило угол и вырвало рамы с остатками выбитых стекол. Рядом с Сироткиным находился младший лейтенант Петухов. Голова перевязана грязным бинтом, лицо черное от копоти. Белки глаз и зубы сверкали, как у негра. Он подтянул к себе полевую сумку и достал красный карандаш. Неторопливо принялся затачивать.

Сироткин знал, что командир мечтал стать художником.

— Сироткин, тебе нравится закат? — спросил младший лейтенант почти мечтательно.

— Закат как закат, — удивился его вопросу Сироткин. — До заката ли сейчас?

— Всмотрись. Сегодня особый закат. В природе не бывает двух одинаковых закатов. Запомни это.

Сироткин критически посмотрел в совсем еще мальчишеское лицо младшего лейтенанта Петухова. Губы пухлые, на щеках нежные белые волоски. «Еще не бреется», — растроганно отметил он.

Глухой лязг металла насторожил Сироткина. Из снежной бури вырвался приземистый танк. Башенный стрелок ошалело садил из пушки и пулемета.

— Фашистские танки, товарищ лейтенант! — охнул Сироткин. — Не сдаются, гады!

— Окружены. Никуда теперь не денутся! — улыбнулся командир взвода. — Ты, Сироткин, посмотри, какой закат. Красный закат и красный снег. И на этом снегу фашистские танки. Картина! — Он внимательно посмотрел вдоль улицы и громко крикнул, прижимая ко рту руки в теплых перчатках: — Бронебойщики, патроны беречь! Пока танк подойдет, мы с тобой и закурить сумеем. Приготовить нашу сталинградскую артиллерию. Прицел, трубка прежние! — посмеиваясь, закончил он. Принялся сматывать с головы грязный бинт. Отмерив нужную длину, отрезал. Начал связывать немецкие гранаты. — Сироткин, а ты мало гранат у фрицев цапнул. Мало!

Вырвавшись из снега, головной танк ударил из длинной пушки. Снаряд разорвался перед бруствером окопа.

— Недолет! — побелевшими губами сказал Сироткин, плотнее вжимаясь в землю. Начал злиться на самого себя, что вздрагивал при каждом взрыве и никак не мог привыкнуть к каждоминутной опасности. Ведь он не новобранец, а обстрелянный солдат. Окоп оказался мелким, и он про себя обругал гитлеровских солдат за нерадивость. А поразмыслив, решил, что окоп попался старый — тех первых дней, когда фашисты чувствовали себя уверенно и рассчитывали на скорую победу. Сейчас многое изменилось. 6-ю армию Паулюса наши войска успешно громили под Сталинградом.

Прислушиваясь к выстрелам танковых пушек, Сироткин отчетливо различил лязг железа. Приподнял голову: головной танк стоял, окутанный черным дымом. К подбитому фашистскому танку, пересекая под углом улицу, двинулся на помощь второй танк, стреляя на ходу из пушки и пулемета. Из окопа выскочил автоматчик. Путаясь в полах шинели, побежал к танку, прыгая из стороны в сторону.

— Ложись! — свирепо закричал Сироткин.

Автоматчики и бронебойщики дружно начали бить по появившемуся танку, не причиняя ему вреда.

— Вперед, сталинградцы! — хрипло выдохнул осипшим голосом командир взвода и первым выскочил из мелкого окопа. Побежал, прижимая к груди связку гранат. — Вперед!

Сироткин не мог понять, почему он замешкался и сразу не выпрыгнул из окопа вслед за младшим лейтенантом Петуховым. Командир бросился со связкой гранат навстречу T-III. Он решил любой ценой остановить его, прежде чем тот подойдет на помощь к подбитой машине. Бежал зигзагами, часто спотыкался, падал и снова мчался навстречу стальной коробке.

— Командира убило! Убило младшего лейтенанта Петухова! — понеслась тревожная весть по окопам.

Сироткин много уже перевидел смертей, но сейчас не мог сдержать слез. В два прыжка вбежал по разбитой лестнице на второй этаж соседнего дома. Примерился и швырнул в ближний танк связку гранат. Тяжелый груз ударился о башню и скатился к узким прорезям жалюзи над мотором. Сильный взрыв оторвал стальную коробку от мерзлой земли.

— Вот и все, — тихо выдохнул Сироткин, чувствуя страшную усталость. Ушанкой вытер пот со лба. «Ах ты, младший лейтенант, младший лейтенант, — подумал он с болью о командире взвода. Перед глазами стояло мальчишеское лицо Петухова с припухлыми губами. — «В природе не бывает двух одинаковых закатов», — вспомнил он его слова. — И какие восторженные при этом были у него глаза. И вот нет тебя, друг».

Заскрипели осыпающиеся кирпичи. По лестнице, озираясь, осторожно поднимался парторг взвода.

— Иван, ты здесь?

— Здесь, — Сироткин направился к проему двери.

— Похоронить надо командира, — тихо вымолвил парторг. — Сумка с документами у меня. Вот партбилет. На нем кровь командира. — Он протянул билет Сироткину: — Держи. Найдешь адрес командира. Родным напишем, как он храбро воевал.

Сироткин задумчиво смотрел на партийный билет. Старался запомнить на всю жизнь лицо смелого командира взвода.

— Пора и тебе, Иван, вступать в партию. Примем тебя здесь, в Сталинграде, — услышал Сироткин глухой голос парторга.

Сироткин опустился на ступеньку разбитой лестницы, открыл полевую сумку Петухова и достал потрепанный блокнот. На каждом листке зарисовки солдат его взвода. Одни чистят оружие, другие перематывают портянки, третьи пишут письма. Нашел и старшину Макарчука, санинструктора Ульяну. Младший лейтенант рисовал девушку с большим вниманием. «Наверное, любил он Ульяну, — подумал Иван. — А скрывал от всех!»

Листая страницы, наткнулся на последний рисунок. Солнце наполовину задернуто облаками. Из темноты выползают танки. Еще бросок — и стальные башни загородят солнце. «В природе не бывает двух одинаковых закатов…»

Перед чистым листом из ученической тетради Сироткин задумался. Много раз он собирался написать заявление в партию, но не решался. Не совершил ни одного подвига. Воевал, как все. А член партии должен быть самым лучшим. Представил свой недолгий, но трудный солдатский путь. Кажется, всегда поступал правильно. Вышел из окружения, сбил «мессершмитт» из своего «дегтяря». А сейчас подорвал танк. Вот, пожалуй, и все его достижения на войне. Он не думал хвалиться этим. Просто подводил итоги своего трудного солдатского пути!

Сироткин решительно наклонился над листком и, сильно нажимая на карандаш, старательно вывел: