Дежурный по звездам

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

— Нам по пути, — улыбнулся майор Федоров и с открытой симпатией посмотрел на шагающих рядом с ним лейтенантов Кузовлева и Захарушкина.

Эти ребята нравились ему: и своим подтянутым видом, и собранностью, и четкостью во время полетов. Кузовлев и Захарушкин — ведущий и ведомый — представляли собой идеальную боевую пару. С ними хорошо работать, легко летать.

Замполит жадно затянулся сигаретой и тут же бросил, тщательно затерев окурок носком ботинка. Он еще не остыл от полета и, как все летчики после больших перегрузок в воздухе, скорости и огромной высоты, словно первый раз открывал для себя земной мир, наслаждаясь его красками, свежим воздухом и возможностью просто спокойно дышать и идти. Изредка он посматривал на высокое небо, подмечал растрепанные белые облака, будто старался отыскать там, наверху, следы своего скоростного истребителя.

Лейтенанту Кузовлеву было знакомо это всегда новое чувство — узнавание земли. Каждый раз сам переживал его, вернувшись из полета. Он понимал состояние Федорова и не начинал с ним разговор, давая возможность тому окончательно освоиться.

Летчики еще не вышли из зоны стоянки истребителей, и воздух доносил запахи керосина, масла, которые долго держались на рулежной дорожке и взлетной полосе.

— Вы перехватили цель? — спросил Федоров и устало прикрыл глаза, мысленно анализируя полет Кузовлева.

Он и сам все время думал о своем полете, детально разбирал каждую его часть по степени трудности: взлет, полет по маршруту, перехват цели и посадка. Кажется, все случилось именно на маршруте. Там он потерял время. Попал в сплошную облачность и отклонился от заданного курса. Несколько секунд ушло на исправление ошибки. «Противником» был майор Карабанов. За ним только следи: умелый пилот. Хорошо маневрировал.

Кузовлев молча вздохнул.

— Товарищ лейтенант, вы меня слышите? — замполит повторил свой вопрос и недоуменно посмотрел на шагающего рядом с ним летчика.

— Боюсь, что не обрадую вас, товарищ майор. Цель не перехватил!

Захарушкин от неожиданности даже остановился.

— Ты что, Володька? — предостерегающе дергал он товарища за рукав. — Ты что мелешь? В своем уме? Вы не верьте ему, товарищ майор, не было случая, чтобы Володька сплоховал, — заверял Захарушкин. — В штабе можно документацию поднять. Всегда выполнял задания. Я — другое дело. — Он развел руками. — Я и в отстающих ходил!

— Я знаю, что говорю, — упрямо сказал Кузовлев. — Меня не надо защищать.

— Не горячись, парень! — Захарушкин озабоченно притянул к себе товарища. — Проявят пленку и разберутся. Дешифровщик точно скажет: перехватил цель или не перехватил. Товарищ майор, считайте, что мы с Кузовлевым упражнение выполнили. У меня уже два классных перехвата. Переведите из отстающих. Надоело слушать, как склоняют мою фамилию. Кто плохо летает? Захарушкин. Кому надо повторить упражнение? Захарушкину. Кого отстранить от полетов? Захарушкина. И так далее. Надоело!

— Лейтенант Захарушкин, кажется, Кузовлев не уполномочивал вас вести за него переговоры, — строго сказал замполит. — Мне нравится честность вашего ведущего. Надо быть уверенным в своих действиях. А особенно нам. Служим мы в войсках противовоздушной обороны и обязаны любую цель сбивать с первой атаки.

«Да, трудный выдался полет», — размышлял Кузовлев, слушая замполита. Но если разобраться, то легких полетов и ждать нечего. Он поймал цель на исходе маршрута. Но кому нужен такой перехват? Бомбардировщик уже давно успел бы сбросить свой опасный груз.

— Плохо, товарищ Кузовлев, я не узнаю вас! — задумчиво сказал майор Федоров.

— Хуже некуда! Попрошу майора Карабанова запланировать мне еще один вылет на перехват.

Майор Федоров свернул в сторону штаба, а летчики направились в столовую. Захарушкин выждал, пока замполит дошел до конца кирпичного дома и, резко обернувшись к другу, сказал:

— Какая тебя муха укусила? Взял и наговорил на себя черт-те что! — Он внимательно всматривался в глаза товарища. Черные зрачки Кузовлева сузились от гнева.

— Отстань, Константин. Прекрасно понимаешь — иначе я поступить не мог.

— Засветку видел? Чего тебе еще надо? Не пойму, к чему ты шум поднял? Удивить кого решил? Так бы все спокойно провели выходной день, а после твоего признания и командиру эскадрильи с замполитом не поздоровится от командира полка. «Плохо учите, — скажет. — Принять у Кузовлева зачет по производству полетов безотлагательно». Вот тебе и погуляли в выходной!

— Я поразил цель на выходе за рубеж перехвата.

— Главное, что поразил. Что тебе надо еще? Начальник внесет в графу: вылет состоялся, цель поражена. Галочки сошлись.

— Брось, Костя, шута разыгрывать! Ты меня не собьешь! Кого мы хотим обмануть своими формальными галочками? Если бы был настоящий противник, то нашего аэродрома уже не существовало бы. Усек?

— Теоретически правильно. Но пока у нас не война.

— Не надо грешить против совести. Мы с тобой тренируемся не для показа высшего пилотажа на авиационных праздниках в Тушино. Нам никогда нельзя забывать, что настоящий противник может появиться в любую секунду. И надо готовить себя к этому, а не к отчету с формальными галочками.

— Ты фантазер, Володька. Если объявят настоящую военную тревогу, вылетишь на перехват не один. А я для чего? И собьем, не волнуйся. А пока войны нет, на жизнь надо смотреть оптимистически. Сегодня в Доме офицеров танцы. Зоя с Надей будут. Рванем? Такое ведь не всегда у нас. А вылетов хватит за глаза! Ну, ты как?

— Отстань с ерундой! Я должен был обить с первой атаки. Не сумел — виноват! Ты вылетишь на перехват, тебе отвечать. Вылет второй пары и третьей — страховка. Не думаю, что во время войны ты будешь летать лучше!

— Спасибо за чистосердечное признание. — Захарушкин рукой потер лоб. — Знаю, почему злишься. Приревновал к Наде.

— Балда!

Захарушкин, громко насвистывая, свернул на тропинку, которая вела вправо, в сторону Черных скал.

Кузовлев остановился на краю рулежной дорожки. Не первый раз они схватывались с Захарушкиным, а бывало, порой и не разговаривали по нескольку дней. Потом мирились и громко хохотали, вспоминая свои глупые пререкания. Сейчас причина ссоры куда серьезнее. Почему Константин выступил против простых и ясных вещей? В военном училище и инструктор внушал: летчик-истребитель живет для воздушного боя. Разве можно себя так настраивать — сейчас учеба, как летаю — неважно, а во время войны покажу класс? «Тяжело в ученье, легко в бою». Зачем забывать это золотое правило? Каждый полет должен быть с полной отдачей, как в боевой обстановке. Только тогда можно подготовить себя по-настоящему к любому испытанию.

Пренебрежительное отношение к полетам появилось у Захарушкина не сегодня. Он давно уже поговаривал о главных и второстепенных полетах. Второстепенные — все учебные. Не удался перехват — не беда. Слетаю еще раз. А во время войны покажем себя, никого не пропустим! «Тоже мне, герой бумажный!» — с беспокойством подумал Кузовлев. Он чувствовал особую ответственность за каждый вылет. Не делил их на тренировочные и боевые. Всегда прикидывал: а как бы поступил с настоящим противником? И получилось, что в этот раз — промазал. Неприятно признавать свою ошибку, но это лучше, чем ее отрицать. Командир эскадрильи с замполитом проведут разбор. Неужели Костя не понял всей серьезности и важности его слов? А как другие товарищи отнесутся к его заявлению?

В таких невеселых размышлениях Кузовлев провел весь оставшийся день.

Сержант Сироткин понял, что во время последнего полета в эскадрилье что-то произошло. Он со всеми подробностями вспоминал весь этот длинный и хлопотливый день — от подъема до полетов. Все самолеты отлетали хорошо, не выходили из строя рации и строгие приборы электроники. Техсостав эскадрильи справился со своими задачами. В этом была и его, механика самолета, заслуга. Но что же тогда обеспокоило майора Карабанова? О своей тревоге Сироткин рассказал старшему лейтенанту технической службы, но тот, не дослушав его до конца, засмеялся, морща курносый нос:

— Сироткин, ты что, психологию изучал? Ну проверь себя: скажи, что мне сегодня хочется делать? — Он нетерпеливо вертел головой, поворачиваясь к Сироткину то одной, то другой стороной обветренного, задубевшего на ветру лица, и его маленькие светлые глазки хитро помаргивали. — Ну; скажи?

Сироткин обиженно молчал.

На другой день, прислушиваясь на аэродроме к оживленным разговорам, он узнал, что Кузовлев не перехватил цель.

В летном полку и летчики и техники — одна семья. Механики самолетов, специалисты по приборам, радисты, оружейники и укладчики парашютов — первые помощники пилотов. В дни полетов все в одинаковых синих комбинезонах, без знаков различия. Летчики умеют по-настоящему ценить золотые руки специалистов. В кажущейся простоте обращения, которая принята в авиации, беспрекословен авторитет командира. Его слово — закон для каждого механика самолета и инженера технической службы.

— Товарищ командир, самолет к вылету готов! — торжественно летит по линейке рапорт за рапортом.

Техники и механики докладывают задорно, они по-настоящему влюблены в свой нелегкий, но романтичный труд.

Сироткин очень переживал за своего командира. Ладно бы кто другой, а то Кузовлев — его командир!

— Товарищ командир, — взволнованно обратился он к Захарушкину. — Лейтенант Кузовлев вчера не выполнил перехват. Прицел подвел?

— Прицел тут ни при чем. — Захарушкин усмехнулся. — Сам виноват! Пропустил цель!

Сироткин ожидал, что Захарушкин заступится за своего товарища, как-то оправдает. Такой ответ, а особенно улыбка, которая едва заметно промелькнула на лице лейтенанта, обидели механика. Он недовольно нахмурил брови и зашагал к своему инструментальному ящику…

Оторвав листок от календаря, Кузовлев задумчиво повертел его в руке. «Июль. Двадцатое. Восход солнца в четыре часа тридцать минут, — медленно прочитал он, проникаясь к сообщению астрономов особым интересом. — Долгота дня: шестнадцать сорок. Заход солнца в двадцать пятьдесят семь».

— А у нас солнце здесь живет совсем по другим законам! — громко сказал сам себе Кузовлев.

Он отдернул тяжелую темную штору. Открыл окно и посмотрел на улицу. Напротив общежития девчонки прыгали через веревочку, вокруг них носились неугомонные мальчишки с футбольным мячом. Белая ночь перепутала представление о времени. Детям давно бы надо спать, а они играют вовсю и сна ни в одном глазу. Кузовлев хотел посмотреть на часы, но поленился подойти к тумбочке.

За окном завывал северный ветер, и от его ударов вызванивали стекла: то глухо басили, то чуть-чуть заунывно тинькали. Море штормило. Льдины исчезли, только кое-где мелькали их осколки. Песок около уреза воды потерял золотое свечение и сливался с серо-зеленой тундрой. Кузовлев до сих пор не мог привыкнуть к загадочному свету пепельных светлых ночей. Ходил взбудораженный, забывая о сне и отдыхе. Ему вдруг показалось, что он на юге: ворвался свежий ветер, прогретый солнцем, и зашумели ярко-зеленые деревья. Зажмурив глаза, постарался узнать их по особым приметам. Березы — они потряхивали листвой осторожно, вызванивая, шуршали малюсенькими колокольчиками. Молчаливые ели прослушивались хуже, едва можно было различить, как иголки острой хвои скребли одна о другую.

Кузовлев вспомнил крутой берег Волги, с раскатистыми гудками пароходов и самоходных барж. За двадцать дней, проведенных на волжском аэродроме, он отогрелся от холода и промозглой сырости тундры, забыл о бесконечных, надоедливых дождях. А по возвращении на Песчаную косу начал снова привыкать к Северу.

На лице держался еще загар, но солнце на берегу холодного моря заменяла кварцевая лампа в кабинете физиотерапии. В понедельник по расписанию занятий два часа отведено врачу для лечебных процедур. Однажды Захарушкин зачеркнул «День врача» и размашисто написал красным карандашом: «День солнышка!» «Костя шутник, он всегда что-нибудь придумает», — тепло подумал Владимир о товарище.

На столе перед Кузовлевым лежала раскрытая тетрадь. Собрался написать Наташе письмо, но не знал ее адреса. Он думал о ней неотступно, хотел узнать о ее здоровье, пожелать ей счастья, которое, по его мнению, возможно лишь вместе с ним. Он подчас ругал себя за самонадеянность, но какое-то внутреннее чутье подсказывало ему, что и она помнит о нем.

«Что я мучаюсь! Надо написать в Большой театр, а там ее найдут!» Пошел в коридор за шариковой ручкой. Помнил, что оставил ее в меховой куртке. В полутемном коридоре разлеглась большая кавказская овчарка с круглой львиной головой и обрезанными ушами.

— Это ты, Альма?

Собака приветливо застучала хвостом. В поселке бегало много собак, но особой симпатией пользовалась именно она, Альма. По первому пароходному гудку она прибегала на пристань. Моряков встречала злобно, обнажая желтые клыки. Старожилы рассказывали, что пьяный матрос сбросил с танкера Альму, и она не забыла предательства.

Кузовлев едва успел вывести первую строчку: «Здравствуй, Наташа!», как в коридоре раздался лай. На лестнице послышались тяжелые шаги. Казалось, что идущий проверял прочность каждой ступеньки. Навалившись передними лапами на дверь, собака, царапая острыми когтями филенку, изготовилась к броску.

— Кто там? — спросил Кузовлев, на всякий случай оттаскивая Альму.

— Свой, открывайте, — услышал он знакомый голос замполита.

Альма начала добродушно повизгивать, вилять хвостом. Майор Федоров вошел с чемоданом, извинился.

— К капитану Черняку жена прилетела. Уступил им свою комнату.

— А Людмила Ивановна? Разве вы ее не ждете? — Кузовлев вопросительно посмотрел на замполита, ожидая ответа.

— Строители обещали сдать дом через два месяца… Подожду пока… Дочка подрастет… Где тут у вас свободная койка?

— Под окном… Товарищ майор, я могу поменяться.

— Дует? — замполит протянул руку к шторе.

— Немного есть… А сегодня злой ветер с моря… Мы с Костей газеты прикалываем.

— Газеты рекомендую читать… Мало погрелись на солнышке?

— Июль-батюшка не ко всем добрый, — сказал, улыбаясь, летчик. — Погода взялась нас закалять. Готовит к зиме.

— У вас березкой пахнет.

— Костя постарался, — сказал Кузовлев. — Перед отлетом наломал веников. Любим мы париться.

— А кто из русских не любит попариться? Пожалуй, таких и не отыскать, — улыбнулся замполит. — Я вам не помешал? Только честно.

— Нет, письмо вот пишу.

— Родителям?

— Одной знакомой, — смущенно улыбнулся Кузовлев. — Хорошую девушку встретил в поезде… Даже неудобно сказать — балерину! Она такая необыкновенная, если бы вы ее увидели — она бы вам очень понравилась, честное слово, поверьте мне…

— Пишите, пишите, а второе письмо обязательно отправьте отцу Сироткина. Порадуйте старого фронтовика — сын служит хорошо. Вы ведь с ним знакомы. — Майор Федоров нетерпеливо промерил комнату от одного угла до другого. — Книг у вас много. Молодец.

— Майор Румянцев снабдил. Многое оставил из своей библиотеки.

— Вот сейчас попьем чайку и почитаем, — обрадованно сказал Федоров.

Он любил отдыхать с книгой в руках. Иногда возьмет с вечера на час-другой полистать, а не заметит, как ночь пролетит. С детства зачитывался до утра. Эта привычка осталась на всю жизнь.

И они вместе, гость и хозяин, принялись весело хлопотать на кухне и резать бумагу для утепления окон, чтобы можно было скорее сесть за книги…

В парковый день на аэродроме затихал свистящий рев турбин. Устанавливалась звенящая тишина в тундре и на море. Без страха перелетали на корм с озера на озеро гуси и утки. На взлетно-посадочной полосе вместо моторов в тихие дни жужжали пчелы. Полоса не шире обычного колхозного поля или любой лесной солнечной поляны, которую можно встретить где-нибудь под Тамбовом. Только здесь вместо травы асфальтированные дорожки.

Тундра рядом, прямо за стоянками самолетов. На каждой мочажине, как на тумбе, стоящей в воде, ковры из стелющихся березок и ивок. Эти островки — постоянное пристанище куропаток. Подросшие щенки песцов нет-нет и осмелеют, прибегут греться на бетонные плиты полосы. А пока они прячутся от крачек. За первой стаей чаек садится вторая, затем третья. Птицы прилетают клевать мелкие камушки и крошки бетона. Прогретый воздух несет запах болот и торфа. За низким горизонтом где-то чумы ненцев и стада оленей. Оленеводы пригнали животных с Полярного Урала к морю, спасаясь от комаров и слепней.

В парковый день летчики находятся в классах. На СКП место руководителя полетами занимает заместитель Здатченко по инженерно-технической службе. Всепогодный истребитель вооружен грозным оружием. Много надо знать техникам и механикам, чтобы обслуживать такую машину.

Сегодня внеочередной парковый день. Назначен он после ЧП. В среду, во время полетов третьей эскадрильи, один летчик заметил какую-то неисправность и прекратил разбег своего истребителя. Полеты сразу отменили. Полковник Здатченко приказал проверить все боевые машины под личную ответственность инженера полка, чтобы впредь исключить все предпосылки к происшествиям. Отдав нужные распоряжения, он приказал шоферу ехать на стоянку третьей эскадрильи, чтобы самому разобраться в случившемся.

Полковник жадно курил. Его лицо выражало крайнее раздражение, а сросшиеся густые брови были строго нахмурены. Думал о виновнике срыва полетов — механике по приборам. Его придется наказать, а летчику, вовремя прекратившему полет, объявить благодарность.

Механик по приборам стоял перед Здатченко, испуганно моргая, прижимая руки к бокам. Беспрестанно шмыгал красным носом.

— Вы поняли, что наделали?

— Товарищ командир, я не хотел. Все винты прикрутил. Я не хотел этого! — Механик вдруг трескуче закашлялся, сотрясаясь всем телом.

— Лейтенант, — глухо сказал командир полка и недовольно посмотрел на техника самолета, — разве вы не заметили, что механик болен. У него грипп. Немедленно отправьте его к врачу. А вас, техник-лейтенант, я должен наказать!..