День начинается утром

Эвакуация

Когда бомбёжка кончилась, пришла мама.

Костик увидел в окно, как она бежит в белом халате, — наверно, не успела снять. Он выскочил на крыльцо. Мама сразу остановилась, взялась руками за горло и села на поленницу дров.

Она смотрела на Костика и растерянно улыбалась, а из глаз её текли слёзы.

— Ты чего плачешь? — спросил Костик. — Ты ранена?

Мама покачала головой.

— А отчего?

— Оттого, что ты, дурачок, живой и невредимый.

Она схватила Костика, затормошила, больно прижала к себе и не отпускала — будто боялась, что он исчезнет.

— Я чуть не умерла от страха, — рассказывала она бабушке. — Дворец культуры разбомбили и водолечебницу… Я всё думала, пока бежала: хоть бы только ранены были, хоть бы не насовсем.

— Мам, а я всё первый видел. Как поезд побили. Он бежал такой весёлый, а они его — бац! — и в море!

— Да, будет нам работы, — медленно сказала мама. — Уже все коридоры забиты, в саду раненые лежат, а всё несут и несут.

Мама потёрла ладонями лицо.

— Мать твоего дружка принесли.

— Какого дружка? — подскочил Костик.

— Шурки.

— Анну?! Боже мой, несчастье-то какое! — воскликнула бабушка. — А что с ней?

— Плохо с ней, — сказала мама и отвернулась.

Лицо у неё стало строгое, даже сердитое.

— Вот что, мои милые, придётся вам эвакуироваться.

— Как это? — испугалась бабушка.

— А так. Уехать. И Шурку возьмёте. Я Анне обещала. Пропадёт мальчишка один. Поедете в деревню. Сегодня. В два часа будет машина. Скажете соседям. Кто хочет, может ехать. Берите только самое нужное. Шофёр мне расскажет, где вы остановитесь. Будет время — приеду. Вот деньги.

И она убежала.

Весь дом загудел. Бабушка ходила важная и командовала.

— Ты бы ещё кровать потащила и комод! — кричала она соседке Александре Ивановне. — Смотри, совсем не возьму. Оставлю.

Она расхаживала между узлами и покрикивала, пока дядя Саша Дорошенко не сказал:

— Ты вот что, мать-командирша, не расходись. Придёт машина, — примерим, посмотрим; что не влезет — оставим.

Костик и Шурка сидели на крыльце и молчали. Шурку привела санитарка. У него перевязана голова. Костик ему немного завидовал: раненый ведь! Хоть рана у Шурки чудная: ему вынули из головы большую занозу.

Руку можно занозить, ногу, но чтобы голову!.. Шурка говорил, что и сам не знает, как это получилось.

В грузовике поместились все. Шофёр-абхазец сказал, что он знает одно место — граждане пальчики оближут. И повёз.

Ехали весело и долго, часа полтора.

Дорога крутилась по горам. Внизу синело море, обведённое неподвижной белой каймой — пеной прибоя.

Потом дорога запетляла по удивительному синему лесу.

Листьев на деревьях почти не было, только на самых концах веток. Зато все деревья обросли, как шерстью, голубым мхом.

— Грабовый лес, — сказал дядя Саша.

Деревня, куда их привёз шофёр, была совсем крохотная — домов десять. Она лепилась по склону горы, вся заросшая высоченной кукурузой.

Жители сбежались глазеть на приезжих. Они кричали все разом по-грузински, и шофёр тоже кричал.

Костику показалось, что мужчины сейчас выхватят кинжалы и прикончат непрошеных гостей.

Но они вдруг заулыбались, двое подхватили Шурку под руки, будто он собирался падать в обморок, и повели всех по тропинке.

Дом, куда их привели, был самый большой в деревне, но в нём никто не жил, он стоял заколоченный. «Выморочный дом», — сказала бабушка.

Непонятное слово «выморочный» показалось Костику мрачным и страшноватым. Чужой дом сразу стал неуютным.

Отодрали доски с двери, с окон и вошли. Внутри всё скрипело, пахло мышами, но места было много.

— Живите сколько хотите, — сказал седой старик.

Стали устраиваться.

Постель соорудили из кукурузных стеблей, накрыли матрасами.

Это был удивительный, небывалый день. Сколько всякого произошло!

Ещё утром войну знали только понаслышке. А она вот какая — бац! бац! — и выгнала из дому. Трах! Трах! — и оставила Шурку без мамы. Беме! — и лежишь где-то в горах, в чужом выморочном доме, а сквозь дырявую крышу заглядывают звёзды.

«Значит, мы теперь тоже беженцы», — подумал Костик и уснул.