Декамерон в стиле спа

Глава 5 ИСТОРИЯ ТРОФЕЙНОЙ ЖЕНЫ

— Я никому не собиралась рассказывать о двух годах, проведенных в тюрьме, — начала свою исповедь Трофейная Жена. — Но ваше общество внушает мне доверие и я поняла, что могу поделиться с вами. Женщин, добившихся успеха, смелых и независимых, а такими, как я понимаю, является большинство из вас, не так-то легко смутить слезливой историей. Стали бы вы, к примеру, бояться меня, узнав, что я отсидела срок за убийство? Надеюсь, что нет. Уж вас-то убивать я точно не собираюсь. Я даже уверена, что вы проявите ко мне сочувствие и встанете на мою сторону. Даже афинский суд в свое время проявил ко мне снисхождение и приговорил только к двум годам заключения. Греческие власти с большим подозрением относятся к английским орнитологам — они убеждены, что если те пристально изучают небо, то лишь с одной целью — шпионить за работой военно-воздушных сил Греции. Понятий научной необходимости им неведомы, зато они хорошо понимают тех, кто совершил преступление на почве страсти. И знают, что такое ревность. Я вышла бы на волю еще шесть месяцев назад, если бы не тюремный бунт. Я пыталась предупредить тюремное начальство о назревающей буче, но меня никто не слушал. Признаки растущего недовольства одинаковы во всем мире — заключенные начинают украдкой копить пищу, чаще попадают в карцер, растет число просьб о переводе, больничных отпусков персонала, адвокаты и разного рода активисты развивают бурную деятельность. В общем, все это заметно даже невооруженным глазом — было бы желание. Но здесь, как и в рушащемся браке — когда неизбежный крах, казалось бы, трудно проморгать, — никто не хочет видеть указующих знаков. Такое впечатление, будто мы, томясь жаждой по ярким драматическим событиям, неосознанно и настойчиво предпочитаем пропускать мимо себя предостережения. Танатос,[4] завещанный нам Фрейдом, жив-живехонек и уютно устроился внутри каждого из нас.

О тюрьмах я знаю больше других, потому что, когда Лукаса в Соединенных Штатах чуть не упекли за решетку за подлог, я была вынуждена нанять ему адвоката. Лукас — это мой муж… то есть был моим мужем. А я… я была его Трофейной Женой. Трофейные Жены не просто обычные зазнобы — это или женщины, добившиеся собственных больших успехов в карьере, или толковые персональные помощники, прилагающие постель к списку рабочих обязанностей, за что наградой им бывает церемония бракосочетания.

Мне и в голову не могло прийти, что не Лукас, а я сама окажусь в конечном счете за решеткой. А загремела я туда по его милости.

Я давно заметила — Сколько ни делай людям добро, а благодарности никакой. Я бы даже сказала: добро наказуемо. Зато, что я предупредила начальство афинской тюрьмы «Коридаллос» о назревающем бунте, меня заподозрили и обвинили в его подготовке и в подстрекательстве. Они просто не могли постичь, что заключенный способен руководствоваться соображениями всеобщего блага. Как и я не могла поверить, что Лукас так обошелся со мной после стольких лет нашей настоящей, казалось бы, любви. Но мужчины отличаются от женщин, они иначе устроены. Уж если мужчина решит, что ты не нужна ему больше в качестве жены, то это и будет конец. Он уже не помнит, что было между вами — ни принесенных тобой жертв, ни удовольствий, которые вас когда-то сближали. Признает только ту, кто в настоящий момент делит с ним постель, хлопочет у плиты и окружает его женской заботой. Если на текущий момент исполнительницы на эту роль не имеется, он быстро ее найдет. Женщины не так рациональны. Вот пусть и ищут себе хорошего адвоката при первых признаках надвигающейся катастрофы.

— Ой, как я рада, что, оказывается, не знаю всех этих вещей, — заметила бледная миниатюрная худышка в телесного цвета бикини, дрожавшая от холода на мраморном бортике бассейна. — А то бы я просто умерла от расстройства. — Выглядела она года на двадцать два, позже мы прозвали ее Маникюршей. При ней состояла ужасающих габаритов телохранительница по имени Кимберли — вооруженная плечистая бабища с квадратной челюстью и на удивление умильным лицом. Она время от времени выходила из тени, чтобы накинуть на плечи своей подопечной норковую горжетку — только лишь для того, чтобы убрать ее после первого кивка.

— Об этом не стоит волноваться, — успокоила Трофейная Жена. — Со временем приходит и опыт, и умение разрешать подобные ситуации. Как только меня выпустили из «Коридаллоса» в Афинах десять дней назад, я сразу же рванула сюда, в «Касл-спа». Когда я изучала историю искусств, моей специализацией было творчество Берджеса и прерафаэлитов. Я знала об этом замке понаслышке, но никогда не посещала его. Нам, трофейным женам, всегда сложнее — мы должны много знать и все схватывать на лету. Новый брак — это каждый раз новая область знаний, будь то Голливуд, банковское дело, лошадиные скачки, бухгалтерия, искусствоведение или полярные исследования, и мы не можем позволить себе проявить невежество, нам редко выдается возможность просто посидеть в тишине и покопаться в этом вопросе. Даже сейчас я не могу себе позволить даром терять время. Время — враг женщин, а мне надо строить свою жизнь. Разве что десять дней — так я решила. Всего каких-то десять дней после того, что мне довелось пережить, и перед тем, что меня еще ждет. Нет, это, я считаю, вполне оправданно!

С завтрашнего дня я начинаю заниматься своим телом, которому давно недостает профессионального ухода. Прежде всего я покрашу волосы и сделаю стрижку. И обязательно педикюр! В тюрьме у нас по ногам бегали тараканы. Представьте, какое удовольствие находиться здесь, где есть воздух и простор, возможность отдохнуть, здоровая пища, а главное — покой. Самая ужасная вещь в тюрьмах — говорю для тех, кто не знает, — это вечный, непрекращающийся шум, крики, визги, вопли, эхом разносимые по коридорам; телевизор и радио, орущие из всех камер и настроенные на разные каналы. Вечная вонь, несъедобная пища в пластиковой посуде, и самое гнетущее — этот отвратительный бетон повсюду. Вот камень имеет поверхность, глубину, какое-то разнообразие — одним словом, эстетические свойства, а бетон нет. Природа создает только красивое и естественное, но человек, преследуя карательные цели, предпочитает уродовать вещи. Лишь немногие творцы-художники во все времена пытались бороться с тем убожеством, каким окружает себя человечество. Примером такого протеста как раз и служит этот замок — творение Берджеса. Мраморный бассейн, кафель на стенах в восточном стиле, обсидиановые колонны, библейские звери — это ли не чудо, не совершенство? И как отличается от того, на что натыкался мой глаз в «Коридаллосе»! Вот оно, великолепие во всей своей абсурдности! И мы, крохотные создания плоти, слабые и ранимые, постигаем благодаря Уильяму Берджесу это величие, простирающееся от безграничных глубин Вселенной до лабиринтов микрокосма. Впрочем, я, кажется, отвлеклась. Может, я утомила вас или смутила? Я прямо чувствую на себе взгляд Лукаса, призывающий меня умолкнуть. Сколько раз на обедах и приемах я увлекалась точно так же, как сейчас, и ипподромные маклеры со своими женами или владельцы игорных домов со своими свистушками-любовницами — Лукас в силу своей деятельности вращался в подобных кругах — удивленно таращились на меня, и я умолкала, виновато улыбаясь. Мне следовало быть осторожнее. Тогда мы, возможно, до сих пор были бы вместе.

Среди дамочек, рассевшихся по кругу, прошелестел одобрительный ропот, хотя на некоторых лицах я заметила озадаченное выражение. Я и сама являюсь большой поклонницей Уильяма Берджеса, но умею сдерживать свой пыл. В ее же словесном порыве чувствовалась заметная доля отчаяния. Но я все же вернулась к своему первоначальному мнению о ней — уж больно хорошо она выглядела для человека, только что вышедшего из тюрьмы.

— За два года в «Коридаллосе» мой круг общения составляли по большей части несчастные жертвы работорговли, обманутые девчонки, оставшиеся в чужой стране без документов и за это арестованные. В такой компании не больно-то разговоришься на любимые темы. Во-первых, там мало кто: мог изъясняться на английском, да и интерес был только один — обмен информацией, а не идеями. Быстро усвоив зачатки румынского, албанского, и болгарского и неплохо зная греческий, я поняла, что это относится к большинству обитателей тюрьмы. Только информация и никаких личных соображений. Язык сам по себе не представляет проблемы, другое дело, что у остальных в голове. Обычно не то, что у тебя. И все же, как я заметила, куда бы ни занесло человека, всегда найдется хотя бы один или двое со сходными мыслями. Ведь как устроена женщина — сев на мель в чужом и страшном месте (но прихоти судьбы, коей стала для нее любовь), она не будет отчаиваться, потому что рядом в этой лодке окажется кто-то еще. В самых омерзительных трущобах всегда найдется некто, способный к истинному размаху мыслей. Кто-нибудь там непременно вас поразит — примитивный невежа окажется дарвинистом, а краснорожий владелец пивнушки — страстным поклонником Шопенгауэра.

— Да, я тоже обнаружила это, — сказала Бывшая Жена Викария. — Даже в крохотной деревушке, куда меня занесла судьба, я нашла себе пару друзей. Мы открыли клуб книголюбов, и к нам потянулись остальные, и вскоре я даже полюбила это место, мне нравилось оно до тех пор, пока все не пошло наперекосяк.

Трофейная Жена улыбнулась ей в знак утешения и продолжила:

— Я и раньше знала, что в тюрьме лучше не расспрашивать других заключенных, как они там очутились, а подождать, когда люди сами созреют для откровений и выберут подходящую ситуацию. Поэтому я никому не сказала, что сижу за убийство. Сообщила сокамерницам, что попала за решетку из-за ревности, доведшей меня до смертного греха, коему название «гнев». Они мне поверили. В Средиземноморье известно понятие греха. Это на севере, в странах европейской реформации, оно давно вышло из моды. И по части гнева и ревности я, как выяснилось, не уступала южанам. И за решетку попала по заслугам — разве что тюремный срок мог бы оказаться не столь длинным. И мысль о заслуженности наказания помогала мне выжить в тюрьме. Трофейная Жена — таково было мое призвание, мой образ жизни, коему я обучена с ранних лет. Работа. Работа по двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю — таков был мой образ жизни, с которым в: наши дни многие уже не готовы мириться. А я, стиснув зубы и упрямо вскинув подбородок, мирилась еще и с унижениями, коим подвергали меня Лукас и эта мерзкая литовочка Вера Меерович, Трофейные Жены должны держать свои эмоции под контролем, особенно когда дело касается любви и секса. Уметь управлять своим мужчиной, а не поддаваться буйной страсти. Но некоторые женщины просто невыносимы. Вера Меерович была как раз такой. Безвкусная, толстая, тупая и скучная. Одевалась в какие-то расшитые крестьянские блузки и широченные насборенные юбки. Нет, вы можете себе представить эти наряды? Работала она бухгалтером на фирме Лукаса. Лукас, что ни говори, знал в женщинах толк, и я просто не понимаю, с чего его понесло на такой вариант. Выглядела эта Вера просто ужасно. Носила на руке какой-то дурацкий талисман — голубенькую вязаную сумочку с аппликацией из фетровых красных цветов. Эта тяга к народному прикладному творчеству, по-видимому была данью ее восточноевропейскому происхождению. В этом нелепом ридикюле она держала три расписных пасхальных яйца — у славян их называют «писанки». Думаю, на стенах ее дома красовались часы с кукушками и иконы. Я до сих пор не понимаю, почему Лукас сказал, что по сравнению со мной ее можно считать истинным облегчением. Ведь истинное облегчение на самом деле я. То надежное прибежище, где можно укрыться от бури, если выражаться словами Дилана. Но почему Лукас не понял этого? Я не то чтобы любила его — Трофейных Жен не особенно интересует любовь, — но испытывала весьма отчетливое чувство долга. Ну разве неудивительно? Меня, жену, прогнали, и моя обида сильнее, чём у человека, уволенного начальником после многих лет верной службы. Возможно, я все-таки любила его.

— Вы просто-напросто стали жертвой стокгольмского синдрома, — заметила Хирургиня. — Пленницей этого мужчины. Пленницей любви. Такое происходит со многими женщинами. Можете спросить любую из тех, кто предпочитает замужество по расчету. Любовь в их случае оказывается наименее болезненным выходом из положения.

— Секс вызывает гормональную реакцию в женском организме, — вмешалась Судья. — Женщина нарочно вырабатывает положительные эмоции по отношению к своему мужчине — соглашается с его политическими взглядами, готова лгать ради него. Я постоянно вижу это в суде.

— Благодарю вас, — кивнула Трофейная Жена. — Мне просто нужно время, чтобы восстановиться. Ведь еще десять дней назад я была в тюрьме. Культурный шок делает людей слишком ранимыми и уязвимыми. Многие мои сокамерницы были как раз пленницами, почти рабынями ужасных мужчин, которые сначала довели их до тюрьмы, а потом бросили. Лукас поступил со мной точно так же, и я не должна этого забывать. А ведь я всю свою жизнь пыталась помнить о здравомыслии, и куда это меня завело?

— Это завело вас сюда, — сказала Дикторша Прогноза Погоды. — Вряд ли найдется место получше.

Слова эти заметно приободрили Трофейную Жену. Она немного поговорила о своей будущей стрижке и продолжила рассказ:

— Многие женщины злоупотребляют выражением неприязни. «Не выношу ее!», «Терпеть его не могу!», «Ненавижу желтую обувь!», «А суп из лобстера? Какая гадость!» — так им легче отделяться от толпы. К истинной ненависти эти фразы имеют мало отношения. Истинную ненависть женщина обычно питает к сопернице в любви, ставшей для нее воплощением зла и, будучи иногда старше или толще, все же умудрившейся отбить мужчину. У мужчины такая ненависть, как правило, обычно бывает к более удачливому конкуренту по бизнесу или, например, какому-нибудь туполобому банковскому менеджеру, который осмелился лишить его заслуженных миллионов, — к тому, кого он превосходит по положению и кто при этом ухитрился так или иначе его обставить. Подобная ненависть приберегается для низших, для тех, кто слабее, но при этом все — и мужчины, и женщины — склонны уступать сильному, подчиняться вожаку стаи. Я знавала мужчин, почитавших за счастье одолжить собственную жену на ночь большому боссу и при этом не таить на него обиды. Какая-нибудь знойная бабенка шестнадцатого размера с изящным поклоном уступит свое место возле мужчины, как только на горизонте появится худенькая соперница. Как говорится, «уступи тому, кто имеет». Это норма, а расстраивает как раз нарушение должного порядка вещей.

Лукас был моим мужем. А я у него четвертой женой. То есть всего четыре попытки, и состоятельный, честолюбивый и эффектный мужчина обязательно получит то, чего хочет. Первой его женой окажется соседская девчонка, которой просто не хватит ни класса, ни энергии, чтобы соответствовать положению, когда он продвинется по жизни. Всю оставшуюся жизнь она будет терзать себя вопросом, что получилось не так, почему не произошло счастливой концовки, обещанной в книгах. Второй окажется безалаберная свистушка, легкомысленная и шикарная, ей достает класса, но не хватает мозгов. Она вскоре наскучит ему вместе с народившейся парочкой детишек, и он станет легкой добычей для идеальных красоток хищниц, рыскающих в поисках как раз такого. После дорогостоящего развода он вступит в новый брак, искренне веря, что этот заключен на небесах. Но длинные, от ушей, ноги, огромные изумрудные глаза, без контактных линз превращающиеся в просто серые, пружинящие силиконовые грудки, нависающие над тарелкой, — все это начнет раздражать его по мере угасания страсти. Вот тут-то он задумается над истинной красотой, захочет картин на стенах и женщину, способную отличить Моне от Мане и не выставляющую хрусталь к чаепитию. Тогда-то на горизонте и появится Трофейная Жена. Она будет обладать качествами остальных трех: мила и свежа, Как соседская девчонка, легкомысленна и шикарна — идеальная красотка, только не с силиконовой, а с настоящей грудью. Более того, она окажется умна, рассудительна и элегантна, да к тому же проявит блестящие секретарские качества. Она не ошибется, кого с кем посадить рядом, разберется в самых тонких вопросах бизнеса, понравится его соперникам, но никогда не поддастся на их ухаживания. Она будет знать толк в искусстве, литературе, опере, любить своего Берджеса и не сядет сама смотреть телевизор, разве только вместе с ним футбол — когда он попросит составить ему компанию. И вот такой женщиной, представьте себе, милые дамы, была я. Вот немного приведу себя в порядок, и вы в этом убедитесь.

Лукас у меня тоже был четвертым мужем. Я и сама все пыталась выстроить свою жизнь, словить свое счастье. Первый раз по девичьей наивности выскочила замуж за певца. Всего за какой-то год он прославился на весь мир и разбогател на песенках про белокожих хлыщей и шлюх. Он бросил меня, и я в печали и унынии все же потребовала свою долю состояния. Как бывшая отличница ж гордость школы, я не растерялась и вышла замуж за молодого политика, которому как раз требовалась достойная пара. Когда он перешел на службу в кабинет министров, я стала ему не нужна, он оставил меня и женился на одной весьма и весьма известной особе. Униженная и разъяренная, я с горя рванула в Техас и приняла участие в конкурсе стриптиз-танцев. Ноги у меня коротковаты для этого, во всяком случае, по американским стандартам, но если, человек хочет, он своего добьется. К тому же народ там непритязательный. В общем, я имела успех. А приключение это можно назвать блюзом будущей трижды жены. Конечно, мне немного стыдно. Ведь вы, наверное, подумали бы бог знает что. Определять себя по мужу — это выглядит довольно странно? Но женщины всегда так делали, только в наши дни частая смена мужей может сказаться на психическом здоровье. А возможно, все дело в том, что я слишком рано потеряла родителей. Я была совсем маленькой, и вырастили меня другие люди. Как Ширли Темпл в «Богатой бедняжке». Вы смотрели этот фильм? Нет? О-о… Это классическая история слез. У девочки умирает мама, и богатый отец отдает ее в пансион, а сам переезжает за границу. Потом перестают приходить деньги на ее содержание, девочку переселяют на чердак и обращаются с ней как с прислугой. Ее шпыняют и обижают буквально все. Но неожиданно появляется отец, недоразумения разъясняются и девочку снова все любят и уважают. Вот и я всегда чувствовала себя этой маленькой бедняжкой Ширли, хотя деньги на мое содержание поступали регулярно. И папа мой так никогда и не вернулся. Ни папа, ни мама.

В следующий раз я вышла замуж за очень богатого человека, техасского старика миллиардера, и ждала, когда он умрет. Поведение типичное для трижды жены. Выходила я не то чтобы за его деньги, хотя люди, конечно, думали именно так. Просто хотела такого брака, чтобы только смерть разлучила нас. А может, стремилась подержать руку умирающего в последние мгновения его жизни — ведь мои родители скончались вдалеке от меня и некому было это сделать. Они летели в Аспен на частном самолете и врезались в гору. У отца не было метео-приборов — иначе он не поднялся бы в воздух.

Родственнички моего нефтяного воротилы утверждали, будто я нарочно затрахала его до смерти, но поверьте, для таких вещей все-таки нужны двое, а он давно уже был не по этой части. Получив наследство, я отдала разобиженной семье все деньги. Ну почти все. Деньги меня не интересовали, и сейчас я несказанно этим горжусь.

Когда мой старик умер, я всерьез занялась самосовершенствованием. Решила оставить стриптиз в прошлом и, чтобы научиться поддерживать беседу в приличном обществе, пошла на курсы по истории искусства, политике, философии и экономике. У меня обнаружился талант к портретной живописи, и я даже пару раз выставлялась на Корк-стрит. Меня и раньше тянуло к кисти и краскам, но теперь, узнав в этом толк, я открыла в себе умение схватить в человеке главное и передать это на холсте. Потом один мой приятель, имевший знакомство в королевском доме, замолвил за меня словечко и меня пригласили написать портреты наследников престола. С этого момента я обрела громкое имя. И была готова к четвертому супружеству.

А потом ко мне пришел Лукас. Мне удалось передать харизму этого человека, это мощное и легкое обаяние, которое он источал буквально каждой порой. Он был неслыханно польщен — уж тут я постаралась. Папа Богатой Бедняжки наконец вернулся. Мы подходили друг другу идеально — парочка, по четвертому разу вступающая в брак. Я вращалась в высших кругах, имела довольно громкое имя; была хорошо одета, прекрасно образованна, воспитана и уравновешенна — идеальный материал для лепки четвертой жены, как и он — для четвертого мужа. Красотке дали от ворот поворот, и я стала Трофейной Женой. А живопись забросила. Ради Лукаса. Быть его супругой само по себе уже являлось работой.

С моей помощью Лукас пробил очень выгодный заказ на строительство огромного стадиона в Восточном Лондоне. У него имелись друзья в правительстве, кое-кого из них я тоже давно и хорошо знала. Строительство этого стадиона было заморожено пару лет назад — после того как поднялась шумиха с загрязнением окружающей среды разными тяжелыми металлами вроде хрома, свинца, кадмия и ртути. Теперь же проект разморозили и Лукас купил землю. Проект больше не называли вредным и даже признали его экономическую целесообразность. Лукас, купивший землю по дешевке, теперь мог продать ее задорого. Он не знал, как поступить, и разрывался между двумя вариантами — то ли сорвать миллионный куш, то ли заняться возведением строительного шедевра. Второй вариант казался более привлекательным. Это был риск, зато народ получил бы еще один спортивный комплекс с концертными площадками и новым казино. Лукас вообще склонен к рыцарству. Он с воодушевлением взялся за дело, но при этом пригоршнями, словно леденцы, заталкивал в рот таблетки от давления. Он работал без устали, да и люди его вконец вымотались, вкалывая на богатого дядю. Я бодрила и утешала Лукаса как могла, напоминала, что, когда все закончится, мы отдохнем по-человечески. Однажды я видела, как он сорвался на подчиненного. Парень по оплошности принес ему не тот документ — казалось бы, что за проблема, но Лукас орал и топал ногами, устроил бедняге взбучку на глазах у остальных сотрудников. А я-то знаю, как важно не настраивать против себя персонал, особенно в наши дни, когда никого просто так не уволишь и повсюду царит корпоративный дух. Мой муж допустил ошибку, а ошибки скупаются, от усталости. Устали тогда оба — и парень, и сам Лукас. Обиженный подчиненный — а в каше время обидеть человека: проще простого способен создать начальству настоящие неприятности. Я тогда только подозревала, что вопрос: с загрязнением окружающей среды замят до конца. Заинтересованные лица в свое время отчаянно подлизывались к профсоюзам, однако проект все равно заморозили. Но это были лишь мои домыслы и я воздерживалась от выводов, ведь в конечном счете от деятельности предпринимателей всегда выигрывает население. Пустыри в итоге застраиваются жильем, и там расцветает новый бизнес.

…«Любимый, давай вывезем твоих служащих на загородную прогулку, — предложила я. — Пусть все недельку отдохнут, а наша «Минни» наконец поработает».

«Минни» называлась наша яхта, более восьмидесяти пяти метров длиной, изящная японочка стоимостью несколько миллионов долларов и способностью разместить до тридцати шести гостей. Она имела все необходимое для яхт такого класса — офис, конференц-зал, тренажеры и спа на нижней палубе (правда, больше в стиле Филиппа Старка, нежели Уильяма Берджеса, во по крайней мере не боялась соленой воды). Зато на мебель в гостиной я даже пожаловалась Лукасу, и с тех пор она хранилась на складе, когда яхта не выходила в море. Мебель была слишком помпезная, не в моем вкусе, но у людей определенного класса такие вещи считаются высшим проявлением роскоши и я мирилась с этим. Большую часть года мы сдавали «Минни» внаем для корпоративных вечеринок, но в то лето кто-то выпал из списка и яхта бездарно простаивала в Додеканесе со скучающим от безделья персоналом на борту. Вот я и придумала вывезти всю контору на морскую прогулку, чтобы измотанные работой, люди оттянулись по полной программе.

«Отличная идея, — одобрил Лукас. — Лучше вывезти служащих на морскую прогулку, чем платить премию. Пусть развеются, потом лучше пахать будут».

Богатые и остаются богатыми, потому что злые. Это я давно заметила.

«Но разве «Минни» сейчас свободна? — озабочена» поинтересовался он. — Она не в прокате?»

«Нет, стоит на приколе в гавани и сиротливо ждет», — ответила я. Он обрадованно чмокнул меня в ушко. Всегда так делал, когда я знала больше, чем он. — Один из клиентов отказался, мы сейчас выбиваем через суд компенсацию, так что ситуация со всех сторон выигрышная.

Он снова чмокнул меня в ушко. Во времена предыдущей жены-красотки яхта называлась не «Минни», а «Дебби», но Лукас переименовал ее, как того требовали хорошие манеры — в качестве свадебного подарка. Правда, саму яхту он мне не подарил. Брачный контракт, как сказал мой адвокат, был вообще составлен не в мою пользу. Но меня это не удручало, я жила в свое удовольствие и имела все, что хотела. Лукас сильно потратился на «Дебби» и, конечно, не мог с ней расстаться, это я понимала. Жизнь вообще состоит из обоюдных; прав и обязанностей. Лукас обеспечивал семью деньгами, надежностью и мужским властным началом. А мне требовалось оставаться красивой, обаятельной, веселой — одним словом, обеспечивать эстетическую сторону дела. Такое распределение обязанностей казалось более чем справедливым, и я считала, что так будет всегда.

— Мы можем доставить туда всех на нашем «Лире», — предложила я.

— Ну вот еще! Ты же знаешь, как дорого авиационное топливо. Самолетик маленький, на восемь посадочных мест. Не гонять же мне туда-обратно три или четыре раза! Нет, мы возьмем только шестерых, остальные пусть летят обычным рейсом, а потом добираются на пароме из Афин.

На том и сговорились. Среди шестерых, взятых нами на борт «Лира», были Вера Меерович и ее муж Тимми, молодой специалист по окружающей среде, эдакий серьезный дундук без единой капли юмора. По закону нам полагалось держать таких специалистов в штате, хотя платили им очень мало. Против Веры я тогда ничего не имела, разве что своим видом она нагоняла скуку, а ее расшитые блузочки приводили в недоумение, но это случалось редко, поскольку три девушки в приемной у Лукаса то и дело менялись. Она была не в его вкусе, и я не расценивала ее как угрозу. Только не переставала дивиться нелепой наружности, особенно меня смешили черные волосы, прилизанные вокруг упитанного поросячьего лица. Ее широченные бедра едва пролезли в наш самолетик, рассчитанный на людей поджарых и спортивных. В вязаной сумочке у нее было расписное яйцо, которое она все время совала нам в нос.

— Смотрите! Смотрите все! — кричала Вера. — Святой Христофор защитит нас! Он покровительствует возвращающимся домой путникам. Это яйцо я расписала специально для нашего путешествия. Видите, он держит младенца? Так что с нами ничего не случится.

В ответ мы, несомненно, должны были спросить, а где же находится этот дом, и она рассказала бы нам, и все мы наконец оценили бы по достоинству обаятельную умничку Веру, узнав, что родом она из Литвы, и принялись бы наперебой поздравлять ее с долгожданным возвращением домой и нахваливать таланты по части изумительной яичной росписи. Она же умничала и фамильярничала, стараясь никоим образом не выказать благоговения передо мной или Лукасом, перед нашим самолетом, нашей яхтой и прогулкой по Эгейскому морю — короче, перед всей этой роскошью, — что раздражало больше, чем если бы она, как остальные, была поражена и даже напугана. Конечно, она выросла среди коммунистов, но я не считала это оправданием и просто молча терпела, стиснув зубы. Я вообще приготовилась не разжимать зубов в течение всей этой поездочки — только стиснуть пришлось уж больно рано. Морские прогулки никогда не были мне интересны — люди, обмазанные кремом для загара и валяющиеся пластом на палубе, редко склонны к задушевным беседам. Женщины все больше любуются собой, мужчин тянет к распутству, а разговоры ведутся в основном о пластической хирургии или количестве щупалец у осьминога и уж никак не о Рильке или Кьеркегоре. Но уж коль Лукас счел полезным для своего бизнеса обзавестись одной из самых дорогих и роскошных в мире яхт, то мне оставалось терпеть и не жаловаться и постараться, чтобы окупились хотя бы расходы на ее содержание.

Что касается секса, то у нас с Лукасом было какое-то его подобие, но по большей части каждый ходил своими дорожками. Лукас, как и полагается богатею, бегал на сторону и менял красоток одну за другой. А как же иначе? Он для того и стал таким — чтобы иметь все самое лучшее. Я же выбирала себе то личного тренера, то какого-нибудь смазливого актера — в общем, молодых да крепких, и то скорее для поддержания формы, нежели ради настоящей страсти. Лукаса грел мой успех среди такой публики. Льстил его тщеславию. Я только старалась держаться подальше от его коллег — чтобы не настраивать против себя жен и, упаси Бог, не подорвать бизнес. Это тоже являлось частью нашего негласного контракта.

Так вот об этой прогулке. Звезды сияли в небе, а наша яхта скользила по волнам Эгейского моря. Сотрудники Лукаса, должна вам признаться, не были какой-то там гламурной публикой. Лукас не слишком щедро оплачивал их труд, держал в черном теле, так что до шика ли им было? Если кому-то удавалось продержаться на такой зарплате три года, то потом этот человек мог выжить в любых условиях. Они, конечно, расстарались, наспех и прикупив себе модные одежки для морской прогулки, но команда и обслуга привыкли совсем к другому уровню и с этими гостями не церемонились. К нам, правда, туг же присоединились несколько знаменитостей из мира моды: и шоу-бизнеса — прослышав, что «Минни» вышла в море, тотчас вспомнили о нашем знакомстве. Ну а за ними подтянулись и папарацци, привыкшие таскаться за яхтой по всему миру. Меня не слишком угнетал такой расклад, и я не переживала, что модные знаменитости будут сидеть бок о бок со: скромными веб-дизайнерами, секретарями и бухгалтерами. Ведь это была всего лишь корпоративная вечеринка, устроенная из деловых соображений. Лукасу требовалось расслабиться, да и мне, честно говоря, тоже.

Все шло прекрасно до вечера следующего дня, когда у берегов острова Кос мы встали на якорь, чтобы поужинать на палубе на свежем воздухе. Выстроенные в круг длинные столы покрыли бумажными скатертями. Это придало обстановке непринужденность и стоило, кстати, недешево — гораздо дешевле обходятся обычные льняные скатерти, сдаваемые в прачечную на берегу. Меню тоже соответствовало случаю — суп из спаржи, лобстеры, свежеиспеченный хлеб, сливочное масло, шампанское «Кристалл», которое я никогда бы не выставила, просто у Лукаса осталось еще кое-что от празднования стадионной сделки, когда он затарился этим шампанским по полной программе. Сама я предпочитаю марки поскромнее, особенно к лобстеру, ну да Бог с ними, с моими пристрастиями. А еще над нашим застольем струился цветочный аромат и даже перебивал запах моря. Целую партию этих цветов доставили нам на борт перед выходом из Лероса, и уже в море вдруг выяснилось, что в них кишат полчища крошечных паучков. Поскольку большинство наших гостей были буддистами или защитниками окружающей среды и не могли выносить вида раздавленных божьих тварей, паучков решили не трогать. Впрочем, этой щепетильности не поняли члены команды, сплошь греки и австралийцы, поэтому мне пришлось уговорить их не уничтожать паучков, а вместо этого тщательно промыть каждый цветок. Ведь мы же не хотим, чтобы какой-нибудь разъяренный защитник животных устроил на борту скандал, объяснила я. Честно говоря, я даже с лобстерами сомневалась — как-никак бросить в кипяток сорок живых малюток. Но тут все как-то обошлось, никто не отважился возражать. Осмелюсь заметить, что лобстеры получились на редкость вкусными — слегка промаринованные в малиновом уксусе и тушенные в красном перце.

За ужином я сидела за главным столом рядом с этой ужасной Верой Меерович и ее мужем Тимми Блэком. В свое время Тимми получил ученую степень по вопросам экономики окружающей среды, и его научной работой мы воспользовались, принимая решение по строительству стадиона, когда он еще не был у нас в штате. Здравомыслящий и рассудительный, Тимми казался человеком, вершащим только добро. Все мы склонны мерить остальных людей по себе, и тот, кто не желает зла другим, не способен поверить в чьи-то злые помыслы. Кроме того, оказалось, что простая футболка идет ему гораздо больше, чем рубашка с галстуком. На вечерней палубе, под звездным небом и в свете горящих свечей он выглядел совсем юным и очень мужественным — одним словом, привлекательным. А еще своими рыжими кудряшками напомнил мне второго мужа.

Раньше я думала, что Вера вышла за него из-за национальности, но теперь начала подозревать, что возможны и другие причины. Брак их был абсолютно законным: она имела право работать в нашей стране — это я проверяла. Я, кстати, презираю женщин, оставляющих свою фамилию в браке. А вы? В этом есть какая-то половинчатость, а я считаю, уж если вышла замуж, так вышла. Ну что ей, трудно было взять фамилию мужа и стать Верой Блэк?

Нет же, уцепилась за «Меерович» и свои этнические корни, за эти крестьянские блузы, расписные яйца, за фетровые аппликации в виде цветочков и все такое прочее. В тот вечер на ней было очередное жуткое Платье — из малинового бархата с глубоченным вырезом, благо хоть без вышивки. Прогулка по Эгейскому морю как-то, знаете ли, не предполагает бархатного малинового платья. Ее бледная, тусклая, какая-то восковая кожа производила нездоровое впечатление растущей в джунглях орхидеи. Свой маленький красный ротик Вера дико вымазала помадой, а черные глазки, когда она улыбалась, прямо-таки тонули в морщинах и пропадали, как у Рене Зеллвегер. Волосы она распустила и начесала так, что те колом торчали, закрывая, как, видимо, считалось, роскошную линию плеч. В общем, напоминала эдакую дюжую оперную бабищу — что-то вроде Каллас до диеты. Толстой она не была, но выглядела таковой, как и все, кто может похудеть, только истово сидя на диетах. Лично я с рождения была стройной.

Лукас сидел в середине главного стола, а я по правую руку от него. Вопреки обыкновению, я почему-то не заготовила для главного стола именных табличек для гостей, опрометчиво подумав: «Пусть рассаживаются сами, как хотят!» Вот Вера и плюхнулась по левую руку от Лукаса. Тимми пристроился рядышком с ней. Когда занимаешь место, нужно шустрить, а Тимми не подшустрил. Эта Вера начала раздражать меня еще за супом, осыпая Лукаса преданными взглядами, больше подобающими Трофейной Жене, нежели выскочке-секретарше с непомерно завышенной зарплатой. Потом, когда подали лобстеров, она помогла ему расщепить клешни (с чем он вполне мог справиться сам) и вытянуть оттуда мякоть — в общем, возилась с ним как с малым ребенком. Вот тогда-то я и пожалела, что не рассадила всех по табличкам. Сделай я это, и сейчас еще могла бы быть женой Лукаса. Ни за что на свете мне не следовало допускать, чтобы они сидели вместе. А теперь до меня дошло, что она и на работе все время крутится возле него. И эта грудь, обтянутая чудовищным малиновым бархатом, видать, действительно притягивала. Муженек мой глупо лыбился и причмокивал, когда она совала ему в рот насаженное на вилку мясцо лобстера. Яхту в очередной раз накренило, так что даже официант зашатался, край бумажной скатерти загнуло ветром, и я увидела, как рука моего мужа ползет меж обтянутых колготками ляжек секретарши. Будь эта Вера Меерович, элегантной красоткой, я могла бы спустить ей подобную обиду. Окажись на ее месте знаменитая модельерша обуви Орланда, очаровательная милашка с изящными миниатюрными ножками, или вульгарная, но жутко сексуальная Бэмби, от которой тащились все деловые мужики — обе они были в тот вечер среди наших гостей, — я бы хоть как-то вынесла это. Но выбрать секретутку Веру Меерович! Такое пережить невозможно. Верины ляжки он предпочел моим. Край скатерти опустился, но я то уже все видела и горечи моей не было предела. Эта шаловливая ручонка Лукаса по праву принадлежала мне, а не ей, недостойной.

А потом произошло нечто совсем ужасное, этого я не могу забыть и простить даже после двух лет, проведенных в «Коридаллосе». Из ароматной дыни, поставленной на столе исключительно для красоты, вдруг полезли полчища тех самых паучков. Уж не знаю как, но я сумела справиться с охватившим меня ужасом. Сбежавшиеся официанты не стали давить паучков, а просто заменили скатерти, сервировали стол заново, и ужин продолжился. Но одна гостья все-таки умудрилась проглотить паучка, приняв его за перчинку. И винила в этом отнюдь не насекомое. И гостьей этой была, конечно же, Вера Меерович.

— Я, наверное, напугала его, вот он меня и укусил! — сказала она. — Бедняжка паучок! Хотел выбраться у меня изо рта, поэтому и укусил! Да и укусил-то не больно, только нёбо чуть-чуть пощипывает!

Нет, представьте, эту безмозглую сучку укусил паук, а она разглагольствует о какой-то там доброте!

— Ну-ка, покажи мне свой рот! — велел ей Лукас. — Открой пошире. Чуть-чуть пощипывает, говоришь?

Он раззявила свой идиотский маленький ротик, и Лукас, просунув туда свой язык, стал шарить по нёбу.

— Ты права, — наконец заявил он. — Действительно чуть-чуть пощипывает.

А что же было делать Трофейной Жене, вынужденной скрывать свои чувства? Выказать ревность ниже ее достоинства. Но и оставить происшествие незамеченным я тоже не собиралась. И сделала то, что могла. Скрутила в трубочку меню и подожгла его о свечу, потом, как бы невзначай, пронесла горящую бумагу мимо распущенных волос Веры и положила ее на скатерть. Погода стояла сухая и жаркая, бумага вспыхнула моментально, по столу среди посуды заплясали языки пламени, гости закричали от испуга и неожиданности. Картина эта меня целиком и полностью удовлетворила. Жаль только, что Тимми слишком поспешно бросился сбивать пламя с волос Веры. Потом команда потушила пожар, все-таки нанесший кое-какой ущерб.

— Какого хрена ты это сделала?! — матерясь со злости, напустился на меня Лукас, когда гости разбрелись по каютам, а команда береговой пожарной охраны, поспешно прибывшая с Коса в надежде подзаработать, ни с чем удалилась.

— От скуки, любимый, — сказала я. — Вечер проходил так вяло, вот я и решила немного развеселить твоих гостей.

— Да тут ущерба по меньшей мере на сто тысяч долларов!

Хотя что такое сто тысяч для такого человека, как Лукас? Тогда я рассказала ему о своей обиде и напомнила, как опасно крутить шашни с подчиненными — человек рискует получить обвинение в сексуальном домогательстве и стать жертвой шантажа. К тому же это унизило и меня.

— У нее по ноге полз паук, — начал сочинять Лукас. — Я просто хотел поймать его или смахнуть!

Это звучало так абсурдно и нелепо, что даже походило на правду.

— Да? А язык ей в рот ты зачем засовывал у всех на глазах? — напомнила я.

— С каких это пор тебя интересует, что думают другие? — возмутился он. — Я просто хотел узнать, что значит «пощипывает». Слово показалось мне необычным.

И тогда я неожиданно произнесла то, чего не позволяла себе с тех пор, когда была девчонкой, униженной и оскорбленной:

— Ты любишь свою вонючую яхту больше, чем меня! И трахаешься со своей обожаемой Верой, когда меня нет поблизости, и плевать тебе, знает об этом кто-нибудь или нет!

И в этот момент мне очень хотелось, чтобы он произнес слово, которого я сама прежде не произносила. А когда тебе чего-нибудь очень хочется, то все, как назло, происходит совсем иначе. «Любишь!» — вот что мне следовало сказать. «Скажи, что любишь меня!» И тогда он, застигнутый врасплох, возможно, и сам осознал бы это. А так он просто растерялся, тупо смотрел на меня и молчал. Трахался ли он с ней? Не знаю. Может, и нет. Только какая разница!

— Можешь считать ее уволенной! — заявила я и свое слово сдержала, прислав ей в каюту факс на официальном бланке.

На следующий день она подошла ко мне на палубе, где я загорала в шезлонге у бассейна, любуясь мелькающими вдали островами Эгейского моря, и стала умолять оставить ее на работе. Твердила что-то про стаж, страховку, визы и свою беременность, но я не слушала. Подумать только, она еще и беременна! Вот, стало быть, почему выглядит такой толстой! На следующем острове я высадила ее, чтобы она сама как угодно добиралась домой. Я даже организовала для нее билет на паром до Афин, где она могла сесть на самолет. И объяснила, что муж не может поехать с нею, ибо по условиям контракта обязан остаться на борту, на случай если возникнут какие-то рабочие вопросы по проекту стадиона.

— Да и что вам переживать, милочка? — прибавила я. — Если вы не удосужились взять его фамилию, значит, он вам достаточно безразличен.

Это был дешевый выпад, но вы бы знали, как я в тот момент ее ненавидела.

Когда она покидала яхту, я стояла у трапа и самолично проверяла ее сумки. Я была на сто процентов уверена, что поступаю правильно. В конце концов, ее только что уволили и она могла украсть какие-нибудь профессиональные секреты. В одной из сумок я наткнулась на расписное яйцо в этом ужасном вязаном мешочке.

— Фу-у! Пауки! — сказала я и сделала это напрасно. Чистой воды злоба иногда бьет бумерангом. Брезгливо вытянув руку, я разжала пальцы, и святой Христофор с младенцем в жутких фетровых цветочках полетел за борт. Сама я всю жизнь предохраняюсь от беременности, а посему недолюбливаю беременных женщин как класс.

— Вы и счастье мое забрали! — заверещала она.

Так я удалила ее со своих глаз в то утро. Выгнала еще до того, как Лукас выбрался из постели. Оттуда его, кстати, вытащил Тимми, который колотил в дверь спальни, умоляя как-то меня урезонить. Только потом я поняла, что вместе с расписным яйцом выбросила свое собственное счастье.

Когда Вера шла к трапу, я поняла, что она и впрямь беременна — походка у нее была вперевалочку. Женщины на таком сроке имеют неприглядный вид и должны оставаться дома — только знаменитости первого разряда могут позволить себе щеголять всеми прелестями брюхатости. Ей же просто не стоило подставлять моему мужу рот, чтобы он совал туда язык.

Весь день я избегала разговора с Лукасом, а ближе к вечеру вызвала к себе Тимми, чтобы поговорить с ним об одном пропавшем отчете и о том, имел ли он право его подписывать. Я попробовала втолковать ему, что он не обойдется без моей поддержки, если вообще не хочет оказаться на свалке жизни из-за череды недавно произошедших событий. Сбитый с толку и растерянный, он твердил о своей невиновности, и я объяснила ему, что невиновность тут ни при чем и далее влиятельные политики иной раз выбывают из игры, становясь жертвой обстоятельств. Он оказался весьма симпатичным парнем, только очень уж перепугался, а так даже ничего — вытаращенные голубые глазищи и эти рыжие волосы, колечками завивающиеся на концах. Я затащила его к себе в постель — хотела доказать себе, что не одна Вера может тешиться такими забавами. Очутиться в постели с начальницей. А? Каково? Он был так потрясен оказанной ему честью, что не осмелился отказаться. А может, я его просто сильно запугала. Тут мне трудно судить, ведь мужчины делают только то, что хотят. В отличие от женщин. Мне кажется, он этого хотел. И повел себя весьма благородно.

Лукас, разыскивая меня, пришел в мою каюту и застукал там нас обоих. На это я и рассчитывала. Он вытащил меня из постели, но я особенно не волновалась — ведь Трофейные Жены не могут разгуливать с синяками на теле. По моим расчетам, основной шквал ярости должен был прийтись на Тимми. И я не ошиблась. Лукас размазал нашего специалиста по окружающей среде по стенке. Когда тот снова укрепился на ногах, вид у него был растерянный и беспомощный. Тимми принадлежал к новому поколению молодых людей, которые искренне считают, что кулаки не способ решения проблемы. К тому же он был явно не прав, запрыгнув в постель к чужой жене. Потом Лукас смерил меня полным презрения и ненависти взглядом и вышел из каюты. Я, конечно, думала, что он переживет эту неприятность. Ведь столько раз сама смотрела сквозь пальцы на его непристойное поведение. И кто знает, блудил ли он еще на «Минни» во время той злополучной прогулки.

— Отныне будь поосторожнее, — сказала я Тимми, когда он одевался. — Лукас тебе этого не спустит — отплатит, так или иначе. Хорошенько проверяй тормоза, когда садишься в машину, и в метро не стой близко к краю платформы, не то толстушка Вера останется вдовой.

Перед тем как Тимми задал от меня стрекача, я напомнила, что он не может покинуть «Минни», пока вопрос с пропавшим отчетом не будет разрешен. Отчаяние на его лице меня позабавило. Я просто не понимаю, что такое на меня тогда нашло. Я сроду не была такой злой или мстительной. Наверное, это можно объяснить так — тот, кого обижают, тоже начинает причинять вред.

Разумеется, то же самое можно сказать о Лукасе. Теперь наступила его очередь удивить меня. Оказывается, все это задело его не на шутку и мне предстояло ответить за свои поступки. Мы были на палубе одни, и море красиво мерцало в лунном свете.

— Ты выкинула в море ее яйцо, — сказал он. — Ее драгоценный талисман, приносивший удачу. Ну разве не сука ты после этого?

— Ты крутил с ней шашни, — ответила я.

— Ничего подобного, — возразил он. — Мне просто понравилось, как она забавно выразилась. Она прекрасно выучила английский, если может употреблять такие слова. Да по сравнению с тобой она настоящее облегчение!

— Но я же не знала, что при приеме на работу она слабо владела английским, — как бы оправдываясь, заметила я. И чего только не сделаешь, чтобы подлизаться к мужчине!

Тогда он сказал, что я затащила в постель Вериного мужа из мести. Что я разыгрываю из себя Цирцею, превращающую мужчин в свиней, но на самом деле сама свинья, и он не сомневается, что я уже рассказала Вере о своих постельных подвигах.

На это я ответила, что никогда бы до такого не унизилась и не стала бы говорить ей об этом, но обязательно бы позаботилась, чтобы она узнала.

Тогда он заявил, что собирается восстановить Веру Меерович на работе, а я сказала: пусть только посмеет. Он пригрозил, что ни перед чем не остановится, и я сделала страшную глупость. Я прямо-таки видела булькающие пузырьки над тонущей в волнах Эгейского моря расшитой сумочкой, когда советовала ему быть благоразумнее, чтобы пропавший документ не обнародовался бы вдруг нежелательным образом. Я напомнила ему, что те, кому хватило ума припрятать документ, могут с таким же успехом снова вытащить его на поверхность. То есть дала понять, что знаю, где зарыты мертвые тела. А возможно, сама и спрятала их где-нибудь под мебельной обшивкой в кают-компании.

Он смотрел на меня так, словно только теперь понял, какова я на самом деле. Смотрел долго и пристально, и мне это не нравилось. Конечно, я дала промашку. Мне следовало быть более осторожной и не такой доверчивой при составлении брачного контракта. Следовало заставить его подарить мне яхту, а не переименовывать ее в мою честь. Обзавестись собственными бриллиантами, а не брать их каждый раз взаймы у его сестры. Ока-то вышла замуж удачно, за потомка рода Романовых, и в ее распоряжении оказались настоящие сокровища русского императорского двора, включая ювелирные шедевры Фаберже, Сазикова, Хлебникова и Овчинникова. Они были прекрасны, эти роскошные драгоценности, но принадлежали не мне. «Ладно, — грустно подумала я. — В конце концов всегда можно вернуться к живописи».

— Знаешь, кого ты, мне напомнила? — наконец произнес он. — Мою мать. Ты постепенно превращаешься в незлобную, язвительную, полную ненависти. Ты уничтожила бы меня, если бы могла.

Вот тогда-то я и вспомнила, что Лукас ненавидел свою мать. Когда мужчина в наше время ненавидит мать, источник жизни как таковой, тут уже никакие нормы не применимы. Он женится на тебе только потому, что ты не похожа на его мать. Однако постоянно провоцирует тебя, заставляет превращаться в его мать, а добившись своего, бросает тебя и начинает все заново с кем-нибудь другим. До брака с Лукасом я была прекрасным человеком, а вот теперь нет. Он был прав — я оказалась чудовищем.

Огонь — очистительная вещь, способная умилостивить богов. Той же ночью Лукас поджег «Минни». Гости с криками выскакивали из постелей и прыгали в спасательные шлюпки. Я поначалу ликовала. Я, оказывается, и представить себе не могла, как ненавижу их всех. А пожар среди моря представлялся мне красивым и величественным зрелищем. Эдакий погребальный костер, уносящий с собой надежды всех этих людей. Особенную радость он доставил береговой пожарной команде Коса. Из спасательных шлюпок мы смотрели, как тонет полыхающая «Минни». Сначала в воду погрузился нос, потом яхта издала тяжкий стон и пошла ко дну. Когда бурлящие воды сомкнулись над ней, я краем глаза увидела лицо Лукаса — он улыбался.

— Как это произошло? — спросил полицейский в Афинах, когда мы наконец добрались до суши, укутанные в одеяла и с водорослями на ногах.

— Это сделал Лукас, — пояснила я. — Он поджег собственную яхту, чтобы уничтожить некие документы и получить страховку. Если вы проведете расследование, то обнаружите, что пожар начался из кают-компании, где и находился сейф.

— Мне неприятно об этом говорить, но вынужден сообщить, что моя жена психически неуравновешенна, — сказал Лукас. — Она страдает склонностью к поджогам, и уже неоднократно была замечена в таких вещах. Это помешательство происходит у нее на почве ревности.

Разумеется, в таких вещах я и вправду была замечена — все помнили мою вспышку ярости, когда я подожгла скатерть и волосы Веры. Бедненькой беременной Веры! И все видели, как я выбросила в море ее расписное яйцо со святым Христофором. И как она чапала вперевалочку к сходням, а я заносчиво смотрела ей вслед и смеялась. Разумеется, после таких свидетельств мне не поверили. И неужели кто-то мог признать виновность Лукаса, вознесшегося чуть ли не до небес? Конечно, нет. Особенно теперь, когда все темные пятна исчезли и поле для строительства спортивного комплекса было расчищено.

Газеты смаковали мой позор. Как же, особа, некогда рисовавшая английского принца, оказалась злостной поджигательницей! Меня склоняли на все лады, объявили сумасшедшей, злобной шизофреничкой. А кем же еще, если я нарочно напустила на гостей, приглашенных на яхту, полчища ядовитых пауков! А потом и вовсе сбрендила — из одной только злобы подожгла собственную роскошную яхту и пустила ее ко дну. А ведь на этой яхте были предметы подлинного искусства, стоившие миллионы, и их я тоже уничтожила. Газеты кричали о растущей пропасти между богатыми и бедными, и в этом также винили меня. Я, оказывается, бросила вызов всем достойным людям, в поте лица зарабатывающим себе на жизнь. Мне тут же припомнили брак с техасским миллионером и странные обстоятельства его смерти. И теперь буквально все с наслаждением меня ненавидели.

— А я помню это, — сказала журналистка Майра. — Настоящая была шумиха. Мы прозвали вас Медеей с яхты. А может, теперь, выйдя из тюрьмы, вы хотели бы написать для нас материал? Он может выйти под другим именем.

— Не думаю, что мне нужно этим, заниматься, — покачала головой Трофейная Жена. — По-моему, лучше затаиться и исчезнуть из города, как только закончится этот заезд в «Касл-спа». Попытаю счастья в Австралии. На суде я даже не пробовала защищаться — до того мне это дело казалось безнадежным. У меня не было доказательств. Если бы они даже подняли с морского дна тот сейф, то все равно обнаружили бы, что он пуст. Документов там не было. В Интернете ходили слухи, будто земля вокруг строящегося стадиона по ночам светится зеленым. Но кто к этому прислушивался? У высших инстанций больше не было претензий к строительству, и оно шло полным ходом. Тимми продвинулся по службе, Веру восстановили на работе, а мне Лукас надежно заткнул рот. Я предпочла предстать перед судом в Греции, где к преступлениям на почве страсти относятся не так сурово, как в Англии. Мотивом моего преступления объявили ревность. Обвинение в преднамеренном убийстве с меня сняли. Вот только я, оказывается, не знала, что в морских державах поджог судна считается серьезным преступлением и сурово карается. Угодила в тюрьму на два года и была счастлива, что не на двенадцать. Два долгих года я мотала срок в «Коридаллосе», и считаю, что мне повезло. Ведь я не пошла ко дну вместе с тем злосчастным расписным яйцом. Пока я сидела в тюрьме, Лукас развелся со мной. Брачный контракт был аннулирован в связи с моей судимостью. Уж если мужчина отворачивается, так он отворачивается. Уж если он тебя бросает, так бросает.

По пожарной страховке он получил возмещение убытка почти на миллиард долларов, туда входили и сто тысяч за ущерб от маленького пожарчика во время злополучного ужина с лобстерами. Вот как надо, учитесь! Верины девчушки — близнецы — прошли генетическую экспертизу, установившую отцовство Тимми. Что все это означало, трудно сказать. Возможно, тут как-то была замешана обувная модельерша Орланда. Ведь она стала пятой по счету женой Лукаса и второй в числе трофейных. Скорее всего Орланда извлекла пользу из моего горького опыта и лучше меня сумела позаботиться о своих интересах. Сейчас я ловлю себя на том, что не желаю зла им обоим. Все зло я выкинула из души в «Коридаллосе». Я пытаюсь забыть Веру, и пока это непросто. Проглотить паука и сказать, что у нее, видите ли, пощипывает! И подставить при этом чужому мужику рот, чтобы он пошарил там своим языком!

Вот и все на сегодня. Спасибо за внимание. А как вы думаете, запирают они на ночь кухню или мы все-таки могли бы пошукать по холодильникам? А то я, кажется, проголодалась!