День начинается утром

Барахолка

Ещё издали слышался непонятный гул. Чем ближе подходили к пустырю за базарной площадью, тем больше этот гул нарастал.

Когда прошли между расставленными, как толстые ноги, опорами виадука и обогнули железнодорожную насыпь, гул выплеснулся на дорогу, распался на отдельные выкрики — то визгливые, то угрожающие. Ребята даже остановились. Прижались друг к другу.

Перед ними колыхалась громадная толпа. Люди шныряли в разные стороны, что-то кричали, размахивали руками. Над толпой висело облако пыли.

— Ух ты! — прошептал Шурка.

Они медленно подошли поближе. Толпа, казавшаяся издали сплошной, вблизи разделилась на отдельные кучки, с узкими проходами между ними. Ребята взялись за руки и медленно стали пробираться вперёд.

Чего только здесь не было!

Какая-то бабка, укутанная, несмотря на жару, в тёплый шерстяной платок, продавала здоровенный пузатый самовар и живого петуха. Рядом сидела другая; перед ней на старом мешке лежала гора рваных туфель. Туфли были разные — большие и маленькие, с оторванными подошвами, непарные. И среди этого хлама — огромные стенные часы с одной стрелкой в деревянном футляре. А футляр весь в золочёных шишечках.

Продавали ржавые замки́ и лохматую дворнягу, плетёные корзины и хрустальную люстру.

Но больше всего на барахолке было каких-то юрких людей, которые ничего не продавали. Они сновали в разных направлениях, шептались друг с другом, показывали что-то, спрятанное за пазухой.

Постепенно мальчишки настолько привыкли к шуму, что смогли разговаривать.

— Разве здесь что-нибудь найдёшь? — прокричал Толик.

— Найдём, — ответил Шурка. — Искать надо.

— Только не расходиться, а то сразу потеряемся, — сказал Костик.

Пройдя несколько шагов, они очутились в том месте, где ковали медные кувшины и чашки. Кузнецы были старые, бородатые, с большими висячими носами. Все в кожаных фартуках, очень похожие друг на друга.

Небольшими молоточками они быстро ударяли по листу меди: «Дзинь, дзинь! Бонг, бонг!»

Грохот стоял такой, что остальной шум барахолки казался тишиной.

Здесь было необычайно интересно.

На глазах у мальчишек кузнец выковал широкую медную чашу. Повертел её в руках, полюбовался — и поставил рядом с другими.

Мальчишки так бы и простояли возле кузнецов, глядя, как ловкие молоточки гнут, растягивают, сминают податливую медь, но целеустремлённый Шурка потащил их дальше. Они уже немного освоились и продвигались быстрее, прыгая, как и все, через разложенные товары.

Толик нечаянно наступил на деревянную ложку, десятки которых были разложены на соломенной подстилке, и тут же здоровенная тётка ловко съездила его по затылку и обругала такими словами, каких они и от мужиков не слыхали.

Удирая от разъярённой торговки, мальчишки наткнулись на толпу, плотным кольцом окружившую человека на раскладном стульчике.

Они протиснулись вперёд.

Из толпы заорали, толкнули, и мальчишки сели на пыльную землю рядом с раскладным стульчиком.

На нём сидел здоровенный дядька, стриженный наголо, с глубоким шрамом на подбородке и без двух пальцев на правой руке — среднего и указательного. Перед ним лежал маленький деревянный чемоданчик с острыми металлическими уголками. Дядька покосился на мальчишек и закричал неожиданно тонким, как у женщины, голосом:

— Уважаемые граждане! Ваше счастье в ваших же руках! Что вы себе смотрите? На ваших трудовых ручках десять пальцев. Каждым пальцем вы легко выиграете червонец у несчастного калеки. Десять на десять — сто!

Он ещё раз слово в слово прокричал всё это. И ещё, и ещё, без перерыва. В толпе зашевелились, и напротив беспалого, стыдливо улыбаясь, сел старик в замасленной тельняшке.

Беспалый ловко выдернул из нагрудного кармана клетчатой рубахи смолёную бечёвочку, разложил её на чемоданчике петлями.

— Прошу внимания, граждане! — закричал он. — Всё честно, благородно. Суёшь палец в петлю, шкертик затягивается — твой червонец, не затягивается — мой.

Корявый коричневый палец старика захлестнула бечёвка. Беспалый открыл чемоданчик, полный денег, вынул десять рублей и протянул старику.

— Грабьте несчастного калеку, обирайте! — весело прокричал он.

Старик не хотел брать деньги, отталкивал. Но беспалый засунул бумажку ему за пазуху.

— Давай, старик, давай! Деньги наши — будут ваши! — кричал он.

Старик снова сунул палец и… отдал выигранную десятку обратно: бечёвка скользнула змейкой, петля не затянулась.

Через десять минут, переложив из своего кармана в деревянный чемоданчик сто шестьдесят рублей, старик встал и понурясь пошёл прочь. А беспалый кричал:

— Давай! Налетай! Деньги наши — будут ваши! Не смотри на старика — глаз у деда не тот.

И приоткрывал чемодан с деньгами. Показывал.

— Ничего не жалко для уважаемых, всё бери! — выкрикивал он.

— Награбленного небось и не жалко, — очень тихо сказала старая исхудалая женщина, стоявшая позади ребят.

Она сказала это чуть слышно. Но у беспалого слух, видно, был собачий. Он вскинул голову и полоснул женщину взглядом. Она тихо охнула и поспешно выбралась из толпы.

— А вдруг это он, помнишь, Шурка? Крепость помнишь? — прошептал Костик.

Шурка пренебрежительно махнул рукой и снова повернулся к беспалому. Глаза у Шурки азартно блестели.

Примерно за час беспалый обобрал пятерых. Действовал он со всеми одинаково и безошибочно: один-два раза давал выиграть, а потом бечёвка как заколдованная скользила мимо пальцев.

— Костик, давай, попробуем, — прошептал Шурка.

— Ты что, свихнулся? Он же жулик, — ответил Костик.

— Не бойся, я заметил, как он это делает, всё время смотрю.

Костик повернулся к Толику:

— Дадим?

— Пусть попробует, — азартно прошептал Толик.

Костик передал Шурке тридцатирублёвую бумажку, которую всё время сжимал в кулаке.

— Дяденька, а мне можно попробовать? — спросил Шурка у беспалого.

— А деньги есть?

— Вот!

Шурка помахал деньгами.

— Грабь бедного калеку, обирай! — пронзительно закричал беспалый. И раскинул верёвочку.

Шурка долго смотрел, потом сунул палец. Петля затянулась. В толпе никто этому не удивился. Снова легла бечёвка и снова затянулась вокруг Шуркиного пальца.

— Ай, ай! — кричал беспалый. — Грабёж среди белого дня. А ну, давай ещё. — И третья десятка перешла в руки Шурки. Толпа зашевелилась, загалдела.

— Бежим, Шурка, — прошептал Костик, — всё равно обманет.

Беспалый поплевал на руки и бросил верёвочку по-новому, не так, как раньше. Шурка долго смотрел. Потом встал.

— Не хочется мне больше играть, — сказал он.

— Ты что это? С выигрышем удираешь, гад? — прошипел беспалый и вскочил. Но толпа мгновенно раздвинулась, пропустила мальчишек и снова сомкнулась.

— Ну, попадись ты мне, гадёныш! — крикнул беспалый.

Кто-то из толпы ударил ногой по чемоданчику с деньгами. Он перевернулся, деньги рассыпались по земле. Люди нагибались, хватали их. Беспалый бросался то к одному, то к другому. Началась драка. Мальчишки удирали во все лопатки, беспалому было не до них.

Толпа постепенно редела. Пошли шагом.

— Ох, Шурка, и здо́рово ты его! — сказал Толик.

Шурка скромно молчал. Вдруг он резко остановился. Глаза у него вытаращились. Показал пальцем направо. Ребята посмотрели и недоуменно переглянулись. Костик даже потряс головой.

О чудо! Среди кучи ржавых гаек и какого-то барахла лежала новенькая, ярко-оранжевая надувная лодка. Маленькая и аккуратная, она лоснилась на солнце апельсиновыми боками.

Как заворожённые, с приоткрытыми ртами, мальчишки медленно подошли. Они боялись отвести глаза — как бы это чудо не исчезло.

Только подойдя вплотную они посмотрели на продавца. И сразу восторг их немного остыл.

На них глядел, прищурив маленькие заплывшие глазки, известный всему городу тряпичник, спекулянт и жулик Мамед.

Жил он недалеко от Костика в маленьком домике за глухим забором. Говорили, что по национальности Мамед перс. Прямо из шеи у него росла рыжая борода, жёсткая, как медная проволока. На голове зимой и летом торчала каракулевая шапочка, а фамилия у него была какая-то дурацкая — Яя́. Он шнырял по дворам с грязным мешком за плечами и с железным крючком в руках — собирал тряпьё, бутылки, бумагу. И высматривал, что плохо лежит. После него часто пропадало бельё, сохнущее на верёвке, или ещё что-нибудь.

Мальчишкам и девчонкам он продавал варёную кедровую смолу. Её можно было жевать, выдувать из неё пузыри и щёлкать ими. Смолу он скатывал в колбаску и давал откусывать за три рубля небольшой кусок. Отмечал пальцем и говорил:

— Кусай!

А сам жульничал. Когда нагибались, чтобы откусить, передвигал палец.

— А, соседи! — сказал Мамед. — Торговать пришли? Покупать пришли? Много денег имеете?

Он кругло захохотал:

— Хо-хо-хо!

Костик присел рядом с лодкой, погладил её упругий бок.

— Откуда это у тебя, Мамед?

Лицо Мамеда сразу стало злым. Глаза покраснели и забегали, как мыши.

— У, шайтан! Собаки! — проговорил он.

— Кто? — спросил Шурка.

— Все собаки! Всё обобрали! Мамед не успел. Одна дрянь осталась Мамеду.

Он рассказал, что за речкой Келасури упал подбитый немецкий самолёт и не взорвался. Мамед побежал туда. Думал поживиться. Но кто-то успел раньше. Лётчиков раздели. Срезали кожу с сидений.

— Даже покрышки с колёс унесли, — жаловался Мамед. — У, плохие люди! Мне только эту дрянь оставили. Кто её купит? Думал парашют добыть. Сколько шёлка! Всё пропало!

Мамед чуть не плакал.

— Мы купим, — сказал Костик.

— Вы? — Мамед оглядел ребят и захохотал снова. — Хо-хо-хо!

— На что? На фантики? Хо-хо-хо!

— Вот! — Шурка протянул смятые бумажки.

Мамед замолчал. Пересчитал деньги.

— Мало, — сказал он. — Это очень хорошая вещь. Из неё плащ сшить можно. Триста рублей стоит.

Мальчишки переглянулись, разочарованные.

— У нас только сто шесть, — сказал Толька.

— Сто шесть?

Мамед задумался. Потом махнул рукой.

— Э, ладно! Мамед добрый. Давай сто шесть. Остальное отработаете.

Костик стал торопливо высыпать мелочь из карманов на рогожу.

— На паперти собирали? — ехидно спросил Мамед и тщательно пересчитал деньги.

Шурка потянул к себе лодку.

— Нет, сперва отработаете, — сказал Мамед.

— А как? — спросил Шурка.

— Вот, держите, — Мамед протянул большую коробку из-под папиросных гильз. — Принесёте три коробки табаку, — лодка ваша.

— А где ж мы его возьмём? — спросил Костик.

— В окурках, — ответил Мамед и равнодушно отвернулся.