Делай, что должно

Глава 18. Южный фронт, новый медсанбат, конец апреля 1943 года

"Держись, ты там один кадровый будешь!" — напутствовал Денисенко.

Причина тотальной нехватки кадровых военных врачей вскрылась в санслужбе армии, куда Огнев явился за предписанием. Разговор, которому он стал невольным свидетелем, был очень характерный. Начсанарм распекал кого-то по полевому телефону, да так, что за десяток шагов от блиндажа слышно было.

— Что значит, “он без уважения попросил?!” — гремел его тяжелый бас, - Его дело — работать, а не вас уважать! Одного Денисенко боитесь, а в остальном — в одну дивизию обстрелянных найти не можете, зато в другой птичник собрали: начсандив Лебедев, командир медсанбата — Курочкин, замполит Петухов! Понятно, на что у вас все силы уходят! — судя по звуку, тут армейский начальник грохнул кулаком по столу, — Со всего фронта просили, небось! Дайте Огневу хотя бы пять человек кадровых, с опытом, с ранениями. Сестер и санитаров. До начала наступления. А то я в вашем отношении поставлю вопрос о кадровом резерве санитаров-носильщиков в батальонах. Что это такое, вся страна воюет, а отдел кадров армии пасьянсы из личного состава раскладывает! И уважения требует!

Когда через минуту Огнев вошел в блиндаж и представился, начальник санслужбы еще дымился от праведного гнева. Пришлось сначала выслушать от него немало нелестных слов о кадровиках, прежде, чем получилось перейти к делу.

Слегка остыв, начсанарм предложил чаю и вкратце объяснил ситуацию. Начасандив сделал яркую карьеру, попав в армию в сорок первом, тем более удивительную, что по образованию и специальности был санитарным врачом. Организатором он показал себя отличным, но дистанцию между собой и хирургами воспринимал очень болезненно. Хуже всего он чувствовал себя, похоже, с новыми пополнениями, особенно из тех, что имели большой хирургический опыт. “Тяжелый характер, — выдал свой диагноз начсанарм, — И очень болезненно относится к своему авторитету. Да у него бы этого авторитета было вдвое, кабы он о нем так не пекся. Надеюсь, сработаетесь. Товарищ Денисенко о вас очень хорошо отзывался”.

Начальником санслужбы дивизии оказался худощавый, почти под ноль остриженный полковник медслужбы лет сорока, с нездорового цвета лицом и синевой под глазами. Форма сидела на нем как влитая, но портупею ее обладатель так перетянул, что чувствовал себя в скрипучих начищенных ремнях зримо неудобно. И крючки на воротнике он перешил, чтоб потуже, и воротник смотрелся как ошейник. Выправка у него была бы отменная, если б не лютая зажатость — стоял полковник не так, как привыкли стоять люди с наработанной осанкой, а словно аршин проглотил. И эта портупея, и манера изъясняться строго по уставу, все это чрезмерное в полевых условиях соблюдение формы, показывало, что кадровым в санслужбе дивизии даже ее начальника можно считать с натяжкой. “Сложно ему, — подумал Огнев, — И впрямь ни среди кадровых, ни среди хирургов себя своим не чувствует”.

— Вот нынешнее расположение медсанбата, — полковник ткнул концом карандаша в кружок на развернутой на столе карте, — Инцидент с миной, безусловно, заслуживает внимания. По нашим сведениям, там не могло быть минных полей, ни противника, ни наших. Саперы работали, мне докладывали, что новых мин не обнаружено. Но вот состав… Майор Левин, светлая ему память, собрал хороший коллектив. Ядро его было сформировано еще в Новосибирске. Но это — недавние гражданские специалисты. Понимание текущей обстановки… вы сами увидите, товарищ майор. Надеюсь, что под вашим командованием….

“Как бы ему деликатно намекнуть, чтобы ремень ослабил, — невольно подумал Огнев, глядя как начальник санслужбы пытается сохранить выправку и при этом избежать боли в спине, — Кажется, я понимаю, почему он с кадровой службой не поладил.”

— По младшему и среднему персоналу некомплект у вас считается приемлемым, пятнадцать процентов, — продолжал начсандив, — Но врачами батальон укомплектован полностью. К сожалению, с минимальным фронтовым опытом. Кто-то сразу из Новосибирска приехал, кого из ППГ перевели. Со снабжением — восполняем то, что недополучили в распутицу. Медикаменты, перевязочный материал — обеспечим. С горючим, вот тут чудес не обещаю. Но с тяглом у вас более-менее прилично, в других частях лошадей еще меньше. С продуктами вопрос решен, правда, поступают жалобы, что военторг никак до нас не доберется. Я имею в виду, они же там, небось, не все с погонами еще. Хотя приказ когда был.

— Некомплект — по старым штатам?

— К сожалению, по новым.

— Хирурги есть?

— Трое. Все с довоенным стажем. Операционных сестер ищем.

— Богато живем… Надеюсь, у таких врачей инструмент в хорошем состоянии и достаточно комплектный.

— Жду от вас о том отчета, — оживился начсандив, — Военторгом лично займусь завтра же. Медсанбат и так почти гражданский, в прошлый раз на них посмотреть было страшно, даже петлицы не у всех по форме. На половине офицеров — солдатские ремни. Очень на вас надеюсь, товарищ майор.

Начсандив откозырял, и выглядело его движение странно. Как будто он долго репетировал отдачу чести “с шиком”, но ужасно боялся сделать что-то неправильно и опозориться. Даже глаза немного скосил в сторону руки.

Палатки, с аккуратными табличками, указывающими, которая из них аптека, а которая перевязочная, были натянуты по всем правилам и для маскировки укрыты свежесрубленными березками.

Перелесок, в котором устроился медсанбат, стоял тихий, в утренней росе, совершенно мирный. Где-то в кроне старой ивы, совсем рядом, негромко пропела кукушка.

— Пожелала бы лучше Льву Михайловичу. Вот что тебе, дуре, стоило? — укорила птицу лейтенант Борщева.

Конечно, дело было не в кукушке, чьи предсказания и в тылу ничего не значат, а в общем падении духа личного состава, как выразился бы замполит, если бы он имелся в наличии. Но замполит ладно, без него в конце концов медсанбат может какое-то время обходиться. Командира не было, вот что худо. И гораздо хуже, что потеряли его вот здесь, в этой тихой роще, такой уютной, что казалось тут, в дни затишья, можно позволить себе хоть ненадолго забыть о войне. Видимо, военврач второго ранга Левин, так и не успевший сменить две “шпалы” на положенные по новом уставу майорские погоны, тоже так думал. “Хорошо-то как, — вздохнул он, оценив место расположения. — Прямо санаторий. Думаю, перевязочную развертываем вот здесь…”

С этими словами он сделал несколько шагов в сторону от тропы и раздался взрыв…

Откуда здесь взялась эта проклятая мина, чья она была — своя ли, случайно оставленная, или немецкая, ускользнувшая от внимания саперов, никто не мог сказать.

Командир погиб сразу. Над головой его помощницы и заместительницы, доктора Анны Николаевны, тонко пропели осколки, не задев. Смерть порой бывает очень избирательна.

Она не успела толком сработаться со своим начальником, медсанбат был свежим, только что сформированным. Но все уже успели полюбить этого тактичного, интеллигентного человека, на котором даже форма сидела как-то по-граждански, и который, несмотря на явное недовольство начальника санслужбы дивизии, предпочитал званиям обращение по отчеству. Даже если речь шла о молоденьких сестрах, которых он чуть не на вторые сутки всех запомнил по именам.

Левин был гражданским врачом, но в армию попал в сорок первом и один из немногих имел настоящий военный опыт, хоть и прерванный на год с лишним ранением. Тот опыт, какого так отчаянно недоставало временно исполняющей должность командира медсанбата Анне Николаевне, военврачу второго ранга… то есть, конечно, майору медицинской службы. Ну что такое, только притерлась к “шпалам”, запоминай звездочки!

Часов в шесть утра явился делегат связи на мотоцикле — вызвали Анну Николаевну в штаб дивизии. Оказалось, назначен новый командир, не сегодня-завтра прибудет. Эту новость и обсуждал средний персонал, или, если уж по уставу, начсостав, собравшись у аптечной палатки.

— Чуяло мое сердце, назначили-таки, — горестно вздохнула операционная сестра Настя Порохова, в кругу близких друзей Баба Настя, румяная и круглолицая вологодская красавица в звании старшего сержанта. — Уж я-то думала, Анне Николаевне моей повышение выйдет. Ан нет, нашел кого-то полковник!

— Точно? — с сомнением переспросила аптекарь Алена Дмитриевна.

— Точнее не бывает, затем ее и вызывали, бедную, — покачала головой Баба Настя и собрала губы сердечком. С Анной Николаевной они были не просто землячками, а соседками и хорошими подругами, жили в Вологде на одной улице, и потому старшему сержанту было за нее особенно обидно. До сего часа она не сомневалась, что повышение настигнет именно ее.

— Вот не нашли бы никого, — продолжала жаловаться подругам Баба Настя, — Как есть Анну Николаевну поставили бы. Ну кого ж еще, девочки, не Федюхина же, которого и курица обидит! — капитан медслужбы Федюхин, несмотря на погоны, совершенно, до мозга костей гражданский хирург из Новосибирска, авторитетом у нее не пользовался.

— Ну, ты сказала. Федюхина — в командиры! Ходит, как аршин проглотил, авторитет расплескать боится, а сам обмотки-то не намотает по-человечески. Не говорю уж про то, чтобы там костер разжечь аль палатку натянуть. Помяните мое слово, с сентября будет ходить простуженный! — припечатала Борщева, которая вообще недолюбливала городских, делая исключение для одной лишь Анны Николаевны.

— Кадровый он, новый начальник-то? — с некоторой опаской поинтересовался лейтенант Петрушин, супруг аптекарши, помкомвзвода, плотный и представительный мужчина лет тридцати шести, с рыжеватой бородой веником, по гражданской специальности — сельский фельдшер.

— Кадровый, как полковник и грозился, — скорбно подтвердила Баба Настя. — Обещал же усилю, мол, кадрами с серьезным боевым опытом, вот и усилил на наши головы!

С начсандивом отношения не сложились еще при жизни командира. Дивизионный начальник был жестким, требовательным и шумным. Приезжая с проверкой, обязательно находил повод для разноса, и ладно, если бы еще по медицинской части! Как будто он в хирургии понимал! Корень всех бед он видел как раз в отсутствии кадровых военных врачей. Без них, де, работать медсанбат будет из рук вон плохо и никакого порядка! И уж он, полковник Дёмин, сыщет им хоть одного кадрового, а то дисциплины уже с трех шагов не видно! Впрочем, что от бывшего санитарного врача по медицинской линии-то ждать?

Анна Николаевна была, наверное, не самым плохим командиром. Если нужно, она умела быть и требовательной, и жесткой. Заставила же саперов после той беды с миной не один, а два раза пройти всю рощицу вдоль и поперек. И даже командир саперного взвода не рискнул ей перечить. Мин, кстати, больше не нашли. Эта была единственной, сидела где-то в зарослях и ждала своей жертвы, как гадюка.

— А ты не хнычь. Рассказывай уж дальше. Откуда он к нам? В каком звании? — нетерпеливо перебила ее Борщева. Она-то считалась самой кадровой из всех, до последнего приказа носила “кубари” старшего военфельдшера, теперь же стала старшим лейтенантом.

— Откуда — этого я не знаю, — заговорила Баба Настя, торопясь, чтобы ее не перебили снова. — Говорят, майор.

— Из другой дивизии что ль? Кадровый, надо же! — Борщева усмехнулась чему-то, — Вот явится сейчас на горячем боевом коне и задаст нам жару.

— Да где там конь. Может вообще с палочкой приковыляет, — Баба Настя пожала плечиком, — Вроде как участник Гражданской. Так что в возрасте он, а то и вовсе старый. Вот чего ему где-нибудь в Новосибирске не работалось, а? Сидит дед, в сто шуб одет!

— А в Гражданскую, небось, фершалом был.

— Асептику хоть знает? Или карболкой льет?

— Жаба тебе в рот сядь! Сглазишь! — не выдержала аптекарша.

— Участник Гражданской, да до сих пор майор… — разочарованно протянула Борщева. — Н-да… Звезд с неба не хватает, это уж как пить дать.

Дивизия пополнялась, стояла в резерве, и опечаленный коллектив, затачивая языки от вынужденного безделья, уже нарисовал себе будущего командира. В нерадужных тонах.

— Отставить разговоры! — помянутый недобрым словом капитан Федюхин явился как всегда, откуда не ждали и сразу принял начальственный вид, — Наше дело — слушаться распоряжений командования и в кратчайший срок наладить работу. Новый командир прибудет сегодня. Может, даже прямо сейчас. Все по местам! В аптеке кроме Петрушиной никому делать нечего. Или работы нет? Товарищ Петрушин, доложите, что сделано?

— Палатки стоят, стационар, сортировочная — все развернуто. Большую палатку я давеча залатал, продержится, — начал обстоятельно излагать лейтенант, наспех подняв к пилотке широкую ладонь, — Хотя нам бы новых, хоть три штуки. Навес соорудим, но с собой же не возьмем при передислокации! Я же докладывал третьего дня…

— А пост ПВО? — перебил его Федюхин, — Нам уже ставили на вид, что недооцениваем воздушную опасность!

— Так щели же отрыты, как положено.

— Это я уже слышал. Чтобы через час был пост! Приказ ясен?

— Так точно. Разрешите идти? — Петрушин хорошо знал характер своего начальника, старательно перенимавшего уставные порядки. Сидела на нем эта уставщина, как на корове седло, да что ж поделать…

— Идите!

Тот нарочито вытянулся, пристукнул каблуками сбитых кирзачей, и дождавшись, пока Федюхин отвернется и деловой походкой очень занятого человека удалится, усмехнулся в бороду:

— Начальство… Вот ужо даст ему новый майор укорот.

— Опять хромает, и опять на правую, — Баба Настя выскользнула из-за петрушинской спины, — Не иначе так обмотки мотать и не выучился. Аль с того раза не прошло. Дядь Кузьма, а зачем нам пост-то этот? Мы что ли зенитчики?

— Для догляду. Чтобы если что, тревогу дать успеть. Ну и приказ потому что. Справим, не боись.

До прибытия нового командира успели натянуть, про запас, еще три палатки. Дважды проверили маскировку, пост наблюдения за воздухом Петрушин в меру своего понимания обеспечил, и снарядил санитаров свежих веток для маскировки нарубить, предупредив, чтоб лишний раз под ноги глядели. Саперы там, не саперы, а чем черт не шутит.

Но прибытие начальника медсанбата личный состав все равно проглядел. Потому что никто не думал, что его привезет своя родная полуторка, ездившая на дивизионный склад за перевязочным материалом. Потому что когда незнакомый немолодой военный без лишних слов откинул борт и вместе с шофером принялся сгружать тюки и ящики, никому и поначалу и в голову не пришло, что это и есть новый командир. До тех пор, пока не присмотрелись к погонам и не поняли, что перед ними не много — не мало майор медслужбы.

Пока он помогал шоферу и примерялся к его росту, это не было заметно, а как закончил погрузку и выпрямился — стало совершенно понятно, что кадровый. С орденом Красной Звезды, незнакомой медалью и одной нашивкой за ранение. Желтой. И ростом в добрую сажень. Ну, стало быть, приехал… И сразу сделал первое распоряжение — заступающих в ближайшее время на смену в операционную, и только их, от физических работ, будь то разгрузка или установка палаток — освободить. Чтобы перед работой пальцы не пережимать.

Заблудившийся военторг внес в ряды личного состава изрядную сумятицу. Временно исполняющая полномочия начальника медсанбата, свежеиспеченный майор медицинской службы, передававшая Огневу командование, постаралась соблюсти устав подручными средствами.

Ее погоны были сделаны, похоже, из картона, обтянутого хабэшкой, просвет был выполнен из ткани, покрашенной зеленкой. Одна звезда вырублена из жести, другая тщательно вышита белой ниткой, в которой опытный глаз сразу признал бы остатки хирургического шелка, как и одна из змей. Другая была серебрянной, ветеринарной.

— Майор медицинской службы второго ранга Митряева. Извините, майор второго ранга медицинской службы.

— Это вы с довоенным стажем?

— Так точно.

— А военного стажа сколько?

— Четыре месяца, — тонкая морщинка прорезала ее лоб.

Развернулся медсанбат под командованием “майора второго ранга” толково и правильно. При невеликом фронтовом стаже временный начальник была строга и старательна и постаралась предусмотреть все. Предоперационная и сортировка расположены удобно, чистый комплект инструментов есть. Даже если раненых привезут через четверть часа, их готовы будут принять.

Митряева спокойно, без суеты показывала, где и как развернулись. На вопросы отвечала обстоятельно и быстро. Деловитая, строгая, она держалась с достоинством, без неуместной бравады или излишнего трепета перед "боевым командиром", как по телефону нарочито громко отрекомендовал Огнева начсандив.

— У нас новая лампа в операционной, трофейная. Работает от аккумулятора на автомобиле. Жаль только, он все-таки изношен. Используем для сложных операций. А так — "молния", керосина в достатке. Лампу Лев Михайлович еще в марте привез, когда склады трофейные захватили. И инструменты тоже. Сталь хорошая, только зажимы чуть непривычные.

— Много оперировали?

— Да, а как вы узнали?

— Если за четыре месяца разумный человек не выучил воинских званий, значит, очень занят по специальности. Но вы все-таки постарайтесь, пока время есть. Вот эта вот великолепная змея — ваша работа?

— Нет, — она смутилась совершенно по-девичьи, — Это Алена Дмитриевна постаралась, наш аптекарь. То есть, лейтенант Петрушина. Она у нас и за лабораторию отвечает, и за аптеку.

— Красота, генералу впору.

— Извините, товарищ майор… ээ…

— Просто “майор”, без рангов.

— Извините. Не поняла насчет генерала.

— По уставу, на генеральских погонах звезды и змеи — вышитые.

— То есть, убрать? А военторг…

Она осеклась, вероятно, вспомнив что-то вроде “Не мои проблемы, обеспечить!”

— А у военторга, увы, с фронтовой газетой давний ксенобиоз. То есть, у нее всегда есть темы для заметок “Ну когда же военторг заработает?”, а военторгу эти заметки не интересны. Вот ветеринарную, серебряную, змею бы заменить, а шелковая… считайте, на вырост.

— Есть считать на вырост!

Митряева улыбнулась и сразу помолодела лет на десять. Хотя она и так молода, не больше тридцати.

— А Алена Дмитриевна… только, раз уж вы в армии, называйте ее по фамилии и званию — как я понял, человек очень рачительный и аккуратный.

— Да… а как… по вышивке догадались?

— Конечно. Обрезки шелка не выкидывает, и рука твердая. Наверняка идеальный порядок.

— Так точно!

Палатки стояли вдоль опушки, прикрытые для маскировки зеленью. У крайней с табличкой “Изолятор” Митряева остановилась вдруг, бросила быстрый, напряженно-внимательный взгляд себе под ноги, будто опасалась увидеть в траве змею.

— Вот здесь, — она коснулась ладонью ствола молодой березки со срубленными нижними ветками. На высоте ее плеча кору рассекали несколько глубоких отметин, — Здесь это случилось, видите, впереди дальше воронка?

— Противопехотная нажимная. Не “лягушка”, - прокомментировал Огнев машинально.

— Я… я не видела их раньше, первый раз встретилась. Не думала, — она куснула губы, — что они такие мощные…. Меня оглушило только, а его…

— Хотелось бы сказать, что в последний. Но нет, еще будет. И много раз. И бомбить будут, и обстреливать. Здесь не передовая, но курносая рядом ходит. Если эта мина давно здесь лежала, то ее бы и опытный человек не разглядел. А товарищ Левин врачом был замечательным, но с военной стороной нашей работы прискорбно мало знакомым.

— Зачем вы меня утешаете? — вскинулась Митряева, — Понятно ведь все, мы на войне. Место, как любит говорить наш начсандив, “не для нервных женщин”. Но Лев Михайлович был настоящий командир, что бы он там себе не думал. Если бы вы сами его увидели, хоть раз, вы бы согласились.

— Я его видел. И слышал. На армейской конференции. Прекрасный доклад.

— Извините, не подумала. Он над ним две недели работал, последние три ночи вообще не спал. Очень беспокоился, как его кадровые примут.

— Аплодировали. Я так точно от души.

— Спасибо. А мины… Вы говорите, разглядеть все-таки можно? Как?

— Прямоугольник пожухшей травы. И либо кочка посреди луга, либо ямка. Земля над миной оседает по-другому. Но на этот признак полагаться рискованно. Сегодня же напишу начсандиву, организуем саперов для обучения. Пусть профессионалы покажут, как эту дрянь высматривать.

— Вы же с сорок первого воюете? И на Финской были? Много…

— Товарищей потерял? Немало. И никуда не денемся, еще потеряем. Легче от этого осознания не будет, а вот тяжелее без него — так точно будет.

Митряева несколько секунд смотрела на медаль, потом сморгнула и тихо сказала:

— Спасибо, товарищ Огнев. Это важно знать, что будет тяжело, — она с усилием распрямила плечи, и взгляд ее опять стал спокойным и строгим. Сказала буднично, — Пойдемте, вы еще аптеку и хозчасть не видели.

— Совершенно верно. Думается, об аптеке товарищ Петрушина заботится не хуже, чем о знаках различия, — перенял ее тон Огнев, понимая, что эта строгая женщина не простит себе и минутного проявления слабости перед новым командиром. — Вот и посмотрим.

Под аптеку и лабораторию была отведена отдельная палатка. Тщательно замаскированная свежесрубленными ветками, уже успевшими подвянуть на солнце, от чего в самой палатке пахло как в предбаннике, березовыми листьями, они с легкостью перебивали привычный аптечный дух.

Алена Дмитриевна Петрушина, старший военфельдшер, то есть “ой, виновата, теперь старший лейтенант”, была и впрямь человеком рачительным и аккуратным. Самодельные полки со склянками украшали вязаные кружевные оборки, любовно накрахмаленные, как на буфете домовитой хозяйки. На палаточных окошках покачивались занавески, вышитые незабудки на них окаймляли веночком номер медсанбата. Пока установившееся затишье не требовало от старшего лейтенанта Петрушиной срочных дел, она вышивала, и хотя при появлении начальства быстро спрятала работу в стол, Огнев успел разглядеть, что это был кисет, зеленый, защитного цвета, скорее из положенного по уставу мешочка для крупы. Но образцовый порядок и чистота в аптеке вполне извиняли эту любовь к довоенному уюту.

Лейтенант Петрушин, все еще с лычками и “кубарями” в петлицах, был занят. Он привычными движениями обтесывал колышек, и вроде бы ничем другим не интересовался, но вдруг произнес, не крикнул, а именно произнес, но так, что далеко слышно:

— Веревку недотянул, болтаться будет.

Старшина медсанбата, наравне со всеми занимавшийся устройством навеса, ответил — “Виноват, товарищ военфельдшер!” и, действительно, со всем старанием выбрал слабину.

А Петрушин, будто спиной почуяв приближение начальства, воткнул топор в бревнышко, поднялся и без шика, но четко отдал честь:

— Товарищ начальник медсанбата, разрешите доложить! Приемно-сортировочное расширяем. Навес делаем, человек на тридцать будет. Хозяйство медсанбатовское в порядке, кухни вылужены, не текут. Палатки в исправности.

— Кузьма Васильевич, что с подводами у нас? — тут же спросила его Митряева. Не по уставу, но видно, что дело было серьезным и очень ее заботило.

— Две наладил как сумел. А дальше уже колесник нужен, я как мог подлатал, а обод согнуть — приспособы нету. Товарищ командир, — обратил он взгляд к Огневу, — Колесник о как нужен! Только подводами и живем, бензину считай на донышке, транспортный взвод не даст соврать.

— Вольно. Вы же по штатному расписанию помощник командира сортировочного взвода? А хозяйством старшина должен заниматься?

Петрушин вздохнул:

— Да что там тот старшина. Мальчишка еще.

Действительно, кряжистый и бородатый фельдшер смотрелся не то отцом, не то даже дедом старшины.

— То, что помогаете младшему товарищу — хорошо, хвалю. С топором обращаетесь тоже отлично. Но мы сейчас в обороне да на спокойном участке. Будет поток раненых — вам присесть некогда будет, не то что за хозяйством следить.

— Оно так… точно, — снова вздохнул Петрушин, и показалось Огневу, что стоят перед ним два человека, один — офицер, а другой — колхозный бригадир.

— Послезавтра в девять ноль-ноль чтобы мне о состоянии хозяйства доложил старшина. Вам в свободное время заниматься хозработами не возбраняю, но без вас производительность труда не должна упасть вдвое.

— Это вы меня, товарищ майор, ко всему хозвзводу приравняли сейчас?

— На вид так и есть. Ну, может, польстил немного… хозвзводу. В общем, главное ваше место — на сортировке.

— Так точно, на сортировке.

— Продолжайте, хорошо работаете.

В эвакуационно-транспортном взводе наблюдался очевидный некомплект всего, и людей, и машин. Командовал временно сержант, хотя по штату должность эта была лейтенантской. Санитарные машины, уже военного времени, с сильно латанными дощатыми кузовами, служба снабжения дивизии горючим не баловала. Над "ГАЗиком" без правой двери колдовал шоферский консилиум из трех человек, в поту и машинном масле до глаз.

Но сержант дело знал, четко доложил, сколько машин в наличии, сколько на ходу, какой запас горючего и какие запчасти понадобятся скоро, а какие были дозарезу нужны еще неделю назад.

Машины стояли в перелеске, так, чтобы с воздуха не засекли. Тут же на березе красовалась свежая табличка: "Пост ПВО, отв. сержант Лукьянова".

Пост представлял собой висящее на дереве ведро без дна, выкрашенное в уставной зеленый цвет. Рядом на веревке покачивался большой молоток.

— Пост наблюдения за воздушной обстановкой. Удар молотком в ведро — тревога, — докладывала, вытянувшись в струнку, невысокая плотная девушка с двумя короткими косичками, торчащими из-под пилотки. С одной стороны петлицы младшего сержанта, с другой — на “треугольник” больше. Полумладший сержант. Крепкая девочка, но чтобы пройти по росту, на цыпочки вставала.

На ведре кто-то даже черной краской художественно изобразил условный немецкий самолет, с носом от СБ и хвостом от “мессера”.

— Это я, допустим, понял. А где наблюдатель?

— Так налета же нет!

— И почему у вас, товарищ сержант, на одной стороне два “треугольника”, а на другой один? Вы что, слева младший сержант, а справа сержант?

— В военторге только три было. Я знаю про погоны, но пока не привезли совсем. Я понимаю, порядок должен быть….

Судя по тону, мысль о порядке ей вколачивали в голову долго и тщательно, промахнувшись при этом мимо разума.

Командиром госпитального взвода оказалась невысокого роста женщина чуть постарше Митряевой, с русыми, не по возрасту тронутыми сединой волосами и немного иконописным лицом. Почему-то тень усталости и тревоги на женском лице издавна вдохновляла именно иконописцев.

Капитан медслужбы, и тоже с самодельными погонами на прежнего образца гимнастерке.

— Капитан Маркелова Татьяна Степановна, — отрекомендовалась она.

У Маркеловой оказался хоть небольшой, но уже боевой опыт, переведена из ППГ, где была врачом-ординатором. Но рассказывала она об этом скупо, предпочитая только отвечать на вопросы. Не сработалась с кем-то? Тоже может быть. О довоенном опыте комвзвода говорила более охотно. По гражданской профессии она врач "скорой помощи", из Москвы. Первых раненых увидела еще там, после бомбежек. Искренне обрадовалась, узнав, что новый командир тоже москвич.

Проживал личный состав компактно, для командования — две небольших палатки. Тут же хранилось самое ценное, пожалуй, наследство покойного майора Левина — библиотека. Раза этак в три больше той, что ездила с Огневым в саквояже еще с Финской и бесследно сгинула теперь в Крыму.

Библиотека, собранная специально для медсанбата, хранилась в специально под нее отведенном ящике из-под минометных мин, обитом изнутри клеенкой, и снабженном прочными защелками, чтобы не ничего не промокло и не потерялось. А еще сразу два (по нынешним меркам — ценность огромная) Рива-Роччи, отечественный и трофейный, под них тоже транспортировочный футляр, вполне способный защитить если не от случайного осколка, то от небольшого камня.

И записи. Об операциях, сортировке, ошибках и поисках решений. Две фабричные тетради, одна самодельная, аккуратно прошитая.

— Здесь его записи обо всех наших сложных операциях. А этот хирургический атлас Лев Михайлович еще из Новосибирска с привез. А эти — с конференции. Выписывал, обменивал, обратите внимание, тут по два-три экземпляра, специально для ознакомления всего персонала, — с явным удовольствием объяснял капитан Федюхин, земляк покойного командира, молодой и очень быстрый в движениях. До появления начальства он вдумчиво читал декабрьский номер “Военно-медицинского журнала” и встав для приветствия, аккуратно положил его раскрытым на стол, обложкой вверх.

Он не столько докладывал, сколько рассказывал. О покойном командире, о работе в Новосибирске, оказывается, они успели поработать вместе. Даже осторожно пожаловался на санслужбу дивизии, мол, я понимаю, устав, но мы в первую очередь врачи.

Еще с большей охотой говорил о довоенном опыте, и здесь его речь звучала особенно толково и правильно. Похоже, он и в самом деле был хорошим специалистом по абдоминальной хирургии. С большим уважением отзывался о Юдине, "его свежие издания у нас есть, Лев Михайлович, светлая ему память, позаботился".

Вот только полевой опыт у коллеги самым очевидным образом хромал. Как и он сам, потому что каким бы ты ни был специалистом, а заботиться об обуви и правильно надетых обмотках ты на фронте обязан. Разумеется, речи не шло о том, чтобы намекать ему об этом сейчас, тем более в присутствии Митряевой. Но взаимоотношения нового личного состава с военной формой и интендантской службой Огнев наметил себе в самый короткий срок наладить. Именно сейчас, пока на фронте еще затишье. А оно, как подсказывал его опыт, долгим не будет.

Вечером из дивизии прибыла еще одна машина с перевязочным материалом и медикаментами. Разгружали все, кто не был занят. Федюхин усердно таскал ящики, стремясь показать, что никакой работы не боится и не чурается, и старательно скрывал хромоту.

— Товарищ капитан, вам часто приходилось тяжести таскать? — поинтересовался Огнев.

— Не очень… да разве это тяжесть?

— Тяжесть. Вы его спиной поднимаете, а надо ногами. Из приседа. Спину ровно. Давайте носилочные лямки, вы с одной стороны, я с другой.

— Я и один этот ящик подниму! И без лямок!

— Я тоже. Но, знаете, “все мне дозволено, но не все полезно”. Мы сейчас не удаль молодецкую показываем, а работаем, и работать нам еще не один год. Да и быстрее получится. Не верите — засеките время.

Федюхин не поверил и засек. Оказалось, что, таская ящики вдвоем, получается и впрямь быстрее. А, подняв ящик не рукой, а на лямке, капитан аж рот открыл от удивления — лямка на плече, по сравнению с железной тонкой ручкой, совершенно не давила.

— Вот так. И проследите, чтобы все поднимали груз правильно. Спину себе сорвать при неправильном подходе и цирковой атлет может. И, — Огнев понизил голос, — вам персональное задание. Завтра с утра — тренируйтесь мотать обмотки и подгоните обувь. Если не по размеру — найдем подходящую. Вы ж не аист, на одной ноге у стола долго не простоите.

Капитан покраснел так, что в сумерках заметно стало, но ответил:

— Есть тренироваться.

Принимать командование Огнев прибыл где-то в полдень, а закончил, как для себя определил, почти к полуночи, над той самой библиотекой и тетрадью. Почерк у Левина был не по-врачебному четкий, почти чертежный. Неожиданно, автор записок представился очень отчетливо, как наяву, Огневу даже показалось, что он слышит его чуть хрипловатый голос:

"У меня отличные врачи и сестры, многих я еще с мирного времени знаю, а вот понимания тонкостей военного времени не хватает. И, признаться, от сортировки я первые три дня как раз в операционной и прятался, оперировал, пока глаза видели".

Именно так он говорил тогда в феврале, на конференции. Помнится, Алексей очень хотел найти время побеседовать с ним, но не успел. Пришлось уехать раньше.

Последнее, о чем думали и Левин, и Огнев, это о том, что смерть может быть к врачу ближе, чем к любому из его пациентов.

"Все-таки, наговаривали вы на себя, товарищ Левин, — мысленно обратился к погибшему коллеге Алексей Петрович, — Сделать вы успели очень многое. Больше, чем кто другой на вашем месте. А что вы не успели, сделаю я. Это вам обещаю".

Сделать предстояло многое. Коллектив на сей раз подобрался сложный. Не стоило ждать, что всегда будет везти так, как на Федюхиных высотах.

Огнев хорошо понимал теперь, зачем санслужбе дивизии так отчаянно требовался кадровый военврач. Гражданские медики, умелые и старательные, в мирное время были бы гордостью любой клиники. Но у нас здесь, как любит выражаться здешний начсандив, война, а не амбулатория. Военными они еще не стали. И не все понимают, что это значит. Оставим лирику в виде вышитых змей или кружевных оборок на полках с аптечными склянками. Это, в конце концов, военной службе не мешает абсолютно. А вот с позволения сказать “пост ВНОС” это плохо, очень плохо. Не понимают, и отбывают номер. Необходимо, чтобы поняли, до крови и убитых, а не после. Поняли, а не затвердили, как “словесность” в старой армии.

Важнее понять, с кем работаем. Митряева. Первая мысль была: “бедная девочка”. Конечно, ей уже тридцать лет, у нее неплохой довоенный хирургический стаж, но свалилось на плечи то, что она с трудом могла удерживать. Старательна, строга к себе. Что-то роднит ее с Колесник, да, эти подведенные брови, это ни разу не кокетство, а часть самодисциплины. Как офицеру чисто побриться перед атакой. Фронтового только опыта мало.

Федюхин. Пока не увидел в работе, не поймешь. Отличный довоенный стаж. Был замглавврача по лечебной части. Даже научной работой занимался. Почему такой кадр не где-нибудь в эвакогоспитале? Сам попросился, да, об этом он сказал в первую очередь, с большой гордостью сказал. Вот только война оказалась вовсе не похожа на то, что он до сих пор думал о ней. И личный состав его недолюбливает, заметно. Будем точны: средний и младший персонал. За что? Не нашел подхода? Привык командовать как у себя в больнице? Да нет, на команды тут не обижаются… Скорее, отношение. Этакая интеллигентная снисходительность, есть в нем эта черточка. Надо объяснить, аккуратно, что не стоит так. Сам, пожалуй, не поймет.

Маркелова. Гражданский стаж невелик, хотя работа на “скорой помощи” — это очень хорошо, значит, умеет действовать быстро, что на фронте, без сомнения, пригодится. Что так тревожит ее? Муж и сын на фронте. Давно писем нет? Мысли у нее где-то далеко, должно быть — с ними. С ней поговорить. Непременно, аккуратно и мягко. Не даются разговоры с родственниками — плохо! Надо исправлять. Тем более, политчасти у нас пока считай что вообще нет. Значит — и это, товарищ командир, сейчас на тебе.

Три хирурга, много это или мало? Нет, уже четыре. По штату должно быть шесть. Половины не хватает. Впрочем, говорят, под Москвой зимой сорок первого был медсанбат вообще без хирургов. Значит, до начала боев понять, из кого можно подготовить ассистентов, и успеть подготовить. Инструмент в исправности, но нужна точная сводка. Ледник для крови, конечно, не светит, но яму оборудовать надо.

Хорош, товарищ майор. За сегодня войну выиграть мы точно не успеем. Отбой, пока тихо…