День

Глава 3

— Ты такой букву «а» выводишь, «Дед»⁈ Ведь так⁈

Голос дал «петуха» — потрясение от догадки было настолько страшным, что Алексея нешуточно встряхнуло. В голове не укладывалось предположение, ну никак. Но и на шутку сказанное стариком не походило — к розыгрышам Павел Иванович относился отрицательно, и за двенадцать лет Лешка с подобными штуками от него ни разу не сталкивался. В голове полный сумбур — любой другой бы просто рассмеялся от предположения, что старик на свой возраст никак не тянет, причем не в сторону уменьшения лет, а их резкого увеличения, по первым прикидкам, как минимум втрое.

Безумие⁈ Да впору так, если бы не одно обстоятельство — последние несколько лет дед исподволь подводил его к мысли, что человечество стало жить гораздо меньше, чем раньше. Не все люди, тут как раз наоборот, а так называемые «долгожители», доля которых в общей массе и сейчас, и тогда, крайне незначительна. Но они были все время, и это отнюдь не домыслы — те же московские цари из династии Романовых как раз издавали указы, касающиеся «трехсотлетних старцев», коих требовалось истреблять. Вот только непонятно за что — не мог же только один преклонный возраст быть причиной принятия столь жестоких репрессивных мер⁈

И в такое верилось — упоминание о подобных мерах имелось, у Павла Ивановича были собраны материалы, что хранились в папках, причем дореволюционные, и даже «седой древности» — подлинники грамоток воеводам, с печатями и шнурами. И архиерейские послания имелись также, с «увещеваниями», в которых однозначно осуждалось бытие оных «старцев», коих надлежало изыскивать всеми мерами, дабы предавать наказанию. Конечно, парню в «трехсотлетие» не верилось, а вот в меньшие сроки жизни вполне, тут нет ничего такого неестественного.

Лешка покосился на полку — там стояло несколько фотографий ветеранов войны 1812 года, а снимки эти были сделаны в столетний юбилей Бородинского сражения, который широко праздновался в Российской империи, так что была даже отчеканена медаль, а царь лично поздравил очевидцев той войны. И даже если роман известного сибирского писателя взять, то там старуха преклонных лет писала в 1943 году в Москву, что Гитлер сгинет также как Наполеон, которого ей довелось лицезреть. Дело было на Поклонной Горе, перед тем как завоеватель решился вступить в Первопрестольную — вместе с другими старообрядцами тогда еще девчонка, она подносила «хлеб-соль» Буонапартию. За что потом и была сослана на вечное поселение в Сибирь, в наказание за «признание» неприятеля.

Так что полтораста лет жизни в голове «умещались», и то, что люди будут вполне бодрыми, а не «развалинами» тоже, но триста…

— Да, ты догадался правильно, хотя в голове никак не укладывается и хочется воскликнуть — столько не живут⁈ Вот тут ты не прав — живут, и я один из них — мне двести пятьдесят лет, и родился я в 1775 году, день в день с нынешним. Юбилей впору праздновать, а не погребение будущее. Пожить дольше мне, как и другим «хранителям» на этом свете уже не придется. Если промедлим, то все погибнем в геенне огненной!

— Постой, деда, — Лешка схватил знак отличия на Анненской ленте. — Номер тут отчеканен один из первых, но награду ведь давали за двадцать лет беспорочной службы, а ты тогда не мог столько отслужить…

— Молодец, сообразил, только «выстрел» у тебя в «молоко». Когда император Павел знак сей учредил, то им за военное отличие награждали, а за выслугу жаловали донатом ордена святого Иоанна Иерусалимского. А награду сию я заслужил за участия в Италийском походе фельдмаршала Суворова, из его рук и дукатами облагодетельствован.

Старик усмехнулся, лицо опять помолодело, глаза словно дымка поддернула. В сказанные слова Лешке не хотелось верить, впору принять все за ложь или бред сумасшедшего, но тут не тот случай — поневоле приходилось брать на веру, ведь «Дед» на умалишенного, юродивого и враля нисколько не походил. А знал он старика двенадцать лет, с детского сада — когда впервые появился в его жизни, и с того дня постоянно находился рядом, заменив собой постоянно «блудившую» по любовникам мать, которую редко трезвой видел. А сбежавшего в «туман» отца, что подался в «бега» еще до его рождения, вообще ни разу не видел, и даже его фамилии не знал.

— А почему ты про геенну огненную сказал? «Дед», ты на что намекаешь — ядерная война, что ли, начнется?

— Ага, — совершенно спокойно произнес старик, голос даже не дрожал, спокойный, с завидным хладнокровием. Лешка всегда удивлялся его непрошибаемой до полного флегматизма невозмутимости.

— К этому все дело идет, парень, и даже больше — зашло слишком далеко, чтобы упыри остановились. Их, как взбесившихся тварей, понесло, иного не остается — или они нас, либо мы их. Но скорее третий исход — коллективное самоубийство, что так изящно именуют «овер килл». И для начала одна из ракет как бы случайно упадет на одну из двух атомных электростанций — Курскую или Ново-Воронежскую, тут любая подходит. А там начнется такое, что «святых» выноси, если успеешь…

Дед усмехнулся, на губах появилась улыбка, больше походящая на волчий оскал. Однако спустя несколько секунд гримаса исчезла, и старик принялся выкладывать на стол купленные в магазине продукты — ржаной нарезанный хлеб в упаковке, палку копченой колбасы, пакет молока, пряники, небольшой кусок сыра. Пожал плечами:

— Война войной, а обед по расписанию. Полдничать будем наскоро — потом щи сварим, не пропадать же квашеной капусте. И поговорим — вижу, тебя многие вопросы одолевать начали…