Дежурный по звездам

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

На вечерах в Доме офицеров тон задавали летчики из третьей эскадрильи майора Карабанова. Они появлялись в зале все вместе, благоухая свежестью, в старательно отутюженных кителях и брюках. Девушки оживлялись, а музыканты самодеятельного оркестра начинали играть слаженнее и с особым старанием.

Лейтенант Кузовлев шел с друзьями на танцы. Он сдался на уговоры товарищей: захотелось увидеть знакомых учительниц. Надя нравилась ему. Она была похожа на Наташу, о которой он думал постоянно. Глубокие серые глаза Наташи, круглое лицо с милыми ямочками, даже едва заметные веснушки — все это было для него бесконечно родным. Ему казалось, что он знает свою Наташу всю жизнь. «Наташа — это судьба», — часто думал Владимир. Он твердо верил, что они обязательно встретятся…

А с Надей совсем другое. Эта милая девушка нравилась ему своей добротой, общительностью. Она очень любила детишек и всегда подробно рассказывала ему о них, делилась своими тревогами и заботами. Он всех их знал по именам. И сейчас ему не терпелось узнать последние новости. Что там еще они натворили за долгую неделю? Учительницу больше всех огорчал неугомонный Хосейка. Кузовлев представил себе этого озорного черноглазого паренька, который обязательно что-нибудь напроказничает. Вместе с Надей радовался успехам прилежной девочки Небене, восхищался рисунками Окси. Девочка несомненно обладала талантом. Ей нужно помочь поступить в художественное училище. В Надином классе двадцать пять учеников. И все разные. Но каждый чем-то интересен. Кузовлев вспомнил свой последний разговор с Хосейкой.

— Почему ты не любишь решать задачи, Хосейка? Надежда Кирилловна жаловалась на тебя. Математика в жизни нужна. Я по себе это знаю. Кем ты хочешь быть?

— Капитаном, а может быть, летчиком, — опустив голову, буркнул мальчишка.

— Понял тебя, Хосейка. Но пойми и ты, капитаны пароходов и летчики всегда дружат с математикой. Как ты найдешь дорогу в тундре, если заблудишься?

— Отыщу Полярную звезду и погоню на нее олешек. Хей-хыть, хей-хыть!

— А если Полярная звезда будет закрыта облаками? Что ты будешь делать?

— Лягу спать. Заберусь в чум. Облака раздует ветер. Выглянет Нгуен.

— А у тебя есть компас? Ты знаешь, что по нему можно находить дорогу?

— У меня есть компас. Стрелка не врет, но Нгуен лучше.

— Ты должен хорошо учиться, Хосейка.

— Тарем, тарем — хорошо, ладно.

Кузовлев с радостью ожидал встречи с Надей. Он обязательно расскажет ей о книге, которую получил от замполита Федорова. В ней много интересного о походе «Челюскина», об Отто Юльевиче Шмидте и отважных полярниках. Вспомнил недавний спор с Надей о профессиях. Она с апломбом сказала, что ее профессия вечная, а военные летчики не всегда будут нужны. Владимир тогда обиделся и не стал с ней спорить. Сегодня он был готов продолжать с ней спор. Настанет время, когда, может быть, не нужны будут военные, но профессия летчика не исчезнет. Появятся новые конструкции самолетов. Их можно будет освоить. А как же космос? Туда люди будущего будут летать, как мы сейчас в Крым. Кто же их поднимет в воздух? Конечно, летчики. Может быть, называть их будут как-то по-другому, например аэронавтами или космонавтами. Новые самолеты будут стартовать со специальных площадок, а аэродромы окажутся ненужными и их перепашут. На месте бывших взлетных волос будут расти яркие цветы или заколосится пшеница. Это уж где как. Профессия летчика героическая. В этом нет преувеличения. Он и не думал набивать себе цену. Но откуда знать Наде, простой учительнице, что в полете часто создаются аварийные ситуации и тогда выручает только самообладание, выдержка, трезвый расчет и мгновенная реакция. Разве каждому под силу такое? Эти качества характера летчик вырабатывает во время учебы и полетов. «Может быть, я буду летчиком!» — вспомнил Кузовлев слова Хосейки. — Правильно решил. Нам нужна хорошая смена». Кузовлев любит свою специальность. И если бы пришлось жизнь начинать сначала, снова бы подал документы в летное училище.

Кузовлев задумался и не заметил, что отстал от товарищей. Они были уже далеко впереди. Даже доски мостовой, которые гудели сегодня под ногами рассерженными басами, не привлекали его внимания.

В зале он не сразу отыскал знакомых учительниц. Было душно. Музыканты настраивали инструменты, и первые аккорды скрипки и аккордеона смешивались с гулом голосов и веселым смехом. Кузовлев увидел Захарушкина. Тот проворно пересек зал и подошел к девушкам, которые приветствовали его радостными восклицаниями. Кузовлев присоединился к их компании.

— Здравствуйте, девушки, — сказал он глухо, завидуя Захарушкину, который с удивительной легкостью заводил знакомства, нес чепуху, приковывая всеобщее женское внимание.

Надя холодно посмотрела на него и, словно задавшись целью позлить его, прижалась плечом к Захарушкину, вызывающе громко смеялась. Кузовлев никак не мог понять, что с ней происходит. Видимо, сегодня не получится у них душевного разговора. И уже пожалел, что пошел на поводу у Захарушкина — поперся на танцы. Радость от встречи, о которой он думал, пропала. На какой-то миг с неприязнью подумал о Захарушкине: уж не он ли что-то наговорил о нем Наде. Ему стало не по себе. Стоял как неприкаянный.

Заиграли фокстрот, и пары потянулись к центру зала. Захарушкин быстро подхватил Надю, уверенно повел ее в такт музыки. Кузовлев сел на стул недалеко от оркестра.

— Владимир, почему вы сегодня такой неразговорчивый? Что случилось? — спросила Надя, когда Захарушкин подвел ее после танца к сцене. — Вы не умеете злиться. Это вам не идет. Я разглажу ваши морщинки. — Она осторожно потерла его лоб.

Ее прикосновение произвело чудесное действие. Кузовлев оттаял, почувствовал всю глупость своей обиды. За что он, собственно, обиделся? Не так посмотрела? А как ей смотреть на него? Разобраться — он ее совершенно не знает, а по одному впечатлению судить нельзя. Не знает он хорошо и Наташу, о которой так много думает день и ночь. Наверное, так устроен человек, чтобы постоянно о ком-то думать. До сих пор не знает — любовь у него к Наташе или только увлечение? А свою единственную девушку, может быть, он еще не встретил? Не окажется ли она где-то здесь? Он внимательно всматривался в лицо Нади, Те же веснушки и глубокие ямочки на щеках, что и у Наташи. И глаза красивые — большие, с длинными ресницами…

— Второй танец мой, — решительно сказал Кузовлев и взял Надю за руку.

То и дело рядом с ними оказывался Захарушкин с Зоей. Они нарочно толкали их, но ни Кузовлев, ни Надя не обращали на это внимания. Более того: Константин его не раздражал, как прежде. Сейчас он прощал ему все его мальчишеские выходки.

— Надя! Надежда Кирилловна! Я с ног сбилась, — громко позвала школьная нянечка, запыхавшись вбегая в зал.

— Что случилось?

— Мальчишка из изолятора убежал.

— Кто?

— Хосейка..

— Я его уложила в постель. — Надя растерянно посмотрела на Кузовлева. — Врач подозревает воспаление легких. В море рыбу ловил. Днем мерила температуру: тридцать восемь и девять! Что теперь с ним будет?

Учительницы раздетые выбежали из Дома офицеров. Кузовлев и Захарушкин последовали за ними, надеясь помочь в случившейся беде.

— Надо доложить дежурному по части. Пусть объявляют тревогу, — серьезно сказал Захарушкин.

— Правильно, — согласился Кузовлев.

— Думаешь, мальчишка далеко убежал? — спросил Константин.

— В тундре поди-ка найди его, — резонно заметил Владимир, да и ночью запрещено подымать вертолеты.

— Разве это ночь? — пожал плечами Константин. — Так, одно название. Я в штаб! — Захарушкин свернул на широкую улицу.

Кузовлев и другие офицеры прибежали в интернат. Полуодетые дети выглядывали из открытых дверей спален.

— Ты Небене? — спросил Кузовлев у девочки с черными косичками.

— Я Окся.

— Окся? Художница?

Девочка покраснела и спряталась за спину подруги.

— Небене, — спросила Зоя взволнованно, — вы с Оксей должны знать, куда убежал Хосейка.

Из спальни вышла девочка в оленьей малице. На голове красный платок.

— Чум надо искать. Отец Хосейки стоял около озера Ямбо-то.

— Далеко озеро?

— Далеко, близко — не знаю. Два раза олешек надо кормить, пока они добегут с нартами.

— Я слышала, олени за один перегон пробегают пятнадцать километров, — вспомнила Надя.

— Надя, проведи меня в кабинет директора. Надо позвонить командиру полка, — сказал Кузовлев.

Он не успел набрать номер, как вдруг, сильно завывая, разорвал сонную тишину поселка ревун. Сирена непрерывно гудела, поднимая людей с постелей, вселяя тревогу и беспокойство.

— Тревога! Я должен быть в полку. Отыщем Хосейку, не волнуйтесь, — успокаивал он взволнованных учительниц.

Вездеход круто развернулся и пошел через тундру, кроша стальными гусеницами нерастаявшие наметы снега, лед, камни, пересекая мелкие ручейки, речушки и расплесканные озерца.

Сержант Сироткин долгим взглядом провожал уходящую машину, пока она не скрылась в низине. Плотнее закутался в зеленую плащ-палатку и хмуро посмотрел на черное, облачное небо. Ветер еще доносил до него подвывающий звук мотора. Шофер несколько раз глушил его на коротких остановках и высаживал очередного солдата или офицера. Растянувшись широкой цепочкой, они должны дойти до озера Ямбо-то и отыскать мальчика.

Сироткина ночью подняли по тревоге. С вечера он не находил себе места от зубной боли, только пригрелся — разбудили. Сейчас он дрожал от пронизывающей сырости. Мелкий дождь сек лицо косыми струями, заливал сапоги, холодил руки, а зуб разболелся с новой силой.

Сироткин недовольно смотрел на темную стену дождя. По такой погоде вертолет не выпустят. В другое время он бы радовался открывшемуся перед ним бескрайнему простору. Он любил тундру, но сейчас не обращал внимания ни на бугры мочажин, ни на маленькие, гибкие, стелющиеся по земле стволы карликовых березок.

Пригнув голову к груди, Роман неторопливо брел вперед. Иногда он цеплялся сапогами за крепкие ветви и с трудом удерживался на ногах. Один раз нагнулся и рванул ветку на себя. Но вырвать не удалось. Он удивленно рассматривал толстенький стволик с черточками. Березка! Встреча со знакомым деревом обрадовала. Ствол чуть тоньше мизинца, а веточки — соломинки. Кругленькие листочки — копейки. Сироткину стало стыдно: у них в деревне считалось преступлением сломать или срубить без дела ветку дерева. Он задумчиво смотрел на маленький листок с острыми зубчиками. Осторожно растер его между пальцами. Знакомый запах до боли напомнил родные места. Перед домом у них стояли высокие белоствольные березы, шелест их листьев он часто слушал по вечерам. Он отпустил деревце. И тут же увидел вытянувшуюся маленькую ивку. Нахлынувшие воспоминания согрели. Сироткин пристальнее вглядывался в тундру, и она оживала перед его глазами. Из-под каждого камня, кочки вытекали прозрачные шумные ручейки. Сталкивались между собой, сплетались, как косички. Какие они здесь тоненькие, маленькие. В Защигорье ручьи совсем другие — полноводные, длинные, веселые, и называют их уважительно и поэтично: Светлый ручей, Глубокий, Звонкий. В Светлом берут воду для питья. В Глубоком ловят крупных окуней и щук. А у Звонкого молодежь собирается. Сидят, отдыхают, слушают мелодичные переливы.

Забытые избяные запахи неожиданно нахлынули на него: подходившего теста, молока и вареной картошки. Пошуровать бы сейчас рогачом. Вытащил бы из пода печи упревшие в чугунке щи. Когда он ел, мать любила стоять рядом, подоткнув под фартук руки. Где как не за едой поговорить с сыном, посмотреть на него.

Ручейки у Романа под ногами ускоряли свой бег, громче переговаривались между собой. «Спешу!» — «Бегу!», «Спешу!» — «Бегу!».

Новый порыв ветра принес далекий гул мотора. Роман остановился, прислушался. После аэродрома удивительная тишина — не гудели проносящиеся машины, не скребли металлические щетки. Он с детства любил лес. Лапник елей и листва деревьев надежно укрывают от сырости. Даже в самый ливень можно отыскать сухое место под елью и узнать, кто там побывал. Прятался беляк: натряс белых шерстинок, отсиживался косач: обронил иссиня-черное перо.

Неожиданно выпорхнула стая птиц, замелькав серыми пестринами крыльев. Куропач прокричал, и стая, недалеко отлетев, ткнулась в густую траву.

— Куропатки! — изумленно прошептал Сироткин и с каким-то особым вниманием посмотрел вокруг в надежде отыскать хоть какой-нибудь след.

Но трава стояла незамятая, чуть-чуть прибитая косым дождем. Он искал озеро Ямбо-то. По пути к нему должна быть Черная речка.

Глухой шум насторожил Сироткина. Сразу почувствовал себя увереннее, прибавил шаг, пошел на звук. Перешел границу каменной гряды и зашагал под уклон. По-прежнему под ногами бежали маленькие ручейки, набирая скорость и силу. Блеснула светлая полоска, резко выделявшаяся на фоне темного неба и земли.

Подойдя к берегу реки, Роман увидел, как в глубину метнулась большая рыба. «Надо идти!» — приказал он себе. Подавив вздох, направился вниз по течению. Шел медленно, стараясь запомнить все повороты. Он не сразу понял, что стоит уже на взгорье. С разбросанных камней свисали длинные бороды лишайников. Оглянулся вокруг — ни души. Первый раз почувствовал гнетущее чувство одиночества.

— Го-го-го! — закричал он, больше не в состоянии выносить звонкую тишину, дождливый полумрак. Выждал минуту и снова огласил тундру громким голосом: — Го-го-го!

Где-то впереди услышал приглушенный всхлип. Не раздумывая, что бы это могло быть, он помчался, не выбирая дороги, прыгая между острыми камнями. В глаза ударила свинцовая гладь реки. На перекате вода пенилась, глухо шумела. Под галечным берегом ярко светился белый обкатанный кругляш. Привыкнув к полумраку, Роман на секунду зажмурил глаза, а когда открыл, заметил мальчишку в белой рубашке. Он лежал на кочке, свернувшись клубочком.

— Хосейка, я здесь! — громко закричал Сироткин.

Он подхватил мальчишку на руки. Прикоснувшись к его смуглому лицу, испугался: лицо горело, и холодный дождь не в силах был остудить воспаленного тела. Осторожно подул. Длинные ресницы мальчугана дрогнули. Роман сдернул плащ-палатку и старательно закутал ребенка.

— Хосейка, Хосейка! — торопливо шептал он. Тот удивленно приоткрыл глаза:

— Надежда Кирилловна… Честное слово… Я не нарочно… Извините меня… — бормотал Хосейка. — Пить, пить!

— Хочешь пить? Я мигом, подожди немного, — Сироткин спустился к реке и зачерпнул воду пилоткой.

Мальчуган жадно пил.

— Хосейка?

— Абурдай.

— Что хочешь?

— Абурдай.

— Не понимаю, Хосейка.

— Кушать, абурдай давай.

Сержант тоскливо посмотрел на хмурые дождевые облака: по такой погоде не выпустят вертолет. Торопливо стащил китель, потом нижнюю рубаху. Поднялся на скалу и положил рубаху, обозначив рукавом направление, по которому он решил возвращаться. Вернулся к мальчику.

— Ну, брат, придется топать. Шевелить ножками. Ждать вертолет нам не резон. Прилетят, отыщут нас. Идти ты сможешь?

Хосейка молчал. Наклонившись, Роман услышал обрывки непонятных слов.

— Ты совсем больной. Ну, ничего. Я понесу тебя. Быстрой прогулки не обещаю. Смотришь, к вечеру и добредем до поселка! — Он подхватил Хосейку на руки и медленно направился обратно по своим следам: примятая трава еще не успела подняться.

— А ты, Абурдай, тяжелый. Кило не кило, а килограммов тридцать с лишним поднабрал.

Так, разговаривая сам с собой, Сироткин медленно брел по тундре. Дождь бил сбоку, в правую щеку. Сейчас Роман видел куда больше, чем прежде. Удивляли цветы. Красные камнеломки, полярные нежно-голубые маки и беленькие лужайки пушеницы. «Узнать бы, сколько шагов в километре! — озабоченно подумал Сироткин, крепче прижимая к себе мальчугана. — Если тысяча шагов, то первый километр я скоро пройду. Останется еще десять! Если разобраться, то уж не так и много. Я дойду. Обязательно дойду!..»