Дембель против бандитов

Глава 10

— …Обожди, давай у киоска остановимся — жвачки купишь, клыки свои золотые залепишь…

Темно-зеленый «Фольксваген-транспортер», свернув за угол дома, плавно притормозил у заснеженной палатки, торгующей обычной мелочевкой: шоколадками, презервативами, печеньем, пивом да «Орбитом» без сахара.

Подойдя к киоску, цыган Яша протянул несколько мятых бумажек.

— Жвачки на все. Ага, вон той, зеленой…

Сунув упаковку жевательной резинки в карман куртки, Яша направился к микроавтобусу. Уселся за руль, взял с приборной доски гнутую запорожскую трубку, с удовольствием закурил и протянул упаковку жене.

— Жуй!

Жевательная резинка предназначалась для Гали вовсе не потому, что Яша боялся за кислотно-щелочной баланс во рту жены. «Орбит» покупался с единственной целью — для маскировки ее золотых зубов…

История с Галиными золотыми зубами столь же занимательна, сколь и поучительна.

Подобно многим женщинам своего круга, Галя вышла замуж довольно рано, в четырнадцать лет. Как и принято в традиционных цыганских семьях, брак не регистрировался официально (что позволяло теперь многодетной Яшиной жене числиться матерью-одиночкой и получать соответствующее ежемесячное пособие). Однако жизнь молодоженов не заладилась с самого начала. То ли молодая супруга отличалась нечастой для женщин ее племени строптивостью нрава, то ли Яша Федоров был редкостным тираном и самодуром, но в первой же семейной ссоре грозный муж выбил молодой жене шесть зубов — два верхних и четыре нижних. С одной стороны, беззубая жена — это совсем неплохо. Беззубая жена служит живым укором теще и тестю, воспитавшим такую дрянь, и грозным предупреждением другим молодым женам — мол, вот что вас ждет, если не будете мужей слушать. Но с другой стороны, проваленный рот женщины, которую вынужден видеть каждый день и с которой к тому же делишь брачное ложе, выглядел антиэстетичным даже для цыгана Яши. Да и шепелявость Гали, вполне естественная, донельзя раздражала Федорова. А потому, спустя несколько месяцев после той памятной ссоры, Яша, расщедрившись, повел жену к протезисту. Новые зубы получились знатные, куда лучше прежних. Коронки переливались на солнце, отбрасывая озорные зайчики даже в самые темные и загаженные углы дома, где тогда жили Федоровы. Соседки-цыганки завидовали смертельно — наверное, любая из них не прочь была бы лишиться от руки мужа зубов собственных, чтобы взамен получить от него такие вот, драгоценные.

Однако золотое сияние Галиного рта сильно мешало в благородном промысле попрошайничества и уличного приставания. Нередко Яша отправлял супругу на улицы клянчить милостыню, но кто же подаст даже копейку женщине, рот которой блестит, как все сокровища Оружейной палаты?

Решение, столь же дешевое, сколь и эффективное, было найдено быстро. Перед тем как отправляться на хорошую «точку», Галя минут пятнадцать жевала «Стиморол», «Дирол» или «Орбит» пополам с пористым черным шоколадом. Полученная темная масса, размятая в пластины и наклеенная пальцем на коронки, отлично маскировала золотой блеск. После работы жвачка снималась и отдавалась беспризорным детишкам-«батракам» — дожевывать.

Простоять на улице семь-восемь часов с инородным предметом во рту — дело нелегкое, особенно с непривычки. Ненароком можно шоколадную жвачку со слюной проглотить или выплюнуть — тем более что профессиональная попрошайка часто и помногу курила. На этот случай в Галином кармане всегда лежали запасная упаковка «Орбита» и шоколадная плитка. Впрочем, Галя Федорова настолько поднаторела в своем ремесле, что почти не пользовалась дежурной заначкой.

Вот и теперь, сунув в рот две пластинки «Орбита» и откусив от обгрызенной шоколадной плитки, Галя принялась усиленно пережевывать смесь пищевой резины и какао-бобов. Энергично подвигав челюстями минут пять, она сплюнула коричневатую массу в ладонь, расплющила ее пальцем в тоненькую пластинку, разделила пластинку на две ровные части и аккуратно наклеила на золотые коронки — сперва на нижние, затем на верхние.

— Мне сегодня опять у церкви стоять? — деловито осведомилась она у Яши, когда микроавтобус притормозил у Петропавловского собора.

— Нет, тут мы Клавку поставим, — не оборачиваясь, буркнул Федоров, с удовольствием высасывая дым из гнутой запорожской люльки.

Клава, безмолвная и кроткая тетенька с фигурой дистрофичного подростка, совершенно неопределенного возраста, была последним приобретением семьи Федоровых — цыган Яша обменял ее в Серпухове на набившую всем оскомину прыщавую старуху, дав сверху пятьдесят долларов и ящик водки. И, как полагал Федоров, приобретение было выгодным: Клавка клянчила не «на себя», как большинство нищих этого городка, а «на ребенка», и клянчила мастерски. Ребенок у нее и вправду был: выйдя из «Фольксвагена-транспортера», нищенка аккуратно взяла с дерматинового сиденья грязный одеяльный сверток. Из-под полы выглядывало одутловатое личико младенца — судя по виду, ему было не больше полугода. Странно, но малыш не орал, не заходился в крике. Всю дорогу из Новоселовки он крепко сдал.

— Клавка, молоко свое не забудь, — напомнила Галя, протягивая через опущенное стекло дверцы бутылочку с грязной, обглоданной соской. — Только сама не пей, время от времени малышу соску давай, а то проснется, орать начнет.

Столь трогательная забота о малыше объяснялась просто: в молоко, которым профессиональная нищенка поила младенца, добавлялось несколько капель водки или макового настоя. «На ребенка» обычно подают хорошо, особенно у Петропавловского собора, особенно в общецерковные и храмовые праздники, как, например, сегодня. Но если младенец начинает вопить, желающих помочь его несчастной маме наблюдается куда меньше. Детский крик вызывает раздражение и отторжение сердобольных граждан. А потому лучше сделать так, чтобы дите спало, не мешая гундосить привычное: «Подайте Христа ра-ади… Муж из дому выгнал, жить негде, сыночек второй день ничего не ел…»

А то, что алкоголь и маковый настой, принимаемые малышом регулярно, неизбежно превращали его в инвалида, нимало не волновало ни Клаву, ни тем более Яшу с Галей. Бизнес есть бизнес. Да и малыш был не родным — Яша брал его напрокат у родителей-ханыг, живших на окраине Новоселовки, и такса пятьдесят рублей в сутки устраивала обе договаривающиеся стороны.

Дождавшись, пока Клавка с ребенком разместится на ступеньках собора, Яша покатил дальше.

Следующим пунктом назначения стал подземный переход напротив универсама «Московский», самого большого и посещаемого в городке. Сидевший рядом с Галей благообразный старик в поношенных офицерских галифе и стареньком пальтишке, левый рукав которого, пустой, был заправлен в карман, с кряхтением отправился на привычное место. Медальки, приколотые прямо на пальто, жалобно звякнули, и нищий, положив перед собой пустую картонную коробку, начал хорошо поставленным голосом:

— Дорогие россияне, братья и сестры, помогите Герою Советского Союза!.. На Курской дуге воевал, в танке горел, у Рокоссовского личным адъютантом был, а теперь вот жить негде…

— Слышь, Гриша, только лишнего про свои подвиги под Сталинградом не физди! — строго приказал из кабины Федоров и, развернувшись перед универсамом, поехал к следующей «точке».

За какие-то полчаса «Фольксваген-транспортер» почти опустел.

Ветхая старуха на костылях, с траурным платком на голове заняла привычное для себя место у Екатерининской церкви.

Слепой мужичок в непроницаемо-синих очках, с облезлой собакой на поводке и трогательной надписью на картонке: «ПОДАЙТЕ НА ЛЕЧЕНИЕ ПОВОДЫРЮ — ЧЕТВЕРОНОГОМУ ДРУГУ», был высажен на не менее прибыльном месте, у входа на Колхозный рынок.

Двое чумазых детишек в рваных болоньевых курточках были выпущены у кладбищенских ворот. Яша даже не счел нужным инструктировать малолетних «батраков» насчет дальнейшего: сами знают, не маленькие уже. Да и сегодняшняя программа ничем не отличалась от вчерашней или полугодовой давности: поприставать к посетителям места скорби, поклянчить «дядя, дай пять рублей» на похоронах, если таковые будут, но не увлекаться, чтобы не опоздать на московскую электричку. С плачем и слезами пройтись несколько раз по вагонам, повторяя «подайте немного на хлеб, папку менты в тюрьму забрали, а мамка нас из дому выгнала», не попадаясь транспортной милиции, добраться до столицы, там пересесть в электричку, идущую обратно, и к половине восьмого вернуться на железнодорожный вокзал.

К девяти утра в темно-зеленом микроавтобусе остались только водитель да двое пассажиров: златозубая Галя и безногий Митечка на коляске-каталке…

После памятных всем событий Яша не решался ставить коляску с чеченским ветераном у спиртзаводского рынка. Интуиция, которая обычно не подводила Федорова, подсказывала: место на Спиртзаводе для этого «батрака» потеряно навсегда. Слишком уж громким получился скандал, слишком уж много ненужных глаз видело тут безногого…

Мало ли что?

Но место у спиртзаводского рынка было хорошим, прибыльным, и потому Яша определил сюда жену Галю.

— Куклу не забудь, — негромко бросил он, выходя из «Фольксвагена».

— Ага…

Взяв с сиденья грязный бесформенный сверток, немного напоминающий завернутого в одеяло младенца, цыганка привычно заспешила к ячеистой сетке, ограждавшей торговые ряды от тротуара. В отличие от профессиональной нищенки Клавы Галя никогда не брала напрокат настоящих детей, как бы дешево это ни стоило. Искусный муляж — запеленутая в одеяло кукла — в глазах сердобольных лохов ничем не отличался от младенца живого.

— Менты если подойдут, скажешь, что документов с собой нет, у Жоры Глинкина дома оставила, — напомнил Яша, — у Сникерса… Ты, главное, его имя сразу называй — отстанут.

— Да знаю…

— И за зубами своими следи… Жвачку языком проверяй почаще.

— Хорошо, хорошо…

— И смотри, если под ребенка много давать не будут, сунь куклу в пакет и работай, как обычно, на «позолоти ручку, всю правду скажу». Ну, успехов тебе, дорогая, — напутствовал Яша, чмокая жену в толстую щеку.

Последним пунктом утреннего маршрута Федорова стал людный перекресток рядом с гостиницей «Метрополь». Перекресток перед «Метрополем» был новой «точкой», куда цыган прежде не ставил своих «батраков». Но, по мнению современного рабовладельца, теперь, когда в лучшей местной гостинице периодически останавливались иностранцы (на окраине города уничтожались старые химические склады Министерства обороны, и приезжие буржуи по каким-то международным соглашениям входили в ликвидационную комиссию), шансы на хорошее подаяние, а возможно и в валюте, резко возросли.

Аккуратно выкатив коляску с Митечкой, Яша поставил ее у стены, поправил на груди Ковалева картонную табличку, призывающую помочь инвалиду чеченской войны собрать на протезы.

— Водочки хочешь? — с неожиданной ласковостью спросил цыган, попыхивая трубкой.

— Кто же ее не хочет?.. — угрюмо обронил инвалид, не глядя на хозяина.

— Сейчас, сейчас… — засуетился Яша, направляясь к ближайшей забегаловке, торгующей спиртным в розлив.

Яшино желание угостить «батрака» водкой объяснялось тем, что спиртное делало Митю, обычно сумрачного, подавленного и угрюмого, веселым и языкастым. Выпив даже граммов сто пятьдесят, Ковалев залихватски пел под аккордеон частушки, что сказывалось на подаянии.

— Держи… — вынырнув из приоткрытой двери забегаловки, словно чертик из табакерки, Яша протянул Ковалеву пластиковый стаканчик, наполненный водкой до самых краев, и бутерброд с килькой.

Митя взвесил стаканчик в руке, залпом выпил, утер рот рукавом камуфляжа, оторвал от бутерброда корочку хлеба, медленно пожевал…

— Сейчас за аккордеоном сбегаю, — забрав у инвалида стаканчик, произнес цыган. — Только ты почаще, почаще играй… И больше ни в какие скандалы не лезь — себе же хуже сделаешь!

— …Где я его только не искала: и тут, у рынка, и на вокзале, и у церквей, и на улицах, и даже на кладбище… У кого только не спрашивала! А мне говорят: да, вроде видели какого-то безногого в инвалидной коляске, с табличкой на груди, что ему протезы нужны, и по приметам сходится, да только всякий раз, когда на то место прихожу, нету Димки, и все…

На дворе царила оттепель. Солнце скользило по оконному стеклу. Пылинки плясали в острие луча, пронзавшего тесный гостиничный номер, и Оксана, сморгнув некстати набежавшую слезинку, утерла лицо рукавом. Слеза эта явно навернулась не от яркого солнечного света, но Илья, сидевший напротив, сделал вид, будто ничего не заметил.

— Я ведь думала его дня за два, за три найти. Город-то маленький… И почему мне так не везет? — вздохнула девушка. — Наверное, судьба у меня такая…

— Судьба — это обстоятельства и характер, — напомнил Корнилов очевидное. — И то и другое можно изменить… Если только очень захотеть. Городок у нас действительно маленький, места, где обычно стоят нищие, я наперечет знаю… Димка рассказывал. Его-то цыгане не всегда в одно и то же место ставят. Просто нам надо разделиться и искать. Давай одевайся!

Оксана почувствовала себя в тисках чужой воли. И — странное дело! — она сразу, без оглядки доверилась Илье, которого и знала-то меньше суток. И согласилась, что судьбу действительно можно изменить, а брат Митя рано или поздно отыщется.

А Дембель продолжал напористо:

— Давай сделаем так: я в центр поеду, потом на вокзал, на Колхозный рынок и на кладбище, а ты у нашего базарчика посмотришь, потом у Петропавловского собора и Екатерининской церкви, это недалеко, всего две остановки на автобусе. А через три часа встретимся. Не найдем сегодня — завтра повторим. Не получится завтра — пойдем послезавтра. Ничего, Ксюха, кто ищет, тот всегда найдет, — успокоительно улыбнулся он. — Только мне еще одно дело надо сделать… — Он закусил нижнюю губу. — Стариков моих как-нибудь предупредить, что со мной все в порядке…

— Так ведь домой-то тебе нельзя, — с опаской произнесла девушка. — Ты же сам говорил: там наверняка те бандиты в засаде дожидаются… Послушай, а может, ты мне адресок дашь, я сбегаю, скажу, что у тебя все хорошо, или записку отнесу… Давай!

— А вот этого делать не надо, — отказался Илья, ему не хотелось подставлять сестру Димы. — Записка может до них и не дойти. Телеграмму бы дать, да такую, чтобы только мои старики ее поняли… Ладно, бог даст, найдем сегодня Димку и придумаем что-нибудь. Ну, пошли?

На ступеньках гостиницы Илья и Оксана разделились. Дембель отправился на автобусную остановку, а девушка — к перекрестку. Путь ее лежал на спиртзаводской рынок…

На рынке кипела жизнь.

Редкие покупатели, неторопливо прохаживаясь по вещевым рядам, приценивались к товару. Продавцы клялись-божились, что отдают вещи задаром, дешевле, чем сами покупали. Покупатели придирчиво перебирали китайские платки, турецкие блузки и сирийские свитера, требуя в случае покупки законную скидку. Продавцы жаловались на курс доллара, налоги, мерзавцев в правительстве и последствия кризиса, но цену все-таки скидывали.

В продуктовых рядах народу было чуть побольше. Угловатые металлические прилавки под шиферными навесами, заставленные банками с кофе, пачками печенья, упаковками чая, колбасными кругами, таранкой, пивом да «тайдами» с «тампаксами». Правда, и тут покупали не много — больше было любителей бесцельно пошататься в толпе. Сдержанный людской гомон заметно усиливался по мере приближения к прилавку, с которого известная всему микрорайону толстая тетка Жихарева полулегально торговала спиртным в розлив…

Пройдя базарчик по главной аллее насквозь, Оксана вернулась к главному входу. Димы нигде не было. У металлических ворот, где, по словам Корнилова, обычно стояла его инвалидная коляска, теперь сидела, положив на колени закутанного в одеяло ребенка, толстая цыганка в длинной плиссированной юбке и чудовищно грязном свитере грубой вязки. Изо рта цыганки торчала жеваная, уже погасшая «беломорина».

Вспомнив рассказ Ильи о цыгане Яше, у которого брат-инвалид вроде был «батраком», Оксана остановилась в нерешительности. По всей вероятности, эта женщина, сидевшая у входа на рынок, знает цыгана Яшу. Но как обратиться к ней, не вызывая подозрений?

— Девочка, дорогая, подойди ко мне на минуточку! — приветливо пробасила цыганка, и Оксана, с испугом оглянувшись по сторонам, поняла, что зовут именно ее.

И сделала шаг к ней.

— Дорогая, золотая, бриллиантовая моя, ближе подойди, не бойся! — Диминой сестре показалось, что во рту цыганки сверкнуло золото, но спустя секунду блеск потух.

— Что?

— По глазам твоим вижу, ищешь кого-то, по глазам вижу, что несчастлива, — продолжала цыганка, поспешно закрывая полой одеяла лицо ребенка и сплевывая погасшую «беломорину» себе под ноги.

— Да… а откуда вы знаете, что ищу?

— Галя все знает, Галя под землю на метр видит, Галя тебе обо всем всю правду скажет. Дай мне любую денежку, какую только не жалко… А я тебе за это погадаю, всю правду скажу.

Оксана замешкалась. Связываться с этой нечистоплотной мегерой ей вовсе не хотелось. Но вдруг она действительно что-то знает о Диме или хотя бы о цыгане Яше? Вдруг она действительно… искренне предлагает помощь? Да и сочувственно произнесенное «по глазам твоим вижу, ищешь кого-то» сильно подействовало на Оксанино воображение. Наивная восемнадцатилетняя девушка не смогла понять очевидного: ее растерянный вид, поглядывание по сторонам выдавали в ней человека, который действительно кого-то ищет, но найти не может. А кого может искать на рынке молоденькая девушка? Только мужчину: отца, брата, жениха или мужа…

— Дай денежку, не пожалеешь, вовек не забудешь, — продолжала молоть мегера. — Дай, сколько для Гали не жалко…

Вынув из внутреннего кармана шубки потертый дерматиновый кошелек, Оксана достала десять рублей и несмело протянула гадалке.

— Столько хватит?

Гадалка сложила купюру вчетверо, мгновенно зажала ее в кулаке, подула на руку… Несколько ловких движений, разжала пальцы — ладонь оказалась чистой.

— Ищешь ты трефового короля, — заговорщицкой скороговоркой начала она, — была у него дальняя дорога в казенный дом, да долгой и несчастливой оказалась эта дорога. Пиковый король стоял у него на пути, бубновый валет скрытые козни строил, две черные дамы по бокам от него вижу… да только король червей сильней их всех окажется… — Прервавшись, цыганка вновь просительно взглянула в глаза девушки. — Дай еще денежку, а? Я тебе о том, что было, рассказала, а теперь скажу о том, что есть. Только не жалей для Гали! Вон у тебя пятьдесят рублей из кошелька торчит. Дай!

Сказала и, полоснув девушку гипнотическим взглядом, протянула руку с облупленным алым лаком на ногтях. Та покорно дала банкноту. Ведь все сходилось — и «дальняя дорога в казенный дом», и то, что дорога эта действительно оказалась несчастливой…

— Живет твой трефовый король на чужой стороне… Галя видит, Галя знает, Галя никогда не обманывает… — Цыганка на мгновение зажмурилась, словно хотела получше представить «трефового короля». — Ой, что я вижу! Одни пиковые карты вокруг. Аж в глазах рябит. Одни враги у него и смерть за плечами висит… Ох, трудно теперь королю треф, ох, тяжело! И никакого просвета не видно… Дай денежку, я тебе дальше скажу, что будет! Дай, сколько не жалко, — наворожу, и все хорошо закончится!

Оксана вновь расстегнула застежку бумажника…

— Дай, дай Гале, не жалей! Всю жизнь потом Галю вспоминать добрым словом будешь, всю жизнь судьбу благодарить, что ее на пути-дорожке встретила! Галя все знает, Галя все видит, Галя ворожить умеет… Все у трефового короля образуется. Вернется из казенного дома по светлой дороге, богатым будет, счастливым будет…

И вновь стеганула Оксану взглядом, как палкой.

Удивительно, но каких-то пяти минут, которые девушка провела рядом с вымогательницей, оказалось достаточным, чтобы воля ее была полностью парализованной. И потому, когда грязная рука с ногтями, крашенными ярко-алым лаком, как бы невзначай выхватила у девушки кошелек, она не сразу поняла, что произошло…

— Мои деньги! — вскрикнула Оксана, когда кошелек исчез в складках Галиной юбки.

— Иди, дорогая, иди, жди своего короля, — негромко затараторила цыганка, поднимаясь со своего места и забирая лежавшего рядом запеленатого ребенка. — Я тебе всю правду сказала, что было, что есть, я тебе наворожила, чтобы все хорошо закончилось. Иди и никому не рассказывай, что я тебе говорила. Не рассказывай, иначе ворожба не сбудется, наоборот, только хуже станет!

— Но вы… все мои деньги забрали! — повторила девушка, медленно осознавая, что денег у нее больше не осталось ни копейки, и вскрикнула тоненько: — У меня больше ничего нет! Мне домой не на что уехать! Мне жить не на что!

А цыганка, прижимая к груди завернутого в грязное одеяло младенца, уже спешно пробиралась через толпу. Оксана, вне себя от досады и обиды, последовала за ней. Миновав людный участок у входа на рынок, Галя, расталкивая прохожих массивными плечами тяжеловеса, торопливо двинулась в сторону мусорных контейнеров. Еще метров тридцать-сорок — и она окажется в бесконечном лабиринте пятиэтажек-«хрущевок», зайдет в первый попавшийся подъезд, и ищи потом… Оксана прибавила шагу. Оглянувшись через плечо, цыганка небрежно сунула сверток с ребенком под мышку и, подобрав полу длинной юбки, побежала.

До ближайшей пятиэтажки оставалось не более десяти метров, когда в проходе между домами неожиданно вырос знакомый мужской силуэт. Девушка вскрикнула: это был Илья…

Оксана даже не удивилась тому, что он оказался в нужном месте и в нужное время, — таково было ее безграничное доверие к Дембелю, таково было ощущение надежности, которое он внушал…

— Дорогая, зачем ты от той девушки убегаешь?! — Решительно шагнув навстречу Гале, Дембель крепко взял ее под локоть.

Цыганка попыталась было вырваться, но тщетно — незнакомец сдавил руку словно стальными клешнями.

— Чего надо? — окрысилась ворожея, безуспешно пытаясь вырваться.

— Ничего… Постой пока тут, — приказал Корнилов, улыбаясь мертвой улыбкой; скулы его заострились и побледнели.

Спустя несколько секунд запыхавшаяся Оксана подбежала к Корнилову и цыганке, плененной им.

— Илья?

— Ксюш, чего это она от тебя удирала так быстро? — щурясь против солнца, поинтересовался Дембель с подчеркнутым спокойствием.

— Она деньги мои украла! Все, что были! — запричитала девушка безо всякой надежды получить деньги обратно.

— Врет она все! — с вызовом в голосе затараторила цыганка, прижимая одеяльный сверток к бесформенной груди. — Первый раз эту девушку вижу, никаких денег я не брала, ничего не знаю!

— Слышь, ты, Земфира гребаная… Деньги давай! — В голосе Ильи послышались металлические нотки. — Деньги верни. Я тебя просто так не выпущу! Не дергайся, тетя, не дергайся — в городе красные!

Галя решила пойти ва-банк. Сплюнула жвачку и, раскрыв рот пошире, набрала полные легкие воздуха.

— Люди добрые, помогите! Бедную беженку грабят, последнее отымают!

— Деньги верни, скотина! — Рука Ильи еще сильней сжала локоть цыганки.

— Люди добрые, этот бандит несчастную женщину ограбить хочет! — продолжала надрываться Галя и, неожиданно обернувшись к Оксане, сделала страшные глаза: — Скажи своему хахалю, чтобы меня отпустил… А то сглажу!

И быстро-быстро забормотала бессвязную чушь:

— Два валета налево, два валета направо, две десятки над головой, две шестерки в ногах… три луны в небе взошли, три собаки с цепи сорвались, полынь горькая в поле расцвела, дама пик бьет короля червей, дама пик всех сильней…

— Илья… — на выдохе прошептала девушка с явным испугом.

— Люди добрые! Помогите! Спасите! — Поняв, что молодой человек вряд ли поверит в «сглаз», Галя заголосила еще истошней: — Убивают! Грабят! Насилуют! Милиция! Что же вы стоите, молодой человек, милицию скорей позовите! Пожилую женщину, такую, как ваша мать, ограбить и изнасиловать хотят, а вы стоите!

А неподалеку уже собирались первые любопытствующие, привлеченные скандалом. Пожилая тетенька с помятым молочным бидоном в руке, кряжистый мужик в дешевой турецкой кожанке, несмотря на утро, уже явно выпивший, вертлявый юноша в ондатровой шапке, с красными, словно накрашенными губами…

А цыганка, продолжая бить на сочувствие охочей до зрелищ публики, причитала с интонациями трагической актрисы:

— Люди добрые, чего же вы стоите! Меня грабят, насилуют, кошелек хотят отобрать, последние деньги, ребенка кормить нечем! Шла себе тихо, сыночка в ясли несла, никого не трогала, а тут эти вымогатели налетели…

Кряжистый отреагировал первым. Приблизившись к Корнилову, он осторожно, словно боясь нарваться на мгновенный отпор, тронул его за плечо.

— Слышь, мужик, отпусти бабу. На хрена она тебе сдалась?

Илья взглянул на подошедшего через плечо.

— Чего?

— Бабу, говорю, отпусти.

— Она у меня деньги украла! — в сердцах выкрикнула Оксана в сторону густеющей толпы.

— Эта шалава подзаборная все врет, не брала я у нее никаких денег!

— Мужик, иди куда шел, — посоветовал Дембель сердечно.

— Милицию надо позвать! — осенило тетеньку с помятым молочным бидоном.

— А вон и менты! — Повертев головой, красногубый юноша заметил идущий по другой стороне улицы наряд милиции и закричал, замахал руками: — Товарищи милиционеры, сюда, быстрей!

К счастью, товарищи милиционеры были слишком далеко, чтобы услышать этот призыв.

А нахальная цыганка, ощущая все возрастающую поддержку, извлекла свой последний козырь:

— Мне и так жить не на что! Я беженка, из Чечни, сюда с трудом пробралась…

— Из Чечни, говоришь? — высек Дембель зло.

— Везде русских людей обижают! — вконец обнаглев, заявила цыганка.

— И где же ты в Чечне жила, а? В каком городе? — Илья был донельзя рассержен такой наглой ложью.

Любопытствующих становилось все больше. Однако никто не спешил помочь обираемой «беженке из Чечни». То ли потому, что по крайней мере половина собравшихся уже видела сегодня этого «русского человека» рядом со спиртзаводским рынком, то ли потому, что не терпелось узнать, чем все это закончится…

— Так где ты в Чечне жила? — с ледяными интонациями повторил Дембель.

— В этом… как его… — не учившаяся в школе Галя замешкалась, она явно не знала ни единого населенного пункта Ичкерии.

— В этом — в чем?

— Контуженная небось… Совсем память отшибло! — предположил из толпы некто.

— Да это жена того самого цыгана с трубкой, который на машине нищих по городу развозит! — заявил кто-то очень осведомленный.

— Житья от них нет… Честное слово! — отозвалась тетенька с помятым молочным бидоном.

Симпатия к «незаслуженно обиженной беженке» мгновенно сменилась насмешкой, о поддержке, даже моральной, больше не могло быть и речи. Для Корнилова это означало одно: чтобы возвратить деньги, необходимо окончательно повергнуть расположение толпы в свою сторону.

Неожиданно Дембель отпустил Галин локоть. Но ненадолго: видя, что цыганка пытается скрыться, Илья ловко выхватил из ее рук сверток с «ребенком» и, сбросив в лужу талой воды одеяльные лохмотья, поднял над головой большую куклу.

— Так какого ребенка ты в ясли несла, беженка ты моя? — спросил он.

Увидев, что ребенок — никакой не ребенок, а всего лишь детская кукла, публика отреагировала на редкость весело.

— И от кого это она таким чадом забрюхатела, а? — давясь от смеха, спросил красногубый юноша.

— Наверное, цыгану своему с резиновым хером изменяет, вот от кого! — предположил кряжистый мужик в турецкой кожанке.

— Что делается, что делается! — искренне поразилась тетенька с молочным бидоном. — А я-то думала — действительно несчастная женщина, ребенка кормить нечем… Сама ей час назад два рубля дала. А она…

— В милицию надо сдать, — посоветовал сочный мужской бас, — пусть ей за попрошайничество и приставание по полной программе вкатают!

— Думаешь, она с мусорами не делится?

А Дембель, бросив ненужную куклу себе под ноги, резко завернул Галину руку ей за спину, да так сильно, что цыганка взвизгнула от боли.

— Где деньги?

Положение мошенницы было проигрышным, даже она сама осознала это отлично. Сунув свободную руку куда-то в бесчисленные складки юбки, цыганка медленно, словно нехотя, извлекла потертый дерматиновый кошелек.

— Твой? — резко обернувшись к Оксане, спросил Корнилов.

— Ага…

— Держи.

Девушка выхватила кошелек из рук ворожеи так, будто боялась ожечься.

— Деньги пересчитай, — последовала команда.

Оксана зашелестела купюрами.

— Ой, как же я забыла… Она у меня еще до того, как кошелек забрать, шестьдесят рублей выцыганила!

— Где остальное? — Резкость движений Корнилова не оставляла Гале никакой надежды.

— Ой, руку не крути, больно же! В юбке, в левом кармане… Сверток целлофановый.

— Достань.

Спустя несколько секунд Галя, страшась, чтобы не случилось чего похуже, протянула Илье сверток. Пакет был тяжелый — видимо, за счет металлической мелочи, которую сердобольные граждане надавали «несчастной беженке» под ребенка.

— Ксюха, забери, — кивнув девушке, приказал Корнилов.

Та засмущалась.

— Так ведь она мне только шестьдесят рублей должна…

— Все забирай.

— Илюша, нехорошо брать чужое. Я свои шестьдесят рублей возьму, а остальное…

— А я сказал — все! — с командными интонациями произнес Дембель.

Галя немного осмелела — недавняя пострадавшая оказалась слишком совестливой, и это могло сыграть на руку цыганке.

— Грабите? — чуток повысила голос Галя.

— Экспроприируем, — отозвался Илья.

— А вот за это ответишь, — с неожиданной агрессией окрысилась та.

Глаза Дембеля загорелись озорным весельем — он уже знал, чем именно заткнет хлебало этой грязной мегеры.

— Короче, так. Если чего не нравится — к Сникерсу своему обращайся. Я от него. Все, Кармен, вали отсюда, и чтобы я тебя больше тут не видел…

Через несколько минут Илья и Оксана, даже не оглядываясь на любопытствующих, по-прежнему окружавших место происшествия, двинулись в ближайший дворик. Дорожка, протоптанная в подтаявших сугробах, была узкой: Корнилов шел впереди, девушка — за ним. Взгляд Оксаны прожигал затылок Ильи. Несомненно, Димина сестра искренне осуждала последний поступок Дембеля…

— …Как ты там оказался?

— Как, как… Перед тем как в центр ехать, решил все-таки к нашему дому подскочить. Хотя бы на окна взглянуть — висят шторы, не висят… Если не висят — значит, стариков моих те гады уже выгнали.

— И что?

— Еще на месте…

Сидя на шаткой, темной от влаги скамеечке у подъезда облезлой «хрущевки», Илья сосредоточенно курил. Несмотря на то что история с цыганкой закончилась вполне благополучно, настроение было скверным — то ли потому, что закончиться она могла куда хуже, то ли потому, что Оксана по-прежнему втайне осуждала Илью…

— Папу с мамой предупредил?

— Почти. Встретил случайно соседа нашего, Сергея Михайловича. Хороший такой старик, отставной летчик-истребитель, в пятидесятых годах в Корее воевал. Я еще когда в младших классах учился, он мне модели самолетиков делал, — печально улыбнулся Илья. — Ну, и попросил, значит, чтобы он к матушке моей подошел, сказал, что я жив-здоров… А на обратном пути вижу: цыганка какая-то убегает и ты за ней. Я все и понял…

Докурив сигарету, Дембель бросил окурок в лужу. Поднялся, протянул Ксюше руку.

— Ну что — вперед?

…В тот день Илья и Оксана искали безногого Митечку почти до вечера. Они побывали на всех точках, о которых рассказывал Ковалев.

Но, увы, поиски оказались тщетными.

Мити не было ни у Петропавловского собора, ни на паперти Екатерининской церкви, ни у входа на кладбище, ни у Колхозного рынка, ни на вокзалах.

Это могло означать или то, что цыган решил избавиться от опасного инвалида, продав либо обменяв его на другого «батрака», или то, что Дима заболел и временно выбыл из обоймы Яшиных попрошаек.

— Неужели мы его не найдем? — сокрушалась девушка, с трудом сдерживая слезы.

— Главное — не отчаиваться. Главное — искать, — без устали повторял Илья, хотя и сам постепенно утверждался в мысли: слова эти — не более чем самоуспокоение…