Дембель против бандитов

Пролог

Любому провинциальному городку свойственно невольное подражание столице, особенно если городок отстоит от Москвы в каком-то часе езды. Коль гостиница — то обязательно «Метрополь»; коль ресторан, работающий до часу ночи, — то непременно «ночной клуб», коль директор мелкой фирмы, торгующей трусами да бюстгальтерами, — то только «генеральный менеджер». Подражание заметно и в бытовых мелочах, и в жаргонных словечках, завезенных из Белокаменной, и даже в манере растягивать «а-а» на московский манер. И, уж конечно, в одежде: стоит появиться на «Олимпийском» стадионе-рынке новым польско-турецко-китайским шмоткам, как через несколько дней этот товар продается и на местных базарчиках. И всем в радость. Покупателям — потому, что специально в Москву гонять не надо, да и осознание причастности к столичной жизни невольно возвышает в собственных глазах. Продавцам — потому, что на «челночестве» можно заработать хоть какую-то копейку.

Этот небольшой городок Подмосковья ничем не отличался от десятков подобных. Главная площадь с бетонным «чемоданом» горисполкома и нелепым бронзовым памятником вождю перед ним; обшарпанный универмаг, облепленный тускло светящейся рекламой «Camel» и «Samsung»; несколько полуподвальных баров в центре, где к дешевой убойной водке предлагаются бутерброды с засохшей колбасой; бывшие магазины сельпо, носящие ныне гордое название «супермаркетов»… Две церкви, четыре кладбища, один Дом культуры, три микрорайона, заставленные типовыми пяти- и девятиэтажными домами, камвольный комбинат, спиртзавод, железнодорожный вокзал и станция Сортировочная — вот и все местные достопримечательности.

Работы в таком городке, как правило, почти никакой, денег, как следствие, тоже никаких, и потому все время, от рассвета до заката, у большинства населения свободное.

Вот и тратит народ это свободное время сообразно запросам, темпераменту, воспитанию и средствам. Летом — еще куда ни шло: рыбалка, грибы, дача, шашлыки на природе, домино в беседке, семечки у подъезда. Ребята помоложе вечерами на речке собираются, девчонок приглашают, музыку слушают, водку под шашлык пьют, если деньги есть. Зимой — куда хуже: на природу не выберешься, в кабаках каждый день сидеть не будешь, а на «гоцалки» в Дом культуры только глупые малолетки и ходят. Можно, конечно, в Москву съездить, но для этого опять-таки деньги нужны. Вот и остается — или по квартирам сидеть, или по гостям шляться, или бесцельно слоняться по улицам.

А все дороги в таких городках, как известно, ведут к рынкам. Какое-никакое, а бесплатное развлечение: потолкаться в толпе, взять на пробу жменю жареных семечек, поглазеть на столичные шмотки, которые с «Олимпийского» привезли, познакомиться со смазливой девчонкой… И потому рынок в провинции — достопримечательность никак не меньшая, чем Дом культуры или винно-водочный магазин.

…Субботний день девятого января 1999 года выдался в городке холодным, но ясным. Снегопад, начавшийся с утра, закончился лишь к обеду, и уборочные машины скребли асфальт улиц, сгребая снег в огромные грязно-серые кучи у обочин. Под подошвами приятно поскрипывало, и это предвещало, что вечер будет морозным. Кое-где в сугробах торчали выброшенные после Нового года елки, и ветер трепал оставшийся на ветвях серебряный дождик. Больше всего этих елок почему-то было у рынка…

Рынок этот, расположенный в микрорайоне с символическим названием Спиртзавод, считался по местным меркам не большим и не маленьким: десяток рядов железных прилавков с шиферными навесами, огороженных ячеистым забором. Но ассортимент был совершенно столичный: бразильский кофе, швейцарский шоколад, турецкие джинсы, китайские плащи. Впрочем, большинство покупателей ходило сюда не за едой и шмотками: «Пшеничная» неизвестно чьего разлива била все рекорды продаваемости.

Как и в будние дни, в ту субботу районный базарчик жил своей привычной жизнью. Между рядами вяло текли жидкие струйки покупателей — приценивались, высматривали, торговались. У мусорных баков трое бомжей распивали из горлышка флакон одеколона. Неподалеку от входа коченели, переминаясь с ноги на ногу, милицейские сержанты, и нищие бабки, торгующие сигаретами, терпеливо дожидались, пока менты окончательно замерзнут и свалят погреться в ближайший магазин.

А у центральных ворот сидел в инвалидной коляске безногий молодой человек в засаленном пятнистом камуфляже, с меховым треухом у колеса. «ЛЮДИ ДОБРЫЕ! ПОМОГИТЕ ИНВАЛИДУ ЧЕЧЕНСКОЙ ВОЙНЫ СОБРАТЬ НА ПРОТЕЗЫ!» — гласила надпись на картонной табличке, висящей на груди инвалида. Грязный, небритый, с нечесаными волосами, он и впрямь вызывал сострадание, несмотря на то, что был уже заметно пьян.

Инвалид появился у этого рынка сравнительно недавно. Кто он, откуда родом, где воевал и воевал ли вообще — этого в районе Спиртзавод не знал никто, да и не стремился узнать. Было лишь известно, что безногий откликается на имя Митечка, что на рынок его привозит на стареньком микроавтобусе какой-то цыган с трубкой в зубах и еще — что Митечка очень хорошо играет на аккордеоне. Музыкальный инструмент стоял слева от инвалидной коляски, на темно-вишневом футляре, и инвалид время от времени просил прохожих поставить ему аккордеон на обрубки ног или снять его обратно. Раздувались меха, грязные пальцы с черепаховыми ногтями легко порхали по бело-черным клавишам, и Митечка, набирая в легкие побольше воздуха, заводил тенорком жалостливое-жалостливое:

А то, закурив подобранный со снега окурок, брал несколько аккордов в залихватском рваном ритме и, поглядывая на ментовских сержантов, топтавшихся у входа, заводил русскую народную:

Безногому давали немало — обтрепанный меховой треух быстро наполнялся деньгами, но Митечка, оставляя на дне лишь несколько рублевых монеток, прятал деньги в карман камуфляжной куртки. Но чаще предлагали не милостыню — мужики, покупавшие водку в розлив у ближнего прилавка, плескали безногому в захватанный пластиковый стаканчик граммов сто пятьдесят, подносили обкусанный плавленый сырок в лохмотьях серебряной фольги, и инвалид, морщась, пил — кадык его быстро-быстро ходил под небритым подбородком… После этого глаза Митечки увлажнялись, окурок в уголке рта гас, и он, глядя куда-то в сторону, вздыхал тоскливо и тяжело.

Толпа на рынке постепенно густела — из проходных локомотивного депо и Спиртзавода, бывших неподалеку, валил отработавший смену народ. Хозяйки наполняли сумки, сокрушаясь из-за дороговизны продуктов и невыплаты зарплаты. Пьяных заметно прибавилось — продавцы водки не успевали доставать из-под прилавков картонные ящики. Троица бомжей, поняв, что тут больше нечего ловить, скрылась в ближайшей подворотне. Митечка, сыграв на прощание еще несколько душещипательных песен, окончательно отставил аккордеон. Милиционеры у входа наконец отошли в сторонку, и бабки-сигаретницы вздохнули свободней.

День незаметно клонился к закату, на район Спиртзавода опускались прозрачные морозные сумерки. С неба вновь повалили мохнатые снежные хлопья. Вдоль неширокой улицы зажглись мутные фонари, а в небе — такие же мутные звезды.

И казалось, что в этот обычный субботний вечер никому не грозят неприятности.

Но это только казалось…

Электрические часы на фасаде гостиницы «Турист», что напротив торговых рядов, показывали семнадцать сорок пять, когда к рынку подъехал грязно-синий «Форд-Скорпио».

В машине сидели трое. На водительском месте восседал крепко сбитый молодой человек в короткой кожаной куртке, похожий на откормленного бычка, его сосисочные волосатые пальцы крепко сжимали руль. Зверовидный атлет с перебитым носом, одетый в тонкий, не по сезону спортивный костюм, в бобровой шапке на коротко остриженной голове, сидел рядом. Позади развалился полный розовощекий блондин лет двадцати двух, с маленькими кабаньими глазками и огромной золотой печаткой на безымянном пальце.

— Ну что, Сникерс, — произнес водитель «скорпа», обращаясь к зверовидному, — приехали. Пошли работать.

— Сам вижу, — бросил тот неожиданным для его комплекции фальцетом и, открыв дверку, тяжело ступил на утоптанный снег тротуара.

Размял отекшие от долгого сидения ноги, закурил, смахнул с носа пушистую снежинку и, небрежно скользнув взглядом по торговым рядам, направился в сторону рынка. Розовощекий блондин и бычок двинулись за обладателем кондитерской клички — он явно главенствовал. Вразвалочку подошли к милицейским сержантам, нехотя кивнули…

— Ну чо, граждане менты, никто еще не свалил? — спросил Сникерс, поправляя меховую шапку, — головной убор в сочетании со спортивным костюмом смотрелся диковато.

— Да нет, граждане бандиты, — отозвался старший ментовского патруля, — все на месте.

В тот субботний вечер к спиртзаводскому рынку действительно подъехали местные бандиты. Что поделать — прошлогодний кризис сильно подорвал легальный бизнес отечественных мафиози, и теперь им волей-неволей приходилось изыскивать новые способы существования, которые, впрочем, оказались старыми. Вымогательство у торговцев, рэкет, выбивание долгов — все это уже проходилось в тревожные и романтичные времена «боевой молодости». Но альтернативы не было никакой. Даже тут, в провинции, было очевидно: после чудовищного августовского обвала жизнь в России больше никогда не будет такой, какой была до него. В столице бывшие гангстеры, а ныне бизнесмены, неожиданно лишившись законных источников доходов, уже заявляли претензии на бизнес других бывших гангстеров, а ныне бизнесменов, таковых источников еще не лишившихся. Провинциальные же бандиты, которые, следуя московской моде, еще недавно лелеяли имидж законопослушных дельцов, теперь пересыпали свои бизнесменские костюмчики нафталином, вешая их в шкафы до лучших времен. На смену им опять приходила привычная спецодежда начала девяностых: короткая кожанка-«бандитка», всепогодные кроссовки-«вездеходы» и спортивный «адидас».

Впрочем, до таких анахронизмов, как сбор «дикой» дани, практиковавшийся во времена кооперативного движения, даже тут, в райцентре, никто не опускался. Все решалось гораздо проще: старшие, договорившись с городским начальством и ментами об «оказании комплексных охранных услуг торговым точкам города», получали соответствующую лицензию, выясняли в налоговой, кто из торговцев-предпринимателей сколько имеет, после чего и устанавливали размер «местовых». Впрочем, размер сбора «за охрану» постоянно поднимался — к неудовольствию торговцев. На рынке ходили смутные и тревожные слухи, будто бы Вася Злобин, главбандит городка, более известный здесь как Злой, с нового, 1999 года поднял «местовые» аж вдвое-втрое. И потому появление в урочный субботний вечер известного всему рынку грязно-синего «скорпа» было встречено с понятной настороженностью…

Переговорив с уличными ментами, Сникерс извлек из внутреннего кармана куртки растрепанную ученическую тетрадь и, раскрыв ее, сунул розовощекому.

— Иди, Прокоп, собирай, — бросил он тоном заводского мастера, дающего задание практиканту, впервые попавшему в цех.

В тетради была начертана подробная схема рынка. Над аккуратно нарисованными прямоугольничками, означавшими прилавки, стояли фамилии торговцев и сумма денег, которую те должны были еженедельно вносить в качестве «местовых». Десять рядов по десять торговых мест в каждом, от ста до трехсот рублей дани — сумма набегала немаленькая. А ведь, кроме этого рынка, бандиты «охраняли» и другие рынки, не говоря уже о кафе, автосервисе, торговых палатках и магазинах…

— С этого года по новой таксе берем, — напомнил Прокоп, — барыги-то наверняка возмутятся!

— Образумим, — успокаивающе заверил Сникерс. — Давай иди…

Розовощекий Прокоп, отворив ногой калитку главного входа, подошел к прилавку, с которого торговали водкой в розлив, и, заглянув в тетрадку, бросил:

— Так, Жихарева, с тебя за охрану штука. Давай.

Самая преуспевающая торговка рынка — огромная сальная тетка, крест-накрест повязанная пуховым оренбургским платком, — лишь руками всплеснула.

— Да вы что, деточки, откуда такие деньги?! Тысяча в неделю — где, где мне взять?! Я ведь за месяц едва-едва семьсот рублей наторговываю!

— Это за жвачки да шоколадки, которые ты тут с понтом продаешь, — напомнил бандит, скользнув взглядом по разноцветным кубикам и плиткам, лежавшим на прилавке для прикрытия подпольной торговли спиртным, — а водяры ты минимум десять ящиков за день толкаешь. Или на тебя ментов с налоговой натравить? Им будешь объяснять…

Довод был слишком весом и неоспорим. Торговка поддельным спиртным не желала ничего объяснять ни ментам, ни налоговой, а потому, отслюнявив купюры, молча отдала их Прокопу.

— И в следующую субботу тоже чтобы штучку приготовила, — предупредил розовощекий блондин, — теперь так все время будет…

И направился к следующему прилавку.

Тем временем Сникерс с другим напарником двинулись по параллельным рядам. Появление бандитов оправдало самые худшие опасения продавцов. Размер «местовых» повышался в два — два с половиной раза против прошлогоднего. Лишь немногие решались роптать — звероподобный вид Сникерса и особенно его перебитый нос внушал страх даже самым смелым.

— Сами понимаем, что круто заламываем, но ничего не поделаешь, — снисходил иногда «звеньевой» до объяснения и изрекал глубокомысленно: — Кризис, бля! Да и бакс все время растет…

Сникерс говорил о кризисе и росте доллара так, будто эти напасти коснулись его одного.

В восемнадцать двадцать пять Прокоп подошел к дальнему прилавку с расставленными на нем банками кофе, упаковками «стиморолов», «тампаксов» да «тайдов». За облезлым прилавком стояла пожилая женщина с уставшим, изможденным лицом. Старенькая, облезлая кроличья шубка, стоптанные сапоги, натруженные, обезображенные подагрой руки — по всему было видно, что не от хорошей жизни эта немолодая женщина целый день простаивает на морозе…

— Так, Корнилова, — бандит мельком заглянул в тетрадку, — с тебя двести рублей.

— Да что ты, сынок! — отпрянула та. — Я ведь за эту неделю только на четыреста пятьдесят с мелочью и наторговала! Двести двадцать за товар отдать, он не мой, на реализацию взяла, в налоговую заплатить, милиционерам на пиво и сигареты сунуть… А жить-то на что?!

— Так, старая, хватит выть, — развязно прервал бандит, — не хочешь платить — сейчас все на хрен заберем и пинка под жопу дадим, больше тут не появишься.

— Так… а жить на что? — шмыгнула носом женщина, с трудом сдерживаясь, чтобы не расплакаться.

— А мне какое дело?! — передернул плечами Прокоп. — Пришла на наш рынок, подчиняйся, не нравится — вали на три буквы…

Прокоп шагнул к прилавку, делая вид, что собирается сбросить в снег банки и пакеты. Корнилова инстинктивно отпрянула, но руки ее невольно потянулись к товару: так курица защищает своих птенцов крыльями.

— Сыночки, пожалели бы меня, пенсионерку, — всхлипнула она, торопливо доставая кошелек, — у меня инвалидность, вторая группа, всю жизнь на камвольном проработала, пенсию третий месяц не несут… Кто же знал, что на старости лет в торговки придется податься?!

— Харэ причитать, дура сраная, паси гусей по перрону! Деньги давай, ветеран труда… Долго я тут мерзнуть буду?.. — И Прокоп вновь сделал вид, что собирается раскидать товар.

Сбор денег занял не более сорока минут — Сникерс со товарищи были мастерами своего дела.

Согнав какого-то пожилого продавца, бандиты по-хозяйски встали за стойку, быстро пересчитали деньги, рассортировав их по купюрам. Выходя из-за прилавка, Сникерс захватил с собой бутылку дешевого вина, несколько шоколадок и баночку красной икры. Подозвав милицейских сержантов, сунул презент в руки — мол, помните мою доброту.

— Бдите! — последовал приказ. — Выше знамя борьбы с организованной преступностью!

— Зырь, Сникерс, цыган Яша приехал, — заметив подъехавший к рынку темно-зеленый микроавтобус, сказал Прокоп, дергая бригадира за рукав.

И действительно: у главных ворот стоял старенький, явно с немецкого автокладбища «Фольксваген-транспортер». Плюгавый усатый мужичок лет сорока пяти, с запорожской люлькой в зубах, выйдя из-за руля, направился в сторону безногого Митечки. Сперва взял аккордеон, аккуратно сложил его в футляр, отнес в машину. Затем, откатив инвалида в сторону, наклонился к его уху и что-то прошептал. Тот покорно извлек из внутреннего кармана камуфлированной куртки большой целлофановый пакет.

— Яша, привет, — вразвалочку подойдя к хозяину микроавтобуса, произнес Сникерс. — Что, батраков домой забираешь?

— Это последний, — подобострастно улыбнулся цыган, и лишь глаза его напряженно сузились.

— Сколько их у тебя теперь? Новых нет?

— Пока не покупал. Десять штук, как и раньше, впору продавать или меняться, эти уже народу примелькались. Город-то маленький, — посетовал цыган и, взглянув на молчавшего Митечку, добавил: — Вот Митечка у меня пока самый лучший. Музыкант, на войне ноги потерял… Я его за шустрого мальчонку-беспризорника и задний мост к «КамАЗу» в Подольске выменял.

— Да, Яша, хорошо, что мы тебя тут застали, — вкрадчиво продолжал «бригадир». — Короче, такой базар… Ты раньше сколько нам в неделю платил?

— По червонцу с рыла.

— Теперь будешь по пятнарику, — последовало категоричное.

— Пятнадцать баксов? С рыла? В неделю? — неподдельно изумился цыган. — За что?

— Походи по базару, поищи лучше нас, — окрысился Сникерс, протягивая лапу за деньгами. — Каких-то шестьсот баксов в месяц за то, что мы тебя не трогаем и защищаем, — это немного. Да и мы люди маленькие. Нам Злой велел столько собирать — мы и собираем. Так, деньги с собой?

— У меня теперь и нет столько… — растерянно пробормотал Яша, поспешно откатывая от ячеистого забора инвалидную коляску.

— Завтра чтобы в это время тут был и с деньгами. Я сказал, ты слышал…

Бандиты хотели было уже удалиться, но в этот момент неожиданно пришел в себя Митечка — замерзший, полутрезвый, он во все время беседы угрюмо молчал.

— Коз-злы, — бросил он, ненавидяще глядя на Сникерса, — коз-злы вонючие, гондоны… Гниды на теле трудового народа… Мало того, что его государство обирает, так еще и вы, бляди?! Попались бы вы мне три года назад, когда я на ногах был…

— A-а, вот и наш герой-десантник проснулся, — произнес «бригадир», становясь перед инвалидом в позе футболиста, готовящегося пробить пенальти. — Тебе, Маресьев, в Чечне только ноги оторвало, а лучше, если бы голову… Ты кого, падаль, козлом обозвал? — с неожиданно истеричными интонациями заорал Сникерс на весь базар, да так громко, что даже бывшие неподалеку милицейские сержанты испуганно шарахнулись. — Кто у тебя блядь? Кто гондон, а? Я тя щас научу, как с людьми разговаривать…

С этими словами Сникерс, подхватив Митечку за шиворот, приподнял его с инвалидной коляски и швырнул в сугроб. Несколько раз, словно примериваясь, пнул в живот тупым носком ботинка, а затем, обойдя, принялся наносить удары ногами, целясь в голову. Безногий стоически переносил избиение — прикрывал ладонями лицо, закусывал нижнюю губу, но ни разу не закричал.

— Жора, ладно, хватит, — испуганно запричитал цыган Яша, стараясь оттащить разъяренного бандита от Митечки, — убьешь его совсем, а он не меньше штуки баксов стоит… Что ты делаешь, хватит, он все понял и больше не будет, завтра же работать не сможет!

— А мы тебе ноги оторвем и на гармошке играть научим, — тяжело дыша, бросил Сникерс, смачно плюнув на лежавшее у бордюра тело, — если батраков своих воспитать не можешь!..

И, утерев с подбородка слюну, не прощаясь с цыганом, направился к своему «Форду-Скорпио». Спутники последовали за ним.

А цыган, подняв инвалида и усадив его в коляску, побежал к торговке водкой. Спустя минуту он уже возвращался с пластиковым стаканчиком.

— Митя, на, выпей, — поднеся стаканчик к окровавленному рту инвалида, произнес он. Аккуратно снял с груди Митечки картонную табличку, стер рукавом кровь. — Он тебе ничего не сломал? Сможешь завтра работать?

Зубы безногого были крепко сжаты — видимо, от побоев судорога свела рот. Кровь сочилась с разбитой скулы, но Митечка словно не замечал этого. Наконец, вцепившись в стакан, он залпом осушил его, тяжело вздохнул и неожиданно тихо-тихо заплакал.

— Всю жизнь поломали мне, га-ады, — размазывая кулаком кровь и слезы по щетинистому лицу, простонал он. — Почему меня в восемнадцать на войну отправили? Почему я тут стою? Почему мной, как скотом, торгуют? Кому я теперь такой нужен? За что-о-о?!..

Рабочий день бригады Сникерса не завершился посещением рынка в микрорайоне Спиртзавод. В тот вечер грязно-синий «Форд-Скорпио» видели и у железнодорожного вокзала, где бандиты взимали «местовые» с киосков, торгующих аудиокассетами, и у Дома быта, весь первый этаж которого занимали мелкие частные фирмы, и на стоянках частных такси…

К семи вечера машина остановилась перед пунктом обмена валюты — одним из немногих в этом городке. Молодой человек, похожий на бычка, остался в салоне, а Сникерс и Прокоп вальяжно проследовали внутрь. Мигнули менту-охраннику — тот мигом вымел на улицу какую-то посетительницу, повесил на дверь табличку «Технологический перерыв». А Сникерс, вывалив перед кассиршей груду уже рассортированных по номиналам банкнот и полкилограмма металлической мелочи, спросил коротко:

— Деньги, как заказывали, приготовила?

— Да, — ответила молоденькая кассирша, стараясь не встречаться с бандитами взглядом.

— Меняй на все.

И уже спустя минут пятнадцать «Форд-Скорпио» медленно отъезжал от обменки.

— Ну что, теперь к Злому? — спросил Прокоп.

— Ага, — рассеянно произнес Сникерс.

— Сколько сегодня?

— Пять девятьсот шестьдесят пять и еще цыгане должны остались.

— Мда-а-а…

— А морда у Злого не треснет? — осведомился молодой человек, похожий на бычка.

— А ты, Антип, об этом у него сам спроси, — последовал дружеский совет.

Видимо, сумма еженедельных доходов главбандита городка Васи Злобина настолько заняла Антипа, что последующие несколько минут он молчал, прикидывая в уме доходы старшого.

— Это шесть «косарей» в неделю только мы возим… Двадцать четыре штуки в месяц. Минус семь на круг в месяц нам отстегивает, минус на общак, минус ментам и исполкому, минус вроде бы кому-то на Москву отдает…

— И еще две бригады вроде нашей, — Кривого и Толстого, автосервис и гостиницы крутят, — напомнил Сникерс, поправляя лежавшие во внутреннем кармане деньги. — Нормальные пацаны, но молодые, больше двух штук в неделю пока не имеют.

— Ах-х-хренеть можно! — протянул Антип завистливо. — И зачем ему столько? Мы как мальчики по рынкам мотаемся, с барыгами этими трем, уродов безногих воспитываем, а он в тепле, бля, нежится и ни хрена не делает… Почему оно так бывает? А, Жора?

— Вот давай мы сейчас к ниму подъедем, ты и спросишь, зачем и почему, — со скрытым сочувствием предложил Сникерс, — а потом нам расскажешь… Если Вася тебя живым отпустит.

Свернув с главной улицы города, «Форд» неторопливо покатил по мрачноватому переулку и, попетляв по двору, остановился перед дверью подъезда.

Выйдя из машины, Прокоп задрал голову, взглянул на освещенные окна.

— Дома, — произнес он, оборачиваясь к Сникерсу. — Вон, свет горит… Вместе пойдем или как?

— Да ладно, пацаны, сидите, я сам… Минут через пятнадцать буду.

И, подавив в себе тяжелый безотчетный вздох, направился к двери подъезда…

Чем старше становится человек, тем больше любит он сравнения и параллели. И чем шире кругозор такого человека, тем эти сравнения неожиданней…

Например, карты. Обыкновенная пикетная, или малая, колода для классического преферанса, четыре масти, тридцать две карты.

Картинки, циферки, символы, но, если вдуматься, — очень показательная микромодель мира. Строгая иерархия в цветах, в мастях, в их старшинстве: трефы старше пик, но младше бубей и червей. Четыре масти — как четыре стороны света. Строгая иерархическая последовательность (хоть в большой колоде, хоть в обычной, на тридцать шесть карт, хоть в пикетной): семь, восемь, девять, но после десяти карты имеют уже не скучную арифметическую нумерацию, а собственные имена: валет, дама, король, туз…

Есть еще, правда, и непредсказуемый джокер, но не во всех играх.

Наверное, именно потому и не любят карты почти все церкви, все религии мира, называя колоду «библией дьявола»; слишком очевидные аналогии — вместе все карты или все люди, когда собраны в колоду или в общество, могут служить исходным материалом для какой угодно игры: от пролетарского «дурачка» до аристократического преферанса, от любимых блатными «триньки», «тэрца» и «секи» до старомодного пасьянса или классического цыганского гадания.

Василий Николаевич Злобин, более известный в городке как Злой, любил игры, построенные не столько на глупом везении, сколько на умении просчитывать несколько ходов вперед — прежде всего за партнера. Правда, и колоду можно подтасовать, сделать крапленой, но он, Вася Злобин, никогда не практиковал подобные вещи.

Да и зачем?

К своим сорока двум годам заслуженный мастер спорта по вольной борьбе, победитель многочисленных международных олимпиад и всемирных чемпионатов, а ныне главбандит городка Василий Николаевич Злобин достиг всего или почти всего, о чем можно мечтать в нищем районном центре.

Деньги?

По местным меркам, денег у Злого было так много, что даже он, человек обстоятельный, иногда забывал, сколько же именно. Если уж для тебя стодолларовая бумажка — не богатство Шахерезады, а обыкновенная разменная купюра, и если таких бумажек у тебя все прибывает и прибывает, то беспокоиться о будущем нечего.

Имя?

Имя его внушало в городе страх. Плюс — многочисленные спортивные титулы (о последнем свидетельствовала коллекция кубков, медалей и грамот, расставленных за стеклами серванта). Плюс — ежегодное поздравление с днем рождения из Спорткомитета РФ. Плюс — фотография на стенде в городском саду «Лучшие люди нашего города». Плюс, что куда важней, — авторитет среди московских мафиози уровня выше среднего…

Положение в обществе?

О каком обществе в этом городке можно было говорить? Взяточники-менты, алкоголики из мэрии, проходимцы из налоговой — все эти люди, не говоря уже о прочем быдле, трепетали перед Злобиным.

Бабы?

За свою жизнь Злой поимел их слишком много, чтобы остановить выбор хотя бы на одной. Как правило, женщины попадались ему жадные, глупые, истеричные и неразвитые. Василий Николаевич их откровенно презирал — других эмоций эти твари не вызывали. И потому общение с бабами сводилось к нехитрому физиологическому процессу, эдакому незамысловатому освобождению организма от излишков спермы…

Уважение в собственных глазах?

Василию Николаевичу было за что себя уважать. Провинциал Злобин всегда стремился, чтобы у него «все было как у людей». Применительно к этому городку — «как у московских пацанов». И внешне он, мафиози местного масштаба, ничем не отличался от преуспевающего московского гангстера, каковыми их обычно представляют по книгам и фильмам: агрессивного вида джип «Шевроле-Тахо» (до этого был «шестисотый»), роскошная стометровая квартира в сталинском доме, со стеклопакетами, навесными потолками и подогревом полов, ежегодные поездки на модные забугорные курорты…

И единственное, что действительно беспокоило Злого, так это неумолимое старение. Нет, не стариковские немощи пугали бывшего заслуженного мастера спорта в тяжелой весовой категории, а естественное сужение горизонта и потеря широты мышления. И, наверное, потому он так любил преферанс. Именно эта игра давала возможность проводить параллели, делая сравнения достоинства карт и удельного веса игроков.

Вот и теперь, субботним вечером, в роскошной холостяцкой квартире Злобина собрались трое — посидеть, выпить, расписать пульку.

Сам хозяин, стодвадцатикилограммовая туша, втиснутая в спортивный костюм, как и подобает человеку его ранга, сидел во главе стола. Слева пыхтел над картами дородный пожилой мужчина с красным рачьим лицом, напоминавшим надраенный медный таз. Это был начальник местного ГУВД, подполковник Олег Гаврилов, сосед по подъезду, небескорыстно покрывавший Злого в разных щекотливых ситуациях. По правую руку от хозяина горбился над столом длинноволосый очкарик с внешностью семинариста былых времен. Мелкая сошка из мэрии Владимир Лысенко слыл в городке человеком пакостливым, мелочным и завистливым. Поговаривали даже, что несколько лет назад он лечился от педерастии, но не долечился. Этот «голубой» был нужен Злому как лицо, через которого он обычно общался с городскими властями.

Глядя, как тщательно перетасовывает карты клерк из мэрии, Василий Николаевич в очередной раз поймал себя на сравнении и улыбнулся своим мыслям. Что ж, все правильно: каждая карта рубашкой вверх — загадка, как и любой незнакомый человек. Пока не раскрыл, неясно, что собой представляет. Может блефовать, прикидываясь козырным тузом, а на самом-то деле — рядовая семерка или восьмерка. Переверни — сразу видишь и его суть, и цену, и то, как можно использовать с пользой для себя и с ущербом для партнера…

Мент Гаврилов выглядел в глазах Злобина чем-то между десяткой и валетом. Пока эта карта не козырная, но как знать, чем обернется очередной виток «борьбы с оргпреступностью»?! Педераст Лысенко, естественно, был рангом пониже — семерка, но, пока имеет доступ к телу мэра, семерка козырная. И никто не может сказать, что будет объявлено козырем при следующей сдаче карт…

— Василий Николаевич, ваше слово, — подобострастно изогнул спину клерк.

Первая сдача карт обескуражила: восемь, девять, десять, валет пик, то же самое — в трефях и две девятки: червовая и бубновая.

— Пас, — произнес Злобин веско.

Подполковник тут же заказал игру в семи червей.

Подумав, Клерк решил вистовать, и карты Злого перешли к нему…

— Наверное, карты недостаточно хорошо перетасованы, — виновато произнес Лысенко, который и сдавал карты в последний раз.

— Карты кажутся плохо перемешанными до тех пор, пока к человеку, который так утверждает, не приходит хорошая карта, — парировал Василий Николаевич — несомненно, фраза претендовала на афоризм.

В это время из прихожей донеслась мелодичная трель звонка.

— Это ко мне, — бросил хозяин, грузно поднимаясь из-за стола.

Спустя минуту Василий Николаевич уже впускал в прихожую Сникерса.

— Привет, Жора. — Злой первым протянул руку, добавляя назидательно: — Опаздываешь…

— В обменке задержались, — виновато заморгал Сникерс. — Да с цыганами пришлось воспитательную работу вести.

Видимо, вошедший ожидал, что хозяин предложит пройти хотя бы на кухню, но такого предложения не последовало.

— Извини, Жора, люди у меня, по делу, — коротко пояснил Злобин и тут же разглядел на лице Сникерса обиду — мол, западло меня со своими гостями знакомить?

Однако высказывать обиду тот побоялся. Лишь коротко остриженная голова с перебитым носом сделала полуоборот в сторону вешалки — Сникерс по одежде определил, что именно за гости сегодня у Злого, и брезгливо поморщился. Мол, с мусорами и пидарами общаешься, а со мной не хочешь?

— Приходится и этих прикармливать, — словно прочитав мысли «звеньевого», прокомментировал хозяин. — Полицейские и воры, итальянское кино… Ну, все у вас нормально? — Несомненно, Злобин имел в виду увеличение «налога за охранные услуги».

— Барыги порыпались маленько, но все отдали, — доставая из внутреннего кармана сверток с долларами, пояснил гость, явно довольный собой.

— Сколько тут? — полюбопытствовал хозяин, взвешивая пачку в руке, и по его интонациям Сникерс понял, что тот давно уже просчитал, сколько именно денег должно сегодня быть.

— Пять девятьсот шестьдесят пять.

Куцые брови Василия Николаевича удивленно поползли вверх.

— А остальные?

— Цыгане еще должны чуток, завтра отдадут.

— Ну, ладно… — Злой протянул руку для прощания, и это заставило гостя удивиться еще больше. — Спасибо за работу…

— А как же… — начал было тот, однако Злобин прекрасно понял ход мысли Сникерса.

— Завтра после обеда с пацанами в мой офис заскочите, возьмете, что вам причитается. Минус то, что нам цыгане должны, — с них сами получите. — Поняв, что теперь самое время проявить что-то вроде снисходительного дружелюбия, Злой с чувством потрепал Сникерса по плечу: — Спасибо тебе, брат! Кланяйся от меня Прокопу и Антипу… Извини еще раз, что в хату не зову, — иногда надо и с нужными людьми встречаться. Пусть даже и с такими…

И неторопливо открыл дверь, всем своим видом показывая, что гостю пора уходить.

— Спасибо… — бросил Сникерс, пожимая протянутую на прощание руку. — Всего тебе доброго…

Да, что и говорить: любому провинциальному городку свойственно невольное подражание столице. Подражают — и в мелочах, и в крупном, и осознанно, и невольно — почти все: уличные малолетки, пожилые домохозяйки, молодые ребята из рабочих слободок, вокзальные шалавы…

И, конечно же, бандиты.

Разумеется, о столичных мафиози в городке известно разве что по книгам да по «ящику». Принято считать, что московские гангстеры — большие-большие и страшные-страшные. А вот с собственными бандитами многие обыватели сталкиваются довольно часто. Бандиты эти мелкие, невысокого полета — но это вовсе не значит, что они менее страшны…