Дети Розы

12

Тобайас раздраженно мерил шагами комнату. Тер туфлей ворс ковра. Мендес с его самоуверенностью стал просто невыносим. Справишься! Да представляет ли он, что именно происходит в его нелепом замке? Понимает ли, насколько все сложно? Какую власть здесь имеет Лейси? И как ни дико, но теперь не Тобайас, а ребенок — и только ребенок — служит защитой Ли. В комнате, где она приходит в себя после родов.

— Я тебя раскусила, — сказала она Тобайасу. — Тебе самому нравится Джек, разве нет? Так с какой стати мне с тобой считаться?

И теперь он должен идти к ней? И сказать что-то вроде: «Извини, но Алекс сообщил мне, что возвращается сюда со своей женой»? Ну да, старый друг помогает в беде. Лейси живот надорвет от смеха. К тому же это станет для него сигналом к действию. Что бы он там ни задумал.

Нет. Тобайас открыл дверь своей спальни и остаток ночи провел на ногах. Первый раз его власть пошатнулась, когда он прочел дневник Алекса. Ну как он мог поддаться этому искушению? А все же тайком, снедаемый чувством вины, жадно его проглотил. Бесстыдно, слыша голос Лейси. Что он там искал? Признаки слабости, признаки какого-то умысла? Бессердечность? Хотел убедиться, не прав ли Лейси, не кроется ли под благородной личиной алчность? Не услышит ли он некий внутренний голос, утверждающий: «Главное — денежки»?

Но не обнаружил там ничего подобного. А только голос ребенка, страдающего от непоколебимой уверенности отца, мучимого хаосом собственных сомнений, неспособного отбросить их. И вот такая запись:

Полагаю, так и случилось, подумал Тобайас. Лейси со своей теорией попал пальцем в небо. Раз Алекс оказался в том же районе Лондона, что Лялька и Клара. Но не в этом суть. Лейси одержал победу, просто-напросто заставив Тобайаса копаться в рассуждениях Алекса. Он его совратил, Тобайас пошел у Лейси на поводу, потерял возможность становиться в позу. Теперь Тобайас не мог его укорять.

Он ходил по бесконечным коридорам и размышлял. Я проиграл, думал он. Теперь это территория Лейси. Он приглашает сюда своих друзей. Доктор все с большим недоумением наблюдает за тем, что здесь происходит. Ли запирает свою дверь.

Или она запирается только от меня?

Холодная белая луна повисла как широко раскрытый немигающий глаз в высоких окнах в конце коридора. Тобайас неотрывно смотрел на нее. Что за гнилое, гнусное небесное тело. Как и прочие мертвые миры. Кто может верить в Бога? Или евреи страдают слабоумием? Как может хоть кто-то верить во что бы то ни было?

Негромкие голоса, доносившиеся снизу, из лестничного колодца, нарушили его размышления. Тобайас недовольно посмотрел на часы. Почти три. Что за хулиганье? Он ощупал карман и впервые за несколько недель почувствовал прилив адреналина. На мгновение его переполнил праведный гнев. Да, сейчас он спустится и выскажет им все. Поставит их на место. Паразиты. Тунеядцы. Он начал решительно спускаться по лестнице. Через два пролета он узнал голоса. И отпрянул к стене. Отсюда он мог различить Ли — она сидела на краешке стула как испуганный зверек. Рядом в плетеном кресле непринужденно расположился Джек Лейси, задрав одну ногу и мерно раскачиваясь.

— Все кончено, Лейси.

— Ты так думаешь? Размякла? Размякла и разжирела? Я тебя предупреждал — материнство расслабляет.

— Я тебя не боюсь.

Лицо Лейси раскололось в добродушной гримасе, тонкие губы раскрылись, обнажив ровные белые зубы. Он улыбался, раскачиваясь взад-вперед в скрипящем кресле.

Тобайас стоял на ступеньках и слушал. Испуганный. Зачарованный, как мальчишка-соглядатай. Незримый шпион Мендеса, затаившийся на своем посту. Неприятно, что и говорить. И все же он не мог заставить себя подойти и сказать: «Прекрати! Оставь ее в покое. Убирайся!» Не мог. Он просто замер, остолбенел. И слушал.

— Что это?

— Птичий пистолет. Для беленькой-пребеленькой птички. Ли, ты моя пленница.

— Ладно.

— Скажи что-нибудь. Если можешь.

Ли молчала, и Лейси удовлетворенно улыбнулся.

— Не можешь? Вот видишь, твой дух ослаб. В тебе не осталось ничего от прежней Ли. И зачем я только с тобой вожусь? Ты просто скучна, Ли, скучна…

— Ну и пусть.

Лейси наклонился ближе к ней и что-то прошептал. Что, Тобайас не расслышал.

— Ни за что, — сказала Ли.

— Когда-то ты была не против взлома.

— Ну да, тогда это было просто для забавы. А кроме того, — Ли поколебалась, — я должна была свести с ними счеты.

— Ага, опять твоя святая мамаша.

— Если хочешь. Эти засранцы мучили ее, смотрели на нее свысока. Все из-за ее происхождения. Их легко ненавидеть. Они всегда преуспевают.

— Не будь так уверена. В некоторых странах им скоро придется спасаться бегством.

— Да ты просто ребенок, Лейси. Их деньги в безопасности, в каком-нибудь швейцарском банке. Они-то всегда выкрутятся.

— Мендес выкрутился.

— Да? И это все, что тебе о нем известно. Во всяком случае, это дом моей матери, — сказала она. — А потому, что бы ты ни задумал, забудь об этом.

— Я не думал ничего спереть, — сказал он. — Ты лучше дослушай меня. Если ты еще сочувствуешь нашему Движению…

— Это они-то — Движение? Эта шваль, что здесь ошивается?

— Нет, я говорю обо всех матерях, которые не могут накормить своих детей. И обо всех детях, у которых вовсе нет матери. Их не надо искать далеко, они рядом. Разве ты забыла? В лачугах под Марселем, в хижинах из жести, вот где они живут, ищут объедки в мусоре. Ты понимаешь, что для них можно сделать на этот миллион?

— Какой миллион?

— Слушай меня внимательно, — сказал Лейси.

И она слушала. Они говорили совсем тихо. Тобайас ждал, его снедала тревога. Он снова вспомнил слова Мендеса. Мое зеркальное отражение. Мой демон. Надо действовать. Вмешаться. Принять меры. Но он был парализован. Он хотел узнать, что же скажет Ли.

Она заговорила твердо и зло.

— Написать? О деньгах? Нет, не стану.

— Не станешь? Это почему же? Он от этого не обеднеет. Если заплатит, я никого не трону. Эти деньги не для меня.

— Я знаю, для чего.

— И ты уже помогала. Эти люди все еще там.

— Это было не всерьез, — голос Ли звучал мрачно.

— А я говорю всерьез.

— Алекс не поддастся шантажу. И я тоже.

— Не будь дурой, — сказал Лейси. — Посмотри на свой живот и на свои пухлые белые сиськи. Какая из тебя героиня? Знаешь, что я с тобой могу сделать? Выбить зубы. Расписать лицо ножом.

— Ты этого не сделаешь.

— Конечно, если ты меня не вынудишь. Будь благоразумна.

Ли положила ладонь на живот, словно там все еще был ребенок.

— Ты ошибаешься, Джек. Плохо рассчитал. Тебе придется проделать все это со мной. Я много думала. Права на счастье в этом доме у меня нет. А раз так — будь по-твоему. Ты получишь то, чего хочешь. Но сначала тебе придется меня избить.

Она говорила четко и твердо.

— Да что это с тобой? — спросил Лейси. — Ты что, шутишь? Если уж на то пошло, мне твое письмо не нужно. Просто придется послать телеграмму, и он не станет артачиться. И не ради тебя. Просто ему нужен этот ребенок, разве не так?

— У тебя есть совесть? — взорвалась она. — Мало на земле крови? Ты еще угрожаешь ребенку? Катись к черту, Джек Лейси.

— Это ведь мой ребенок, да?

— Нет. Мой. Что с того, что семя твое. Этот ребенок — мой.

Джек ударил ее по лицу. Из расквашенной губы полилась кровь.

— Не читай мне лекций про женское равноправие, Ли. Теперь, когда половина населения земли умирает из-за недостатка воды. Я тебе сказал, что за деньги, потраченные на этот сраный фонтан, можно спасти полдеревни.

— Что ты на самом деле хочешь? Меня?

— Не сейчас, — презрительно сказал Лейси. — Обноски старого еврея? Разве Тобайас не сказал тебе, что Алекс привозит сюда свою жену?

Тобайас зашевелился, но Ли не шелохнулась. Это известие словно оглушило ее.

— Там кто-то ходит, — Лейси поднял голову.

— Я уеду отсюда, — сказала она, — уеду с ребенком. А не с тобой. Только с ребенком. Это тебя устроит? Можешь посылать свою телеграмму. Но что толку? Алекс даже не узнает, что я тут ни при чем.

— Думаю, узнает, — сказал Тобайас. Он перегнулся через лестничные перила. — Не хватайся за свою пукалку, Лейси. Этим я мог бы уложить тебя куда быстрее.

— Будь я проклят, если это не доблестный капитан Ансел собственной персоной, — с издевкой сказал Лейси. — Поразительно: стоит человеку пострелять по голубям — и вот оно!

— Вообще-то, это служба в армии, — сказал Тобайас. — И я не шучу.

— И как долго ты там стоял?

Тобайас чуть прикрыл белесые глаза. Но его рука с пистолетом не дрогнула.

— Достаточно долго. Обещаю, что во французском суде у тебя шансов не будет.

— Ради Бога! Я вовсе не собирался причинить ей вред.

— Ну конечно. Если ты и впрямь собираешься остаться и объяснить свои действия, я с удовольствием сообщу суду и мое мнение на этот счет.

Ли сказала деревянным голосом:

— Я иду наверх, пропустите меня.

— Вам нельзя уехать, — Тобайас только что не кричал. — Я обещал Мендесу. Завтра он будет здесь. Дождитесь его.

Тут он вспомнил о Ляльке. И непростительно заколебался.

— Дайте мне пройти, — сказала Ли. — Вы не полиция. А я не совершила ничего противозаконного.

— Ради Бога, Ли, — сказал Тобайас, заступая ей дорогу. — Вы сошли с ума. Куда вы пойдете? И зачем? Вы ведь даже не хотели ребенка, помните? Поначалу. Что изменилось?

— Не ваше дело.

Лейси встал. Тобайас повернулся к нему.

— Да брось ты, кончай эту игру, — сказал Лейси. — Что ты сделаешь? Запрешь меня в библиотеке? Или в музыкальной комнате?

— Нет, конечно, — ответил Тобайас, сбавив тон. — Прошу меня извинить. Боюсь, я просигналил полиции. Понимаю, поступил не очень-то благородно. Но что сделано, то сделано. Они будут здесь с минуты на минуту.

Для «скорой помощи» ухабистая дорога — не самая подходящая. Алекс сидел рядом с Лялькой, закутанной в красное одеяло, и думал, почему в таких машинах нет задних окон. Он не мог видеть, где они едут и далеко ли до шато. Лялька была все еще под действием успокоительного. Время от времени, когда машину встряхивало, она слабо постанывала. Было жарко, но она придерживала одеяло под подбородком, словно оно ее защищало. Или скрывало.

Алексу хотелось курить. В Польше он снова закурил: там курили все, и противиться соблазну было трудно. Но еще сильнее он хотел приехать наконец в шато и узнать, что в нем происходит. Телефон там, как ему сообщили еще в аэропорту, вышел из строя. В это верилось с трудом.

Лялька пробормотала что-то, чего он не разобрал. Но, как ему показалось, понял: что-то по поводу завещания. Она написала его в Кракове, и все свое имущество оставляла сестре. Потом уже ей пришло в голову, не лучше ли было передать сестре все в дар inter vivos[61]. Не пришлось бы платить налог на наследство.

— Предоставь это Тобайасу, — сказал Алекс.

А теперь, похоже, она рассказывала про свои распоряжения Кларе.

Машина остановилась. Лялька открыла глаза.

— Мы приехали? — спросила она.

Он видел, что она испугана. Боится Ли, подумал Алекс, а может быть, и самого замка. Но он знал, что остановились они просто потому, что отсюда их маршрут менялся — теперь они поедут через холмы, единственной дорогой, пригодной для тяжелых автомобилей.

— Почти приехали, — ответил он.

Она вздохнула. Снова вцепилась в одеяло. Закрыла глаза. Он тоже забеспокоился, стал подсчитывать знакомые повороты.

Когда «скорая помощь» снова остановилась, дверь открыл Тобайас. И с ходу сказал:

— Ли ушла. Мне очень жаль.

У Алекса перехватило дыхание.

— А ребенок?

— Мне очень жаль.

— Ты растяпа, идиот! — закричал Мендес. Потом взял себя в руки. — Позови кого-нибудь помочь.

Тобайас молча смотрел, как покрытые красным одеялом носилки плывут на плечах четырех человек вверх по лестнице шато.

— Полагаю, я тоже уеду, — сказал он. — Завтра.

На следующий день в Лондоне дизельные выхлопы и спертый городской воздух подействовали на Тобайаса бодряще. Теперь он был свободен, это ясно. Порученное дело он провалил. Но последнее поручение Алекса было несложным, и он приступил к нему немедленно.

Клара неуверенно открыла дверь. Запахло разогретым маслом, яйцами. Волосы Клары были растрепаны, у корней неожиданно показалась седина.

— Что вам угодно?

— Позвольте мне войти.

— У меня не убрано.

Похоже, она вообще не хотела открывать. Тобайас сказал как можно мягче:

— Я по важному делу.

— Что может быть важного. Да ладно, входите. Не могу предложить вам выпить.

Тобайас старался не смотреть по сторонам. Комната выглядела так, словно в ней побывал грабитель и перевернул все вверх дном. Посуду не мыли, по крайней мере, неделю.

— Стало быть, вы уже слышали, — сказала она тусклым голосом.

— О чем?

— О Перетце.

— Нет. Не слышал. А что с ним? Он вас бросил? — Тобайас постарался, чтобы в его голосе прозвучало предчувствие беды.

— Он умер.

Клара расплакалась. Крупные слезы стекали по раскрасневшимся щекам. Тобайас не находил слов.

— Они сказали, что он покончил с собой. Но я не верю. Никаких причин не было. Дела в магазине шли неплохо. С какой стати ему бросаться в канал?

Тобайас почувствовал, что по его спине бегут мурашки.

— Когда это случилось?

— На прошлой неделе. Его уже похоронили. Все кончено.

— У вас есть известия от Ляльки?

— С какой стати?

Тобайас не ответил.

— Она еще в Польше?

— Нет.

— Она больна. Вот что. Так говорите же, не стойте здесь как Ангел смерти.

— Она действительно больна, — сказал Тобайас. — Но поправляется. Сейчас она в Эксе. С мужем. Я пришел, чтобы вручить вам вот это.

Он открыл портфель.

Клара взяла бумаги, попыталась их прочесть.

— Я без очков. Что это за бумаги?

— Вы должны их подписать.

Тобайас терпеливо объяснил Кларе, что у нее в руках. Эти документы сделают ее состоятельной женщиной.

Клара покачала головой.

— Мне этого не надо. Ничего не надо.

— Это дар.

— Что мне делать с этим даром? Теперь…

И она снова расплакалась.

— Клара, — увещевал ее Тобайас, — возьмите себя в руки. Вы еще молоды. Подумайте о сыне.

— Об Эдварде? Он ушел из дома. Не захотел поступать в университет. А когда я пошла в школу, чтобы выяснить, в чем дело, мне сказали, что он не посещал занятия весь семестр. Перетц был прав. — Глаза ее снова наполнились слезами. — Зачем мне деньги теперь?

— Вы сможете поехать за границу.

— Зачем? Что я там забыла?

— Сможете покупать одежду. Начать все заново. Жить в доме Ляльки — теперь он ваш.

— Думаете, я смогу там быть счастлива?

— Лялька только желает вам счастья.

— Я была счастливой.

— Вы просто забыли.

— Нет, была, была. Я была нужна. Она никогда не могла понять, что значит быть нужной. Лезть из кожи вон ради кого-то.

— Так используйте эти деньги на подобные цели, — Тобайас начинал раздражаться. — Вы можете основать фонд. Заняться благотворительностью.

— Деньги. Они всегда на крови. Мне они не нужны.

— О какой крови вы говорите? — спросил Тобайас холодно. — Вы в своем уме?

— О крови детей. Всех нас. Всех мертвецов. Ляльки, Мендеса. Всех.

— По-моему, вам действительно нужно обратиться к врачу, — сказал Тобайас. — Лялька и Мендес живы, они в Эксе. Вы понимаете, что я говорю?

Перед ним встал образ — одолеваемая призраками голова Мендеса, но он прогнал его.

— Просто подпишите вот здесь, — сказал он мягко.

— Никто из нас на самом деле не спасся, — сказала Клара. — Никто. Вот и все, что я хотела сказать.

Следующие полгода Мендес потратил на поиски Ли и ребенка, но все его усилия были напрасны. Иногда звонил Тобайас: узнать, как обстоят дела, но Алекс всегда вешал трубку. История попала в газеты. Как Ли, а она всегда привлекала к себе внимание, могла бесследно исчезнуть, несмотря на широко раскинутую сеть — поиски распространились не только на Европу, но и на Латинскую Америку и Африку, — было непостижимо. И тем не менее она исчезла.

— До чего же упряма! — бормотал Мендес.

Он даже добился, чтобы Лейси освободили досрочно в надежде, что тот приведет его туда, где укрылась Ли.

— Вы рехнулись, Алекс, — говорила ему Кейти, изредка навещавшая шато. — Это даже не ваш ребенок. Все это знают. И вы знаете. Когда Ли сюда приехала, она уже была беременна. Вполне возможно, что сначала у нее был план подкинуть этого ребенка вам. А может, и какой-нибудь другой — сотни вариантов. Но если уж вы так хотите ребенка, почему просто не усыновить кого-то?

— До чего же вы глупы, — сказал Мендес. — Если ребенок в утробе женщины, с которой вы спите, растет на ваших глазах, то это ваш ребенок. Разве не так?

— У докторов на этот счет другое мнение.

— Не пытайтесь острить. Для мужчины все именно так, как я сказал. Вам следует это знать.

— И все же, почему вы так хотите ребенка?

Алекс вздохнул.

— Как ни странно, Кейти, не ради продолжения рода. Напротив. Чтобы как-то научить кого-то быть свободным от всего этого. Всего, что разрушило жизнь Ляльки и мою жизнь. Чтобы он спасся.

— Что ж, вы можете обрюхатить еще кого-нибудь. — Кейти пожала плечами. — Или откройте какую-нибудь паршивую школу. И потом можете считать, что Ли спаслась, — сказала она в заключение.

— Как раз я мог бы помочь ей спастись, — сказал Мендес. — А теперь этому не сбыться.

Алекс привез мебель из Лялькиного дома на Чейни-уок и отвел Ляльке комнату в одной из башен, выходящую окнами на юго-восток. Она окрепла достаточно для того, чтобы сидеть в кресле, смотреть на оливы и кипарисы и наблюдать за его успехами в садоводстве. Несколько виноградных лоз уже заслонили кусочек холодного белесого горизонта.

Ее красота возвращалась, и женщины, которые каждый день одевали и причесывали Ляльку, восхищались ею. Кожа ее становилась все более прозрачной. Как ни странно, она чувствовала умиротворение, хотя Алекса видела нечасто, иногда, возвращаясь в шато, он ее об этом не оповещал. Она то теряла дар речи, то обретала его вновь, но, когда бы Алекс ни пришел, она неизменно напрягалась, чтобы произнести одну и ту же фразу: «Господь был добр ко мне».

Алекс понял, что она лишь отчасти живет в реальном мире, и он в известном смысле с ней постоянно, даже когда срывался с места и улетал в Сан-Франциско, влекомый туманной надеждой отыскать Ли, или просто отправлялся на юг к морю, чтобы провести уик-энд с какой-нибудь девицей.

Она была как ребенок, и поэтому он принимал ее благословение, не смущаясь. Да она в каком-то смысле и впрямь стала ребенком. Его единственным ребенком. Он и говорил с ней всегда нежнее, чем с кем бы то ни было. Иногда, подвыпив, Алекс мог признаться человеку, совершенно ему не знакомому, что, хоть он и привязан к Ляльке, быть лишь объектом столь смутных притязаний для него оскорбительно.

Если посетитель этих мест, проходя по белесой пыльной обочине, случайно поднимал голову, у него могло перехватить дыхание от восхищения застывшим золотым видением. Иногда, если он задерживался, Лялькина абсолютная неподвижность начинала его тревожить. Католики осеняли себя крестом. Появились и стали распространяться суеверного толка легенды о Ляльке, в массе своей доброжелательные.

Алекс, уезжая, обычно поднимал глаза — останавливался на дороге и махал рукой. Однажды, отвозя Кейти в аэропорт, он задумчиво сказал:

— Я думаю, она переживет нас всех.

— Почему бы нет? — ответила Кейти. — Говорят, умиротворение благотворно.