День начинается утром

Толька идёт по следу

Прошло пять месяцев. Медсанбат перевели ближе к фронту. Шуркину маму эвакуировали. Стали жить втроём. Без мам.

К бомбёжкам немного привыкли, научились прятаться. В порту на каждом шагу стояли зенитки, и немцы теперь не летали так нахально. А с большой высоты не очень-то попадёшь.

Костик начал было собирать осколки бомб, да бросил. Их было столько — на каждом шагу, — что пропал всякий интерес.

Жизнь стала трудная. Всё время хотелось есть. Хлеб выдавали по карточкам — кукурузный, невкусный, но и его не хватало.

В основном, ели рыбу. Костик и Шурка ловили. Но её не на чем было жарить. Ели варёную, почти без соли, потому что соли тоже не хватало.

Весна была в разгаре. Зацвели олеандры — розовые, белые.

Учились теперь в новой школе, у самой горы Чернявского. Прежнюю разбомбили. В классах было тесно. Сидели по три человека за партой. Костик, Толик и Шурка расположились на «Камчатке». Занятия в школе бывали не каждый день. За пять месяцев в классе сменилось четыре учителя. Как будто учителя играли в чехарду.

Толику не давала покоя история с ракетницей. Он завидовал Костику и Шурке тихой, безнадёжной завистью. Он просто отчаивался, когда они вспоминали крепость и всё, что там вышло. Лицо у Толика становилось обиженным и печальным. Будто кто-то виноват, что его не было тогда в горах.

Костик и Шурка совсем перестали при нём говорить о крепости. Им жалко было глядеть на Тольку, очень уж он переживал.

Но ракетница, ракетница! Её-то не спрячешь.

Толька стал мрачным и подозрительным. Ему всюду мерещились шпионы. Он был уверен, что тот тип, у которого спёрли ракетницу, — враг и лазутчик. А если Толька в чём-нибудь уверен, — тут уж его не разубедишь. Хоть кол на голове теши.

В тот день Толька запропастился куда-то с самого утра.

Костик и Шурка выплавляли свинец из пуль.

У самого их дома рос громадный кедр. Шурка сидел, прислонясь к нему спиной, на краю круглой глубокой лужи — только что прошёл мгновенный южный ливень.

Шурка смотрел, как Костик раздувает огонь под консервной банкой с пулями. Банка стояла на двух кирпичах и была полна до краёв.

Пули поблёскивали маслянистыми жёлтыми боками — пистолетные, автоматные, винтовочные, некоторые с разноцветными головками — трассирующие. Среди пуль лежало что-то не совсем понятное — то ли здоровенная пуля, то ли маленький снарядик с рыжим медным пояском внизу.

Свинец нужен был для грузил. У хорошей закидушки грузило должно быть тяжёлое, большое, иначе далеко не забросишь. Мальчишки не первый раз уже плавили пули. Свинец выливали в форму из газеты. Форму засовывали в песок, чтобы не сгорала.

Костик положил в огонь две сухих кедровых шишки и дул, наливаясь кровью от натуги. Он почти лёг на землю.

— Дай-ка я подую, — сказал Шурка.

И вдруг грохнуло.

Грохнуло так, что Костик вжался щекой в песок и зажмурился. Он услыхал, как над головой у него что-то свистнуло и шмякнулось в стену.

Костик быстро взглянул на Шурку и успел заметить, как консервная банка крутнулась в воздухе, веером рассыпая нерасплавившиеся пули, и угодила закопчённым горячим дном прямо Шурке в лоб.

Шурка уставился на Костика выпученными глазами, посидел немного не шевелясь и неторопливо повалился в лужу.

Он лежал в ней на боку, и на лбу его наливалась синевой полукруглая ссадина. Как подкова.

Костик медленно, будто во сне, подошёл к Шурке, потянул его за рукав, прислонил к кедру.

— Т-т-ты живой, Шурка? — спросил он.

— Живой, кажется.

Шурка помотал головой, осторожно потрогал её.

— А чего ж ты упал? — спросил Костик.

— Не знаю. Я думал, убило меня, — прошептал Шурка.

Он снова потрогал голову таким жестом, будто это что-то хрупкое и непрочное.

И вдруг Шурка захохотал.

Это было не очень-то приятное зрелище — глаза у человека перепуганные, а сам хохочет.

Костик неуверенно хихикнул и тоже стал смеяться. Ему совсем не хотелось смеяться, но он никак не мог остановиться и хохотал во всё горло, прямо-таки корчился от смеха.

— А в лужу-то… в лужу… нырнул… — захлёбываясь, проговорил Костик. И они снова зашлись от смеха.

Потом вдруг умолкли. Так же неожиданно, как начали смеяться. И посмотрели на стену.

В стене торчали две пули, глубоко вдавленные в штукатурку.

Мальчишки подошли, осторожно потрогали их и переглянулись.

— Да… — протянул Шурка, — а если бы…

Он не кончил. И так всё было понятно. У Костика мурашки по спине забегали. А если бы он чуть-чуть выше поднял голову? Бррр… Жуть.

Война, настоящая война, там, где фронт, представлялась ему большим полем, чем-то вроде пустыря или футбольного поля. По полю ходят танки, бегают солдаты, кричат «ура» и стреляют. Солдатам на фронте интересно. И весело.

И вот теперь, глядя на стену, он впервые понял, что на войне убивают. Конечно, он и раньше знал об этом. Как же не знать! Но это проходило как-то стороной, мимо него.

А тут он понял.

И ему стало страшно.

Он вдруг подумал, что мама и дед могут не вернуться оттуда, где стреляют.

Эта ужасная мысль так захватила Костика, что он не сразу заметил, как появился Толик.

Тот дёрнул его за рукав, и только тогда Костик пришёл в себя.

Толик был красный, возбуждённый. Он размахивал руками и что-то говорил, говорил быстро и непонятно. Он даже не обратил внимания на Шуркин лоб.

— Да погоди ты, не тараторь. Объясни толком, — остановил его Шурка.

Толик умолк, похватал ртом воздух, как рыба, и закричал:

— Вы тут сидите, ничего не знаете, а по городу шпион разгуливает. Я его застукал.

— Кого «его»? — спросил Костик.

— Однорукого. Он сейчас у Турецкой стены торчит. Всё высматривает. Я за ним уже два дня слежу.

— Так тот же был с руками. Без пальцев только, — сказал Костик.

— А что он делает? — спросил Шурка.

— Как что? Высматривает. Что ему ещё делать, если он шпион?! А что безрукий, так не только вы шпионов встречаете. Это другой, наверное. Он сейчас рисует что-то, — ревниво ответил Толик.

— Ну да, рисует? А что ж народ смотрит?! — опешил Шурка.

— А там нет никого. Если б не я, никто бы и не знал.

Мальчишки переглянулись и, не сговариваясь, побежали в порт.

Турецкая стена очень древняя. Сложена она из небольших круглых булыжников. Местами стена обвалилась — просто лежит кучей камня. Но там, где она уцелела, видны две башенки и узкие окна — бойницы.

Стена спускается к морю, основание её обросло зелёной бородой водорослей, а чуть повыше в серую потрескавшуюся поверхность вкраплены яркие оранжевые точки — это старинные пушечные ядра, проржавевшие почти насквозь.

Наверху буйно разрослась ежевика. Толстые колючие плети переплелись в немыслимые узлы, и, не зная дороги, в этих зарослях не пройдёшь ни шагу.

Толька уверенно скользнул в самую гущу колючек, присел и быстро пошёл на четвереньках по чуть заметной тропе. Костик и Шурка полезли за ним. Гибкие плети свились над головой в сплошной плотный свод. Внизу было посвободнее, из коричневой потрескавшейся земли торчали корявые узловатые стволы в руку толщиной. Неожиданно в зелёный полумрак хлынуло солнце, и мальчишки выбрались на голую каменистую площадку у края стены.

Толька лёг на живот, жестом велел сделать то же Костику и Шурке.

Втроём осторожно заглянули вниз.

Прямо под ними по колено в воде стоял человек в закатанных штанах и что-то рисовал.

Левый рукав его, плоский и пустой, был засунут в карман.

Через шею перекинут ремешок военного планшета, планшет упирался в живот, и на нём лежал лист бумаги.

Человек что-то мурлыкал себе под нос и изредка окидывал стену цепким взглядом.

Что он рисовал, мальчишки разглядеть не могли.

Каждый раз, когда он поднимал глаза, мальчишки проворно убирали головы.

Потом человек спрятал бумагу в планшет и пошлёпал по воде в сторону пристани.

— Видали?! — торжествующе воскликнул Толька.

— Надо узнать, где он живёт, — сказал Шурка. — Бежим к пристани!

Тем же путём ребята выбрались из кустов. По дороге Костик чуть-чуть приподнялся, и тотчас в спину ему вцепились колючки. Он дёрнулся, вырвал клок рубахи и выскочил вслед за друзьями. Спина болела.

— Ага, царапнулся! А помнишь, как надо мной потешался вместе с лисьим сыном? — ехидно сказал Шурка.

Когда мальчишки прибежали на бульвар, человек с планшетом уже обулся и неторопливо шёл по аллее.

Пригибаясь, шикая друг на друга, прячась за деревьями, ребята двинулись за ним.

Человек подошёл к зелёной скамейке. На ней сидел толстенный дядька в соломенной шляпе и читал газету.

Толстяк уставился на пустой рукав человека. Потом, не отводя пристального взгляда, медленно сложил газету в узкую полоску, положил её на скамью и встал.

Человек с планшетом стоял рядом со скамьёй, глядел на море и не обращал на толстяка никакого внимания.

Толстяк секунду потоптался на месте, потом быстро пошёл по аллее и исчез.

Человек с планшетом сел на скамью и взял газету.

Он ни капельки не торопился. Шуршал газетой. Посматривал на море. Чему-то улыбался. Закурил.

Со стороны можно было подумать, что он просто отдыхает, а не шпионит.

— Эх, толстяка упустили! — прошептал Толька. — Видали, как он газету передал? А этот-то, глядите, читает и хмурится. Недоволен. Видно, толстяк мало высмотрел.

— Ловко у них получилось, — ответил Костик.

— Это они думают, что ловко. Думают, всех обдурили. А не знают, гады, что им теперь крышка, — сказал Толик.

Человек читал долго, потом неторопливо бродил по городу. Зашёл в магазин, купил какую-то книжку. А три тени всюду следовали за ним.

Шпион жил на улице Ленина в небольшом двухэтажном доме.

Мальчишки видели, как он вошёл в подъезд. Поздоровался с какой-то старухой на крыльце. Потом в крайнем окне появилась его тень на занавеске.

— Теперь всё. Не уйдёт, — сказал Шурка.

— Надо идти в милицию, — сказал Костик.

— Ты что, с ума сошёл! — Толька даже подскочил от возмущения. — Это как же? Мы про него всё узнали, высмотрели, где он живёт, а теперь милиции отдавать — нате вам шпиона, приходите на готовенькое. Ну уж дудки! Они нас даже не возьмут с собой, скажут, маленькие. Мы его сами поймаем. И в милицию сами приведём.

— А как?

— А так. Слушайте.

Оказывается, Толька уже всё придумал. План был простой.

Толька предлагал взять у дяди Саши Дорошенко кусок старой сети, прийти к дому шпиона и ждать. Как только он выйдет, набросить на него сеть, закрутить, замотать в неё и орать что есть мочи. На улице Ленина всегда много народу, помогут. А если шпион вырвется, стрелять в него из ракетницы.

Придумано было здо́рово, не подкопаешься.

— Завтра после школы идём к дяде Саше. Он как раз с работы придёт. Скажем: хотим бредень делать, — сказал Костик.

— Зачем завтра, пошли сейчас! — Толька пританцовывал от нетерпения.

— Он уже спит. Ты, Толька, не торопись, а то дядя Саша спросонья злой, может не дать, тогда всё сорвётся, — сказал Шурка.

Толька повздыхал, поворчал и согласился.

— Ладно. Решено. Завтра после школы. Пусть одну ночь поспит ещё фашист, — сказал он и хищно улыбнулся.